Оттенки серости

«Все-таки время — удивительная штука. Сравнение с рекой, как ни банально, точнее всего передает его суть».

(Д. Маверик)

Мешанина

Возвращаюсь домой. Откуда? Спросите вы. Возвращаюсь, да, именно оттуда, с работы. После неё чувствую на себе эту липкую, невыносимую мерзость. От неё не избавиться. Я полностью пропитываюсь её сущностью. Да, именно так. Она проникает, сквозь кожу прямо в жилы и течёт по ним, полностью владея моим настроением, моим самочувствием. Это словно живой организм, развитый в высшей степени. Он обитает везде и проникает в каждого. Проверяет его, дёргает за ниточки. Долбанная серость. Да, это она. Ежедневно, изо дня в день, она поднимает нас с постели, но мы сопротивляемся, потому что на подсознании не хотим ей подчиняться, и с чего вообще вдруг она заявляет тут о своих правах. Эта издательница и утвердительница законов подлости. Да, да. Представили себе её облик? Нет? Если честно, я тоже. Ну да ладно. Невидимое, замечу, не несуществующее, а именно невидимое описать сложно. Но как-то ведь все знают о её природе, о таком насмешливом дыхании за спиной. Каждый день эта серость испытывает нас. Кто-то, увязший в ежедневном круговороте дел, уже даже не замечает, что это именно она стоит над всем этим котлом и размешивает всё своей огромной ржавой поварёшкой. Вне привычных забот и ежедневной беготни её законы подлости не так страшны и не так болезненны. Скажем, в отпуске, вы стоите в пробке, но, согласитесь это не так раздражающе, как например, вы работали, ну скажем, как я, сутки через двое. Хотя в действительности график ещё хуже. И, да, серость не приходит сама по себе, порой рядом бродят уныние, неопределённость, неизвестность (так вообще, заволакивает всё кругом). Есть ещё и гнев, да, испепеляющий, всё верх дном переворачивающий, но это, такой энергозатратный товарищ, ленивый, можно сказать даже – хрупкий, вернее мимолётный, самый быстроиграющий, если конечно его не подпитывать определенными мыслями, но в таком случае ты уже сам стоишь с поварёшкой в руках и следишь, чтобы не шкворчало через край. Хотя, стоит серости дёрнуть за ниточку и хрен с ним с этим варевом, побежал крушить всё кругом этой самой поварешкой. О чем это я? Да, я увлёкся невидимыми эмоциональными демонами, смысла нет их квалифицировать, а что ещё смешнее, истреблять, это как бой с ветрянными мельницами. От них можно лишь только спрятаться, не забыть, но на время рассеять их в своем сознании. У людей сложились свои привычки и способы забыть всё это, есть свой определенный арсенал против них. Кто-то туманит себя изнутри сигаретным дымом, кто алкоголем омывает, что весьма действенно, но взамен отдаёшь крупицу здоровья и адекватную власть над собой. Я пошёл путём несколько скромнее. Втыкаю наушники и музыку по настроению. Помогает, уже проверенно. С писательством связал себя в конце 2015. Не так часто пишу, как хотелось бы. И вот с недавних пор стал комбинировать и пробовать писать именно так, определенный жанр, мелодия без слов и перенос мыслей.

Остановите барабан, я сойду

А что было до всего этого? До всех этих котлов, поварёшек, невидимых гнусных сущностей, которых я понапридумывал и обвинил их во всём, что сейчас происходит со мной. Кто подсунул мне под нос то разбитое корыто, которое я соцерзаю и ощущаю сейчас всем своим естеством. Может, всё-таки они? Серости. Блин, а вдруг эти парни не из злорадства, а наоборот, поддержать, мол, на, садись, мужик на это корыто и оторвись, встряхнись эмоционально, съедь в нём как на санках с лестничного марша, с этажа, скажем, с 14-ого. Стоп! Тут закадровый визг тормозов и удары пятой точкой по бетонным ступенькам. Копчик вышел из чата. Может, я всё надумываю и эти притянутые за хвост причины хотели вывести меня из терний к пути попроще. Хотя, какие корыта со съездом с 14-ого этажа? Что само по себе подразумевает спуск, снижение, спад. Моральный? Кто их знает. Что там за подставы на уме у этих безмолвных серостей и гнусностей. Ходят тут, мелькают тенью у самых краев взгляда. Опять я за своё. Чтобы понять, кто протягивал мне это корыто и вообще откуда стал дуть этот ветер самокопания, нужно перенестись обратно. Нет, не на тот самый 14-й этаж морального подъёма, а попытаться вспомнить, когда в фундаменте этой самой многоэтажки сознания появились первые трещины. Нужно выйти за пределы созданного мною колпака, оснащенного звуковым барьером рандомных мелодий из плейлиста и каркасом из высокопрочного сплава фантазии, добытой из упавших – словно метеориты из космоса – идей на подкорку мозга.

Попробую покопаться всё в том же 2015 году, когда я стал переносить мысли в заметки на телефон и создавать из этого уже что-то похожее на последовательную связку слов, разрозшуюся словно плющ, хоть и сорный, хоть и пресный, водянистый такой, влаголюбивый, разбросавший по округе моей ауры семена фантазии, проростающих каждое в своё время.

