НОВЫЕ МЫСЛИ

Настоящий бог и ненастоящие боги в отношении к человеку. Настоящий бог – это бог в боге. Другими словами, он бог богов. Есть бог для людей, а есть бог для богов. Таковым богом богов является дух. Чем он отличается от прочих богов или от «своего иного»? Просто-напросто, он является пределом совершенства. С богом/богами мы связываем совершенство. Если есть бог как предмет разных вер, то какова вера, таков и бог. Вера есть отношение к тому, что формируется в ходе развития веры. То, во что верят люди, может быть различным. Разумеется, между верами есть много общего. Этим общим является хотя бы то, что все они есть вера в общем и целом как ее явления (сингулярии) и части (партикулярии). Естественно, исходя из контекста размышления, имеется в виду не только вера вообще, но религиозная вера специально.
Для верности понимания нельзя не определить, что такое сама по себе вера и то, что люди именуют именем бога. Это в логическом порядке общих суждений. Вера есть чувственно-практическое/прагматическое отношение к нечто, что существует для того, чтобы утешать и спасать относящегося от самого себя. Нуждается в вере только тот, кто хочет освободиться от того, что есть в нем самом, но сам освободиться от этого он не может. Поэтому он нуждается в помощи того, в кого может верить. По вере он от него ждет спасения. Что же есть в верующем такого, от чего он пробует спастись, но у него это не получается? Очень просто, — это грех как несовершенство, как неспособность преодолевать свои страхи и достигать желаемого. У кого он ищет удовлетворение своих желаний и убежище от страха? Разумеется, у совершенного. Кто совершенен по отношению к несовершенному? Более совершенный. Это бог. Причем совершенным в каком то отношении.
Однако если взять самих так называемых «совершенных», то у них при достаточно внимательном взгляде на их природу, можно найти нечто несовершенное. Следовательно, они совершеннее людей, которые, естественно (в этом нет ничего сверхъестественного) к ним тянутся за совершенством, в относительном, а не в абсолютном смысле. Другое дело, когда мы думаем о боге уже для богов, который не может не быть как предел совершенства для совершенных, то есть, усовершенствующих, существ. В чем, в основном, проявляется это совершенство? Конечно, не только в бесконечности, но в целом в универсальности, а значит, в гармоничности этого бога богов в богах. Он существует в них как бесконечное в конечном. Правда, конечное богов – это бесконечное для людей в том смысле, что оно намного порядков превосходит срок человеческой жизни. Универсальное или всеобщее бога богов заключается в том, что он вездесущ и в этом качестве есть всегда. Что таковым может быть? Только дух. Причем сама гармония духа размерна или разумна. Разум есть тело бога как духа. Этот разум распределен по всему семейству/классу богов. Часть его рассеяна/распылена в физической Вселенной и аккумулирована в таких существах, у которых есть не только физическое тело, но и душа, а также разум в примитивной форме. К таким существам, например, относятся люди. Разум у них есть в социальной форме и распределен по всему биомассиву. Душа у людей выполняет функцию чувственно-телесного выражения разумно-социальной природы.
К слову сказать, человечество до сих пор не повзрослело, а посему способно пребывать в аморфно человеческом виде только под присмотром более развитых и усовершенствующих существ. Если оно предоставлено своей собственной участи, а это в мифологическом изложении случилось после изгнания из рая, то ничего кроме безобразия оно не способно сделать.
Следует иметь в виду, что не все существа были изгнаны из рая, а только такие, как человек, причем с еще более лучшими задатками. Это исключение из правил, которое могут заслужить только выродки. Они предоставлены своей судьбе. Аморфно человеческий вид или зародошевый цикл развития разумных существ имеют все разумные существа. Только вот человек так и остался на этой элементарной стадии развития разумной жизни. Естественно возникает вопрос: Почему ему не была предоставлена возможность закончить этот примитивный цикл и перейти к более высокому уровню циклического развития разумной жизни? Однозначно трудно ответить на этот вопрос. Ответить на него просто так, что человек есть тупиковый путь развития такой жизни, выродок, мутант, недостойный быть последователем своих учителей, — значит, ничего или почти ничего не сказать, не ответить. То, что человек, есть тупик развития разумной жизни очевидно даже такому разумно неразвитому существу, как человек. Другими словами, чтобы так думать, для этого много ума не надо.
Возможно, человек нужен для чего другого? Если да, то для чего конкретно? Положительно ответить на этот вопрос представляется затруднительным. И все же можно предположить, что человек по своему типу относится не к существам разумным, а к существам чувственным. Единственно, что он может развивать в себе так это интуицию и рассудок (дискурс) как примитивные формы разумной жизни.
Именно потому что человек не вышел из младенческого состояния разумной жизни, в массовом масштабе он до сих пор поклоняется и верит тому, от кого зависит, то есть материально-чувственному к нему относится.
Человеку естественно заниматься мифом и ритуалом, религией, искусством, техникой и наукой. Я уже не говорю о более примитивных занятиях, как устройство быта, экономика и политика. Но более высокие и универсальные занятия ему «не по зубам».
Естественно более совершенные существа ему оказываются недоступны или являются ему в тех формах, которые человеку адекватны, — в формах мифа, ритуала, религии, искусства, техники, науки и пр.

Адекватно ли мифологическое, религиозное, художественное, научное и техническое отношение к иному? Действительно, каким может быть отношение человека к иному, если отношение принимать за адекватное? Каким отношению следует быть, чтобы соответствовать иному, быть ему адекватным? Разумеется, следует быть естественным, при условии понимания значения слова «естественное» как наименования того, что на самом деле есть, в смысле понятия того, к чему человек относится по существу. То есть, правильно ли он понимает сущность того, к чему он относится, если сущность есть то, что определяется как (таковость) то, что действительно есть.
