Ora et labora

Холодный всплеск привёл Иакова в чувство. Нечистоты текли по лицу отступника, перемешиваясь с кровью из рассеченной брови. Это несколько отрезвило юношу. Он поднял безнадёжный взгляд на своих ненавистных мучителей. Обречённый, он мечтал лишь о скорейшем прекращении своих истязаний. Волосы в колтунах, позорное сабенито еретика покрылось грязью и местами накрахмалилось от крови, ребро сломано, да и с ногой что-то неладно.

Иаков с трудом находил в себе силы на то, чтобы просто стоять, не говоря уже о том, чтобы держаться ровно. После нескольких дней без сна и еды, сопровождающихся допросами, пытками и избиениями, это само по себе являлось достижением.

— Пришёл в себя? — неспешно перебирая в холёных руках лакированные вишнёвые чётки, промолвил лоснящийся отец–экзекутор с безучастным взглядом. — Так–то лучше. Не сметь терять сознание, когда к тебе обращаются.

Сглотнув, Иаков повёл взглядом припухших от побоев глаз по ненавистным и презираемым лицам: жирный отец–экзекутор с обрамленной белыми, как снег, волосами тонзурой; двое узколобых монахов–фанатиков; безразличный ко всему происходящему секретарь, ведущий протоколы дознаний; разномастные свидетели, в том числе — бывшие друзья; да безмолвная охрана церковной тюрьмы с исполнительным палачом впридачу.

Страшно было подумать, что эта работа стала для некоторых людей рутинной — за последнее время было замучено и сожжено столько народу, что теперь уже, за исключением особых случаев, секретарь даже не утруждал себя необходимостью подробно записывать имена и причины наказаний — просто указывал: «обвиняемый номер такой-то».

Народ обогащался, сдавая друг друга в лапы церковников, с именем Господа на устах вершились великие злодеяния.

Тем, кто побогаче, папские представители продавали особые лицензии, защищающие от преследования Святым отделом расследований еретической греховности2.

Хотя какие могут быть гарантии, если даже государи, архиепископы и кардиналы боялись быть перемолотыми, ненароком оступившись и встряв меж жерновами Святой Инквизиции?

Давеча на костре сожгли семилетнюю ведьму, нательный крест которой несколько отличался от прочих.

В своё время, когда Иаков с сомнением вопрошал отца Себастьяна, каким образом эти зверства могут быть оправданы с точки зрения Священного Писания, тот вновь и вновь повторял: «Мальчик мой! Только не вздумай заикнуться об этом кому-нибудь другому! Разумеется, не всякое заблуждение уже есть ересь, однако именно на таких сомнениях и колебаниях она и пускает корни в сердца с неокрепшей верой! Истинно говорю тебе, что первым инквизитором был не кто иной, как Сам наш Создатель, а первыми еретиками-отступниками — наши с тобою далёкие предки, Адам и Ева. А как же ты думал иначе? Сперва Он позволил им выступить с оправдательной речью, допросил их, затем справедливо наказал, отлучив от Рая и надев на них первые в истории сабенито — кожаные одеяния, приговорив в поте лица добывать хлеб свой насущный, в муках рожать детей своих и испытывать животный страх пред смертью. Люди справедливо наказаны вой­нами, холодом, голодом, междоусобицами и болезнями. Даже жизнь самых праведных из нас полна терзаний и тяжких испытаний. Но если с прародителями Он поступил так строго и справедливо, чего уж удивляться суровости в отношении их неразумных чад, потомков, проповедовавших отступничество и склонявших правоверных к ереси? Удивляться мировому потопу, при котором погибло всё человечество, кроме Ноя с его семейством? Сожжению грешников дождём из огня и серы в Содоме и Гомморе3? Гибели египетских первенцев? Или евреев, роптавших на Моисея в пустыне? Разве змеи не жалили малодушных в пути4? Разве не погибли десятки тысяч жителей Вефсамиса, заглядывавших в ковчег Господа? Да, сказано «не убий», однако необходимо разделять общие и частные указания. Разумеется, кровопролитие — это всегда худое дело, однако же следует помнить и о том, что человека заповедовано убить за мужеложство, скотоложство, кровосмешение, идолопочитание и занятия колдовством. Сказано ведь: «Если будет уговаривать тебя тайно брат твой, сын матери твоей, или сын твой, или дочь твоя, говоря: «пойдем и будем служить богам иным, которых не знал ты и отцы твои..,» — то не соглашайся с ним и не слушай его; и да не пощадит его глаз твой, не жалей его и не прикрывай его, но убей его; твоя рука прежде всех должна быть на нем, чтоб убить его, а потом руки всего народа»5. Самсон убивал филистимлян, и Давид–Царь основал свою небольшую империю, покорив врагов колен израилевых. Наши святые отцы — просто продолжатели дел».

Иаков удручённо вздохнул. Отец Себастьян всю свою жизнь с малых лет посвятил религии. Но с недавних пор сам пострадал как еретик, несмотря на всё своё рвение, уважение к Святой Инквизиции и ультраконсервативный настрой.

Заступился за свою прихожанку, обвинённую по ложному доносу в колдовстве. Старик знал её с малых лет, сам крестил, окуная в купель, и отмечал в ней особую набожность среди молодых прихожан…

— Итак, — надменно-суровый голос ненавистного экзекутора возвратил юношу из трагических воспоминаний в не менее трагичную действительность. — Мы взывали к остаткам твоего поддавшегося искушению разума, предлагая отречься от своей ереси, в случае чего ты мог бы рассчитывать на снисхождение и епитимью. Однако ты был глух и упрям, как осёл. Ежели ты и в третий раз будешь упорствовать, то, к моему величайшему сожалению, мы будем вынуждены признать тебя упорным еретиком и отлучить от лона Матери–Церкви. А в этом случае, поскольку ты более не будешь являться правоверным католиком, наша юрисдикция не будет распространяться на твою персону и нам ничего не останется, кроме как выдать тебя светским властям ut populi errata inquirant et corrigant6…

— Debita animadversione puniendum7, — молитвенно вознеся руки, с напускной лицемерной жалостью изрёк один из монахов.

— А они не отличаются нашим ангельским человеколюбием, несмотря на все наши просьбы, — продолжил отец–экзекутор.

— Человеколюбием? — осмелившись подать голос без соответствующего разрешения, Иаков не то улыбнулся, не то оскалился, но в любом случае это смотрелось невесело. –Мне даже не зачитали обвинения.

— Нет, вы только посмотрите, да он над нами просто издевается! — вознегодовал второй монах, вложив руки в просторные рукава своей широкой рясы, кое-как опоясанной верёвкой поверх необъятного брюха.

— До этого у тебя уже были две тайные аудиенции, на которых ты мог честно во всём признаться и отречься от своей богомерзкой ереси. Теперь же ты предстал пред официальным трибуналом и обязан покаяться в содеянном перед собравшимися здесь на слушании порядочными богоугодными людьми. Либо погубить свою бессмертную душу окончательно и бесповоротно, повторив перед ними ту ересь, которую проповедовал. В любом случае секретарь передаст им протокол и попросит подписать факт ознакомления… — заученно повторил инквизитор давно приевшуюся за время службы тираду.

Закрыв глаза, Иаков перевёл дух и спустя мгновение поднял взор, с вызовом встретив холодный безучастный взгляд церковника. Давно уже истлевавшие во взоре юноши огоньки внезапно воспылали с новым куражом:

— Ну что же… Я — всего лишь человек. Мне многое недоступно. Я многое не в силах понять. Я не знаю ничего наверняка, но могу лишь верить и догадываться. Я не безгрешен настолько, как все здесь собравшиеся. И даже очень рад этому… Вы ожидаете от меня признания? Я расскажу вам то, что видел и слышал. Ложь, истина, причуда безумного воображения — судить вам…

Каждый человек во что-то верит, о чём-то мечтает, зачем-то живёт, к чему-то стремится, кого-то или что-то любит. Власть, деньги, женщин, вино, знания, Господа…

У каждого человека в душе есть кровоточащая брешь размером с Бога, и каждый пытается заполнить её, чем может. И если, несмотря на все беды, человек по-прежнему не свёл счёты с жизнью, — значит, что-то его здесь держит, что-то ему здесь нравится.

