Сумасшедшие фрукты

Сумасшедшие фрукты
Оуэн Риддл Баркер


«Игроку всего тяжелее перенести не то, что он проиграл,
а то, что приходится прекращать игру»
Мадам де Сталь.

Я тогда был молодым специалистом и проходил интернатуру у ещё малоизвестного в то время доктора Самуэля Стоуна, в его психиатрической клинике в Филадельфии, штат Пенсильвания.
Большую часть времени мы, молодые врачи, корпели над стопками папок с описаниями текущих и архивированных историй болезней пациентов нашей клиники: читали, изучали, зубрили — набирались опыта правильно и точно диагностировать болезни. Особенно важным в нашей работе является умение распознать расстройство во время первичных собеседований, или «допросов», как мы их называли, дабы в дальнейшем точно классифицировать заболевание и затем подобрать правильный, а главное — результативный, курс лечения с применением соответствующих лекарственных препаратов. «Особенно важным опытом, — постоянно напоминал нам Стоун, — для точной диагностики расстройства, если таковое будет иметь место, вам послужит практика личной беседы с пациентом, впервые обратившемся за помощью». Потому мы были частыми гостями в кабинете доктора Стоуна, когда он проводил такие беседы с пациентами лично.
Как вчера помню тот день, когда к нам в клинику обратился Луис Родригеш Диаш. Именно я накануне принимал его звонок и записал на приём к доктору. Именно тогда, разговаривая с ним по телефону, я впервые ощутил укол какой-то непонятной мне тревожности, вдруг ни с того ни сего возникшей у меня: появилось ощущение сродни тому, когда возникает ни чем не обоснованное предчувствие какой-то беды. Вроде и голос его был приятным, хотя немного дрожал от волнения, вроде ничего такого странного и необычного в нашем диалоге не прозвучало — обычная формальность: имя, адрес, номер телефона… Но вот почувствовал я во время разговора, что этот пациент привнесёт что-то новое в нашу — либо мою — размеренную жизнь своим появлением. И что-то не радостное. Но что? Жалобу напишет, потому что мы неверно поставим диагноз? А может он в порыве бешенства ранит доктора или, хуже, — он убьёт его? О, нет! Не хотелось бы думать о таком. Что же касается самого Диаша, единственное, что беспокоило его самого больше всего в тот момент, так это ананимность. Он раза четыре за время нашего пятиминутного разговора настоятельно просил о полной конфиденциальности своего визита в нашу клинику.
Луис Родригеш Диаш явился точно в назначенный час. Это был молодой человек двадцати восьми лет. Слегка смуглая кожа лица и кистей рук, плюс лёгкий акцент, выдавали в нём испанское происхождение (как в последствие выяснилось, он был португальцем). Опрятно одетый, аккуратно подстриженный, он на первый взгляд не производил впечатления человека, страдающего психическим расстройством. Лишь напряжённая маска лица и настороженный взгляд выдавали его внутреннее переживание. Ну, а кому удавалось скрыть беспокойство при посещении кабинета психиатра? Это и понятно: не каждый по своей воле готов прийти к нам самостоятельно, признавая себя, выражаясь языком обывателя, душевнобольным. Тут уж не до улыбок и шутовства. Но Диаш держался молодцом. Строгие тёмные глаза оценивающе осмотрели интерьер кабинета, потом изучили меня и остановились на докторе Стоуне. Психиатр предложил гостю расположиться как тому будет комфортно: на кушетке или в кресле. Диаш выбрал кресло. Сел, стал ожидать вопросов доктора. Моё место находилось у противоположной стены, где я сидел за небольшим столиком, наблюдая за ними сбоку. Это место служило чем-то вроде чайно-кофейного уголка: на нём располагались пачки чая, кофе, сахарница, чашечки и массивная кофемашина, занимающая почти треть всей поверхности стола.