Дело в том, что отношение к иному, чтобы быть адекватным, то есть, соответствующим иному, зависит от его естества (природы). Принято считать, что наиболее приемлемым в таком случае является научное отношение к иному. Правда, это так, если это иное объектно. Тогда научное отношение к объекту объективно. То есть, научное отношение минимизирует до предела, возможного для человека, его субъективность. На основании научного отношения строится техническое или уже искусственное отношение к иному как объекту приложения человеческих сил для использования в целях пользы, удовольствия и пр.
Менее адекватным в этом смысле отношения к иному являются такие отношения как мифологическое и художественное, ибо они «грешат», отличаются повышенной, а не пониженной (как научное и даже техническое), субъективностью или, по крайней мере, интерсубъективностью (конвенциональностью, по соглашению). Как это понимать? Так, что те, кто так относятся к иному, истолковывают сущность иного на свой манер, то есть субъективно, «вчитывают» в него, видят в нем самих себя. Это используется ими в качестве зеркала, в котором они естественно видят не иное, а самих себя. Только мифологическое или магическое как прообразное для мифологического отношения предполагают веру в безусловно так признаваемое иное, а художественное или искусное отношение ввиду того, что оно искусно, соблазнительно и притворно предполагает условность такого признания. Сущность мифо-магического и искусно-художественного отношений заключается в том, что иное признается за такое же субъектное, а не объектное, как в случае научного и технического отношений, каким является человек. Поэтому при таких подходах допускается субъективность в отношению к иному. Такое отношение по своему характеру не субъект-объектное, а субъект-субъектное. В последнем важно определение сущности иного не через описание и объяснение, но через истолкование и понимание как себе подобное, не чужое, а родное. Отсюда в мифологическом символе или художественном образе артефакта является не просто натура, а природа иного как другого, но не чужого, чуждого человеку, но ему близкого, родного (природа = род, родное, при-рожденное). В этом смысле художественное – значит производное от иного как природного, естественного. Тогда как в техническом случае (уже в современном значении слова “techne”) это чужое в качестве природного берется (схватывается и используется как изобретенное) объектно с минимально субъектным моментом, который в науке приближается (во всяком случае, в намерении как негативно субъективном аспекте, что принципиально не отменяет его субъективности) к бесконечно малой величине.
Намеренно не определялось еще религиозное отношение к иному? Почему? Да, все потому, что в религии иное признается не за естественное, а за сверхъестественное явление. Тогда каким может быть к нему отношение, если это отношение не естественное? Оно что не адекватное? Но не адекватное чему? Тому к чему относятся или к тем, кто относится? Дело в том, что в религиозном отношении мы имеем дело с отношением людей к несоразмерному им иному нечто/некто. Однако любое отношение предполагает возможность хоть какого-то обращения с иным? Но как можно обращаться с иным, которое тебе не соразмерно? Разумеется, ни научно, ни технически не получится. Тогда, может быть, художественно? Но художественно – значит нарочито, сочинительно, условно. Иное в религиозном смысле действительно, безусловно. Такой смысл близок мифологическому смыслу иного, но и от него отличается. Чем? Тем, что иное доступно мифологии и по бытию, и по сознанию, познанию, знанию. Религиозный же смысл иного другой, иной. Религиозное иное, например, бог непознаваемо, ибо оно принципиально иной природы, чем все природное и соприродное, как человек. В этом смысле бог далек для человека, ведь он как дух находится по ту сторону природы. Но все же между ним и человеком выстраивается в религии связь по аналогии творца с творением. Чтобы между ними не было природной, естественно близости, предполагается, что творец творит творение не из себя и в то же время не из чего-то иного, чем он есть, а из ничего. В мифологии боги творят мир и мирное/мирское либо из себя, либо из чего-то иного себе. В религии не так, но так, чтобы различие между богом и миров приобрело характер уже противоположности, антитезы: потустороннее – посюстороннее.
Но так как в таком случае нет возможности человеку управиться с богом допускается магический минимум, — признается, например, в христианстве, явление бога в человеческом лице для того, чтобы установить отношение между ним и человеком уже не только в рождении, из которого человек извлек соблазн, а в спасении от последствия соблазна — греха. Бог явил для человека пример в духовной жизни своего воплощения – Иисуса Христа. Человек должен подражать явлению (откровению) бога в жизни в виде совершенного человека, чтобы спастись от греха и его последствий – смерти и пр. Причем явление бога объявляется религиозными людьми его сыном. То есть, в религиозный контекст отношения к сверхъестественному вводится понятный для людей текст естественного, родного, семейного обращения с иным. Разумеется, в таком (религиозном) виде противоречивого характера иное нельзя знать и понимать, но можно в него верить. Что значит верить? Только то, что можно обращаться так, чтобы не только от него зависеть, но и на него воздействовать молитвой, постом и богоугодными делами, вымаливая свое прощение от греха для вечного спасения в нем – в боге. Конечно, такое отношение является сугубо субъективным. Во всяком случае, именно так можно усвоить иное. Оно этому не мешает, но, наоборот, это допускает. Другое дело – вопрос о том, почему, в силу каких причин это происходит? То ли потому что иное считается с отношением к нему человека, то ли потому, что не замечает или не придает этому отношению никакого значения.
В любом случае это важно только для человека. Если бы это было важно для иного, то оно бы явило себя так, чтобы всем было понятно. Между тем человеческое явление иного признается только в одной религии. А между тем религий множество.
И, наконец, можно упомянуть еще один тип отношения к иному, который стал определяющим в современную эпоху, — прагматический или обыденный, бытовой. Современный человек относится к иному, чем он есть, с точки зрения пользы только для себя. Такое отношение к иному является производным от научно- технического отношения. Он обращается с иным как с товаром и употребляет его как продукт.