Что я тогда делал? Чем занимался? Работал в том же месте, где и сейчас, но на другой должности. Свободного времени было больше. Был тогда женат в первый раз и особо так не утопал в каких-то там заботах. У меня были планы на жильё, на то, чтобы завести детей. Да. Тогда я особо ничем не парился, даже мог позволить себе часами сидеть в онлайн играх. Читал я книги тогда меньше, курить не курил, что начал и закончил на лавочке распределительного центра «девятки», что в Краснодаре, ещё в 2005 году, когда забрали в армию. Итак, писать-то я начал в 2015-м, значит уже тогда мой внутренний архитектор и инженер планировал звуко-фантазийный купол, который устоял при первых звоночках моего грядущего развода. Конструкция устояла.

Значит нужно ещё крутануть барабан с числами годов немного назад. Крутим. Затарахтела воображаемая цилиндрообразная деревяшка с вырезанными на ней цифрами, провернулась несколько раз и остановилась. Вот, что выпало. 2012-й. Какие ассоциации? Перед глазами адресная табличка «68». Девять вспышек пополудни. Угасший взгляд, устремлённый в небо. Такие себе мысли. Кручу дальше. 2007-й. Ладно, смотрим, что там показывает мысленное окошко.

Мне ровно двадцать лет. Зима. А-а-а, ну, да. Только вернулся с армии. Середина декабря. Я стою на улице, блюю в сугробе за приятельским уличным туалетом. Нет, тогда я не увлекался, просто никогда не мог этого делать и ни разу не жалел об этом, пусть обстоятельства и повод повторно согнут меня так же в кустах у озера в 2020-м, но этот арсенал не по мне. Я давно уже это понял, уж очень он взрывопасен и легковоспломеняем. Да, это было ещё до того, как я устроился на работу, за месяц до похода в отдел кадров. Тогда я был ещё более беззаботен. Стоп, дружище, о чем ты, тоесть я тут толкую. Звуко-фантазийный колпак и прочая лабуда. Это началось ещё раньше. Да. Крути барабан. 2005-й – армия, было тяжело, но и оно там было. Крути дальше. 2004-й, дальше, 2003-й, о, стоп, давай остановимся посмотрим на меня пятнадцатилетнего, пашущего на равне с мужиками на пивзаводе, купил тогда с заработанных себе первую плойку, ага, тонны потраченных часов на опушке будущего купола. Здравый смысл, кто знает, может и серость подсказала, продать приставку уже через полгода. Ладно, вертим ещё. 2000-й. Дальше. 1999-й. Неприятный год. Давай дальше. 1998-й, та-а-ак, стоп. Остановись-ка здесь, походим, осмотримся. Этой мой родной городок, да, главная улица. Двухэтажное здание. Оно какое-то перекошенное, стоит на огромных узловатых корнях. Да, мы, близко. В этих стенах я провёл два года своей жизни. Ну, давай уже, говори остальным, смотри, вон, тени сгрудились, серостям тоже интересно. На табличке у входа написано «Художественная школа». Небольшое с виду кирпичное здание с километрами пересекающихся троп фантазии и вымысла. Лабиринт красок да и только.

Звон пружин

Я берусь за ручку двери и с предвкушением ностальгии (в глухой обороне) хочу войти в здание, где я получил некий опыт. Опыт творческий и жизненный. Рисовать-то я начал ещё до художественной школы, лет с четырёх или пяти. Ну а какой жизненный опыт, скажете вы, может быть в одиннадцать лет. Ребёнок ведь совсем. Люди, скажу я вам, начинают учиться и набирать опыт ещё с малых лет, с первых дней, лёжа червячком, укутанным в пелёнки и с соской во рту. Здесь, в художке мне довелось почувствовать себя астрологом, нет, не буквально, конечно, в силу обстоятельств, а в метафорическом смысле, познакомиться с людьми, как с Луной, с их светлыми и тёмными сторонами. Опускаю ручку двери, приготовившись почувствовать знакомый, едва не затянутый в воронку забвения запах. Да, так, пахнут акварельные краски, гуашь. Кроме тех времён, работать с ними больше не приходилось. Тяну дверь на себя… Что это… Показалось?.. Краем уха улавливаю какой-то шум за пределами звуко-фантазийного купола. Блин. Обезточиваю купол и выхожу наружу. Вынимаю наушники из уха. И понеслось:

– Серёж, там это…

– Ага.

– Серёж, там нужно то…

– Хорошо.

– Братан, по-братски, ты ведь мне брат?.. Давай, это…

– Да, – со скрежетом челюстей, – Минутку…

Режим автопилота переключён на ручное управление. Иду делать все эти «то-то», «ещё вот это вот» и самое любимое «где-то тама».

Вырытая яма самокопания как в обратной отмотке видеозапизи засыплется обратно. Цилиндрообразную деревяшку окутают паутиной не одно поколение пауков и этот поход забудется. Может на месяц, может на полгода, может навсегда. И я так не увижу освещёные закатом солнца старенькие мольберты.