После нескольких дежурных реплик про политику и погоду, доктор, как бы невзначай, перешёл к делу:
— Что вас, мистер Диаш, в столь прекрасный летний день заставило посетить наш угрюмый мир?
Ответ последовал незамедлительно, словно Диаш только и ждал этого момента, когда его спросят об этом. И ответ был столь неожиданный и необычный, что лично меня поставил в ступор:
— Фрукты.
— Фрукты? — переспросил доктор, при этом не поведя и бровью, и не отрывая глаз от журнала, в котором с невозмутимым видом продолжал делать пометки. — Какие фрукты?
— Сумасшедшие, — словно скаут, отчеканил Диаш, и посмотрел на нас, оценивая нашу реакцию. — Сумасшедшие фрукты.
— А как вы определили, что они, гм, того… сумасшедшие? — Только теперь доктор посмотрел на пациента.
— Потому что нормальные фрукты и овощи так себя не ведут…
— А как же, по-вашему, нормальные должны себя вести?
— Нормальные преспокойненько дожидаются на прилавках магазинов, на полках холодильников своей закономерной участи — быть нами съеденными и оказаться в наших животах, не так ли? — Доктор в знак согласия кивнул головой и в то же время пожал плечами, видимо пытаясь уловить ход мыслей Диаша. — Нормальные фрукты не пытаются нанести вред человеку, а тем более его шантажировать… Они не должны так себя вести, они просто не могут вести себя так…
— Как? Как они не должны себя вести? — уточнил доктор. Я, признаться, уже был заинригован необычным началом беседы.
— Вам может показаться это смешным… Вы небось каждый день выслушиваете подобный бред, что там говорить. Но только у меня не бред, и крыша моя не поехала. Фрукты, доктор, на самом деле сумасшедшие, хотите верьте, хотите — нет.
— Как это проявляется, э-э… — Стоун посмотрел в анкету, — Луис. Позвольте обращаться к вам по имени? — Диаш утвердительно кивнул головой.
— Они пытаются меня убить. — Диаш сглотнул. Стоун оставался невозмутимым, будто к нам через день обращаются с жалобами на свихнувшиеся овощи и нам привычно слышать подобное точно так же, как жалобы на насморк или головную боль.
— Каким образом?
— Разве фрукты могут убивать, доктор? — Диаш, казалось, не слышал вопросов доктора.
Стоун редко уступал своё место, тем более пациенту, и не допускал во время беседы для себя роль второго плана, позволяя кому бы то ни было задавать вопросы ему, а не наоборот. Но тогда он решил подыграть и позволил Луису на время занять роль лидера, что так не было похоже на него, и ответил Луису:
— То, что растения неодушевлённые, мы знаем со школьной скамьи. Наблюдая за ними, можно, конечно, считать, что они живые, что они дышат, растут, развиваются и даже могут чувствовать негативную атмосферу вокруг себя. Некоторые виды, согласен, опасны и способны нанести вред человеку, потому что ядовиты, но остаются при этом не разумными, что и отличает их от нас, скажу вам откровенно. У растений нет разума, который управлял бы их поведением, а раз его нет, то и повреждён он быть не может апреори. То есть, они не могут сойти с ума, так как ума у них нет. По сему они убить человека сознательно не могут. Здоровью навредить — да, на это, конечно, они способны, если долго или неправильно хранятся на складах, в магазинах или в наших холодильниках: портятся, гниют… Но чтобы убить? Нет, это, пожалуй, надо подавиться целой косточкой персика, чтобы стать его жертвой.
На последней фразе Диаш вздрогнул, а до этого более менее уверенный вид его лица сменился маской отчаяния и… страха. Он принялся вглядываться в глаза доктора, пытаясь разгадать: шутит он, смеётся над ним или на самом деле что-то знает про фрукты? Верит ли он ему или только делает вид, что понимает? А может просто подыгрывает, как того требует мидицинская этика?
— Значит, всё-таки, могут, — с сожалением, еле слышно, произнёс Луис.
— Но в том контексте, в котором я предположил, — напомнил доктор.