Кстати, через отношение к иному можно увидеть, чем западная цивилизация отличается от восточной. Она отличается хотя бы тем, что строит отношение к иному в техническом ключе, то есть, относит иное к объектному измерению чужого, чуждого. На традиционном же Востоке, в том числе и евразийском, русском, иное воспринимается как нечто близкое, родное, похожее. Но если оно не похоже, не привычно, то отвергается. На Западе такое другое, непохожее признается и принимается. Главное, чтобы эта непохожесть носила не естественный (мифический), но искусственный (технический) характер. Здесь есть диалектический момент: на Дальнем Востоке в силу крайности, противопоставления естественное, бывает, принимает форму искусственного как искусного (пример изощренности техники, и не только бытовой, но и душевной, медитативной и прочей в Японии и Китае).
Подводя неутешительный итог размышлению об адекватности иному, можно подумать, сказать и записать следующее: вышеуказанные типы массового отношения к иному неудовлетворительны. Особенно неудовлетворителен западный (прагматический) тип отношения к иному, продемонстрированный наглядно в голливудском космическом триллере «Живое». Как только к явлению инопланетной (марсианской) жизни подходить объектно, технически-механически, оно естественно реагирует как живое субъектное нечто – проявляет агрессию и становится действительно чуждым человечности, Чужим.
Почему такое возможно? Потому что главным, определяющим до сих пор в человеческом мире является прагматический тип отношения к иному. Этот тип искусственный, атомарно механический. Другой тип отношения к иному – органический, традиционный — лучше. Но тоже не без греха, ибо предполагает гармоническое отношение только между частями в рамках (границах) целого. Но такой гармонии не может выстроить между отдельной частью и целым, ибо целое здесь (в традиции) берется только как связь частей друг с другом. Межу тем в традиции скрывается связь части наравне с целым. Именно такого отношения заслуживает иное. Ибо если иное не сводить к частям, то в части можно найти не только часть, но и целое.
К сожалению, в человеческой истории христианский проект подражанию богу в лице человека потерпел крах: человеку далеко до бога даже в его же лице. В результате тот Восток, который контактировал с христианским миром, выдал реакцию возвращения к законоучению, в роде иудаизма, в виде ислама. Запад же реагировал на малодушие человека своим видоизменением/трансформацией в модернистский (искусственный) тип светской (прагматической, экономической) цивилизации. И восточный традиционализм, и западный секуляризм близки в своем законническом (политическом) буквализме как неадекватном ответе на христианский вызов. Но и между ними нет полного единодушия, ибо если для исламского мира отношение с иным выстраивается как отношение подчинения/поклонения человека всевышнему господину, то для западного мира такое отношение выстраивается также по типу подчинения человека, но не потустороннего деспота, а посюстороннего экономического фетиша капитала.

Жить на пределе. Можно ли всю жизнь жить на пределе? Конечно, нет. Будь это минимальный, максимальный или оптимальный предел так жить просто нельзя. Но если нельзя так жить, то можно представлять, что ты так живешь – живешь на пределе человеческих сил/возможностей. Иллюзия тоже имеет смысл, как и истина жизни. Она имеет смысл только, если нет возможности жить по правде. Тогда приходит на помощь возможность жить по лжи. Чем человечество до сих пор успешно занимается.
Быть на пределе человеческих возможностей может только сверхчеловек. Но где он среди нас? Ау! Был ли он? Как он мог быть, если его нет теперь? Будет ли он? Нет никаких оснований надеяться на это.
Для того, чтобы развеять иллюзии, если не все, то хотя бы их часть, и увидеть воочию те возможности, которыми располагает человек, чтобы быть самим собой, попробуем разобраться с пределами человеческой жизни. Начнем наше размышление о человеческих пределах с их минимума. Достаточно ли самой малости человечности в человеке? Нет, не достаточно, ибо в нем ее может просто не быть или быть чуть больше, чем нам нужно, а нам нужно минимум, не больше, но и не меньше, так как меньше, — это уже не человек. Нет, такого человека, который бы не проскакивал минимум человечности, не доходя до предела или не переходя предел. Именно поэтому сам минимум человечности иррационален и непостижим для человека.
Как же у нас обстоят дела с максимумом человеческих возможностей, с тем, больше чего, то есть, человечности, у него не может быть? Доходит, добирается ли человек до максимума своей сущности? Нет. Он также не может удержаться на максимуме своих возможностей, как и на их минимуме. Тем более он не может жить вместе с ними на оптимуме. Ведь это еще труднее. Оптимум – это не среднее значение от двух пределов: минимума и максимума. Это их одновременное сосуществование, предельная синергия. Если человек не может быть на какое то (минимальное или оптимальное) время, а тем более на всю жизнь, ни минимально, ни максимально, ни оптимально человечным, то это еще не значит, что он не может приближаться к этим пределам или от них удаляться.
Всю свою историю человек расширял пределы своих возможностей. Но ему это было мало. Поэтому он их еще больше расширял в своих мыслях и мечтах. В этом смысле, – в смысле пределов своих возможностей, человек тяготился тем, что ему казалось малым. Та жизнь, которую ведет подавляющее, если не абсолютное, большинство людей, называется обыденной жизнью. Когда человек живет обыденно, он счастлив в том смысле, что «находится в своей тарелке». Но многие люди не догадываются об этом и являются поэтому вдвойне счастливыми. В счастье главное отсутствие самосознания, которое его убивает.
На самом деле, человеку не нужны пределы в качестве того, что необходимо достичь. Человеку далеко до абсолюта, но ему близко относительное. В этом состоит сама суть человеческой жизни. Как только человек приближается к пределу, так он сразу теряет голову. Человек не может достичь предел и на нем удержаться. Но что он может? «Сбавить обороты», «сбросить скорость», не дотянуть до предела или проскочить его, промахнутся, оказаться «за ним» в смысле «без предела». Быть человеком для человека – значит быть сверхчеловеком, ибо это для человека предел. Тогда как человек существо беспредельное. У него нет предела: ни минимального, ни максимального, ни оптимального. Казалось бы, это и хорошо. Ведь разве плохо быть беспредельным? Именно об этом и мечтали восточные мудрецы. Но здесь есть одно маленькое (минимум) «но», — и в беспредельном важно держаться предела, — предела беспредельного. Почему? Да, потому что только через предел можно определиться, стать таковым, в данном случае беспредельным.