Работа, да, работа гадская. И я не говорю, что в остальном всё гладко и радужно. Я особо даже и не обмолвился насчёт места и должности, да кому это интересно. Представьте себе, опять же, метафорически, самолёт. Летящий из пункта «устройство на работу» до пункта «выход на пенсию». Да, авиалинии обещают нам комфортный полёт со множеством всяких плюшек, всяких не крестиков, а именно плюсиков, ага. И вот у пассажиров этого самолёта есть возможность в любое время нажать на кнопку катапультирования, если вдруг он думает, что мы не долетим, а может его испугала турбулентность, всякие воздушные ямы, блин, сколько же тут переносного смысла, да, подводные камни, вот именно они, и идёшь по ним босыми ногами, а они острые такие, с наросшими ракушками. Ну да ладно, вернёмся в самолёт. Вообщем, каждый пассажир может в самый пик стресса и непереваривания просто нажать на кнопку катапультирования, а это в обыденности заявление на увольнение. Вот. И, представьте, сколько оптимистов осталось уже на борту этого лайнера, только и видишь как тут и там взлетают, да, счастливцы, смотришь по сторонам, а вокруг почти и нет-то никого, одни пружины торчат от выстреленных кресел. Обшивка отрывается налету, всё искрит, воздушные маски не помогают, разгермитизация полная, некоторых уносит в неизвестность, так неожиданно, что они даже не успевают нажать на эту кнопку. Смотрю в иллюминатор, вспыхнул один из двигателей. С грохотом отрывается потолок, все что-то орут, кто-то визжит. Кого-то опять унесло потоком воздуха. Ну а я же постараюсь высидеть до конца. Нет, это не говорит о том, что я верю в эти авиалинии, нет. Всё, что получится я вытрясу из этой авиакомпании, за их прогнившие заплесневелые плюшки. Тут уже дело принципа и характера. Активирую звуко-фантазийный купол, меня тресёт в очередной воздушной яме. Ещё несколько катапультировалось. Я знаю, что и я могу. Вот она, эта кнопка. Но я досижу до конца.ть на кнопку катапультирования, а это в обыденности заявление на увольнение. Вот. И, представьте, сколько оптимистов осталось уже на борту этого лайнера, только и видишь как тут и там взлетают, да, счастливцы, смотришь по сторонам, а вокруг почти и нет-то никого, одни пружины торчат от выстреленных кресел. Обшивка отрывается налету, всё искрит, воздушные маски не помогают, разгермитизация полная, некоторых уносит в неизвестность, так неожиданно, что они даже не успевают нажать на эту кнопку. Смотрю в иллюминатор, вспыхнул один из двигателей. С грохотом отрывается потолок, все что-то орут, кто-то визжит. Кого-то опять унесло потоком воздуха. Ну а я же постараюсь высидеть до конца. Нет, это не говорит о том, что я верю в эти авиалинии, нет. Всё, что получится я вытрясу из этой авиакомпании, за их прогнившие заплесневелые плюшки. Тут уже дело принципа и характера. Активирую звуко-фантазийный купол, меня тресёт в очередной воздушной яме. Ещё несколько катапультировалось. Я знаю, что и я могу. Вот она, эта кнопка. Но я досижу до конца.

Взгляд с его колокольни

Что дальше? Напрашивается вопрос. Каков итог всей этой мешанины? Все эти образы, мысли и флешбэки? Да всё идёт своим чередом. Самолёт парит себе высоко в небе. Людишки десантируются кому как повезёт. Художественная школа продолжает стоять. В её окнах неприветливо задёрнуты шторы. Серость всё так же бродит рядом. Выглядывает из-за спин прохожих, осторожничает. Я уже проще отношусь к ней. Ходит, да и ходит. Мне его (или её) уже даже жалко. Если посудить, это главное существо настоящего. Серость из слова «сейчас» никуда не денется. Прячется и там за этими буквами. Ведь вспоминая прошлое, уныние не чувствуется остро. Было да прошло. Какие бы времена не были. Вспоминается зачастую только хорошее. И зачем только крутил ту воображаемую вертушку? Зачем создал это в своей голове? И вообще, какой смысл копаться в прошлом? Поднимать ил и муть со дна сознания. Не лучше ли попробовать взглянуть в будущее? Представить, что будет там? Не в конце жизненного вектора, а раньше. На какой-нибудь станции жизненного пути. Передо мной снова появляется это деревянное новаторство. Смахиваю с цилиндрообразного барабана паутину и закрываю глаза. Чувствую пальцами шероховатую поверхность этой вещицы. Кручу барабан в другую сторону. Тот сам останавливается. Но, видимо, уж больно тяжелы были веки. Или я долго ждал. Пока закончится это вращение. Я уснул. Как сам потом понял.

Цифры на барабане расплылись. Я так и не понял какой год. Помню, что было очень пасмурно и чертовски тихо. Я был там уже не первый раз. Неторопливо иду по окутанному мраком тесному коридору. Каждый шаг предательски выдает скрип старых половиц. Впереди виднеется бледная полоса света. Справа. Освещало коридор из приоткрытой двери.