«Ora et labora» — таков был девиз ордена, названного в честь Святого Бенедикта Нурсийского, старейшего католического монашеского ордена, основанного в шестом веке от Рождества Христова.

«Молись и работай»…

Иаков осознавал мудрость и праведность сего изречения, но всё же желал от жизни большего. Возможно, кто-то и счёл бы это гордыней, но, скорее, юношей двигала свойственная его возрасту любознательность.

Иаков верил в предназначение, уготованное ему свыше его Небесным Отцом — единственным родным существом на всём белом свете, поскольку земных родителей он не знал: мальчика кто-то просто оставил в корзине на церковной паперти.

Как и многие ровесники, с ранних лет Иаков считал себя уникальным, особенным, избранным — правда, не совсем понятно, для чего. Однако эта вера позволяла ему переносить все тяготы и лишения суровой и аскетичной монашеской обители.

Рассуждая о своём предназначении, люди, как правило, грезили о чём-то масштабном и глобальном. Им просто было приятно иной раз представить себя этаким Мессией, понимающим мир лучше остальных, проглядывающим промеж строк Святого Писания ускользнувший от невнимательных глаз и прочих умов скрытый смысл, способным открыть всем глаза и вершить пророчества.

Мало бы кто согласился признать своим предназначением, к примеру, выпечку хлеба в сельской пекарне до самой гробовой доски. Даже если это наследственное дело, перешедшее от отца.

И состарившись, человек всё равно будет ожидать от жизни чего-либо большего, неожиданного, волшебного и чудесного.

Если в нём, конечно же, хотя бы немного остался жив тот ребёнок, без которого путь в Царствие Небесное, согласно Писанию, заказан.

В этом плане Иаков не отличался особой оригинальностью: ему хотелось увидеть новые места, читать новые книги, слышать новые песни, общаться с новыми людьми, вместо того чтобы вечно перечитывать «Библию» и вскапывать грядки за монастырской оградой.

Так или иначе, Иаков был благодарен монахам, худо-бедно, но воспитавшим его и обучившим грамоте; однако видел суть веры не в заучиваемых наизусть и неукоснительно воспеваемых молитвенных формулах, не в формальных ритуалах и обрядах, но в искренности обращения души к её Создателю и опирании на совесть в поступках.

Иаков полагал, что между Духом Божьим и помыслами человека — нет и не может быть никакой проведённой черты; а храмом признавал не отдельно взятое, сотворённое человеческими руками строение, но весь необъятный мир с его лугами, лесами, морями, горами и всем таким, чего Иаков даже не видел, чего никогда не увидит и о чём даже не подозревал, но чем заведомо восхищался.

Вглядываясь во всё многообразие и сложность природных форм, взаимосвязь и продуманность, бесконечное количество малых систем, входящих в состав систем больших, словно бы филигранно заточенных одна под другую, Иаков испытывал гордость за своего Творца.

Определённо, мир был сотворён гением — величайщим из мудрецов и лучшим из скульпторов и художников, согласовавшим каждую деталь этого мира с остальными составляющими.

Для одних людей было достаточно услышать, что Бог есть любовь, успокоиться на этом и приходить в храм по субботам. Другим же всенепременно было нужно с головой окунуться в душеспасительные тексты, читая, сравнивая, понимая на свой лад и уточняя все нюансы до последней буквы.

И те и другие, в понимании Иакова, были по-своему правы, но ему самому, без всякого сомнения, были ближе вторые.

Отец Себастьян с неким благорадушием снисходительно выслушивал «младенческую ересь» отрока (за которую на взрослого давно, в лучшем случае, наложил бы епитимью), а затем, по отечески вздохнув, возносил глаза к небу и, попросив у Создателя прощение за дерзость неразумного чада, начинал проповедовать более традиционные взгляды на вещи…

Иаков многое не принимал либо трактовал по-своему. К примеру, он совершенно не мог признавать то, что Бога зачем-то необходимо бояться, ведь Бог есть любовь, а страх есть зло, страдание и причина трусости. И если совершать добро из страха наказания, не совершая зла по той же причине, то чем же, в таком случае, человек отличается от лишённой воли скотины, которой необходимы кнут и пряник?

В понимании отрока, это было равносильно мышлению торговца — ты мне, а я тебе; в то время как истинно верующий человек должен был склоняться к благому сугубо по велению сердца и свободной воли независимо от того, как скручивала жизнь в бараний рог, и не ожидая ничего взамен.

В принципе, для многих вера была не более и не менее чем суеверие — многие люди верили в то, чего боялись и что не могли проверить: так, на всякий случай. Они не были твёрдо уверены, существует ли Бог, при этом продолжая Ему молиться; они не ведали, может ли чёрная кошка принести им вред, но, тем не менее, гнали её прочь, не давая перебежать им дорогу.

Словом, вроде бы, и верили, но как–то формально…

…Время шло, Иаков рос, и вместе с ростом юноши пропорционально возрастала и степень ответственности за возложенные на него монашеской общиной обязанности.

Та детская непосредственность и безмятежность таяли на глазах в однообразных застенках мрачных келий, в свете череды однообразных, лишенных радости серых дней.

Да, Иаков любил Господа, но при этом ценил свободу, в то время как его монастырское обитание было выбором, сделанным за него, и принимать этот факт юноше было особенно неприятно.

«Я Люблю Бога. Я Верю в Бога. Я Предан Богу», — не переставал ежеминутно твердить в мыслях юноша. Никогда не снимал он нательного креста, незаметно и быстро крестил каждый кусок хлеба или кружку воды перед употреблением. Это скорее было сродни не петровскому отречению из-за стеснения перед недостойными людьми, но из неприятия лицемерной напускной набожности, при которой некоторые любили бравировать своей верой перед окружающими.

Так или иначе, даже непредсказуемая бурная река движется в рамках какого-либо определённого русла: жизнь хоть и была нелёгкой, но становилась вполне сносной и привычной. Хотя, возможно, даже в ней были свои радости — всё, как известно, познаётся в сравнении. Иаков осознал это лишь в годовщину своего девятнадцатого дня рождения, когда произошёл случай, навсегда изменивший его жизнь…

Всё начиналось буднично и непримечательно. Люди вообще склонны сгущать краски, в то время как мир — таков, какой он есть, и никакой другой; для него нет разницы между дождём, ветром или чудом; ведь чудеса, в действительности, нисколько не противоречат законам природы, а, как полагал в своё время Августин Блаженный, противоречат лишь нашим представлениям о законах природы.

Жизнь не всегда меняется в лучшую и худшую сторону одним резким и ярким событием: судьба есть последствия сделанного выбора, и один выбор мы совершаем необратимо и единожды, в то время как другой — ежедневно, ежечасно или даже ежеминутно, но ни один не остаётся незамеченным.

Любое событие завтра является последствием дел, имевших место сегодня, случившееся сегодня — результат тех или иных событий, происходивших вчера, а события, которые произошли вчера, были следствием из случившихся ранее, и так далее. Яркое и значимое явление всегда основано на череде малых, кажущихся нам незначительными.

В этот заурядный день Иаков, как обычно, исполнял возложенные на него послушания, старательно подметая помещения монастыря. И пусть его бренное тело по-прежнему пребывало здесь, но мысли устремлялись куда–то вдаль, и это было единственным доступным для него бегством.

Во дворе кукарекали первые петухи, ржавое раннее небо проглядывало над кронами деревьев за решётчатыми окнами, когда размеренный ход мыслей юноши был прерван резким ударом медного кольца монастырских ворот.

Растерявшись от мысли, что кто-то не спит в такой час, послушник прервал свой труд и направился к створкам дубовых ворот, обитых позеленевшими от времени медными листами.

Удар повторился. Маленькое окошечко распахнулось, и Иаков увидел лицо мужчины: уже не молодое, но ещё и не старое, с резкими чертами и взглядом, каким волк наблюдает со стороны, — без угрозы или опаски, а просто изучая то, что представляет интерес.

