Размышления о любви, вырванные из контекста

О божественной природе любви:

«Небеса слишком далеки от нас. Свет еле пробирается сквозь тьму бесконечного космоса, ему хватает сил, чтобы осветить планету, но у него не всегда остаются силы, чтобы проникнуть в душу человека и излечить её. Душа человека слаба и немощна. Она тянется к богу, но не всегда может его найти. И бог кажется душе чем-то слишком сложным, эфемерным, и оттого несуществующим. Но душе нужен бог. И этим богом становится любовь. Любовь доступна почти любому, она открыта для каждого, её можно познать, хоть и невозможно понять. Любовь — это свет, избыток света создаёт пламя. Им можно согреться, в нём можно сгореть.
Любовь к земному существу становится дороже всех тех золотых гор, что обещает рай, всего душевного спокойствия и умиротворения божьей благодати. Это земное существо так же ничтожно, как и ты, оно близко тебе, оно может дать тебе всё и сразу, прямо здесь и сейчас, нет необходимости ждать. Ты можешь дотронуться до него. Да, не всегда, далеко не во всех случаях. Но всё же оно ближе к тебе, чем небесная лазурь. Ты был сотворён из земли, и земля тянет тебя обратно. Ты слишком мелок, чтоб глядеть высоко. Ты слишком скоротечен для вечности. Ты любишь или ненавидишь бога, что над тобой, но ещё больше любишь или ненавидишь бога, что рядом с тобой. Этот бог проще, этот бог роднее. И, как знать, быть может тот великий бог, которого нельзя увидеть человеческим глазом, которого нельзя познать без покаяния, может быть, он проявляется и в том жалком земном создании, что ты сделал своим идолом? Глубоко верующий человек скажет, что истинный бог никогда от нас не отворачивается, что он всегда рядом, что он слышит нас. Но мы ответим на это, что всё-таки не каждая душа достаточно прозорлива, чтобы почувствовать божье присутствие. Есть много слепых душ, которым нужен осязаемый бог, чтобы его можно было почувствовать. Есть много глухих душ, которым нужен видимый мог, чтобы на него можно было взглянуть. Человек становится богом для человека. Ребёнок — для матери, учитель — для ученика, любимый — для любящего. И это есть грех. Но всё же это лучше, чем homo homini lupus est».

О любви из жалости:

«Многие считают жалость переживанием крайне недостойным и нежелательным. Но что плохого есть в этом чувстве? Жалость не порок. Это не презрение, не гордыня, не высокомерие. Жалость — это проявление сострадания и милосердия к тому, кто действительно этого достоин. Это светлое чувство, оно порождает нежность, а нежность порождает добродетель. Возможно, любовь способна скрываться и в жалости, проистекать из неё. Яркие звёзды видны только на тёмном небе, тогда почему бы жалости не сделать любовь заметной? Однако может быть и так, что любовь существует вопреки жалости, как пёстрый хвост павлина существует вопреки опасности попасться в лапы хищника. Любовь, даже сопряжённая с жалостью, не является калекой, это по-прежнему самое великолепное и самое могущественное создание природы».

О любви и служении, а также о целительной роли любви:

«Он уже был влюблён, но не осознавал этого до конца, а лишь смутно чувствовал, как жизнь наполняется новым, неизвестным ранее смыслом, приобретает иное значение. И вместе с тем он чувствовал, что находится на пути к гибели, в том смысле, что теперь его жизнь принадлежит в большей степени ей, а не ему самоу. Его душа и разум готовы были исчезнуть, окончательно растворившись в служении другому человеку. И он бы без сожаления принял такую смерть, она стала бы величайшей наградой. Почему он полюбил? Потому что был на это способен, потому что имел человеческое сердце. И даже более, чем человечесое. Но на деле эта жалкая душа, эта истерзанная, скрюченная Психея была готова отдать всю себя ради того, кто проявил к ней хоть каплю участия, умереть в муках за крупицу доброты. С одной стороны, такая любовь унизительна, она даже больше похожа на любовь собаки, чем на любовь человека. Но в ней есть та необходимая жертвенность, возвышающая это чувство и делающая его святым. Им руководила сила, свойственная любому человеку, хотя в его случае она подавлялась с малолетства, она была захоронена под обломками отверженной души, она молчала, но не была мертва. Сначала из её могилы стал раздаваться глухой призрачной стон, который можно было принять за шум ветра или игру воображения. Потом этот стон стал громче, он перешёл в рёв, в пронзительный крик, наполненный жаждой жизни. И через какое-то время покойник восстал из мёртвых, сломал сдерживающие его оковы, пробил крышку гроба, голыми руками разрыл твёрдую землю и вытащил себя на свет божий. Теперь гробница была пуста. Произошло Воскресение. Чьё Воскресение? Бога. Бога, живущего и царствующего в нашем сердце, когда оно здорово, и ослабевающего вместе с ним, если оно смертельно больно. Ослабевающего, но никогда не умирающего окончательно. Потому что Бог бессмертен. И имя ему — Любовь. Что помогло ему восторжествовать, что дало тщедушному божку силы бороться? Кто протянул ему руку, когда он пребывал в адской бездне, глубочайшей яме собственной агонии, не надеясь когда-либо выбраться из неё? Кто спас его, брошенного, всеми покинутого, настолько несчастного, что уже не сознающего своего несчастья, отупевшего от страданий, озлобленного и почти инфернального, но всё ещё помнившего о своём предназначении? Это было милосердие и сострадание. Что-то ничтожно малое, но в то же время огромное и почти всесильное. Доброта пробудила Зевса. Тысячи стрел, копий, пушечных ядер и прочих могучих орудий не способны на то, на что способна одна только капля участия. Человек приручил волка едой и теплом. Некоторые дикие звери отступают перед лаской, а потом и подчиняются ей. И это нисколько не противоречит их природе. Можно сказать, что такие звери теряют свою свободу, попадают в клетку, становятся рабами хозяев. Они лишаются своей воли. Но так ли это? Собаку сдерживают не цепи, а преданность. Она сама возжелала подчинить себя другому, она нашла в этом своё счастье. Стоит ли винить собаку в преданности, а человека — в самозабвенной любви? Всегда ли служение губительно? Разве подобные рассуждения не выходят из желания уровнять всех по Прокрустову ложу, навязать всем одинаковые ценности? Кто-то любит свободу, и это его право. Кто-то способен забыть себя ради другого человека, сосредоточить на нём одном все свои мыслии, чувства, желания, даже умереть за него. И это такое же право индивида, в этом проявляется его свобода выбора (в которую автор настоящих записок не верит, а если и верит, то как компатибилист. Ибо, как говорил величайший пессимист: «Человек может делать то, что он желает, но не может желать, что ему желать»). Люди не были рождены равными, насильно делать из развалины замок — значит подвергать развалину насилию. Подлинное милосердие и даже подлинная справедливость заключаются в том, чтобы дать людям права, а не в том, чтобы заставлять этими правами пользоваться. Можно возразить, что далеко не всегда человек знает, как ему будет лучше. Но в таком случае нам с вами это тем более неизвестно. Объективно ли счастье? Вопрос дискуссионный. Есть ли единственно верный путь к нему? Маловероятно. Существует ли путь, объективно неверный? У нас нет никаких гарантий того, что это так!»

