Зов океан

Ноябрь 1984 года.
Учебный корабль «Перекоп» выходит из Па-де-Кале навстречу Гольфстриму и быстро крепчающему океанскому шквалу. В два ночи при входе в Бискайский залив ветер преодолевает отметку тридцать метров в секунду. Стопудовый порыв без усилий отрывает мои ноги от трапа Астрономической палубы. На двадцатиметровой высоте от ватерлинии, уцепившись за поручень, я, курсант второго курса, прибывший сюда для прохождения морской практики, трепыхаюсь параллельно горизонту, как бесхребетный морской вымпел на флагштоке корабля. Лишь спустя минуту чудом удастся сползти вниз на палубу под глухие леера и по-пластунски добраться до поста сигнальщика над ходовым мостиком.
— Плащ в рундуке, – кричит в ухо штатный вахтенный матрос-сигнальщик.
Укутавшись, встаю рядом и «бараном пялюсь» в черную непроницаемую стену ночи.
Взбешённый рыдающий ураган поглотил всё невидимое мной пространство вокруг.
Нет света!
Нет цветов кроме черного!
Нет мыслей!
Нет запаха и даже звуков…
Ничего нет, лишь черная пустота, да давящий где-то там, за границей человеческого восприятия сатанический фальцет океана!
Обычные органы чувств бесполезны здесь.
Огромный с футбольное поле корабль, как щепка в бурном весеннем ручье, крутит веселые амплитудные восьмерки одновременно в трех координатных плоскостях. Величина его свободного падения по высоте превышает полкабельтова. Перегрузки в подошве волны вполне сопоставимы с космическими.
Впрочем, спустя время, глаза, несколько привыкнув, различают густо покрытые эпилептической пеной контуры пятиэтажных великанов, надвигающих на нос «Перекопа». Тысячи звезд, оказывается, с расстояния вытянутой руки обрушивают свой скупой сиреневый свет на нас и… океан. Черно-зеленая в проблесках носового фонаря морская бездна пятикилометровой толщи воды с завидной регулярностью целиком, вплоть до ходовой рубки проглатывает бак и полубак нашей «коробки», одаривая верхнюю Астрономическую палубу тоннами разрубленных волн, брызг, пены.
В какой-то момент сознание проваливается, исчезает в этой пугающей пустоте беснующегося пространства, улетая навстречу к… Всевышнему. Тело с частотой дыхания океана ежеминутно переходит из состояния полного безмятежного отсутствия до нестерпимо-жгучего ощущения вывернутой наизнанку наволочки.
В груди растет неведомое чувство раболепного трепета, страха, ужаса.
Оно растает, обволакивает, поглощает.
Жуть!..
— Фал вымпела сорвало, – возвращает меня на корабль матрос, тыча пальцем куда-то вверх в непроглядную тьму неба.
В такт круто валящейся вправо и вниз палубы, он внезапно исчезает в темноте Астрономической палубы, обогнав очередной накат пятиэтажного циклопа.
Прижавшись спиной к переборке леера, я с ужасом нахожу болезненно бьющийся морской ходовой вымпел на оборванном фале топа огромной, как Александрийский столп, главной мачты «Перекопа». Бесформенные серые тени, шибко скользящие по яростно горящим звездам, то и дело проглатывают его сиротливое подергивание.
В глаза снова становится черно.
Всё вокруг, даже морские гиганты, исчезают.
«Александрийский монстр» полностью завладевает сознанием, парализует.
Тонны воды, прокатывающиеся по, казалось, недосягаемо высокой палубе рядом, становятся ничтожны.
Глаза, перестроившись, в каком-то невозможном инфракрасном излучении ощущают его движение. При каждом провале корабля под волну мой напарник взлетает на пару метров по отвесным ступеням мачты. Затем, крепко прижавшись к ней во время очередного удара океанского вала о бак корабля, крепко сливается с мачтой воедино.
Время останавливается.
Муке, кажется, не будет конца, предела!..
— Мостик, ГКП, – неожиданно хрипит динамик «Каштана» у самого уха.
— Есть, мостик, – без запинки, не раздумывая, ору в «банан».
— Доложите о помехе справа.
— Судно, справа, сорок, – не обращая внимания на визг ветра и хлестанье взбесившихся брызг, докладываю, вскочив во весь рост, отыскав нужные огни, – идет параллельным курсом.
— Понял, мостик, – весело отзывается нутро живого «Перекопа».
Моряк возвращается.
Обветренное красное лицо его спокойно. Белые скрученные пальцы не разгибаются. Разорванная ветром роба болтается, как туника на ковбоях. На шее и плечах видны кровавые полосы от ударов ослабших фалов.
Оглядев горизонт, матрос берёт у меня микрофон громкоговорителя», выполненный действительно в форме банана, и одобрительно кивает, похоже, слышал доклад.
Вымпел весело хлопает на ветру параллельно горизонту.
Страх… уходит.
Океан перестает быть жутким. Он прекрасен в своем естественно-неторопливом дыхании и музицировании.
Стихия поёт, танцует, зовёт и… манит.
Внутри растет новое незнакомое чувство уважения, возможно даже поклонения к моему новому товарищу, этому кораблю, ко всему военно-морскому флоту и, наконец, к себе… самому.
Я радуюсь сопричастностью с бушующим, – нет! – дышащим живым океаном.
Черное непроглядное пространство вдруг открывается, распахивается передо мной во всю положенную ему ширь и высоту.
Восторг.
Нескончаемый восторг овладевает мной.
Боже мой!
Я люблю тебя, океан!!! Я люблю, как ничто и никогда!
Я люблю тебя флот и… кричу тебе сквозь время и пространство, как некогда кричали тебе восторженные курсанты восьмидесятых:
— Военно-морскому флоту России – да что там и конечно же Советского Союза – ВИВАТ!
ВИВАТ!
ВИВАТ!..

Записано в курсантских дневниках периода 1982-1987гг., откорректировано и сокращено в книгу «Курсантские байки восьмидесятых» в 2014 году, направлено в сборник «Георгиевская ленточка»-2018