На мгновение я замираю. Робко прикоснувшись к шероховатой поверхности двери. Непонятно откуда, слышится едва уловимое мурлыканье. Не придав ему значения, ступаю через порог. Постепенно мне открывается знакомая обстановка крохотного помещения. Стопки каких-то ящиков, укрытые промокшими одеялами. Окошко, впускавшее в комнату унылость серого дня. Мой взгляд останавливается на стареньком столике справа. Там всё заставлено грязной посудой. Виднелись сгнившие остатки еды. Чувствую накатившую тревогу. Да, здесь есть кто-то ещё. Я не сразу заметил его. Он меня тоже не видел. Но сам выделялся ярко. На фоне выцветших рваных обоев. Не шевелясь, незнакомец сидел за столом. Отрешенно уставился перед собой. Ему было лет шестьдесят. Взъерошенные густые волосы и широкая борода. Серебрилась седина. Я позвал его. Но вышло как-то невнятно. Он промолчал. Не шелохнулся. Будто и не было меня вовсе.

По стеклу забарабанил дождь. Я не знал, что предпринять. Поэтому стоял и растерянно наблюдал. Немая гнетущая сцена. Неожиданно мужчина откинулся на спинку стула. Положил свою жилистую руку на край стола.

За окном поднялся ветер. Стал сгибать деревья из стороны в сторону. Меня заворожила круговерть опавших и сорванных листьев. Протяжное мяуканье кота вернуло меня к действительности. Но животинки нигде не было видно. Я взглянул на незнакомца. Он что-то взял со стола. Затем он посмотрел в мою сторону. Но будто сквозь меня. Не замечая. Комната стала наполняться красноватым оттенком. Ветер не унимался. Усыпал оконное стекло безжизненными листьями. Тут я всё понял. Я знал, что он хочет сделать. В его руке блеснула опасная бритва. Он продолжал сидеть, смотреть сквозь меня. А я не мог подойти к нему. Будто напрочь прирос к полу. Только и оставалось, что смотреть. За роковым движением лезвия.

В этот момент, громко взвыл кот. Раздалось фырканье. Чёрный зверёк быстро выбежал из комнаты. Я взглянул ему вслед. И тут случайно увидел на стене зеркало. В полумраке комнаты. В небольшом прямоугольнике я увидел своё отражение. Неясные очертания фигуры. Похоже на серый дождевик. Лицо скрыто в тени капюшона. И тут я наконец проснулся.

Плёнка с позитивами

Я вернулся в реальность не от вида этой привязавшейся жуткой серости, нет. Блин. Какая же унылая. Так она выглядит? Обволакивающая безнадёжность. Бедный мужик. Кто его довёл? Кота ещё испугал. Интересно, мохнато-усато-полосатые и правда видят что-то потустороннее? Ладно, образы этого сна итак будут стоять перед глазами несколько дней. Теперь о настоящем.

Я подскочил с дивана (на который присел потупить минутку в телефоне), проспав, наверное, часа четыре. Когда вернулся с работы, решил приготовить по-быстрому суп. В нос ударила вонь уже пригоревшей похлёбки, м-да. Придётся запарить дошик.

Я не против кошмарных снов, иногда бывает даже интересно, что-то записываю в заметки. Но этот товарищ. В сером дождевике. Его в моей жизни что-то стало чересчур много. Или её. Ведь даже и не думал об этом, (ну ладно, со своим воображением вылепил из осевшего осадка грусти и однообразности серых дней человекоподобное существо, и всего-то) а тут теперь и в сон заявился. Видно зациклился.

Нужно думать о хорошем, о светлом и позитивном. А не искать первопричину, трещинки, в которых стала завывать вьюга неудач. Поиски триггеров, через самокопание – такое себе занятие, ну нашёл я их, наткнулся, но из памяти-то избирательно их не уберёшь. Можно лишь понять, взглянув на ситуацию с разных сторон и колоколень, сделать выводы и жить дальше. Прошлое, останется в прошлом, это как кладовка с разложенными (у кого как) коробками для хранения воспоминаний, опыта и навыков. Настоящее? Конкретно моё. Тут уже на волне тех метафор из самолёта, долететь бы до пункта «Б».

Не, ну, правда, питаться, точнее, запитываться нужно от положительных эмоций. А работа это сопутствующая нашу жизнь разменная монета, иначе как бы мы скучно жили, наверное. Но я бы точно не тосковал по своей этой, хм, униформе. Без всяких этих вымышленных деревянных крутилок, постараюсь просто подумать о хорошем, хрен с ней с этой работой, вкалывают все. Просто нужно представить, точнее вспомнить (опять же, в прошлом, ну а куда мы без своего подсознательного файлообменника, точнее, хранилища) счастливые моменты своей жизни.

Думаю. Первый брак – нет. Второй брак – тоже. Быть может и были тогда светлые моменты, а они были. Но после разводов, первого и второго, смотришь на всё это как на противоположный берег реки. Что-то было. Но мосты сожжены. И уже нет никакой искры. Это как смотреть на фотоплёнку, кадры в негативе, вот оно, пожалуйста, узнаю знакомые очертания, места, лица, но это изнанка восприятия. Конечно, рождение ребёнка я бы сразу отнёс к одному из счастливейших моментов своей жизни. Но пока нет. Это не говорит, о том, что я менее счастлив, чем другие, абсолютно. Просто из этой рубрики счастливых воспоминаний мне выбрать пока нечего. Но, полно ведь и других источников радости и моментов счастья, которые ещё держатся на плаву, есть и те, которые никогда не утонут, и я постоянно запитываюсь ими.