О распространении любви:

«Любовь к чему-то одному не может ограничиваться определенными рамками, не может замыкаться сама на себе. Она требует выхода наружу, она, подобно полноводной реке, впадает в другие реки, озёра, моря. Она даже может перерасти в океан. Тот, кто любит хотя бы одного человека, может возлюбить весь мир. Конечной целью любви должно являться рождение добродетели. Что, однако, бывает не всегда».

Об одиноких людях, которые нашли любовь/ о понимании:

«Но тут произошло удивительное. Одна душа поняла другую душу. Поняла не то, что было сказано словом, не то, что было выражено разумом, даже не то, что читалось на лице. Поняла именно суть: бесформенную, эфемерную, невидимую. Между ними установилась та связь, какая часто возникает у матери с ребёнком, особенно когда у матери во всём мире нет никого, кроме её ребёнка, а у ребёнка — никого, кроме его матери. Их общение было естественным, природным, почти божественным. На этом языке можно было донести лишь самое главное, отбросив все условности, неточности и ненужные украшения. Это был язык людей, в некоторой степени принадлежащих друг другу, а также принадлежащих той силе, что во много раз превосходит их по своему могуществу. Эта сила, скорее всего являющаяся провидением Господа, прониклась ими, этими брошенными, потерянными, обиженными детьми. Она взяла их под свою опеку и наделила их величайшим даром: даром видеть друг друга насквозь».

О добродетели любви и немного о детерминизме:

«Человек был создан для любви, человек был создан для добра. Самая чёрная, самая порочная, самая несчастная душа иногда всё же тянется к свету. Этот свет лежит в нашем основании, он появился в нас вместе с жизнью. Человек может об этом забыть, человек может в это не верить, но если только дать ему эту возможность: возможность любить, или же возможность быть любимым, он ни за что не откажется от этого. Конечно же, есть и исключения. Есть души, погрязшие во тьме. Есть разумы, преисполненные эгоизма. И если бы мы осмелились делать смелые и категоричные заявления, если бы мы позволили себе быть максималистами, мы бы утверждали, что для таких людей всё потеряно. Для них нет надежды. Но разве это не глупость? Надежда тем и примечательна, что живёт долго, мужественно переносит все страдания и умирает медленно и неохотно. И даже её смерть никогда не бывает окончательной. В ней всегда теплится воля к жизни, жажда жизни, она может устать, но не может сдаться. Она существует затем, чтобы идти наперекор всему. Она — единственный наш Прометей. Но даже если и есть безнадёжные люди, люди, неспособные на раскаяние и сопереживание, люди жестокие настолько, что они получают от чужих страданий подлинное удовольствие — нам стоит посочувствовать им. Особенно если они таковы от природы (а ведь не мало тех, с кем она сыграла злую шутку). Ответственны ли мы за то, какими родились? Выбирали ли мы свои личностные качества тогда, когда были пустотой? Могли ли мы избежать родовых травм, дурной наследственности? Можем ли повлиять на выработку тех или иных гормонов, на функционирование известных частей мозга? Действительно ли быть хорошим — это заслуга хорошего человека? Что он сделал для того, чтобы стать хорошим? Даже если он прошёл тернистый путь к добродетели, он всё равно имел к этой самой добродетели определённые склонности, его устройство позволяло ему быть таким. А что же с теми, чьё устройство имеет множество врождённых недостатков, чьё устройство невозможно починить?»

О силе любви:

«Любовь всегда сильнее человека, от которого исходит, и могущественнее человека, на которого она направлена. Она также и лучше этих людей. Мы даже можем сказать, что она существует независимо от них. Если бы в мире ничто не было достойно любви, она бы всё равно существовала. Как свет существует без лампы. Мы попытались подчинить себе эту бесконечную энергию Вселенной, называемую светом, облачить её в физическую форму, сделать её тело осязаемым, а природу — понятной нам. И у нас получилось, но в уменьшенном масштабе. Тем не менее если потухнут все свечи, Солнце всё равно не погаснет».