— Мне нужно как можно скорее увидеть вашего настоятеля, — вместо приветствия, с причудливым говором, бросил незнакомец, не уделяя парню особого внимания.

— Так ведь рано ещё, почти все спят. Утренняя служба будет нескоро, — присматриваясь к человеку, ответил Иаков. На вид незнакомец был простолюдином, по запаху — тоже, однако что-то неуловимо выдавало в нём то, что он не так прост, как кажется на первый взгляд.

— Я второй раз повторять не намерен. У меня важное дело, ступай и разбуди этого старого пердуна. Да поторапливайся! Я проскакал кучу миль, дня два уже в пути, нормально не ел и не спал! — встретив не столько встревоженный, сколько обескураженный взгляд молодого человека, незнакомец чертыхнулся и, засунув руку в портупейную сумку, вскоре протянул свиток, запечатанный сургучом. — Я действую от имени Святого Престола, все монастыри обязаны обеспечивать мне бесплатный постой и оказывать содействие в работе. Можешь сам убедиться… Если ты, конечно, умеешь читать.

Последнее было добавлено уже с явной издёвкой.

— Умею, — этот человек определённо не нравился Иакову, однако молодому послушнику хватало мудрости не судить о нём в целом по первому впечатлению. — Хорошо, я сейчас передам, ждите тут.

— Конечно, — сразу же потеряв к юноше всякий интерес, незнакомец начал выжидающе осматриваться.

На гонца или, тем более, папского легата, да и вообще на человека, имевшего какое–либо пусть даже косвенное отношение к духовенству, он, точно, не походил.

Но какие такие особые санкции мог иметь этот грубый человек, помянувший Врага Рода Человеческого у ворот священной обители? В чём заключалась его «работа»? Что он потерял в этой тихой и мирной дыре?

Всё это оставалось для Иакова загадкой. Впрочем, ломать над этим голову в ближайшее время предстояло ещё и отцу–настоятелю…

— Проклятье! — с негодованием царапнув гусиным пером лист бумаги, седой как лунь секретарь поморщился. — Снова чернила закончились. Нужно будет сказать в канцелярии, чтобы не скупились. Пока прошу меня извинить, пошлю человека, подождём малость и продолжим.

— Ну что же, — разведя руки, вздохнул отец–экзекутор. — Суета сует…

Воспользовавшись заминкой, Иаков перевёл дух и внутренне собрался. Юноша не питал иллюзий по поводу того, чем в любом случае должно завершиться это формальное слушание, на котором его судьбу не столько решат, сколько порешат.

Однако на него снизошло некое умиротворение и спокойствие. Чем оно было вызвано? Верой в то, что по ту сторону мрака его ожидает конец всех страданий? Усталостью и апатией? Или, быть может, тем, что сознание, подобно переполненной чаше, не в силах было вместить в себя более волнений и опорожнилось для чего-то нового?

Возможно, боль и страх со временем изжигали сами себя, кто знает. Но любая определённость предоставлялась лучше неопределённости.

Теперь он просто терпеливо ожидал, готовый ко всему, внутренне свободный от всяких оков, от этих стен и темниц.

Свободный — в отличие от людей, его окружавших.

Иакову просто хотелось поведать собравшимся свою историю до конца, а далее — будь что будет.

— Ну что же, — дождавшись готовности секретаря вести протокол, промолвил инквизитор. — Как было имя того самого загадочного визитёра?

— Он был скрытным и странным, особенно первое время. Просил величать его Конрад, но я сильно сомневаюсь в том, что это его настоящее имя, как не уверен и в его происхождении. В любом случае, с него–то всё и началось, — ровным голосом, без волнения или траурной обречённости, ответил Иаков.

— Мы не поленились взять на себя труд допросить ваших прихожан. Никто из них не подтверждает твоих слов и, в том числе, не знает человека, о котором ты говоришь. Братья и настоятель — тоже. Мы отправляли особый запрос и получили уведомление, что Святой Престол не присылал в монастырь посланника с ответственными поручениями. Признай свою вину, отрекись от ереси, и, быть может, Господь будет снисходителен к твоей грешной душе, — укоряющим тоном потребовал монах, сурово сведя брови на дородном лице.

Казалось, Иаков не слышал его: взгляд юноши был прикован к игре огней настенных факелов и дрожащим теням. Огни извивались и иногда трещали, силясь вырваться на волю из своих унылых темниц, но, если бы им это удалось, — их пламя охватило бы всё вокруг.

В этом Иаков был схож с ними.

— Одни напуганы, другие связаны клятвой, — проигнорировав патетическое воззвание святого отца, пожал плечами юноша.

— Нет, ну вы только послушайте! — негодующе вскочил со своего места монах, но отец–экзекутор остановил его своим властным перстом.

— Допустим. Продолжай, что было дальше, — очевидно, каждый человек коротал время по-своему, и инквизитору было занятно вновь и вновь переслушивать историю, показавшуюся ему занятной, несмотря на всю её малоубедительность и ересь.

— А дальше у Конрада состоялся приватный разговор с настоятелем нашей обители, после которого страннику выделили келью, а его коня отправили в монастырскую конюшню. Разумеется, меня никто не собирался ставить в известность о цели происходящего. До поры до времени… — завороженно глядя на пламя, продолжал Иаков.

С момента своего появления в монастыре этот новый человек сделался для молодого послушника загадкой. Он отличался не только от монашеской братии, но и от местных прихожан, а под некой грубостью и напускной неотёсанностью скрывался проницательный ум, ревностно оберегающий некие тайны от непосвящённых.

Обычно Конрад уходил куда–то рано утром, приходил поздно за полночь, питался особняком от всех, уединившись в выделенной специально для него келье, в которую никому не позволял заглядывать даже прибираться.

При этом он не считал нужным что-либо объяснять и отчитываться, а отец–настоятель в ответ на все прямые вопросы ссылался на какие–то особые распоряжения сверху, поясняя: «сие не вашего ума дело».

Возможно, оно действительно не стоило и выеденного яйца; но разворачивающаяся на глазах юноши интрига, покрытая ореолом тайны, была сродни камню, возмутившему спокойный пруд его души.

Иаковом двигала любознательность Пандоры.

Движимый страстью разгадать этот секрет, он дождался очередного момента, когда Конрад ни свет ни заря отлучился из монастыря. Вооружившись связкой ключей и метлой, чтобы в случае чего списать всё на свою исполнительность, он решительным шагом направился к келье странника.

Вообще-то все двери монастыря, за исключением некоторых погребов, складских помещений и главных ворот в ночное время, было принято держать всё время незапертыми. Да и какие могут быть друг от друга секреты у божьих людей? Однако Конрад был исключением. Конечно же, он просто мог быть недоверчивым по своей натуре, и келья не таила в себе никаких тайн в отсутствие временного владельца, но любопытство Иакова было сродни голоду.

С опаской осмотревшись по сторонам, послушник неспешно перебрал массивные ключи и, отобрав искомый, с нетерпением вставил его в замочную скважину. Смутная тень, отброшенная на внутренний свет его души, подсказывала парню, что он, как минимум, вершит небогоугодное деяние, хотя разум твердил ему обратное.

В конце концов, это Конрад здесь гость и пришлый человек, так что и келья не совсем его. К тому же, вдруг он беглый каторжанин, в пути убивший какого-нибудь важного папского посланника и укравший ценные бумаги, выдав себя за него? В таком случае изобличить подобного проходимца и сдать в руки властей будет делом богоугодным…

Хотя — подобные размышления больше походили на свойственное каждому человеку желание находить оправдание любому своему поступку.

Осторожно, чтобы не было лишнего скрипа, Иаков распахнул дверь и осмотрелся. Первое впечатление себя не оправдало. Ну, а что, собственно, он мог здесь увидеть? Келья как келья, каких здесь много и какие он ежедневно обходит и не раз.

Скромная кровать, небольшое окно-отдушина, распятие на стене, стол для работ и чтения Библии, псалтырь, огарок свечи, таз для омовения, поднос с остатками трапезы…

Но при более близком осмотре сходство постепенно сходило на нет. Какие-то бутыли, выстроенные в ряд на столе; сумка со странного вида приспособлениями; сушёные травы и порошки…

Взгляд молодого послушника мог бы блуждать ещё долго, если бы внезапно не наткнулся на шитую книгу в кожаном переплёте. С интересом подняв рукопись, юноша раскрыл её наугад.

