Год Солженицына
el3060 Возрастные ограничения 18+
Чтобы определить «мой — не мой» писатель, я придумала делить пишущих на дарителей и мэтров.
Дарители — такие странные существа без кожи. Это — дар и проклятье одновременно. У дарителей нет барьера между внешним и внутренним, и от этого у них все в стократ: восхищение красотой, боль от несправедливости, вспышки счастья. Эмоции от общения с внешним миром настолько сильны, что кажется, если они не поделятся тем, что их настигло, с другими людьми, своими читателями, то они погибнут.
Мэтры наоборот вне обстоятельств, они встают над миром, часто задевая облака гордо поднятыми головами. Мэтры всегда знают, что правильно, что неправильно, что хорошо, а что плохо, и всегда готовы наставить человечество на путь истинный.
Настоящие писатели-мэтры — умные, тонкие и образованные люди, иногда просто гениальные, и на самом деле лучше всех знающие, кто виноват, и что делать.
По моим ощущениям Пушкин — даритель, а Толстой — мэтр. Сравните, например, их сказки. Толстой, рассказывая сказки крестьянским детям, несет тяжкий крест просветителя народа. И совсем другие сказки у Пушкина — легкие, изящные, интересные и маленьким и взрослым. Мне дарители намного ближе и интересней.
Солженицын. конечно же, — мэтр. Это высоко эрудированный человек с обостренным стремлением к справедливости. Но читать, а тем более перечитывать его тяжеловесные наставления мне не хочется.
Правда, был момент, когда почитать Солженицына мне хотелось, но не было возможности.
Это случилось так давно, что становится не по себе оттого, как стремительно бежит время.
Начало семидесятых, «Архипелаг ГУЛАГ» напечатан за границей, а у нас в стране критикуют Солженицына повсюду: на телевидение, в газетах, на радио, критика жестокая, остервенелая. Во мне, тогда школьнице, эта кампания разбудила любопытство, страстно захотелось узнать, за что так жестоко нападают на это произведение.
В это время хорошие книги были в дефиците — забытое, но такое популярное тогда слово. Но я была уверена, что если о книге так много говорят, то она наверняка есть у моих родственников. Двоюродная сестра с мужем были настоящими книжными фанатами, собирали все, что вызывало интерес.
До сих пор помню сначала повисшее неловкое молчание, а потом невеселый смех взрослых в ответ на мою просьбу дать мне почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Когда народ пришел в себя, мне объяснили, что я не смогу почитать эту книгу, потому что она запрещена.
Уличив удобный момент, сестрица оттащила меня в сторону и долго и основательно внушала мне, что я не должна больше просить почитать эту книгу, потому что из-за этого у моих родителей могут возникнуть большие неприятности.
Вредить родным, конечно, не хотелось и я пообещала забыть о желании почитать Солженицына навсегда.
Прочесть «Архипелаг ГУЛАГ» я смогла через много лет, когда началась эпоха горбачевской гласности.
После чтения многих, напечатанных в ту пору произведений, часто возникало чувство недоумения: не печатали, и правильно делали. Долгие ожидания и большие надежды оправдываются редко. Так было и с «Архипелагом». Книга очень разочаровала. Она мало походила на художественное произведение, больше на сборник протоколов свидетельских показаний. Когда я дошла до подробного описания пыток, применяемых к заключенным, дальше читать не смогла.
Безусловно, изобличать сталинские преступления нужно, но все же натурализм не лучший метод для художественной книги.
В этой связи мне кажется странным настойчивое желание чиновников-педагогов включить «Архипелаг ГУЛАГ» в школьную программу.
Это примерно то- же самое, когда, объясняя ребенку, что нужно быть осторожным с незнакомцем, вы заставляете его читать протоколы допросов Чикатило.
Сейчас, когда прошло время, и мы от него уже на расстоянии, с которого видится большое, понятно, что ажиотажный шум вокруг «Архипелага» и его автора — история глубоко политизированная, мало относящаяся к литературе.
И кажется, что если бы в то время было поменьше агрессивных дураков от идеологии, а люди могли бы свободно читать «Архипелаг ГУЛАГ» и любые другие манифесты советского диссидентства, то нашей Родине, наверно, удалось избежать бы многого из того страшного и безумного, настигшего нас в девяностые годы.