Взять к примеру лето прошлого года. Я с другом и с компанией незнакомых мне людей поехал в горы Карачаево-Черкессии. Чем не приключение? Конечно было ссыкотно. Переживал, что с непривычки упаду где-нибудь с высунутым языком и другим пришлось бы меня тащить (я был в горах, но это было так давно, в 2007-м году, пусть и в армии). Но я зря переживал, всё было просто отлично. Никакой мобильной связи. Первый день был проще, подъёма особо не было. Долина Мырды. Но от этого впечатлений нисколько не убавилось. Конечно со вторым днём это не сравнится, там я дал копоти (смеётся). Подъём был, если память не изменяет – 3100 метров. Турьи озёра. Если первый день мы практически весь путь шли горизонтально, ну а взбираться нужно было уже под конец, то второй день мы совсем немного прошли и полезли просто чуть ли не на вертикальный склон. Взбирались долго. Я шёл (ну как шёл, полз, ползли все) третьим. И вот мы наконец залезли на самый верх. Побывали на первом озере, перекусили тем, что взяли с лагеря. Собрались идти ко второму (правда не все), и тут… (театральная пауза) меня так скрутило, а потом так заплохело (как ребята потом сказали у меня была «горняшка», высотная болезнь). Я им сказал, что останусь тут, мол, посижу, понаслаждаюсь видами второго озера (хотя они и так всё поняли) я еле выждал пока они скроются за каменистым холмом, на пути к третьему озеру, а сам еле донёс себя до «закутка». Полоскало как Бобика. Ощутил весь смысл слов «сброс негатива» и выброс кстати тоже. Но я ни капли ни о чем не сожалею. Я неимоверно тогда задолбался, гудели ноги, горняшка вскоре прошла, но тогда я действительно ощутил себя счастливым. Да, я кайфонул. А эти посиделки у костра (каждый представлялся и рассказывал о себе), море позитива и эмоций.

Ну, вот, вспомнил, прочуствовал, где-то на душе потеплело. Запитываюсь.

Краски сгущаются

Прошла неделя как на плите сгорел мой суп. Да. Квартира давно уже хорошенько проветрилась. У меня всё по-прежнему. Я всё так же хожу на работу, время от времени, активируя звуко-фантазийный купол. Не то чтобы я в нем прям спасался, прячась под его сводом как слизень в ракушке. Нет. Просто иногда в грохоте этих баллад и плавных, размеренных течениях сэмплов вырабатывается некоторое количество дофамина, без участия которого, безусловно, не были бы написаны все эти строки. Такой вот буквенный майнинг, конвертируемый в упомянутый гормон.

На выходных решил съездить в Апшеронск (мой родной городок в сотне километрах от Краснодара), повидаться с родственниками. Я уже даже забыл о каких-то там серостях, о том жутковатом сне и мирно дрейфовал в заводи будничных дней.

На следующий день пошёл по кое-каким делам в центр города (да, до него можно прям дойти. От частного сектора (Апшеронск почти весь в частном секторе), где мой дом, до центра моей неспешной походкой идти минут двадцать, двадцать пять). И вот на обратном пути, я решил пройти по скверу, выйдя из которого волей-неволей попадаешь на крохотную площадь, там ещё отверстие такое есть (в тротуарной плитке, естественно) куда ежегодно втыкают новогоднюю ёлку. Иду и в этот момент сработала изнанка восприятия. В плёнке с негативами, показались очертания знакомого места. На той стороне улицы, как всю мою жизнь, так и до неё, стояла художественная школа. Двухэтажное коричневое здание, с вытянутыми арочными окнами на втором этаже и цифрами «1959» над ними, на карнизе, почти у самой крыши часы с белым круглым циферблатом. Я всегда представлял это здание (из-за этих часов) будто именно здесь снимали сцену одного из моих любимых фильмов. Назад в будущее. Там доктор Браун не мог дотянуться до розетки, обычное дело вроде бы, но как эпично снято. Хотя сама художка вообще не похожа на то здание, а только часы. Я, думаю, лучше для съёмок подошёл бы Дом Культуры, отсюда же из Апшеронска: четыре колонны, щипец, прям идеально.

Так вот, не знаю, что, какая сила подтолкнула меня на это (может сменившаяся погода, небо заволокло тучами и стало прям прохладно) и я решил выйти из заводи спокойствия. Упавший листик подхватило течением реки. Я перебежал дорогу и, скользнув взглядом по входной табличке, поднялся по крыльцу. Взялся за ручку двери, отмахнулся от дежавю и вошёл внутрь здания. На первом этаже как и прежде что-то вроде галереи. Здесь нашли своё место лучшие работы учеников и выпускников школы. Прохожу мимо них, разглядываю: натюрморты, портреты, городской пейзаж. Изображения с мазками настроения и надежд юных дарований. Было уже ближе к вечеру, в здании не было прям суеты и я мог не спеша поглазеть на рисунки (хотя я прекрасно знал, что меня тянет на второй этаж, я прям чувствовал пульсацию возростающую из трещинки пространства). На улице раздался отдалённый гром. Затяжной такой, долгий. Блин, а я даже зонтик не взял. Тут мне на глаза попался небольшой стеллаж, смотрю, а там стоят детские книги, с толстыми такими неубиваемыми страницами, читаю: «Жили, были дед со старухой...». Ниже: «Сказки». Рядом табличка «Воронин Алексей, выпускник 2013 года». Талантливый, видать, этот Лёша, стал иллюстратором детских сказок. За спиной послышался смех, несколько подростков с тубусами, сбежали с лестницы вниз и вышли на улицу. Я уловил шелест дождя, гром повторился.

