Целиком

Я знал одну девочку… Нет, слишком ничтожными мне сейчас видятся эти слова, ибо мы были не просто знакомыми, а теми, между кем случилась великая дружба, любовь (не та опошленная любовь, о которой читают ныне полувзрослые дети), привязанность. Помню, как в самые никчемные, как ей казалось, минуты ее девичьей жизни, я был единственным ее утешением. Тем, кто ранним утром в невозможный мороз, достигавший порой самой хорошо спрятанной в несколько одежд части тела, при входе в автобус разваливался на нескольких вплотную стоящих местах и проделывал глупостливые телодвижения. Бедные пассажиры, видевшие (если бы видевшие) сии этюды, а она, подмигивая мне, все смеялась и смеялась. Да то ли еще было… Ее звали Изабеллой. Бедная, бедная моя (моя!) Иза…

У Изабеллы никогда не было друзей. Точнее же можно сказать так, она никогда ни в ком не нуждалась, и даже если были те (а они были), кто принимал ее за свою давнишнюю подругу, в них она не нуждалась тоже, а потому они просто были, как есть в нашей жизни старые ковры или комнатные растения, вечно обитающие на своем законном месте и собирающие пыль (абсолютно бесчеловечное сравнение). И то ли оттого, что никто ее не мог абсолютно точно понять, то ли оттого, что, как ей казалось, она уже давно переросла всех своих приближенных, Изабелле нужен был ни много ни мало особенный друг. Странная Иза решила поселить такого человека в своей странной голове. Да, вы абсолютно правы- она его создала, придумала. И хотя это утверждение верно только отчасти (он выглядел совсем как главный герой какого-то сериала, который ей безумно нравился, а думал разумеется не совсем в рознь самой Изе), никто его никогда не видел и голос его не был слышен никому. Но разве не в этом была его бесценность и исключительность?
Точной даты его появления даже сама создательница не знала. Может быть тот день и существовал, однако потерялся в бесформенной куче других воспоминаний. И все же совершенно ясно, что образ этот стал сопровождать Изу не в одночасье. Его создание протяжно тянулось день за днем. Ей нужно было привыкнуть к ощущению присутствия не только в ее голове, но и чувствовать его около себя. Научиться видеть его там, где любой другой не мог увидеть ни единой живой души. Четко закрепить всякую его черту в своем сознании, чтобы быть способной видеть его как бы случайно.
Он вчерашний всегда был точной копией его сегодняшнего (и позавчерашнего, и завтрашнего). Всегда был одет в черную кофту на молнии с капюшоном поверх черной рубахи с расстегнутыми двумя верхними пуговицами. Черные узкие брюки и черная обувь (это было что-то между кожаными офисными туфлями и замшевыми уличными ботинками). Черный, черный, черный… Единственный элемент одежды, который обладал некоего рода подвижностью- капюшон. Он снимал о надевал его в зависимости от желания Изы (на самом деле это происходило непроизвольно, может быть он и сам обладал своего рода желанием). Всегда бледное лицо около желтого оттенка. Невероятно красивая и привлекательная форма лица с острым подбородком и всегда напряженными скулами. Но ничего не бросалось так в глаза, как громада порой абсолютно ничего не выражающих пары карих глаз. Стоило ему приподнять брови и эти глаза в миг оживали. И лицо становилось вовсе не тем привычным лицом, каким являлось Изе совершенно непроизвольно. Невероятная глубина то ли мудрости, то ли простого спокойствия покоилась в его глазах. Ее дополняли приобретенные в результате, казалось, пожизненной усталости синяки, расположившиеся на уровне переносицы.
Она знакомила его со своей жизнью постепенно. Помнила о том, что есть моменты (скорее огромные пласты жизни из памяти), о которых ее новый друг не был осведомлен. Тогда Иза говорила ему: «Тебя тогда еще не было» или «Ах, да… Ты же ведь никогда не видел его и не был там со мной». Дальше она принималась в красках и со всеми подробностями описывать ему те события, о которых, как ей казалось, ему следовало знать. Но даже если человек-невидимка не видел первую любовь Изы (то время было одним из лучших в ее жизни, тогда его и не могло существовать), или не видел так же ясно, как видела она маяк не берегу Балтийского моря 2 года назад в Германии, он мог завладеть еще неплохо сохранившимися образами в памяти девочки, которые она старалась предоставить ему в лучшем виде.
