Конь Моисея

Ослепительно солнечным утром Моисей и Тарантина неспешно шли по микрорайону, который тоже носил название Солнечный. Точнее, даже не шли, а плавно парили над землей, ощущая нереальную гибкость и легкость в суставах, позволяющую едва касаться асфальта. Во всяком случае, им так казалось, хотя со стороны все выглядело немного по другому. Редкие прохожие сторонились их и отводили немного испуганные взгляды, встретившись с непроницаемо черными стеклами очков Тарантины.
Уже второй день они чувствовали себя сорвавшими джек-пот. Путем сложновыстроенной комбинации со множеством участников им удалось вымутить несколько стаканов превосходной соломы, и вчерашний вечер на глазах расцветал яркими красками, превращаясь в роскошное летнее утро, в котором не надо было суетиться, нервничать, что-то искать, куда-то спешить. Не было дерганного тремора, не было надломленного голоса, не было тянущей боли в коленях, не было выматывающего желания разом от всего избавиться, любыми путями добыв новый допинг.
У них все было с собой – невероятная солома, сигареты, немножко денег и пьянящее чувство превосходства над серым убогим миром, которому не дано познать чудесное многоцветье Эдема, в который у них есть возможность проникнуть снова и снова. Они практически ни о чем не разговаривали, каждый шел, погруженный в свои ощущения и неторопливые мысли, крутящиеся, в общем-то, об одном и том же – оба думали, как доберутся до пустой квартирки Моисея и спокойненько догонятся. Тем более, там есть видеомагнитофон и пара несмотренных кассет, так что вполне можно неплохо зависнуть.
Они шли мимо сахарно-белых пятиэтажек, в стеклах которых весело сверкало солнце, рассыпаясь звонкими осколками по изумрудно-зеленым газонам и прячась в листве тополей. Два странных человека в грязноватых джинсах и бесформенных растянутых футболках, каким-то странным образом вписавшиеся в гармонию этого утра. И нет ни печали, ни зла, ни гордости, ни обиды… Внезапный резкий крик нарушил царившую идиллию и вернул обоих к реальности. Откуда-то сверху знакомый женский голос, полный затаенной надежды и боязни вспугнуть эфемерную удачу, едва ли не с мольбой возопил.
— Мальчики, мальчики, подождите, я сейчас к вам спущусь!
Они послушно остановились, поняв, что это их знакомая – Аня Лиса, кричит с балкона третьего этажа. Не прошло и минуты, как она уже стояла перед ними, заискивающе пытаясь заглядывать им в глаза. Тарантина отморозился за своими черными стеклами, но незрячие зрачки Моисея не больше острия иглы говорили, что у ребят все хорошо. Лиса сама не верила своему счастью – ее выламывало уже второй день, не было ни денег, ни возможности пристроиться к кому-нибудь на хвоста, все тело болело и ныло, и с каждым часом ей становилось все хуже. Она буквально взмолилась.
— Ребятки, помогите здоровье поправить, я прям болею сильно! Мож у вас есть хоть чуть-чуть лекарства?!
Моисей индифферентно пожал плечами.
— Ну, так-то есть немножко, варить надо.
Лиса оживилась, реально увидев свет в конце тоннеля.
— Так пойдемте у меня сварим. Я ща сына накормлю, и кухня ваша. Пойдемте, мальчики, а?
Тарантина пожал плечами и согласно кивнул – ему вообще все было сейчас безразлично, можно было и у Лисы сварить. Моисей тоже не стал возражать, и они последовали за сразу же окрылившейся Лисой в ее маленькую тесную квартирку, где на кухне в детском деревянном креслице сидел ребенок и ковырял ложкой манную кашу.
С виду он казался немножко умственно отсталым – у него был совершенно отсутствующий взгляд и странное выражение детского личика. Лиса нетерпеливо начала его поторапливать.
— Ешь, сынок, ешь быстрее, видишь, дяди тебя ждут.
Но сынок, увидев перед собой зрителей, только немножко оживился и начал свой концерт, размазывая по лицу манную кашу, никак не попадая ложкой в рот. Он сжимал ее в маленьком кулачке и с удовольствием пускал слюни, не обращая внимание на возрастающую нервозность мамы. Тарантина и Моисей разместились на жестком кухонном диванчике, наблюдая за попытками Лисы накормить своего малыша. Моисей увидел лежащую на окне коробку пластилина, и в нем всколыхнулась какая-то давно забытая тяга к творчеству – он даже учился в культпросвете когда-то. Он объявил ребенку.
— Я сейчас слеплю тебе лошадку, — и действительно начал потихоньку разминать кусочки пластилина. Окружающая обстановка, грязь и серость, совершенно не трогала его, ему просто было очень хорошо, и ребенок казался ему очень забавным. Тарантина привалился боком к стене и притих – за темными стеклами было непонятно, воткнул он или просто наблюдает за происходящим.
Лиса изнывающе глядела, как маленький человечек ковыряется в тарелке с кашей и у нее было одно желание – схватить эту тарелку и запихнуть кашу ему в рот. Она сдерживалась изо всех сил, только повторяла.
— Ешь, сына, прошу тебя, побыстрее.
Мыслями она была уже на полчаса впереди, когда вожделенный раствор выберется из железной кружки и можно наконец будет избавиться от этой ноющей, выламывающей все суставы боли. Она как заклинание бормотала.
— Давай быстрее, ешь, сына.
Но это не приносило никакого результата. Ребенок, почувствовав себя в центре внимания, которого ему явно не хватало в этой жизни, начал активно самовыражаться, пуская еще больше пузырей и размазывая еще больше каши. Моисей чувствовал, что его накрыла плотная волна кайфа, и если пальцы еще машинально что-то лепили, то глаза уже падали, и сознание плавало все медленнее и медленнее. Он бубнил себе под нос.
— Ешь быстрее, дядя сделает тебе коня, коня, вот смотри…
Он действительно вылепливал нечто похожее на конскую голову, и даже уже начал лепить туловище, но движения его все замедлялись, и пальцы почти перстали слушаться. Лиса бросала на них с Тарантиной завистливые взгляды, с каждой минутой ощущая, как ее все больше охватывавает раздражение и нетерпение. Сейчас только сынок с остатками каши отделял ее от вожделенного избавления от нечеловеческой пытки – знать, что все есть, все рядом, надо только, чтобы была доедена эта каша.
— Ешь, сына! – ее голос уже почти кричал, она все труднее справлялась с собой. Моисей сквозь вязкую пелену тумана поглядел из-под почти упавших век на них, и в последний раз пробубнив,
— Я сейчас сделаю тебе коня, — провалился в сладкое безвременье, так и застыв с конской головой в руке.
Лиса еще сделала попытку уговорить сына есть кашу, но, обернувшись, увидела счастливо воткнувших в блаженном забытье Тарантину и Моисея, и в один момент потеряла самообладание – ей очень не терпелось оказаться в таком же состоянии.
И на всю кухню вдруг раздался почти животный вопль, наполненный болью, отчаянием и обидой.
— Ееееешь, суууукааа!!!
Моисей вдруг подорвался, встрепенулся, диким взглядом окинул кухню и внезапно откусив голову своему коню, машинально начал ее жевать…