Взору его предстала весьма странная, по-своему даже притягательная в своей омерзительности зарисовка, в мельчайших деталях изображавшая двуглавое чадо, плавающее в широкой бутыли. Мгновение юноша боролся с желанием закрыть ужасную книгу, вернуть её на прежнее место и уйти, заперев за собой дверь, будто бы ничего и не было…

Но вскоре набрался решимости и перевернул лист. А затем ещё один. И другой. Не то рукописный походный дневник, не то хроники бедламского бреда: эта книга таила в себе какое-то манящее искушение.

Глаза Иакова заворожено осматривали чертежи причудливых строений, схему армиллярной сферы, древа сефирот с неизвестными ему символами и надписями, изображения мантикор, сирен и всевозможных уродцев.

Иногда зарисовки сопровождались комментариями, реже описание шло без соответствующих изображений. Почерк явно принадлежал не абы кому.

Перелистывая всё дальше и дальше, Иаков продолжал наталкиваться на разрозненные цитаты из незнакомых книг, дневниковые заметки с датами, изобиловавшие непонятными символами на полях и упоминаниями то Гермеса Трисмегиста, то Еноха, то Царя Соломона, когда взгляд его приковал довольно странный, даже на фоне прочих, чертёж.

Неясно, было ли это символом какого-то еретического культа, словом на неведомом языке или обозначением алхимической смеси, но рисунок завораживал причудливостью форм. Какие-то круги, точки, линии…

Следующие страницы содержали схожие в общих чертах, хотя в то же время отличающиеся изображения. Никаких поясняющих комментариев к ним не прилагалось, только какие-то цифры и даты.

Когда непонятные символы закончились, два следующих изображения заставили заострить алчущее внимание по-особому. Какой-то диск, его же проекции с разрезом и пояснениями. Соседний же лист изображал диковинного вида существо, ранее не виданное Иаковом ни на одной фреске или гравюре.

К живописной картине прилагалось детальное описание: «Создание сие роста было невысокого, среднему человеку по грудь приходилось. Голова его была словно яйцо формою, острым концом к телу приросшее, и огромное. Тело коротко, руки же и ноги тонки, как тростник, и длиннее его, а пальцы тоньше и длиннее человеческих…».

— Святые отцы, видимо, позабыли обучить тебя тому, что входить без разрешения и рыться в чужих вещах — смертный грех? — подобно удару хлыстом, обожгли неожиданные слова.

Загадочная книга вырвалась из оцепеневших рук и, на миг взмахнув в падении половинками, ударилась об пол, подобно громадной и неуклюжей бабочке.

Иаков застыл в нерешимости, не зная, как себя вести и что говорить. Неизвестно, что Конрад забыл, почему так скоро вернулся и сколь долго стоял, но возникновение его было столь бесшумным и неожиданным, что, казалось, он просто материализовался из воздуха. И вот теперь он стоял в дверном проёме, скрестив руки на груди.

— Ты мне сразу не понравился. Что ты здесь вынюхиваешь? — сохраняя спокойное выражение лица, мужчина вопросительно изогнул бровь.

— Ну–у–у… Я–а–а… Просто хотел здесь прибраться… — не слишком уверенно произнёс Иаков, стараясь не глядеть этому страшному человеку в глаза.

— Прибраться, значит? И много пыли ты нашёл в моём дневнике? Или ты не только в него свой нос засунул? — укоризненно поцокав языком, Конрад, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Ну, чего встал? Исчезни!

Словно бы пребывая в неком трансе, юноша послушно покинул келью и, уже пройдя с десятка два шагов по длинному монастырскому коридору, отчётливо расслышав, как запирается дверь за его спиной, остановился, словно отрезвлённый.

Да ведь, по идее, он должен бы сейчас пойти и рассказать всё как было отцу-настоятелю, чтобы тот принял меры и сдал еретика. Одна только рукопись чего стоит!

Однако Иаков не знал, как поведёт себя аббат, поверит ли вообще или просто решит не вмешиваться? С одной стороны, сама мысль о том, чтобы пойти и наябедничать казалась Иакову отвратительной, хотя умом он и понимал, что доносы — основа существования закона и поддержания порядка.

Умом, но не сердцем. К тому же, в его однообразном, затянувшемся на целые годы узоре жизни наконец-то возник некий новый виток, и он не хотел упускать его так просто.

— Это неслыханно! — в который уже раз повторил монах свою коронную приевшуюся фразу.

— Выходит, в самом начале ты совершил грех недоносительства, утаив с риском добытые тобою сведения о богомерзких практиках нечестивого еретика? — словно бы справляясь о погоде на улице, с одухотворённым выражением лица промолвил инквизитор и, выждав некоторую паузу, добавил не без пафоса: — Вот так одни грехи постепенно притягивают другие: любознательность стала причиной проникновения, затем следовали искушение трусостью и ересью… Одно за другим, зло нанизывалось на твою душу, словно мясо на вертел… Вы успеваете за ним записывать? Чернил в наличии предостаточно? Я чувствую: это будет долгая история, и мальчик намеренно тянет время, вдаваясь в малозначимые, а то и вообще не имеющие ровным счётом никакого отношения к настоящему делу детали, дабы отстрочить принятие решения. Но мы никуда не спешим. Ведь так?.. Ну, ладно, продолжай, что же было дальше?

— Дальше всё пошло своим чередом, как будто бы ничего не случилось. Я не стал никому ничего рассказывать, он не нажаловался на меня, и все остались довольны. Хотя наше общение по-прежнему сводилось к малому: мы обменивались многозначительными взглядами, словно бы говоря «я знаю, что ты знаешь». Мне сложно себе представить двух более несхожих людей, но я чувствовал, что нас что-то связывает. Что-то родственное. Что-то недостающее. Как у двух непохожих друг на друга осколков одного творения, вместе составляющих единое целое… — продолжил было Иаков, как речь юноши была прервана гневным восклицанием второго монаха.

— Это следует расценивать, в довершение ко всему, как признание в содомии?! — в сердцах сотрясая воздух кулаками, возопил тот.

— Да Боже упаси. Не следует искажать смысл моих слов на свой лад, трактуя его столь превратно, — устало ответил юноша.

— И этот безбожник ещё и поминает своими нечестивыми устами Господа всуе! — поддержал собрата в праведном гневе дородный монах.

— Мы отвлеклись. Итак, что было дальше? Перескажи свою историю до конца и скорее уже покончим с этим, — жестами призывая помощников сохранять спокойствие, потребовал инквизитор.

— Как вам будет угодно. Если, конечно, мне снова не придётся прерывать свой рассказ, отвечая на ваши вопросы, — заверил Иаков.

— Ну, это уже как получится, — задумчиво потерев подбородок, кивнул отец–экзекутор.

Итак, время шло, а молодой послушник не находил себе места с того самого дня. Стараясь обрести душевный покой, он с истовым рвением погружался в пение священных псалмов и чтение Священного Писания, но вместо строк из Библии перед его глазами вновь и вновь всплывали загадочные картины, символы и формулы.

С тоскою и сожалением юноша не раз ловил себя на мысли, что во время молитвы его мысли находятся в другом месте, вдали отсюда, и некоторые священнодейства он начинал совершать просто по привычке, не задумываясь над их глубокой значимостью и о заложенном смысле. И это называлось не иначе, как кощунством.

Не смея раскрыть своей тайны, словно бы исповедовавшийся пред Богом и собственной совестью и ревностно охраняющий тайну собственной исповеди, Иаков сам наложил на себя епитимью, не сообщив о том братьям и даже отцу Себастьяну.

Уставший за день, целую ночь он простоял на коленях, читая молитвы и строки из Священного Писания в свете тусклых лампад. Привычные слова проходили сквозь душу, каждым звуком затрагивая её натянутые струны.

Юноша никогда не подходил к чтению молитв формально или с неохотой, как к обязательной и рутинной работе: пение каждого псалма было для него живым обращением к Всевышнему.