— Доктор Стоун, я понимаю, что выгляжу смешным. — Он виновато опустил глаза, потёр друг о друга вспотевшие ладони. — Да что там! Меня со стороны послушать, точно чокнутый скажут. Аж самому смешно… Но страшно. Мне больше никто не поверит. И поделиться не с кем. А носить в себе, сами понимаете, груз ещё тот. К тому же, я надеюсь, что с подобными случаями вы сталкивались и сможете мне помочь избавиться от Них. — Луис сделал акцент на последнем слове, называя Их — фрукты — одушевлёнными. При этом взгляд его сделался стеклянным, глаза посмотрели сквозь доктора, и там, где-то за спиной психиатра, его отрешённый взгляд застыл в одной точке — в видимой только ему одному параллельной реальности, в том мире, в котором растения умеют говорить и думать, смеятся и плакать, где могут быть добрыми, а могут и убить.
— Итак? — нарушил молчание доктор, «разбуживая» Луиса.
— По большому счёту, мне плевать, поверите вы мне или нет. Я устал от всего этого. Расскажу, а дальше вам решать: посчитать меня идиотом или помочь мне. В любом случае я буду благодарен вам, что выслушаете. Но заранее предупрежу: я — здоров, и ложиться к вам не намерен, так как в этом нет никакой необходимости.
— Что ж, мы вас внимательно слушаем.
— Глупо с моей стороны спрашивать об этом… Но вы мне верите, док?
Сейчас ответ доктора много значил не только для самого Диаша, — он мог серьёзно повлиять на весь ход беседы в целом. Тут необходимо лавировать, блефовать, что угодно, но только не потерять доверие пациента. Если он почувствует не искренность, а фальшь или, хуже того, насмешку, тогда всё — все старания «открыть» пациента будут напрасными, а сам «допрос» потеряет смысл. Река под названием Недоверие навсегда поглотит в своих водах атмосферу искренности и понимания — до человека трудно будет достучаться. В результате: " Простите, господа доктора, что отнял ваше драгоценное время на свою чушь, и прощайте..."
Самуэль Стоун, удручённый таким поворотом событий (он не любил, когда пациент заранее предупреждал, что отказывается от какого бы то ни было лечения), всё же, сдерживая недовольство, спокойным тоном ответил, стараясь Диаша удержать на плаву (на крючке), не позволяя тому утонуть в пучине реки Недоверия:
— Луис, мне трудно судить о вашем здоровье, и, тем более, делать какие-то заключения на основании лишь тех нескольких предложений, которые были вами озвучены. Договоримся так: мы тут затем, чтобы выслушать, понять и, если понадобится, помочь вам. Пока что не понятно, что же с вами происходит. А чтобы во всём правильно разобраться, необходим диалог и доверие. Вы также облегчите нам эту задачу, а заодно и себе, изложив всё по-порядку, подробно и с самого начала, когда, как вы считаете, всё это с вами началось. Времени у нас достаточно. Итак, Луис, прошу успокоиться, раскрепоститься и всё рассказать. Мы слушаем.
— Спасибо, доктор. Извините, но я очень переживаю. Мне неловко рассказывать это бред. Точнее, я боюсь показаться чокнутым, потому и нервничаю…
Я был весь внимание, как на премьере нового фильма. Лёгкое беспокойство кружилось внутри меня в предвкушении загадочного сюжета картины под названием «Сумасшедшие фрукты». Я наблюдал за Диашем и ловил себя на том, что воспринимаю его как-то двояко. С одной стороны, он не казался мне сумасшедшим. С другой, если на него не смотреть, а только слушать — он точно великий фантазёр, чокнутый писатель либо режиссёр. Тем не менее, воспринимая каждого входящего в наш «храм» клиента сумасшедшим в той или иной степени УЖЕ, я впервые желал, чтобы этот пациент, собирающийся нам рассказать сказку про фрукты, оказался здоров, а сюжет его рассказа был не вымыслом больного сознания, а существующий реально. Согласен: с моей стороны подобные желания могут восприниматься, как отклонение от нормы — ведь я психиатр! Но я же в то время был ещё молод и у меня играло воображение; мне хотелось сказку сделать былью. Плюс ко всему, подогревало то странное неотступающее чувство тревоги… Оно не покидало меня, немного пугало своей загадочностью и… и возбуждало.