Естественно возникает вопрос: «Как достичь предела в том, что свойственно человеку, — в беспредельном»? Важно ни в коем случае не приближаться к пределу. Как же это сделать? Для этого требуется всячески избегать состояния сознания сознания или самосознания как состояния самоопределения. Другими словами, для этого нужно вести обыденную жизнь в чистом виде. То есть, жить так, как все живут испокон века. Что значит быть человеком? Это означает быть таким, каким является каждый человек, ничем не лучше и не хуже. Для этого нет нужды в наличие самосознания, а тем более в присутствии «большого ума» или разума как такового. Необходимо иметь только здоровое тело за душой и здравый смысл. И все. Все остальное лишнее. От лишнего и проблемы, одна из которых звучит так: «В чем смысл жизни»? Разумеется, если ты будешь задаваться таким вопросом, то потеряешь смысл в жизни. Может быть, ты и найдешь жизнь в смысле, но она далека от обыденной жизни, которая только и может сделать человека счастливым, конечно, на короткое время.
К сожалению, это так. Чтобы быть человеком надо быть усредненным, статистическим человеком, то есть, жить как можно дальше от окрестностей предельных величин. Как только ты окажешься в этих окрестностях, так сразу потеряешь смысл жизни и воистину станешь несчастным существом, мнящим себя близким либо состоянию зверя/скота, либо состоянию ангела. Однако этому мешает сама природа человека. В таком случае утешением для человека станет его заблуждение относительно возможности собственной трансформации в иное существо.
Остается последний вопрос: может ли на месте человека после его смерти появиться иное существо, способное достичь таких пределов существования, которые предельны для человека. К слову сказать, жить на пределе – это жить на границе между противоположностями: трансцендентным и имманентным. Так жить для человека можно только в мысли, но не в самой жизни. Мысль и жизнь прямо не пересекаются. Им нужен посредник. Посредником в таком пересечении/взаимном действии является душевная стихия, стягивающая на себя противоположные стихии жизни и мысли и представляющая их в целом виде в качестве своих противоположных сторон внешнего и внутреннего мира. Но душа человека не есть сам человек. Если человек думает, что он есть душа или душа является его частью, то он, естественно, заблуждается. Душа – это условная инстанция, необходимая для взаимодействия двух других относительных инстанций – ума и телесной жизни. Нет тела – нет и жизни. Ум как умение вести себя здраво необходим для гармоничного функционирования тела среди других тел, включая социальные тела. Ум действует телесно через чувства. Чувства в общем и есть душа.
Правда, мистики утверждают, что человек может изменить свою природу. Они сильно преувеличивают способности человека, максимизируя его чувства. Они не понимают простой вещи: чувства имеют свой предел. Натурализация последнего их уничтожает, ибо сам по себе предел невозможен. Он имеет смысл только как идеализация реального положения вещей. Если чувства доводить до предела, значит приближать их к собственному концу. Достижение предела – мгновенная смерть. Смерть есть полная деградация живого. Как деградация сразу становится положением градации на уровень выше ее предыдущего положения – это уму и ничему иному непостижимо и невозможно. Через смерть не бывает новой жизни, а тем более жизни, лучше предыдущей жизни. Лучшая жизнь возможна только через жизнь, хуже предыдущей. Через смерть не бывает даже смерти. Смерть не способна даже на самовоспроизводство. Причиной смерти является жизнь. Смерть есть следствие жизни. Новая жизнь возможна, если только смерть не стала тотальным следствием жизни и от жизни что-то осталось. Вот это и будет жить дальше как часть прежней целой жизни, разумеется, малая, элементарная часть. Поэтому после смерти будет не лучше, а хуже в этой жизни. Есть и другая жизнь. Она только уже не в жизни, а на уме или в уме, да в высоких чувствах. Такая жизнь существует в обычной жизни как ее паразит. Без того, на чем она паразитирует, она просто умрет. Так и интеллигенция до тех пор существует, пока есть народ/кормилец. Нет кормильца – нет и паразита.
Итак, можно, конечно, жить на пределе, но только в качестве паразита/интеллигента в мыслях, чувствах и словах, независимо от того, как себя называть: ученым, художником, гением, мистиком, святым или еще как. Все это только слова и не больше.
Нет ничего вне жизни. Мы живем в качестве людей. Иная жизнь для нас есть уже в этой жизни. На нее мы должны работать как кормильцы на паразитов. С этой жизнью, если она кончится, закончится и та жизнь в высоких чувствах/переживаниях и представлениях, а также в высоких мыслях/идеях.
Есть, конечно, жизнь и других существ. Но невозможно их совмещение. Вот это и угнетает человека, замыслившего жить вечно. Вечна жизнь, но не живущие, каждый на свой ограниченный/конечный лад. Переход от одного существа к другому есть предел его возможностей, равный его смерти. Однако через смерть невозможна жизнь. Она возможна только через жизнь. Другое дело, если самой смерти нет и то, что мы называем смертью, есть не смерть, но другая жизнь. Но как это может быть, если в этой жизни мы наблюдаем факты смерти как смерти, а не жизни?

Реальность. Жизнь реальна. Но и сон тоже реален. В каком смысле? В том смысле, что он адекватен тому, что представляет. Ведь реальность тоже представляет саму себя в качестве презентации. Представление реальности есть уже нечто производное от презентации в качестве репрезентации, то есть, ее воспроизводства в ином, — уже в сознании. Оно то же есть в отношении сна как сознание сна или сновидение.