— Второе послание Петра? Всегда восхищался поэтичностью библейского слога, — заставив юношу вздрогнуть и прервать чтение, прозвучал за спиной голос Конрада. — Библия — очень интересная книга. В ней есть и немало правды.

Резко обернувшись, Иаков замер, поражённый дерзостью богохульника. Послушник желал возразить очень многое, но почему-то все слова встали комом в горле.

— Не пугайся. На свете есть много разных верований, которые во многом расхожи, но в чём-то и совпадают. Те же самые истины могут отличаться по форме, оставаясь схожими по сути. Конечно, есть много причин полагать, что есть кто-то или что-то, стоящее над волей человека, однако что именно? Каждому дано видеть свою крупицу знания и понимать её по-своему, а там, где что-либо не освещено или не охватывается откровением, — он заполняет пробелы домыслами, и эти домыслы затем также принимают за откровения. Подумай сам, сколько было переводов, сколько соборов, и каждый — ересь в сравнении с другим. Вот сейчас ты молился перед образами, когда в Ветхом Завете сказано «не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху… не поклоняйся и не служи им»8. Нет, я не пытаюсь тебя переубедить или оскорбить, просто если Господь не может передумать, то сказанное в Ветхом Завете истинно, а если это не так — о чём же вообще можно говорить про Новый Завет, основанный на нём? Нет, я не ставлю под сомнение веру, просто я не путаю церковь, Бога и религию. Где-то информацию исказил перевод, какие–то моменты исказили намеренно, что-то убрали и отвергли. Поэтому здесь не охватывается всё, и до чего-то нам приходится доходить своим умом… — неспешно обойдя юношу, Конрад сложил руки на груди и с ожиданием уставился на Иакова.

— Побойтесь Бога! Что вы несёте?! И зачем вы всё это говорите?.. Зачем вы всё это говорите мне? Разве вы не знаете, что стоит мне сказать… — сглотнув, набрался смелости послушник, но странник его перебил:

— Потому что ты не такой, как они. Потому что ты мог пойти и сказать настоятелю всё ещё раньше, но не сделал этого.

Послушник застыл в недоумении, ожидая объяснений.

— Моя работа очень многогранна, — продолжал Конрад. — В числе прочего, я нахожу прогрессивных людей среди духовенства. Людей, чуждых предрассудков мракобесия. Таких немного, но они есть. Ваш настоятель знает больше, чем говорил тебе… — сделав паузу, мужчина дал Иакову время обдумать сказанное, и вскоре продолжил: — Я смогу ответить на некоторые твои вопросы, Иаков. На некоторые — пока нет. Захочешь ли ты заниматься тем, чем занимаюсь я, — покажет время. Но за тобой давно следили. Ещё не зная тебя, я уже был весьма о тебе наслышан. Ведь ты и сам понимал Писание по-своему.

— Все мы — просто люди, и каждый неизбежно понимает Писание по-своему. Ведь сказано, что должны быть и разные суждения, чтобы понять, который промеж нас более искусен. Однако надо остерегаться и ложных пророков с их ересью, — несколько растерянно промолвил Иаков.

— Я слышу в твоём голосе сомнение. Апостол Павел, в своём послании к Римлянам, говорил, что нет вещи в себе самой плохой и есть лишь вещи, которые таковыми почитаются. И каждый, кто живёт, — живёт для Бога; каждый, кто умирает, — умирает для Бога; каждый, кто ест, — ест для Бога; и кто не ест — не ест для Бога. Не осуждай. Бог оправдывает язычников верою. А праведных по делам нет ни одного — Он назначает праведников по милости за веру. Но если ты считаешь что-то дурным или сомневаешься, дурно или хорошо, но совершаешь, — это грех. Можно заблуждаться, но необходимо твёрдо верить в то, за что борешься, — Конрад пожал плечами и неожиданно промолвил: — Сегодня я хочу взять тебя с собой и кое-что показать. А разговоры могут и подождать, они продолжаются веками, и на любое слово всегда найдётся десять других. Пока ещё позднее время, мы успеем вернуться.

Сотню раз Иаков прокручивал происшедшее в уме, и сотню раз поступал иначе. Но сердце его не слушало. Он понимал, что поступает неправильно, что должен был оставаться в храме, должен был очень многое возразить нечестивцу, поднять на уши весь монастырь…

…Но он не стал спорить. Вместо этого он послушно последовал за Конрадом, покинув родную обитель. Зачем? Настолько ли завеса тайны должна была склонить чашу весов от благоразумия к глупости? Сгубить свою душу, поддавшись сиюминутному искушению? А может быть, странник в чём-то и прав? Нет, нет, даже мысли об этом — грех…

Хотя в его словах и был свой резон. В сущности, ум говорил одно, а сердце другое. Почему Иаков не стал активно спорить? Он мог повторить многое из того, что не раз выслушивал от отца Себастьяна в ответ на собственные расспросы и сомнения.

Впрочем, ему самому слабо верилось в эти заготовленные формулы, в то время как собственные суждения, может, и отличались от слов Конрада по форме, но не по сути.

Давно ли люди отошли от бредовых идей, что тело, как разносчик греха, достойно быть омыто не более раза в год, отчего возникала чума, а многих отступников привлекали за мытьё в бане, особенно одной с иноверцами?

Давно ли постановили, что у женщин есть душа? Прежде полагалось, что коль скоро Господь сотворил Адама из праха земного и вдохнул в него душу, а Ева была лишь взята из его ребра в помощь, равно как звери; но нигде не упоминалось о том, что Господь вдохнул душу и в неё, из чего заключали, что женщины бездушны.

Однако позднее сошлись на том, что она тоже обладала душой, поскольку Спаситель унаследовал Божественную природу от Создателя, а человеческую от Девы Марии, которая не могла не быть человеком прекрасной души.

По-своему Иаков понимал и иконоборцев — многие рьяно почитали разных святых, некоторые любили Богоматерь более её Сына; и, хотя юноша отдавал высочайшее почтение всем святым, апостолам и Пресвятой Деве, он полагал, что единственно верно будет молиться лишь Господу Богу и спрашивать небесного покровительства лишь у Него.

Интересно, ведь если Спаситель был рождён Пречистой Девой, то Адама Творец сотворил непосредственно. В каком-то смысле, и он, и все мы тоже чада Создателя, и в каждом из нас есть человеческое и божественное, прах и душа…

Отношения между человеком и Богом, в понимании Иакова, могли быть только отношениями Родителя и детей, независимо от того, как эти дети себя ведут и во что они верят.

Он не верил, что люди рождаются заведомо грешными и что Первородный Грех лежит и на младенцах, отчего мертворождённые дети сразу должны низвергаться в ад.

Каждый человек, в его понимании, несёт личную ответственность перед своим Творцом, просто пример Адама и Евы показал Создателю то, что люди ещё не достигли той сознательности, чтобы давать им готовый рай: они испортили бы его в тот же день.

Правда, юноше казалось странным: как можно было сотворить людей неразумными — и сразу же укорять и наказывать их за неразумность?

Родители всегда несут ответственность за детей. Хотя, как известно, пути Господни — неисповедимы…

Возможно, послушник многое понимал превратно. Многое представлял наивно. Но он полагал, что люди не способны понять природу вещей в полной мере и Создателю приходится преподносить лишь малую её часть в виде, доступном для их ограниченного понимания. Подобно тому, как родители объясняют малым детям вещи, до понимания которых те ещё не доросли.

— Но, пошла! — голос Конрада вывел юношу из раздумий, вернув к насущным делам.

Не слишком бодро, гнедая кляча тянула за собою телегу, ранние звёзды перемигивались между собою на предрассветном небе, а сверчковый оркестр дружно пиликал свои трели. Позади в телеге лежало нечто, сокрытое грубым серым полотном. С интересом осматривая очертания, Иаков обернулся к своему попутчику:

— Так куда и зачем мы едем, и что везём?

— Там клетка. И кое-какие снасти. А по поводу того, куда и зачем: приходилось тебе когда–нибудь видеть в жизни вещи, которые выходили за грань твоего понимания? Вещи, которые твои святые отцы были бы не в силах тебе объяснить? — вопросом на вопрос ответил Конрад. Глаза его блестели как–то по–особенному, губы искривились в ухмылке.