Вздохнув, я направился к лестнице, положил руку на перилу и взглянул вверх. Туда, где ожидал увидеть на стенах отсвет ванильного заката. Поднимаюсь наверх и улавливую чью-то речь.

–… тогда может сходим как приедешь? Давай?

Мужской голос. На этаже тишина, все дети разошлись. В дальнем углу заметил шевеление. Из-за стола поднялся и направился в мою сторону высокий сухощавый мужчина. Я стою на месте, отведя взгляд на россыпь мольбертов, все однообразные, окрашены в нежно-зелёный цвет.

– Здравствуйте, – обратился ко мне мужчина, подойдя ближе, – Чем я могу помочь?

– Я-я, это… – задумался я.

– Хотели узнать насчет поступления ребёнка?

Хорошенько рассмотрев мужчину, меня посетило какое-то непонятное чувство. Не учился ли я с ним в этих стенах? Да, нет. Он старше, ему за сорок. Вьющиеся чёрные волосы собраны сзади в хвостик, густые темные брови, выразительные синие глаза, острые черты лица, аккуратно и гладко выбрит. Хм. Странно.

– Да, насчёт поступления, – соврал я и не спеша, направился в ту сторону зала, откуда он пришёл. За окном шумел ливень. Шагая рядом со мной, мужчина что-то увлечённо рассказывал, касаемо условий обучения и обычных формальностей.

Сделав вид, будто осматриваюсь, я скользнул взглядом по стене, в ячейках которой стояли гипсовые фигуры: человеческие головы, конусы, шары, кисти рук. Я также заметил деревянную, покрытую лаком, человеческую фигуру, с вращающимися суставами всех конечностей, увидел на стене ещё одну работу. Это была кошачья голова, вырезанная из массива красного дерева. Мудрый взгляд животного устремлённый куда-то вдаль. Шумел дождь. Снизу хлопнула дверь. Кто-то по привычке топать ногами, сбивая прилипший к подошвам обуви снег, так же хряснул ногами, одной-другой, смахивая капли воды.

– Так, что, – обратился ко мне мужчина, – Приходите с ребёнком в понедельник, после выходных, будем вас ждать.

Я так и не мог отделаться от странного ощущения, меня всего заколотило. Откуда я его знаю?

– Хорошо, – рассеянно ответил я, – Конечно придём, думаю сыну здесь понравится.

И тут я смотрю на его стол. Стоит старенький облезлый светильник, несколько деревянных стаканов с множеством карандашей различной твёрдости, телефон этого мужчины, какие-то книжки, брошюрки по изобразительному исскуству. Затем я вижу сложенный в специальном футляре набор для резьбы по дереву. Колотить стало сильнее. Я возвращаю взгляд на вырезанную кошачью голову, потом на фигурку человека и обратно на набор по резьбе.

– Как вас зовут? – неожиданно для себя спросил я его.

– Что, простите? – и он тоже не ожидал.

По лестнице кто-то поднимался наверх и шумно разговаривал. Мужской бархатный голос.

– Я, это, – запнулся и пробормотал, – Хотел узнать об оплате. Как, сколько и когда?

– Ах об оплате, а вот сейчас директор поднимется, с этим вопросом уже к нему, – протараторил мужчина с хвостиком.

Затем он сел за стол и, взяв один из карандашей со стакана, видно по старой привычке, стал его подтачивать. Я не смотрел в его сторону, но слышал как металл скрёб дерево и грифель. Директор не появлялся, видно разговаривал по телефону, стоя на площадке между этажами.

Я решил уйти оттуда, из этого здания, бросив непонятную для себя затею, но дрожь в теле не унималась. Что происходит? Думал я.

– Ладно, – сказал, я, взглянув в лицо мужчины с хвостиком (видно, он преподаватель), – Я зайду в другой раз.

И уже было развернулся, как вдруг случайно заметил ещё одну деталь, за спиной преподавателя в дальней ячейке стены. И тут я затаил дыхание.

– Покажите мне это, – я ткнул пальцем в сторону вещицы, кашлянул, в горле совсем пересохло.

– Что… именно? – расстерялся мужчина.

– Ту деревянную штуковину, позади вас.

– Ах, эту, – преподаватель крутанулся на стуле, потянулся за ней и передал её мне.

В моей ладони катнулась цилиндробразная деревянная безделушка, с вырезанными на ней числами годов.

– Да это я ещё в детстве. Хотел вечный календарь сделать, на свой лад, – улыбнувшись, сказал мужчина, – На уроках труда вырезал. Никто из одноклассников и стамеску-то в руках не мог держать, а я это вырезал, знаете чем?

– Нет, – мотнул я головой, ёжжась от взбухавших мурашек по всему моему телу, – И чем же?

– Вот этим, – с довольным видом сказал мужчина и протянул мне инструмент, которым затачивал карандаш.