Изабелла любила читать. У нее было множество книг. Даже несколько множеств. Одно из них- это уже прочитанные книги: в основном в это множество входили романы зарубежных классиков; и второе- книги, смиренно лежавшие на полке и терпеливо ожидающие своей очереди. Среди них была и японская литературы, и сборники стихотворений, и даже сказки. Иногда по вечерам, когда солнца и след простыл, а в комнате стояла такая тишина, что появлялось желание ее немедленно нарушить, дав волю голосу, Изабелла брала книгу сказок из множества еще непрочитанных и читала вслух. Она никогда никому не читала, поэтому, когда теперь у нее появилась такая возможность, она с радостью пользовалась ею. Каждый вечер Иза читала ему по одной сказке которые потом они могли долго обсуждать, пока однажды книга не перешла из одного множества в другое.
Он всегда был рядом. Одиночество ушло с его появлением. Пусть она не всегда видела его, ощущение присутствия друга стало постоянным ее спутником. Они часто говорили о странности их отношений. Им было невероятно приятно осознавать наличие друг друга у друг друга.
Прогуливаясь вечерами по безлюдным улицам, когда Иза могла не переживать о том, что их разговор могут подслушать (или счесть ее сумасшедшей, беседующей с самой собой), они разговаривали вслух. Если бы взгляд упущенного из виду прохожего случайно упал на Изу, он бы уловил частую перемену выражений лица девочки. Она то хмурила брови, не соглашаясь со своим невидимым собеседником, то смеялась, то ее лицо вдруг делалось очень серьезным. Иногда она просто кивала головой в знак согласия. Букет чувств и эмоций, сопровождающий их разговор, был невероятно разнообразен. Даже при разговоре с людьми, лицо Изы не было таким живым.
Казалась абсолютно абсурдной возможность его исчезновения. Он больше не был кем-то искусственно созданным, ненастоящим, несамостоятельным. И все, чего хотела Иза, это видеть его всегда, без усилий ее образного мышления, просто видеть, как она видело ежедневно всех этих ненужных ей людей.
Сокровенное желание девочки не оставляло ее ни в одно мгновение послевстречной с другом- невидимкой жизни. Она часто говорила о том, как сильно хотела бы видеть его, просила стать видимым, уже давно забыв о том, что сама же некогда его создала. Изабелла стала одержима этой идеей. Он сделался ее привычкой, а привычки несомненно оставляют (иногда еле заметный) след на судьбе человека, имеют некоторую власть над ним.
Его жизнь стала ее маниакальной идеей, которая прогнала прочь доселе размеренную жизнь Изабеллы. Страдания и тоска по его лицу, голосу и независимым мыслям заслоняли собой радость от избавления от одиночества. Ей стало казаться, упусти она его из виду, и больше ей никогда не удастся в точных подробностях воспроизвести его лицо, каким оно было в последний раз. Она боялась, что наутро после его пожелания спокойной ночи, она забудет мелодию его голоса. Она боялась его забыть, а признаться себе в том, что его нет… Об этом не могло быть и речи вовсе. Но даже сама Изабелла осознавала то, что начала сходить с ума. Она не пыталась бороться с этим. Ее ненормальность стала невидимой стеной между ней и обществом, людьми, в которых она больше не нуждалась. Она перестала слышать их голоса, узнавать их лица. Смысл есть только в том, чтобы очеловечить его, и больше смысла нет ни в чем. Жить ей никак теперь не получалось, никак не получалось стать Изабеллой со светлым разумом и ясными мыслями.
Ее одержимость погубила ее утром одного из дней холодного декабря прошлого года, когда накануне она в последний раз пожелала своему другу доброй ночи, а тот как всегда пожелал ей доброй ночи в ответ. Тогда после долгого сна очнулась не Иза, проснулся Он.

Меня зовут Элиот. Я знал одну девочку… Я знал ее еще до того, как мне настала пора прожить собственную жизнь. Знал её так, как не знала ни одна живая душа. Свою же она подарила мне.