Что такое история и кто такой историк? История – это то, что случилось, а историк – это человек случая. От обыкновенного человека, то есть, такого, который попадает в историю или с которым нечто случилось, историк отличается тем, что попадает в историю, в которую попадают другие. Это, во-первых. А, вот, во–вторых, он занят не просто представлением и переживанием того, что произошло, но еще и тем, что пытается (имеет опыт) объяснить то, что случилось, какова сущность случая, принимаемого за факт (что он такое), в силу какой причины он имел место во времени (был связан с другими случаями). Не дело историка понимать случай, осмыслять его, то есть, находить в нем смысл, зачем он нужен. Этим уже занимаются философы как смыслом понятия или значением его (случая) идеи (замысла) и идеологи вместе с политиками как тем, в чем до сих пор в настоящем есть корпоративный или государственный интерес.
Историческое знание делает историю предсказуемой. Историческое мнение делает ее непредсказуемой. То есть, мнение не может извлечь знание (урок) из истории. Оно подменяет его намеренной ложью (идеологической пропагандой, софистикой) или бессознательным заблуждением (бытовой ошибкой, невежеством).

Любовь и дружба. Нет любви, если она не взаимна. Односторонняя любовь есть иллюзия любви. Взаимность любви связана с тем, что она едина. Дружба никогда не бывает едина, ибо она предполагает, что каждый из друзей остается при себе, самостоятелен. Зависимость убивает дружбу, тогда как любовь спасает. Может быть раб или раба любви, но не может быть раба или рабы дружбы. В дружбе есть свобода каждого. В любви есть свобода одного, единого, но не многого. Поэтому в дружбе нет взаимности, нет огня, а есть холод и уважение. В любви нет тайны, нет чужого. И то, и другое есть в дружбе. В любви нет тайны. Она сама есть тайна. Но таится в любви нельзя, иначе она подменяется нечто иным. В любви человек доверчив. В дружбе он сомнителен. То, что говорят, что друзьям доверяют, есть коварная ложь тех, кто выдает приятельство за дружбу. Друзья знают, где начинается чужая территория и потому не переступают границу. Ведь другом становится только тот враг, которого нельзя завоевать. Приятель – это потенциальный враг, которого приятно использовать, завоевать. И в любви зачастую используется военная стратегия. Но она, в конце концов, убивает любовь, выворачивая ее наизнанку, превращая в ненависть. Поэтому никогда нельзя забывать о необходимости любовной тактики, любовного такта для ее сохранения. Важно знать, что в любви нет границы. А вот в дружбе она необходима, необходимо осознание ее необходимости, недопустимости ее нарушения. Нарушение границы приводит к вражде.
Единство в дружбе может быть не в них самих, но между ними, например, в единой (одной) цели, но пути, ведущие к ней, олицетворением которых являются друзья, могут быть не просто разными, но прямо противоположными. Поэтому в дружбе остается «волос» соперничества, вражды, свидетельствующий о том, что дружба производна от вражды, является ее (аргумента) положительной функцией (функциональной производной).

Родина. Родина от родного, близкого. Что то близко. Это Родина. Что то далеко. Это чужбина. Нельзя изменять Родине, как нельзя изменять любимой. За это тебе отомстит не Родина, а чужбина тем, что ты одно принял за другое, — часть за целое, ибо Родина есть целое, а чужбина только часть. Причем часть не тебя, а чужого целого. Тогда как ты часть твоего целого в случае с Родиной. Другое дело, что называть Родиной. Не обязательно это то место, где ты родился или вырос. Родиной может быть и то место, где ты ни разу не был и никогда не будешь в этой жизни. Для Платона – это было царство идей. В царстве идей он был, но не в этой (обыденной, человеческой) жизни.

Будущий ЕГЭ по истории. Такой экзамен нужен не любителю истории, а ее ненавистнику. Нет лучшего средства как привить ненависть к истории, чем заставить школьника сдавать тест по истории. Это надо бы знать тем, кто занимается таким «полезным» занятием, как историческое тестирование. Таким образом можно привить любовь не к истории, а к конкуренции с соперниками по сдаче экзаменационного тестирования. Ведь в таком случае школьник имеет дело только с обрубком, инвалидом истории в лице описания факта без его объяснения, а тем более понимания. Последнее, впрочем, не обязательно для исторического занятия (исследования). Для истории важен факт вместе с оценкой, а не оценка за факт/дату. Тестирование есть проверка усвоения того, что дано, то есть, оценка степени слепого подражания/повторения экзаменуемого «обучающегося», как утрированно абстрактно называют теперь студента «под общую гребенку».

Конечная цель и бесконечность. Конечная цель есть предел целеполагания. В чем она заключается? Это зависит, обусловлено тем, кто ее ставит? Устанавливает цель субъект. Его определение задается пространственно- временным схематизмом, локализируется эволюцией мира, в данном случае местом существования такого субъекта как исторического существа. Таковым физически является землянин как разумное существо или человек. То, что конечной цели не достиг еще ни один индивид, говорит о том, что она уходит в бесконечность как относительную величину, равную безграничной величине. Конечная цель в том смысле конечна, что она кончается для умирающих, но не заканчивается для живущих. В этом смысле она является бесконечной малой величиной для живущих, которые, пока живут, к ней влекутся, но ее не достигают, и мнимой величиной для умирающих, мнящих, что они ее достигли своей смерть, концом. Но их конец не есть конец цели, а только конец их как средства, ведущего к ней других, приходящих им на смену. В этом контексте уместно задать вопрос: вечны ли смертные, конечные существа? Конечно, их вечность не в исключительности каждого, как они мнят, но только в повторительности всех. Вечен и бесконечен путь к конечной цели, на котором люди есть расставленные временем вехи их жизни и смерти.