Тоненькая деревянная ручка с множеством мельчайших вьющихся узоров, покрытая лаком с узкой прорезью для широкого вытянутого лезвия. В свете тусклых ламп сверкнул металл опасной бритвы. Мне заплохело так же, как тогда в горах, выработалось всё что можно для выброса. Адреналин? Не знаю, но я уже не замечал, как мурашки вот уже несколько минут не переставая бегали по всему моему телу. Играли в крохотные догонялки.

– Это бритва моего отца, – откуда-то издалека, будто с другой, стоящей в километре от меня колокольни, сказал мужчина, – А вот, кстати и он.

Я увидел блеск в его добрых глазах и взглянул туда же, куда смотрел он.

Ко мне приближался высокий мужчина, он находу вложил телефон во внутренний карман своего странного одеяния и не сводил с меня глаз. Ему было за шестьдесят, волосы почти все выпали, глаза слегка на выкате с пронизывающим прищуром, блестел красноватый нос, щёки налиты кровью, а губы плотно сжаты в тонкую линию, пресущую не обделённым надменностью людям. Уже подходя ко мне, он протянул свою огромную руку, я ответил ему тем же и в рукопожатии ощутил холод его ладони.

– Добрый вечер, – по сравнению с внешностью, голос его был на удивление приятен, – Поступать? Или по другому вопросу?

– Да‐а, – протянул я и, опустив взгляд на его одежду, видимо, тянуть этот слог стал бесконечно долго.

Широкие плечи мужчины обтягивал синий дождевик из водотталкивающей плотной ткани, капюшон за спиной, а по длине чуть выше колен. Я взглянул в его серые, мешковатые глаза и почувствовал, что начинаю отъезжать от этого мира.

– С вами всё хорошо? – поинтересовался он, продолжая сжимать мою ладонь.

Я никуда не мог деться от этого пронизывающего холодного взгляда и всего того, что судорожно стало подбрасывать мне моё воображение. Это выглядело глупо, но я отвёл глаза в сторону, где на стенах висели полотна.

«Это что, блин, он?» – едва удержавшись, чтобы не прокричать вслух, подумал я.

– Да, всё нормально, – отвечаю в ответ, – Просто засмотрелся на эти картины.

– А-а, это работы папы, ой, – оссёкся за спиной преподаватель, – Петра Ивановича. Так изысканно передано настроение и всё, представьте, в серых тонах. Каждая эмоция, на каждой картине – всё в чуждом от счастья и радости цвете, представьте? А ведь смотришь и, дествительно…

– Федя, – произнёс мужчина в дождевике, отпустив наконец мою руку, – Ну, хватит.

«Это всего лишь совпадения… притянутые за уши совпадения» – подумал я и как идиот осмотрел свою правую ладонь, не осталось ли там лоскутков серости.

И я в очередной раз засобирался уйти, убежать оттуда прочь, не понимая ничего и роясь в догадках. Как вдруг…

На лестнице послышался цокот каблуков, я и не слышал, как хлопнула входная дверь.

– Зайка! – послышался девичий голосок. Она говорила и поднималась по ступенькам, – В следующий раз на оба замка закрывай, нижний, ты видел? Он совсем уже не работает.

Последние слова, сказанные ею, были отчётливо слышно, впрочем, как и все остальные.

– Ой, – замерла девушка на самой верхней ступеньке, – Федя, ты тут.

– Д-да, – послышалось робкое за спиной вслед за тяжёлым вздохом, – Решил задержаться на часок.

– Э-э, – тут замешкался теперь Пётр Иванович, – Наташ, подожди меня внизу.

– А я тебе голосовые отправлял, – я посмотрел на Федю, блин, как же мне его стало жалко, – Но ты мне уже несколько дней не отвечаешь, говорила, что в отпуске к тёте поедешь. В Таганрог, вроде бы, а ты тут.

Мне стало ещё больше не по себе в этом треугольнике. Я хотел оставить их, разбирались бы без меня, но тут я вдруг вспомнил о Феде, о том мрачном сне. Насколько сильно я крутанул тогда, хм, как выяснилось, календарь? Как далеко меня отправило вперёд во времени моё воображение? Какой тогда шёл год?

– Федя, – вернул меня в действительность голос девушки, – Ну, я же говорила тебе…

– Не говорила, – отозвался Федя.

– Ну, намекала.

– Не намекала.

Бритва в его руке. Только это меня останавливало, чтобы не уйти.

– Сын, – послышался ледяной бархат, – Пойдём вниз, поговорим.

– Идите, – взяв на себя смелость, сказал я Феде.

Мужчина пошёл было вслед за отцом.

– Стойте, – сказал я, остановив преподавателя, – Позвольте.

Я кивнул, указывая на его руку, в которой он сжимал бритву. Он помешкал, секунду-другую, но отдал мне её.

Они спустились. Хлопнула дверь. А я продолжал стоять рассматривая картины Петра Ивановича.

– Здравствуйте, – наконец опомнившись сказала Наталья. Она поднялась со стула и сделала несколько шагов в мою сторону, – Вы подавать документы?

– Нет, я не поступать, – сказал я и передал девушке бритву, – Просто проходил мимо. Когда-то давно, я учился здесь. До свидания.