— Я мог бы начать тебе что-то объяснять, но одно дело услышать, и совсем другое — увидеть. Скажи, тебе приходилось когда-либо бывать на охоте? Нет? Ну, это, примерно, то же самое, только намного интереснее. Сейчас мы поднимемся на холм и укроемся в засаде. Нужно будет немного выждать, — пообещал мужчина, подстрекая любопытство Иакова.

— Я не знаю, правильно ли я поступаю. Зачем вас прислали сюда? Я понял, что такой человек не может быть угоден Папе, — с сомнением промолвил он.

— Ну, как сказать… Те, кто знает, поймут. Таких, как я, не особенно много, но мы нужны, поэтому нас и приходится терпеть. Ты никогда не задумывался, почему Папа и его архиепископы нежатся в роскоши, в то время как обычные монахи должны подвизаться под нестяжательство? — поддев Иакова локтем, хохотнул Конрад.

— Ну, как же, Папа — наследник самого апостола Петра! — с негодованием напомнил ему Иаков.

— Но Пётр не был так богат. А впрочем, ладно. Я не работаю официально, и в случае чего Церковь лишит меня своего покровительства. Теперь о моей работе. Я занимаюсь своего рода проверкой. Расследованиями. По большей части того, что могло бы вызвать смуту, волну ереси и показаться странным. Церковь — одна из опор власти. Я бы сказал, вторая после армии. А лишние смуты нам тут в государстве ни к чему, ведь верно, да? Мне приходится полагаться на слухи и проверять всё то, что может так или иначе оказаться полезным или заведомо опасным, чтобы подтвердить или опровергнуть молву. Обычно молва лукавит. Однако и во лжи может содержаться толика правды. По обвинению в ереси и колдовстве сожжено немало невиновных мужчин и женщин, но некоторые среди них действительно знали больше остальных и баловались магией. В чём-то суеверия лгут, но иногда названное языческим предрассудком — подтверждается. Просто порой язычники неправильно понимают то, что видят. Я занимаюсь всем этим уже давно и повидал немало того, что не приснится тебе и в ночных кошмарах… Но, пошла! — подстегнув лошадь, Конрад проворчал что-то себе под нос.

Неспешно цокали копыта, телега, рискуя увязнуть в грязи, проезжала по проторённой тропинке, пролегающей меж ограждённых полей и поднимающейся на холм.

Свесив голову, Иаков со смешанными чувствами обдумывал услышанное. Вера в чудо и вера в Бога смешивались в нём. Юноша одновременно испытывал и страх впасть в душегубительную ересь в своих заблуждениях, и прилив бодрости от ожидания встречи с неизведанным, азарт, восторг, страх, сомнение…

Тихая и размеренная жизнь давала ясные ориентиры: молодой послушник всегда понимал, что кормить нищих, прибираться в стойлах или помогать братьям в совершении церемоний — было делом правильным и богоугодным.

Казалось бы, тут ясно видно, что хорошо и что плохо.

Но за монастырскими стенами, вне бытового уровня отношений, эти рамки размывались, и мир более не делился на чёрное и белое, в нём было много серых красок.

Проторённая и надоевшая дорога или полная опасностей и манящая своей неизведанностью кривая? Каждый решает для себя сам.

В данный момент Иаков не мог понять, хорошо или плохо он поступает, помогая этому еретику выполнять поручение Святого Престола. Само подобное словосочетание уже звучало кощунственно, но почему-то Конрад не походил на лжеца.

На грубоватого мужлана — да, но он рисковал и говорил то, что думает. А что, собственно, есть правда? Правда — это то, во что веришь. И если человек заблуждается, говоря то, что думает, — он не лжёт, равно как лжёт, если изрекает истину, полагая оную ложной. Бог есть не в силе, а в правде.

— Тут неподалёку есть мелкая деревушка, — как бы невзначай промолвил Конрад, закусывая соломинку. — Так вот, сначала у них начал пропадать скот — быки, коровы, козы. Грешным делом, уже на волков сетовать начали, по лесу с огнями и рогатинами рыскали, да всё без толку — ни рогов, ни копыт, ни каких иных останков. А затем, одним прекрасным утром, всех разбудило мычание. Все животные просто неожиданно появились, как будто бы и не исчезали. Как с неба свалились. Естественно, люди переполошились: с одной стороны, все рады, что хозяйство вернулось и голодная смерть не грозит, с другой — чертовщина какая-то. Но, хочешь — не хочешь, молоко нужно пить. Но на этом проказы не закончились. Вскоре мужики пошли на поле косить траву и увидели, что она примята и вытоптана. Причём, за один вечер. Кто, что, как, зачем — непонятно. А дети, игравшие на холме, увидели в поле замысловато выложенный узор. Ну, ты, наверное, уже видел такие узоры в моём дневнике. Видишь ли, такой случай не единичен. Об этом нельзя говорить открыто, но такое появлялось не раз, и не два, и в разных местах…

Увидев отобразившийся на лице юноши страх с примесью сомнения, странник похлопал его по плечу, пытаясь приободрить, и продолжил:

— Ладно, слушай дальше. Народ ничего не стал сообщать, потому как наши доблестные отцы–экзекуторы заподозрили бы селян в языческой ереси и выжгли бы всё подчистую. В общем, начали, как обычно, искать ведьму сами; крайней выбрали какую-то старуху-знахарку, учинили самосуд и успокоились. Первое время, и правда, ничего не было. Но затем — начали пропадать люди. А затем они вернулись так же, как и животные. И все рассказывали одно и то же — сначала был яркий свет, затем они потеряли способность двигаться и могли только смотреть, как Дьявол забирает их с собой. Потом он начал прилетать к ним по воздуху на своём диске…

Замолчав, Конрад задумался о чём-то своём и вскоре поделился воспоминаниями:

— «Дьявол-косарь». Так прозвали его селяне. И он был не один. Иногда мне приходилось самому видеть эти диски и таких созданий, я даже зарисовал однажды. Предмет, на котором летают такие демоны, похож на два гигантских круглых щита, накрытый один другим. Некоторые братья нашего ордена тоже наблюдали похожее и говорили с этими существами. Но изловить их — так не удавалось никому. Крестьяне основали культ — они молятся и поклоняются этому странному пришельцу. Он лечит их болезни, он рассказывает им что-то. Один пьянчужка приехал в город, разболтался сдуру. В кабаке предложили проспаться, а монашеская братия донесла куда надо, мужика прижали, и он всё нам рассказал. Мы могли бы просто нагрянуть толпой и спалить деревню дотла, но Святой Престол не хочет, чтобы мы упустили это создание. Мне поручено изловить его, изучить и доставить в руки наших святых отцов, которые и решат, демон это, ангел, а быть может, и сам Сатана. Я не знаю, мне платят не за то, чтобы я думал, а за то, чтобы делал, но мне кажется, что тут не первое, не второе и даже не третье. Большинство уже решило для себя, что коль скоро в списке Божьих созданий нет этого, то, стало быть, оно от Дьявола. Если это не он сам. Но я не думаю, что верно делить всё на свете только на чёрное и белое, хорошее и плохое, богоугодное и богомерзкое. Например, что такое медведи? Это не добро и не зло, это просто божьи твари, обитающие в лесах…

Подобное сравнение в завершение столь необычной речи повергло Иакова в изумление, но загадочный человек вернул его в настоящее.

— Так, ну вот мы и подъезжаем. Смотри, обычно оно появляется очень рано, нам надо глядеть в оба. Может быть, мы поймаем эту тварь сразу, а может, прождём долго и зазря. Но я так не думаю, — обнадёжив, Конрад остановил лошадь и, спрыгнув, сдёрнул с клети полотно.

Помимо клети там находились капканы, удавки, бола, сети, какие–то тюки, охотничий самострел с кожухом и прочие охотничьи принадлежности.

— Так, это вот оставим пока здесь. А это возьмём с собой. Держи! Дальше мы пойдём пешком. Может быть, вернёмся скоро.