Четвертая власть. Первая власть – законодательная (родительная, творительная и дательная) — или (у)правление — это планирование или искусственное (абстрактное, отвязное как отвлеченное) установление закона. Вторая власть – исполнительная (именительная, хватательная) – исполнение закона в жизни, его живая (конкретная, связная) корректировка. Третья власть – судебная (винительная, контрольная, смотрительная и карательная) – учет, контроль и наказание за неисполнение закона. Чтобы власти работали, они должны быть действительно разделены, то есть, независимы друг от друга в значении ответственности за свои функции.
Говорят, есть еще одна власть – власть подлежащая. Это якобы власть общественного (гражданского) мнения. Это власть граждан. Тогда как властная троица – это власть государства, точнее, представителей государства, ибо государство – это представительная власть народа(ов). Кто эти представители – чиновники, которые непосредственно не выбираются народом, но опосредствованно назначаются представителями народа. Власть государства – это непосредственно власть чиновников, а не народа, который «властвует» через вторые (чиновничьи) руки. Но если не народ властвует, правит, управляет, то тогда народом правят, управляют. Кто? Разумеется, чиновники. Как в народе говорят: «Ворон ворону глаз не выклюет» или «Рука руку моет». О чем это говорит? О том, что чиновники всегда найдут друг с другом общий язык. Это язык коррупции, то есть, язык подмены государственного (народного, общего) интереса своим собственным (корпоративным, частным) интересом. Пропагандистское обеспечение такой подмены выполняет государственная идеология, выдающая частный интерес чиновников за общий интерес народа. Идеологическому успеху способствует социальное расслоение народа. причем это такое расслоение, которое не усиливает коллективную силу народа, а, наоборот, ее ослабляет, так агитируя любого гражданина за собственный интерес, что на словах получается, что если каждый будет преследовать свой частный интерес, то общее или целок как связь всех частей преумножится, ведь все части есть части одного (единого) целого государства.
Помимо управления у людей есть еще питание, кормление или экономика, которая благодаря производству продуктов и обмену их в качестве товаров поддерживает их существование (жизнь).
Есть еще культура, которая как социальное сознание отражает (освещает и представляет) материальный мир. Мир поглощает энергию труда людей. Люди излучают энергию культуры или дела мысли, чувства и воли.
Человек занимается культурой, являющейся надстройкой над материальной жизнью, которой живут люди. Человек занимается культурой, чтобы жить не по-скотски или по-зверски, а по-человечески. Для этого нужно иметь честные и умные мысли, искренние и человечные (социальные) чувства и верные дела. Культура – это посредник между людьми. Она не может существовать без слов (знаков). Также не может существовать экономика без денег (денежных) знаков и политика (управление уже не ресурсами, но людьми с ресурсами или людьми как ресурсами) без символов власти.
Народ сам не может властвовать, управлять самим собой, ибо всех должен кто-то кормить. Этим кто-то и является народ. Народ производит сам или присваивает (усваивает, осваивает) у природы продукт столько, сколько необходимо всем. В этом смысле народ есть правило. Но если есть правило, то есть и исключение из правил. Так вот это исключение из правил и правит народом. Исключительные или особые – это власти или корпорация чиновников (чинов или иерархии/вертикали управления). Исключения только подтверждают правила. Чиновники только правят. Они правят народом. Для чего и кого? Для народа (чего) и себя (кого). На словах правят народом для народа. наделе правят народом для себя. Для власти народ есть объект приложения властных полномочий. Не более. Почему? Потому только так можно заставлять на себя работать, кормить себя, на нем паразитировать. Такое положение вещей навязывает на словах народу интеллигенция, которая необходима власти в качестве агитатора ее интереса. Народ кормит власть. А вот интеллигенция кормится не только народом, но и властью. Союз власти и интеллигенции есть союз дармоедов для организации кормления за счет народа. Интеллигенция сама по себе безвластна. Но у нее есть власть слова. Вернее, слово владеет интеллигенцией. Она им живет. Слова (наименования вещей) интеллигенция обменивает на продукты (вещи). В этом проявляется магическая власть слова. Завороженный этой магией слова народ слушает интеллигенцию. Но одного слушания мало для подчинения народа/кормильца паразиту. Для того, чтобы слушание означало послушание необходимо насильное, а не только симпатичное внушение. У чиновников это внушение есть в виде государственного аппарата насилия. Такова власть от века, так называемая «традиционная власть».
Но вот появилась демократия, точнее, представительная демократия. Для чего она нужна чиновникам (бюрократии)? В настоящее (техническое) время бюрократия стала технической. Чиновники-технократы еще больше извлекают из народа сил (ресурсов), когда он начинает соучаствовать в управлении. Что означает соучастие народа в управлении народом (самим собой)? Только то, что ему внушили, что он сознательно должен подчиняться власти для его же блага. Прежде, до демократии, при правлении исключений из правил, они принимали решения за народ. Теперь, при демократии принимают решения вместе с народом. Но в чьих интересах? В интересах технократов по максимуму и в интересах народа по минимуму. Народ и на это согласен, ибо прежде решения принимались вопреки интересам народа. Интересно получается во власти: не части (технократы) целого (народа) есть его части, а целое есть часть частей, их производная. Власть как превращенная форма выражения всеобщего. Почему же есть иллюзия правления народа, того, что он самостоятельно решает свои проблемы/судьбу? Потому что сам народ подыгрывает власти, находясь в состоянии разделения, частичности. Нет в нем единства. Как говорится: «всюду разброд и шатания». Мы, точнее, Европа живет в состоянии плюрализма и толерантности. Эта толерантность имеет христианский корень. Но только Европа перестала быть христианской. Это европейский парадокс. Постарев, она устала совать свой нос на чужие территории. Теперь чужие суют свой нос в Европу. Таким образом она пытается европеизировать весь мир, переделать всех под себя. Это называется цивилизацией. Не сходя со своего места, она пробует цивилизовать «варваров» и «дикарей» у себя дома. Чем же она пробует цивилизовать чужих? Неумеренным потреблением. Для чего она это делает? Для того, чтобы выжить. Своих уже не хватает, чтобы поддерживать тот уровень жизни, к которому она привыкла. Вот и привлекает дешевую рабочую силу, суля ей соблазнительное потребление. Разумеется, умные европейцы (они не все умные) понимают, что таким образом цивилизовать или натурализовать чужих нельзя. Цивилизованными люди становятся не благодаря потреблению, а только благодаря такому труду, который развивает ум и душу. Это творческий (острый) труд, а не слепое (тупое) подражание, моторное (телесное) реагирование на пищевые (индивидные) и сексуальные (коллективные) стимулы.