Спасительная безделушка

Я спустился вниз, открыл скрипучую дверь и вышел на крыльцо. Меня обдало приятной прохладой. Дождь барабанил по пластиковому навесу. На улице продолжало смеркаться, но было на несколько оттенков темнее, чем обычно. Всё из-за помрачневшего плаксивого неба. У него тоже есть своё настроение? Видно это была истерика. Так, хватит на сегодня воображения, пусть этот конвейер немного отдохнёт, остынет. Я огляделся по сторонам, но нигде не видел сына с отцом. Сбежал со ступенек под дробь прохладных капель, поднял голову вверх, идеально, кого я обманываю, я ведь не люблю зонты (лежал один, пока спицы не проржавели, а ткань не съела моль, временнáя моль). Слышу голоса в стороне, иду на звуки ругани. Сворачиваю за угол. Улавливаю ухом:

– Ты ещё смеешь мне указывать, с кем я должен общаться, а с кем нет?

После слов раздался глухой удар, затем какая-то возня. Я подошёл ближе и остановился, эти двое меня не видели. Федя поднялся с земли и, ссутулившись, держал руку у лица. Петр Иванович словно разъярённый индюк, стоял нахохлившись, широко расставив ноги. Для своих лет и довольно рыхлой фигуры он был достаточно подвижен. Федя стоял перед ним будто провинившийся мальчик. Он украдкой взглянул на окровавленную ладонь.

– Ты ведь знал, что я к ней чувствую, пап, – дрожащим голосом сказал Федя, – Я сказал тебе об этом, как только она устроилась в школу…

Я опять решил вмешаться и поспешил к ним. Петр Иванович, заметил шевеление и с секунду смотрел на меня. Тут сверкнула молния, ярко и ослепительно. Краем глаза я видел как Федя стал хлопать себя по карманам джинс, сзади и спереди. Меня снова обдало ледяной волной мурашек. Я готов был поспорить на что угодно, будучи уверенным, в том, что именно он ищет. Это что-то сейчас было в руках Натальи. Опасная бритва. Та самая. Сверкнула молния, но удара грома так и не было. Я окликнул его.

– Федя, подожди!

Он повернулся ко мне. Тонкая алая струйка текла вниз по его подбородку. Мы втроём стояли под дождём. Секундное молчание. На лице преподавателя замерли капельки воды и я не знал, плачет ли он, капельки воды смешались со слезами. Его выдал дрожащий подбородок.

– Федя, – в тот, момент я вспомнил всё, что произошло со мной за последнюю неделю, каждый образ и всё, что создавало моё воображение. Я так и не понял для чего мне понадобилось то долбанное деревянное корыто. Серость была немногословной, но я решил сказать ему, первое, что пришло на ум, – Будь на плаву.

С этими словами, я протянул ему то, что он дал мне на втором этаже школы. То, что он сам смастерил на уроках труда. Деревянная безделушка. Цилиндрообразный вечный календарь.

– Это твой буёк, Федь. – я знал, что это звучит странно, потом сказал ещё, – Дар, что держит тебя на плаву и придаёт сил. Не давай эмоциям брать над собой верх.

Удара грома так и не было. Такое бывает. Сверкнуло и утихло.

– Кто вы такой? – нахмурившись, спросил меня Петр Иванович.

– Я был учеником этой школы. Очень давно. Не хотите кофе?

Предложил я преподавателю, а тот, секунду помешкав, утёр нос ладонью и согласился.

– Пойдёмте, – сказал он.

– Сын, – произнёс Пётр Иванович.

Федя промолчал и не спеша побрёл прочь.

– Сын, – повторил мужчина в дождевике, – Я не со зла.

– Отстань, пап, – повернувшись к Петру Ивановичу, сказал Федя, – Потом поговорим… Не сегодня.

Мы перешли через дорогу и я угостил его кофе. Дождь вскоре закончился. Здесь, на юге погода крайне переменчива. И уже вскоре среди серых туч, пробился ванильный закат.

Я не знаю, что всё это значило. Сон, мои воображаемые человекоподобные серости. В будничном котле я лишь хотел отвлечься от всей этой повторяющейся ежедневной унылости. Порывы внутренних переживаний (в настоящем) подхватили с самого дна подсознания давние мысли и переживания, точно ветер опавшие листья. Все перемешалось. Да, была своего рода мешанина. Я ещё сам много, что додумал, смотря на всё это через призму воображения. Хотел докопаться в себе до причин, которые как я думал могли стоять у истоков неудач. Но история с Федей перевернуло моё видение на всё это. Я сильно придавал значения деталям, зацикливался на них, дойдя уже до материализации скопившегося негатива в виде сущности в дождевике. Но как бы оно ни было тот сон, где я видел постаревшего Федю, измученного, запустившего себя, пожираемого изнутри сожалением, чувством вины и обиды и тот случай в художественной школе. Всё было связано и я оказался в нужный момент и в нужном месте. Тогда под дождём.

После той поездки в Апшеронск серости в моей жизни как не бывало. Всё прошло. Даже со своим воображением я теперь не могу представить и воссоздать тот странный образ, как выяснилось образ человека в сером дождевике.

Но при всём при этом я не упразднил проект звуко-фантазийного купола, и не планирую делать этого. Я и сейчас в нем. Под лёгкий эмбиент пишу эти строки. Этот купол будет со мной, а я под ним. Потому что это мóй буёк.