Нагрузив послушника частью скарба, посланник Святого Престола сошёл с дороги, ведущей в селение, решив, по всей видимости, незаметно подобраться к нему через подлесок.

Учитывая время суток, это было не самой лучшей затеей. И даже тот факт, что Конрад был вооружён и предусмотрительно захватил с собою лампаду, не внушал спокойствия.

Осторожно следуя за своим спутником, Иаков то и дело озирался, выискивая в малейшем шорохе затаившееся зло. Шелест листьев, потревоженных ветром, напоминал чей-то тревожный шёпот, пытающийся не то предупредить, не то запугать. Молодого послушника не покидало ощущение, будто бы кто-то следует за ними по пятам, бесшумно крадётся среди кустов, вот здесь, буквально в двух шагах, дышит в спину…

Резко развернувшись, Иаков с волнением вгляделся во мрак. Никого. По крайней мере, никого не разглядеть. Сердце бешено колотилось, хотя, быть может, угроза была мнимой. В этих окрестностях и диких зверей-то днём с огнём вряд ли отыщешь, а от разбойников, поди, Бог миловал…

Зазевавшись, послушник споткнулся о выпирающий из земли корень и, едва не свалившись, вовремя ухватился за дерево.

— Тише! Я взял тебя потому, что ты показался мне толковым парнем. Для того чтобы ты увидел всё своими глазами и уверовал, а не испортил всю нашу охоту. Если бы можно было просто ринуться с песней, огнями и вилами, — я так бы и сделал. Но тут — дело тонкое, главное не спугнуть… — снова развернувшись, Конрад вышел вперёд, уверенным шагом следуя по заранее изведанным местам, а юноша поспешил, стараясь не отставать. Остаток пути они провели в молчании. По крайней мере, до тех пор, пока следопыт не остановился, бросив:

— Теперь заляжем здесь…

Затушив лампаду, Конрад разложил свои приспособления, назначение половины которых Иаков не понимал, и указал на деревню:

— Пока всё тихо. Огни в окнах горят, но снаружи людей ещё не видно. Смотри внимательно. И не только по сторонам, но и на небо — оно может прилететь в любой момент. Как известно, сила Дьявола в его ангельском терпении…

— И как долго вы там прождали? — неторопливо перебирая чётки, поинтересовался инквизитор.

— Час или два. Может быть, больше. Или меньше. Сейчас трудно сказать, но в тот момент я потерял счёт времени. Порой бывает, что день, неделя, месяц, год пролетают серо и незаметно, но иногда и минута может показаться растянутой… — уклончиво ответил Иаков, без страха или вызова в голосе.

— Вас ещё не утомил этот рассказ? — зевая, с надеждой осведомился секретарь. — Я истратил уже столько превосходных листов, записывая всю эту ересь.

— Вам не следует жалеть средств на нужды благого дела. И нет, не утомил. Как раз сейчас мы услышим самое интересное, — заверил отец-экзекутор и, снова взглянув на Иакова, продолжил:

— Когда вы, наконец, увидели это существо?

— Как я уже говорил, долгое время мы просто выжидали, толком не зная чего. Ну, по крайней мере, я до последнего оставался в сомнении; и чем больше мы там находились, тем сильнее я укреплялся в мысли о том, что попался на крючок безумца и зря ввязался в эту авантюру. Возможно, Господь послал её мне в испытание. Я откровенно начинал волноваться. Вглядывался в непримечательные дома местных крестьян, траву, поле, лесную чащу. Я прожил долгие годы затворником, находясь вблизи всего этого, но крайне редко отлучался из монастыря куда-либо по делам общины. И совсем мало повидал даже ту часть мира, которая была у меня перед самым носом. Затем я поймал себя на мысли, что начинаю засыпать. Это было для меня довольно странно — я привык к ночным бодрствованиям, поздно ложился и рано вставал; но тут глаза слипались, стоило моргнуть. Я резко пробуждался, снова начинал дремать, и снова пробуждался от холода, пока Конрад не ударил меня в бок. Я не успел ничего сказать ему, как он указал на небо. И посмотрев вверх, я потерял даже не дар речи, а, пожалуй, дар мысли… — на миг остановившись, Иаков перевёл дух, вспоминая картину, словно клеймом выжженную у него в душе и будоражившую память по сию пору.

— Ну, и что же там было? — требовательно поторопил инквизитор.

— Небо было чисто и безоблачно. Над нашими головами ярко светила луна, осыпая кроны деревьев своим серебряным блеском. Луна, солнце мёртвых. И тут, среди звёзд, я заметил что-то движущееся. Одна из звёзд, сорвавшись с небесного свода, начала своё падение. Однако она не упала. Остановившись в какой-то миг, она изменила свой полёт — и начала приближаться к нам. Сперва она казалась каким–то белым облаком, но затем засверкала несколькими яркими огнями, и я разглядел его в лунном свете. Оно очень напоминало тот причудливый диск из дневника Конрада, но только немного отличалось. И тут я просто не выдержал — я закричал и бросился наутёк, не разбирая дороги и рассекая лицо и руки о ветви, которые хлестали меня по пути. Конрад что-то кричал мне в спину: не то предостережение, не то проклятие, я так и не понял, да и не расслышал. В этот момент я не был способен нормально соображать. Я бормотал под нос заученные псалмы, вернее, это губы бормотали по привычке, душа была в пятках, а мыслей не было вообще. Я истово молился, не столько от веры, сколько от страха и безысходности. Я ничего не соображал, просто хотел быть подальше от этого жуткого места. Кто бы мог подумать, что этот странный еретик в чём-то окажется прав? Конечно, подтверждение одних слов не доказывало истинность других, но об этом легко судить теперь, по прошествии времени, — сглотнув, Иаков на миг осёкся, собираясь духом.

Камень, обычный камень прервал его путь, и Божий слуга оступился, незамедлительно рухнув вперёд. Грязная серая почва, с ветвями и листьями, резко приблизилась к его лицу, и из глаз вылетели искры.

«Неужели вся эта кровь моя?» — в нелепой растерянности задумался Иаков, потирая расшибленный нос и озираясь по сторонам.

Как ни странно, падение отрезвило юношу, и он понял, что не знает, куда забрёл. Почему Конрад не бросился вдогонку? Неясно. Но время как будто остановилось: ни крика совы, ни трели сверчка, ни лёгкого дуновения ветра.

Всё умолкло и застыло.

Неожиданно со стороны повалил яркий свет, заставив парня обернуться. Лёгкий туман в мгновение окутал своей дымкой землю, и в ярком благодатном сиянии возникли силуэты спускавшихся откуда-то сверху фигур.

«Ангелы? Да никак сами посланники Господни!» — не веря собственным глазам, размышлял Иаков.

Но вскоре, по мере их приближения, очертания фигур проявились куда отчётливее, и стало ясно, что этот облик имеет очень малое сходство с ангелами.

По крайней мере, с теми, каких обычно представляют, украшая полотна и стены соборов.

Маленькое короткое серое тело, не прикрытое никакой одеждой; огромная, в сравнении с этим крошечным телом, голова, имеющая маленький рот без губ; два узких отверстия вместо ноздрей и огромные каплевидные глаза: чёрные, как сама ночь.

Короткие ноги этих диковинных созданий, казалось, не гнулись вообще, а длинные руки оканчивались присосками на подушечках длинных и тонких пальцев…

Вслед за первым существом показались ещё двое, схожих с ним по образу и подобию. Но если это не ангелы, тогда кто же они, как не демоны?

Скованный ужасом, Иаков ринулся было вскочить и бежать без оглядки, когда, к своему кошмару, осознал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже губами. Всё, что он мог в этот момент, — это молча сидеть и смотреть, как три невысоких причудливых создания приближаются к нему, медленно переступая своими короткими негнущимися ногами.

О чём они думали в этот момент, было неясно: у них были нечеловеческие лица с нечеловеческими глазами.

«Не бойся. Мы здесь вовсе не для того, чтобы причинить тебе вред», — Иаков мог бы поклясться, что существа не шевелили губами даже самую малость, однако странный голос, по виду не принадлежавший ни мужчине, ни женщине, ни даже ребёнку, вполне отчётливо прозвучал в его сознании.