Причем уже в цивилизованное время потребления коллективные (родовые) стимулы в воспроизводстве себе подобных становятся собственно уже индивидными и начинают отделяться от генетических (плодотворных) ориентаций, становясь чисто потребительскими, гедонистическими. Вот что является причиной того, что исключение из правил (лгбт/гомо или полиморфо) превращается в правило, а правило (гетеро) становится исключением. Чужие потому являются чужими в Европе, что не могут принять те правила игры, которые не являются традиционными у них на родине.
Приходит время четвертой власти в Европе. Что это за власть? Это власть иллюзии потребления как власть самоедства европейцев. Они сами себя едят. Четвертая власть – это власть каннибалов, которые, потребляя себя, получают максимальное удовольствие. Современная европейская культура – это культура гиперболического удовольствия. У такой культуры нет наследников. Это культура импотентов. Четвертая власть – это власть общего мнения потребителей, включая потребление управления собой такими же потребителями, лишь потребляющими эксклюзивный продукт/товар. Четвертая власть есть власть отражения. Но чего? Самого отражения. Поэтому она — спекулятивная власть. Четвертая власть есть зеркало трех других властей. К слову сказать, она есть кривое зеркало, ибо в нем отражаются отражения, накладываясь друг на друга и преломляясь друг в друге. Народ как потребитель никак не может быть аналитиком, критиком и ведуном зеркальных (идеологических) представлений в силу того, что он только их умножает в себе, преломляясь множеством мнений и вкусов относительно гедонистических предпочтений. Поэтому то, что есть, не знает никто: ни власть, одержимая властью как часть целым, ни индивидный народ, одержимый властью части над целым. Никто не способен тотально схватить целое в обозрении, ибо есть только часть целого. Увидеть все, что касается нас, могут только все вместе, занятые не потреблением, а творчеством жизни.
Где те, кто покажет нам все как одно, кто вдохновит нас на то, чтобы жить для всех, а не только для себя?

Интеллектуальное и эстетическое отношение к жизни. Есть два отношения к жизни: интеллектуальное и эстетическое. Их демонстрируют соответственно интеллектуал и эстет. Могут ли они совмещаться в одном лице? Конечно, могут. Но для этого такое лицо должно быть, как минимум, гением.
Для того, чтобы в этом разобраться требуется определиться в лицах интеллектуала, эстета и гения. Интеллектуал, как бы сказать, живет умом, не сознанием, а в сознании. Этим он отличается от обычного (бытового) индивида, который сознателен, но живет в мире, а не у себя в голове. Интеллектуал — поклонник трансцендентно возвышенного, на которое проецирует себя. Эстет живет языком, — он имеет вкус, чувство прекрасного. Что это за чувство? Хоть убей, — не знаю. Может быть это то, когда душа волнуется, встретив близкое себе. Если она себя находит в прекрасном, а не только прекрасное в себе, то прекрасное – это отражающее душу в отражаемом. В таком виде служителя красоты эстет есть чувствительный рефлектор.
Остается разобраться с гением. Может ли определить сущность гения, сам гением не являющийся? Сложный вопрос. Казалось бы, сразу напрашивается ответ: не гений не разбирается в гениях. Ведь судят по себе. Не гений судит не гениально. Судит гениально гений. В мифах фигурирует гений места. В поэзии появляется гений времени. Гений места – это покровитель, сторож, хранитель места, локализованный дух, божок, демон/ангел. Вот кто такое гений времени? Он «халиф на час»? Или дух времени, эпохи, века? Да, скорее, гений – этот тот, в ком воплотился дух эпохи. Гений создает, формирует, образует правило, по которому работают, живут многие, если не все, как будто это правило есть, существует само по себе и люди воспринимают его как данность, дату, факт налицо. Гений не просто открывает, узнает незнакомое или судит о том, мимо чего нельзя пройти, он сочиняет, творит то, чего не было. Но делает это так, что оно становится живым, реальным, всеми узнаваемым, о чем нельзя неправильно судить.
И еще: интеллектуал работает с понятием, созерцая идею, эстет работает со словом, воспринимая артефакт, гений работает с духом, вытворяя из материи душу.

Непредсказуемое будущее и непредсказуемое прошлое. С будущим все понятно. Оно действительно непредсказуемо, ибо его еще нет, а, может быть, никогда и не будет, что, впрочем, маловероятно. Но каким оно будет? Кто его знает. И все же оно зависит от того, что есть сейчас и уходит своим происхождением в прошлое как то, что еще не прошло, а, может быть не пройдет и в том будущем, которое интересно. Но для этого нужно знать, о каком будущем во времени идет речь. Если это ближайшее будущее, то это одно. Но если это далекое от настоящего будущее, то это уже другое. Степень догадки о том, что за будущее имеется в виду, зависит от знания настоящего, временящегося из прошлого, которое еще не прошло, и есть собственно настоящее как прошлое в обновленном виде. Можно что-то сказать действительно настоящее только относительно того, что будет тем настоящим, которое не пройдет в будущем. Это предсказуемое будущее. Всякое другое непредсказуемо, если не брать в расчет (не калькулировать) случайность угадания, которая по мере удаления будущего от настоящего стремится к бесконечно малой величине.
