Для вас, наблюдатели

От: Анастасия Нилова.
Этот рассказ я посвящаю госпоже Ф. Пате, но она вряд ли его прочтет. В любом случае, она может его сжечь.
Я не могу отыскать и записать нужные слова, ибо все мои идеи превратились в маленьких, резвых птиц, которых нельзя ухватить. Все не так легко. Кажется, раньше я не была подвержена этим мыслям и желаниям, но сейчас я — сосуд со слезами и абсурдом. Это меня одолевает. Я бы могла стать кем-то другим, но обречена с рождения быть собой. Следует сказать, что я за свободу в творчестве, ибо каждый творец имеет право создавать то, что отражает его внутреннее «я». Это внутреннее «я» никто не должен прятать в темной комнате разума, а уж тем более оставлять его голодным. Мы можем питать идеи нашими сновидениями, грезами, любованием непостоянством природы и погоды. Муза всегда добра к нам и она требует подобающего к себе отношения. Моя вдохновительница — ярко-розовая, весноватая, мною воспетая. Я встретила ее в вишняке, когда кудрявая синяя тень гладила ее лик и плечи.
Жизнь для кого-то долгая, а для кого-то короткая. Я могу творить, смеяться и плакать, и, возможно, что все, что я делала когда-то, обретет бессмертие. Я бы хотела снова прогуляться по тропам моего детства, но, к сожалению, теперь я вижу только непроходимые джунгли. Интересно, когда же я стала Анастасией? Когда же я была Настей? Это было тогда, когда меня не беспокоили собственные откровения, когда я даже не задумывалась об этом, не заглядывала в этот омут, не шагнула в него. Тогда я еще жила в родительском доме и помню, как к нам пришли две барышни: одна, давно мне известная, — госпожа Ф. Пате, худая, очень высокая, чернявая, со смешно подстриженной челкой, в темно-фиолетовом платье; другая, тогда и сейчас мне незнакомая, — толстая женщина со сложным, грубым именем, одетая в черное платье. У второй было большое красное лицо, и было видно, что ей очень жарко. Они обсуждали с моей матерью пьесу Пате, которую она должна была поставить на днях.
Я долго думала об изначальной теме моего рассказа… Представьте себе: дама в годах находит юных девушек особенно красивыми; ее привлекает их чистота и грация. Она обучает соседскую девочку рисованию… Она прячется от собственных желаний, ибо она не Ева, а девочка — ее гибель. Но где же грань между болезнью и эстетикой? Эту идею подсказала мне госпожа Пате, но я слишком долго вынашивала ее в себе, что даже начала замечать за собой неконтролируемое желание воплотить ее. В тетради я собираю слова в единую цепочку, вспоминая вечера, которые я делила с той девочкой. Я бы с большой радостью прижалась бы к ней, запустила бы пальцы в ее кудри, но я не могу переступить черту дозволенного мне маленького рая, ибо искушение — грех. Остается только тихо вздыхать вместе с ней над рисунком, мысленно содрогаться от прикосновений, носить маску наставницы, изредка играя роль взрослой подруги.
Не принимайте мои слова всерьез, я всего лишь фантазирую, выдумываю образы!
Ф. Пате хотела передать границу человеческой души, изобразить то, что находится незримо для обычного глаза, скорее позади, нежели внутри него, похожее на тень. Но это очень интимные вещи, и многие этого не понимают, не исследуют. А вот я хотела заглянуть именно в душу: там много чего интересного и недосказанного, но, если хоть раз прикоснешься к ней, то, скорее всего, оставишь на ней неизгладимый след. Что-то было не в порядке тогда, но я не могу понять, что именно. Я не могу успокоить себя, не могу себя успокоить, себя успокоить не могу, не могу, не могу, себя терпеть не могу.
Создавать красоту, поглощать собой всю пустоту, дарить себя толпе, пришедшей взглянуть на множество линий, которые для них ничего не значат. Я пишу нити, они все соединяются в единое целое, заполняя весь холст. Они могут быть разными: черными, синими или красными. Я позволяю им подсматривать за моими мыслями, но все так запутано, что вряд ли они что-нибудь поймут. Быть может, кто-нибудь и догадывается…