Дарители — такие странные существа без кожи. Это — дар и проклятье одновременно. У дарителей нет барьера между внешним и внутренним, и от этого у них все в стократ: восхищение красотой, боль от несправедливости, вспышки счастья. Эмоции от общения с внешним миром настолько сильны, что кажется, если они не поделятся тем, что их настигло, с другими людьми, своими читателями, то они погибнут.
Мэтры наоборот вне обстоятельств, они встают над миром, часто задевая облака гордо поднятыми головами. Мэтры всегда знают, что правильно, что неправильно, что хорошо, а что плохо, и всегда готовы наставить человечество на путь истинный.
Настоящие писатели-мэтры — умные, тонкие и образованные люди, иногда просто гениальные, и на самом деле лучше всех знающие, кто виноват, и что делать.
По моим ощущениям Пушкин — даритель, а Толстой — мэтр. Сравните, например, их сказки. Толстой, рассказывая сказки крестьянским детям, несет тяжкий крест просветителя народа. И совсем другие сказки у Пушкина — легкие, изящные, интересные и маленьким и взрослым. Мне дарители намного ближе и интересней.
Солженицын. конечно же, — мэтр. Это высоко эрудированный человек с обостренным стремлением к справедливости. Но читать, а тем более перечитывать его тяжеловесные наставления мне не хочется.
Правда, был момент, когда почитать Солженицына мне хотелось, но не было возможности.
Это случилось так давно, что становится не по себе оттого, как стремительно бежит время.
Начало семидесятых, «Архипелаг ГУЛАГ» напечатан за границей, а у нас в стране критикуют Солженицына повсюду: на телевидение, в газетах, на радио, критика жестокая, остервенелая. Во мне, тогда школьнице, эта кампания разбудила любопытство, страстно захотелось узнать, за что так жестоко нападают на это произведение.
В это время хорошие книги были в дефиците — забытое, но такое популярное тогда слово. Но я была уверена, что если о книге так много говорят, то она наверняка есть у моих родственников. Двоюродная сестра с мужем были настоящими книжными фанатами, собирали все, что вызывало интерес.
До сих пор помню сначала повисшее неловкое молчание, а потом невеселый смех взрослых в ответ на мою просьбу дать мне почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Когда народ пришел в себя, мне объяснили, что я не смогу почитать эту книгу, потому что она запрещена.
Уличив удобный момент, сестрица оттащила меня в сторону и долго и основательно внушала мне, что я не должна больше просить почитать эту книгу, потому что из-за этого у моих родителей могут возникнуть большие неприятности.
Вредить родным, конечно, не хотелось и я пообещала забыть о желании почитать Солженицына навсегда.
Прочесть «Архипелаг ГУЛАГ» я смогла через много лет, когда началась эпоха горбачевской гласности.
После чтения многих, напечатанных в ту пору произведений, часто возникало чувство недоумения: не печатали, и правильно делали. Долгие ожидания и большие надежды оправдываются редко. Так было и с «Архипелагом». Книга очень разочаровала. Она мало походила на художественное произведение, больше на сборник протоколов свидетельских показаний. Когда я дошла до подробного описания пыток, применяемых к заключенным, дальше читать не смогла.
Безусловно, изобличать сталинские преступления нужно, но все же натурализм не лучший метод для художественной книги.
В этой связи мне кажется странным настойчивое желание чиновников-педагогов включить «Архипелаг ГУЛАГ» в школьную программу.
Это примерно то- же самое, когда, объясняя ребенку, что нужно быть осторожным с незнакомцем, вы заставляете его читать протоколы допросов Чикатило.
Сейчас, когда прошло время, и мы от него уже на расстоянии, с которого видится большое, понятно, что ажиотажный шум вокруг «Архипелага» и его автора — история глубоко политизированная, мало относящаяся к литературе.
И кажется, что если бы в то время было поменьше агрессивных дураков от идеологии, а люди могли бы свободно читать «Архипелаг ГУЛАГ» и любые другие манифесты советского диссидентства, то нашей Родине, наверно, удалось избежать бы многого из того страшного и безумного, настигшего нас в девяностые годы.
Рецензии и комментарии 0