А вот что такое непредсказуемое прошлое, как его в последнее время называют относительно специфически российского отношения к нему, сказать трудно. В каком смысле вообще прошлое непредсказуемо? В том смысле, что настоящее изменчиво. И с учетом подвижной политической конъюнктуры прошлое может заново быть переписано в угоду правящей власти, занятой поиском законно-исторического обоснования своего политического господства в прошлом. Да, действительно, прошлое как предмет истории часто переписывают в виду политических соображений. Но это касается вопроса исторической политики, но не вопроса истории вообще. В исторической науке возможна некоторая степень научной объективности. Конечно, не такая точная (числовая) и строгая (логичная), какая есть в естественной науке, но все же какая-никакая. Эта объективность и связанная с нею рациональность (логическая релевантность) зависит от фактичности (эмпирической данности) исторического материала, с которым можно правильно (точно) работать с точки зрения научной рациональности, то есть однозначно выносить рассудочное суждение о целокупности исторических дат (данных истории) в смысле логической (смысловой) связи исторических событий.

Будда и Иисус (сходство и различие). Не буду с порога находить общие черты в образе мысли и образе жизни этих двух известных людей. Начну с главного, — с вопроса: «Люди ли они»? Безусловно, люди. Если бы они не были людьми, то не смогли бы собрать вокруг себя много людей, основать такие учения, по которым живут миллионы и миллионы людей до сих пор, хотя они приблизительно жили две тысячи лет назад. Можно заострить этот вопрос так: «Были ли они только людьми»? Вот на этот вопрос труднее ответить, чем на предыдущий. И не потому что буддисты верят в перерождения Будды, а христиане верят, что Иисус Христос вместе с человеком является еще и Богом.
И тот, и другой, по вере своих последователей являются по перерождению и рождению не только людьми, но и, в частности, богами. Как к этому относится? Разумеется, с пониманием того, с кем ты имеешь дело, когда задаешь вопрос об их сущности: с верующим, тем более профессионально верующим или с не верующим, — атеистом, индифференцистом, «агностиком» и пр.
Если задать этот вопрос самому себе, то как на него ответить? Я, например, агностик. Я точно не знаю, кто они такие. Я слышал от других разное, — что они основатели религий, пророки, боги и т.п. Сам я не верю. Да, и вообще, не склонен доверять никому, если не считать близких. Но близкие – люди, а доверие людям рано или поздно проходит через самопроверку. Если ты мало-мальски умен, то узнаешь со временем, — стоило ли им доверять. Но как проверить тех, кто жил две и более тысяч лет назад при условии, что люди живут по максимуму менее двухсот лет. Ведь доверие вполне можно проверить только при живом личном контакте. Как верить в тех, кому нет никаких оснований доверять?
Тогда остается только верить со слов других людей? Этого мало для таких, как я, — для которых верить и доверять обусловлено тем, чтобы это проверять на истину, точнее на истинность суждения об этом. И больше ничего? Конечно, нет. Но это будет уже не вера и не знание, а мышление, размышление об этом.
И вот я, как только стал думать, до сих пор думаю о Будде и Иисусе Христе в связи с идеей существования Бога. О боге я думаю постоянно, если нахожусь наедине со своими мыслями. Но разве – это значит верить в Бога? Конечно, нет. Верить в Бога – это значит быть верным ему в соответствии с тем, что о нем говорят авторитеты веры. Вера – это некоторое подтверждение извне того, что есть в самом себе, в душе. В данном случае верующими, которые полагаются в вере на то, что они все разделяют вслух, а теперь, в эпоху письменности, на письме, — на Священное Писание. Как историк я не доверяю абсолютно письму, то есть, без проверки. А как это проверить. В душе я не столько знаю, сколько думаю, что есть Бог, точнее, то, что другие называют Богом. Но такой ли он, как его расписывают в Священных Писаниях, в частности в таких, которые называют буддистской Трипитакой и христианской Библией? Я не знаю, ибо это тексты не научного исследования, предложения описания и объяснения явлений которых можно проверить на логическую и фактическую истинность, но религиозной веры, предполагающие неукоснительное (верное, догматическое) следование тому, что там на(за)писано. В этом следовании проявляется единства духа и буквы веры. По вере дух воплощается в букве писания, — насколько это вообще возможно для воплощения. Взять хотя бы канонического Иисуса Христа: он признается христианами Логосом, то есть воплощением духа в говорящем человеке – Иисусе Христе.
Один вопрос о том, кто они и были ли они вообще когда-то, или их придумали люди для того, чтобы иметь своих покровителей, помощников в жизни. Для чего они? Для защиты и спасения. От чего и для чего? От жизни как страдания для жизни как радости. Они спасители от страдания как следствия греха, ведущего в итоге к смерти. Для верующих, да и не только верующих, есть должное и не должное. Эта жизнь здесь и сейчас не есть должная. Как сделать ее должной для спасения? Просто не грешить. Но как это сделать? И вот здесь, в методе, в пути навстречу к благой цели спасения учения Будды и Иисуса Христа разительно отличаются друг от друга. В буддизме Будда и его последователи сами при должном внимании и усилии могут спастись от недолжной сансары (круга страдательных перерождений/преобразований желаний и страхов существования) в должной нирване (места и времени отсутствия желаний). Закономерно возникает вопрос о том, есть ли такое место и время, если жизнь есть страдание, результатом которого является смерть, ведущая к новой жизни в страдании? Есть ли логическая связь между сансарой и нирваной? Нет, ибо нирвана есть отрицание сансары, разрыв с ней, с «паутиной желаний». Где находится нирвана? Нигде, ибо вопрос неправильно поставлен. А как правильно поставить такой вопрос? Может быть так: «Что если нирвана не место, но вместо сансары»? Она есть состояние, а не положение как место рождения и перерождения; причем состояние без рождений и смертей. То есть, нирвана определяется чист ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)