Несколько успокоившись, Луис Диаш удобно расположился в кресле, вытянул и скрестил ноги, и вот что нам поведал:
— Началось это летом, три года назад. Как раз свежие овощи и фрукты в продажу пошли. Люсия, жена моя, скупала их тонами, забивая холодильник. Эти женщины, знаете, помешанные на диетах, похудании, весь год сидят на фаст-фуде, а перед наступлением лета за траву и салаты принимаются. В общем, заглянул я тогда в холодильник, достал черешню, отсыпал в миску, вымыл и устроился на диване перед телевизором. Люси с Денни, сынишкой, на прогулке были, ему тогда полгодика было. Так вот. Подавился я тогда. — Диаш потрогал свою шею. — Подавился черешеной. Да так подавился, что думал помру. Эта чёртова ягода мёртво застряла поперёк горла: ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ужас. Еле выкашлял. И всё бы ничего, мало ли кто когда и чем давится, не правда ли? Но дело в том, что со мной такое произошло впервые, понимаете? Никогда ничем не давился. И прошу заметить: я не лёжа ел, не разговаривал в тот момент, не прыгал на диване — я спокойно смотрел телевизор и ел черешню, тщательно пережёвывая каждую ягоду и отделяя во рту косточки. Дед мой, помнится, всегда повторял: «Дольше жуёшь — дольше проживёшь». Я до сих пор придерживаюсь этого правила. И всё-таки подавился. Причём, подавился как-то странно. Это сейчас-то мне всё понятно, а тогда я и подумать не мог, что такое может быть на самом деле. Тогда мне показалось, будто не сам по себе я подавился, а… как бы это точнее объяснить? Ну, мне показалось, что черешена специально это сделала. Ведь я даже не успел её раскусить, как она ожила во рту. Я почувствовал, как у неё выросли лапки, дюжина таких, знаете, мохнатых ножек. И цепких. Ещё в голове промелькнуло: а не паука ли я проглотил не глядя! И я почувствовал, как эти лапки скребутся, упираются в нёбо и язык, и черешена протискивается, протискивается к горлу. И до того сильная, тварь, что невозможно было остановить её: лезет и лезет напролом. Вот так мне тогда показалось.
Диаш сделал паузу, облизал пересохшие губы и продолжил:
— Когда отдышался, пришёл в себя, посмотрел на пол: миска, понятно, валялась вверх дном на полу возле тапочек, всюду раскатившаяся черешня. И вдруг вижу — на меня смотрят глазки. Протёр свои глаза — когда подавился, прослезился, — присмотрелся внимательнее к кучке ягод и точно — одна черешена с глазками. Ха! Даже ротик оказался у неё. Смотрит такая на меня, улыбается. А спустя минуту рожица исчезла, и я списал всё на временные галлюцинации, вызванные нехваткой кислорода, когда подавился и задыхался. Такое бывает, я знаю. В детстве дурака частенько валяли: кто дольше всех сможет не дышать, и задерживали дыхание. Потом всегда голова кружилась, и звёздочки в глазах летали. Бывало у вас в детстве? — Обратился он к нам, на что мы с доктором синхронно пожали плечами. — Вот я и решил, что мне потому и померещились эти глаза у черешни, а во рту был паук вместо ягоды… Забыл об этом инцеденте уже к вечеру — ерунда надолго не задерживается в голове, сами знаете. Вот так всё начиналось, доктор.