«Кто они? Откуда взялись? И чего хотят?», — не переставал взволнованно думать послушник, отчаянно переводя встревоженный взгляд с фигуры на фигуру.

«Не волнуйся. Мы не обидим тебя. Мы здесь совсем не для этого. Мы могли бы ответить на все твои вопросы, если бы ты мог задавать правильные и был способен понимать, но твой разум ещё слишком слаб и не окреп, чтобы мы просто вложили в него образы. Ты многое не способен постичь, потому что вы многого пока ещё не знаете, либо истолковываете неверно. В вашем языке ещё нет таких слов, таких понятий, которыми мы могли бы оперировать, чтобы помочь вам в полной мере. Я бы мог попытаться объяснить, но ты меня просто не поймёшь. Но кое-что я могу передать в той форме, которая будет доступна и твоему пониманию. Правда, очень немногое», — молча отвечая на невысказанные вопросы, один из пришельцев остановился на расстоянии вытянутой руки, немигающим взглядом осматривая юношу.

«Это страшно… Они читают мои мысли… Нужно остановиться и не думать… Нужно просто остановиться и не думать… Легко сказать, „просто не думать“. А может быть, как раз — таки наоборот, нужно начать усиленно думать о чём-то другом», — напрягшись, Иаков сделал мышечное усилие и, мысленно воззвав к Богу, сумел слегка пошевелиться.

— А ты весьма забавный.

— И к тому же смелый.

— Глядите, молодец, даже сопротивляется.

Все трое медленно окружили Иакова, и он продолжал слышать их голоса, пусть и незначительно, но всё-таки отличающиеся один от другого.

Всё это напоминало какой-то кошмар, какой-то жуткий, ужасающий, отвратительный страшный сон. И хуже всего переносилось ощущение своей полной беспомощности перед этими маленькими, серыми и, на первый взгляд, слабыми и совершенно безобидными существами.

Да, это не были ангелы. Но, как это было ни странно, не напоминали они и привычных обитателей Ада.

Впрочем, кто знает, какое обличье было способно принять зло?

Закрыв глаза, юноша начал с истовым усердием читать про себя молитвы, мысленно взывая к помощи Создателя. Иаков по-прежнему надеялся, что всё это — не более чем сон, видение, причуда восприятия, и вот сейчас он пробудится ото сна и всё будет прекрасно.

Но нет — отворив очи, он вполне отчётливо увидел всё тот же лес, всё те же заросли, всё тот же свет, рассекающий туманную дымку, и маленьких серых существ неподалёку…

Всё так же внезапно послушник ощутил, что снова может двигаться.

На Иакова нахлынуло какое-то неподобающее ситуации спокойствие, и почему-то вместо того, чтобы запустить в маленьких пришельцев первым подвернувшимся под руки камнем, а затем ринуться наутёк, он всё так же оставался сидеть на том же месте и в той же позе.

На этот раз — по доброй воле.

— Зачем вы пришли? — скорее проверяя, что не онемел, чем осознанно, поинтересовался юноша.

В ответ — тишина.

Некоторое время существа лишь молча стояли, оценивающими взглядами осматривая Иакова, словно не расслышали или не поняли заданного им вопроса, однако затем один из них произнёс:

— Мы ответим, но позже. Чтобы ты понял, зачем мы пришли сюда, сперва тебе потребуется узнать у нас что-то другое.

— Да? И что же? — растерянно, лишь бы просто не молчать, произнёс Иаков. Ответа не последовало.

— Понятно, значит, вы будете отвечать только на «правильно заданные вопросы», да? — высказав вслух догадку, молодой человек продолжил, не дожидаясь ответа: — Кто вы?

— Мы — те, кто мы есть, — вполне логично, исчерпывающе и совершенно бесполезно на данный момент ответил один из серых.

— Это-то и без слов понятно. Ну а если подробнее? — удобнее присев, Иаков с интересом начал рассматривать существ, вспоминая виденное ранее в дневнике Конрада изображение.

Отчасти они походили на создание, изображённое в той зарисовке, но идеального сходства не было.

— Мы те, кто изучает вас. Наблюдает за вами. Проводит исследования. Подаёт намёки и подсказки каждому народу и каждому человеку в той форме, которая больше для него подойдёт. К сожалению, ничего нельзя достичь быстро. На всё нужно время, чтобы произошли плавные изменения. Дни, недели, месяцы, годы, века, — впервые за всё время разговора начав слегка жестикулировать, всё так же безмолвно ответил кто-то из серых.

— Задам вопрос несколько иначе. Откуда вы пришли? Ну, или прилетели? Свалились с неба? — несколько успокоившись и всё больше оживляясь от диковинной речи, спросил послушник.

Подумать только: лишь изредка беседовавший по особым случаям с кем-либо вне стен родного монастыря, в кои-то веки юноша нашёл новых собеседников и, главное, каких!

По-своему, это было вполне закономерно. Как известно, всё в мире устроено по принципу компенсации, и если где-то убыло, то в чём-то и прибыло: яркие события, рассредоточенные у обыкновенных людей на протяжении жизни в мелочах, здесь накапливались, дабы выплеснуться в один день.

— Нет, не с неба. Тебе сложно будет понять. Но я попробую. Ну, скажем, лютня — можно крутить лады, и от этого струна будет издавать разные звуки при игре. Если повернуть лады так — будет наш дом, если по-другому — твой. Попробуй представить хотя бы так, — пустым ровным голосом промолвил ближайший пришелец, совершая неопределённый жест серой рукой.

— Ну и что вы потеряли в этой деревне? — не прекращая допытываться, молодой послушник вглядывался в безучастные лица, пытаясь предугадать, что было на уме у этих серых причудливых существ.

Но эти лица не были человеческими, и их выражение было не прочитать.

— Миссионерская работа. Распространение нашего Учения. А параллельно мы исследуем то, как быстро вы осваиваете наши уроки, чего достигли. Интересуемся культурой, религиями. По всему вашему миру. Впрочем, не только мы одни, — неторопливо поведал пришелец, не выказывая тепла или неприятия в голосе.

— Учение? А в чём заключается ваше Учение? — вполне осмелев, Иаков был движим в большей степени любопытством, нежели волнением.

— Понимаешь ли, мы не можем просто взять и передать тебе наше Учение. Причин тому несколько. Во-первых, ваша цивилизация недостаточно развита, у вас нет необходимых знаний, терминов, слов, понятий, которыми я мог бы оперировать, что-либо доказывая вам и объясняя. Во-вторых, ваш разум просто недостаточно развит, чтобы вместить Учение. Ну, а в-третьих, суть Учения таится в его самостоятельном постижении. Мы имеем право лишь делать наводящие намёки, акцентировать внимание, огораживая от явных ошибок, но, в конце концов, не лишать вас свободы выбора вашей истории. Услышать мудрость и дойти до неё самостоятельно — это не одно и то же. Теперь о том, почему состоялась наша встреча. Ты особенный. Ты и сам это всегда чувствовал, я думаю. Более здоровый, чем окружающие, более разумный. Мы следили за тобой с самого детства. Более того, мы же и оставили тебя у ворот монастыря, что и определило твою дальнейшую судьбу. Я вижу, что ты упорно не желаешь мне верить, но подумай — какой смысл нам лгать тебе? И откуда мы знаем про тебя всё? Всё просто — нам необходимы пастыри, которые подготовят умы людей, взрастят ту среду, в которой постепенно мы сможем привести людей к пониманию Учения. Ты — один из наших самых перспективных пастырей среди многих религиозных конфессий. Но, для начала, мы должны тебя испытать. Провести экзамен. Смотри внимательно — сейчас мы будем разговаривать с тобой. О многом. Мы будем лгать, мы будем говорить правду и полуправду. От того, какие выводы ты будешь делать, мы поймём, насколько близко твоё интуитивное понимание Учения, — непререкаемым менторским тоном проронило серое создание.

— Я… Я совсем запутался и ничего не понял… Exorciso te, imundissime spiritus, omnis incursio adversarii, omne phantasma, omnis legio, in nomine Domini nostri Jesu Christi!9 — воскликнул юноша, доставая покрытый испариной нате ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)