— Спустя, примерно, месяц, сидел я за столом на кухне, — продолжал Диаш, — жевал что-то. Напротив стояла миска с овощами — жена собиралась приготовить обед после прогулки с Денни. Мельком посмотрев на натюрморт, я различил еле-заметное движение. Присмотрелся — на одном из помидоров виднеются нечёткие очертания рожицы, такой же, как у той черешни, которой подавился.
— Простите, Луис, — перебил Стоун. — Опишите эти рожицы подробнее, чтобы иметь более точное представление.
— Они… ну, как будто карандашом подрисовали два карикатурный глаза, нос — две точки и рот-дугу, растянувшийся от уха до уха. Представляете? Ну не хохма, а? — Диаш обвёл нас вопросительным взглядом, затем подозрительно посмотрел на доктора и, прищурив глаза, поинтересовался: — Вам, похоже, привычно выслушивать такие истории от психов? Вы даже ничему не удивляетесь, не задаёте вопросов…
— Луис, у меня много к вам вопросов, поверьте. — Стоун поднялся со стула, вышел из-за стола. — Если что будет не понятно, я вас переспрошу. Продолжайте, пожалуйста.
— Хорошо. Так вот, помидор значит. В тот момент, помню, я просто рассмеялся. Реакция самозащиты, так сказать, от увиденного иррационального. Я не испугался, нет, а просто смеялся над собой. Не верил своим глазам, потому что не мог дать объяснение этому. Даже достал этот помидор из миски, чтобы лучше разглядеть, нисколько не сомневаясь, что вблизи рожа исчезнет…
— Ну, и… — Доктор обошёл стол и присел на его край напротив Луиса.
— Но рожица не исчезла. И хочу напомнить, док, что я был трезв.
— Я вам верю.
— При ближайшем рассмотрении мордочка, правда, оказалась не такая… как бы это сказать, выразительная. Вблизи рисунок выглядел размытым, смазанным, будто нарисован был изнутри, под кожурой. А то, что я принял за рот, оказалось вогнутой неровной поверхностью. Но глаза — глаза были живые, господа! И бог тому свидетель: они смотрели на меня из-под кожуры и… и они двигались. Я смотрел в глаза помидору и смеялся, ржал, как лошадь… — Невидящий взгляд Луиса застыл в одной точке где-то на полу, на плинтусе. Потом, как будто что-то вспомнив, он с грустью добавил: — Да-а уж, тогда я ещё смеялся. Мог ещё смеяться.
— Что было дальше?
— Я запустил им в раковину, как бейсбольным мячом. Промазал, правда, попал выше, в кафель, но зато всмятку. Смех смехом, конечно, но на этом инциденте я заострил своё внимание: второй раз увидеть рожицу — это уже не было похоже на галлюцинации.
После того случая я стал себя проверять. Каждый раз, когда Люси готовила еду, чистила или шинковала овощи, я как параноик заглядывал на кухню, подглядывал, чтобы проверить и убедиться: не смотрят ли Они на меня или на неё? Люси думала, что это я ей улыбаюсь, выглядывая из-за двери, но на самом деле я радовался тому, что фрукты, которые она не тронула ножом, оставались обычными фруктами — безликими. И это меня успокаивало.
— Примерно весь последующий месяц, — продолжал Диаш, — всё было спокойно: Они не появлялись. Конечно же я не хотел, чтобы это повторилось вновь, иначе, придётся серьёзно задуматься по поводу своего здоровья. А значит, надо будет поделиться этим с Люси, а там, смотри, и с врачом и с соседями, и так далее, покуда весь штат не узнает.
Но, к сожалению, спокойствие моё длилось не долго. Его вскоре нарушил очередной гость — банан. Не посмотри я в ту секунду на вазу с фруктами на столике в гостиной, то ничего и не заметил бы. Словно начерченные чёрным маркером, с жёлтой кожуры на меня смотрели насмешливые, такие хитрые, знаете, глазки — банан мне улыбался. — Диаш сглотнул, начал волноваться. — Он мне у-лы-бал-ся! Понимаете? И улыбался именно мне…
— Почему вы так решили?
— Он видел меня точно так же, как я его. И видеть хотел именно меня.
— Как вы это определили? — повторил свой вопрос доктор.
— Потому что Люси сидела перед этим столиком и смотрела поверх той вазы телевизор — и ничего не видела. Ни-че-го! Получалось, что видел рожу только я. С того дня мне стало, скажу честно, не до смеха.
Рассказывать Люси я ничего не стал. К тому же рожа уже исчезла и всё происшедшее, даже если бы я поделился с ней, показалось бы бредом. А дурачком в её глазах мне выглядеть не хотелось. Но то, что произошло наутро следующего дня, меня не на шутку напугало, и я всерьёз задумался о своём состоянии.
Дело было так. Люси уложила Дэнни спать — его кроватка находилась рядом с нашей. Мы тоже легли. Я спал у стены. Пока дети маленькие, мы край кровати уступаем жёнам — ведь им чаще приходится просыпаться и подходить к малышам. Ту самую вазу с фруктами она поставила на прикроватную тумбочку, в изголовье: вдруг, если не уснёт или захочет почитать, то перекусит ночью, как говорят, заморит червячка. В общем, уснули.
Проснулся оттого, что Люси ругает меня, причитает: почему, мол, я не поднял что-то, что уронил на пол?! Сама склонилась с кровати и что-то вытирала на полу. Когда выпрямилась и повернулась, в её руке я увидел раздавленный банан. Ещё раз спросила, почему я его оставил на полу и не положил на место? Я ответил, что ночью постель не покидал ни разу. — Диаш нервно кашлянул. — Улавливаете? Ни я, ни она, ни, тем паче, Дэнни, который без нашей помощи никак бы не перелез через высокие перила кроватки — никто из нас не трогал этот чёртов банан. Но, тем не менее, он оказался на полу. Мистика, да и только. Я вспомнил, что накануне этот банан мне улыбался и то, что он каким-то образом смог выбраться из вазы ночью. Становилось не по себе от выводов, которые выстраивала моя логика. Долго я ещё терзался мыслью: не проснись Люси в ту ночь и не наступи на него, — что было бы дальше? Куда направлялся банан? И к кому? Я был напуган, но вида не подал. Не помню, что решила жена, но, кажется, как всегда списала банан на меня, на мою невнимательность. А потом, когда проснулся сын, и вовсе забыла про него.
— До описываемых событий вы переносили какие-нибудь инфекционные заболевания? — поинтересовался доктор.
— Нет, док, ничем не болел. Я здоров, как бык.
— Может какие-то неприятные события происходили ранее? Или вы свидетелем чего-то негативного оказались?
— Нет-нет, ничего такого. Я тоже вспоминал и сопоставлял, Что могло повлиять на меня, чтобы вызвать эти, как тогда я считал, глюки.
— Хорошо, продолжайте.
— Дальше всё закружилось, как на карусели. Я стал видеть Их всё чаще и чаще. Вспоминается такой эпизод, который произошёл года два тому назад. Снова на кухне… Как же я ненавижу это место! Опять я увидел знакомую рожицу помидора, когда открыл холодильник. Вот только улыбку Он мне уже не демонстрировал. Помидор злобно смотрел на меня сквозь стеклянную полку ящика для овощей из-за прозрачной плёнки полиэтиленового пакета. Видимо, я в тот момент громко выругался, потому что Люси пришла на кухню узнать, что случилось. Преодолевая отвращение, я выдвинул ящик и брезгливо, двумя пальцами, достал злой помидор и поднёс его к лицу жены той стороной, где находились глаза. «Что видишь?» — спросил. «Помидор,» — ответила она. «На самом помидоре ещё что-нибудь видишь?» — «Нет». Вот тогда, доктор, моё сердце и ёкнуло от страха. Представляете? Она ничего не видела, а в это время томат в моей руке продолжал корчить рожи, и я пальцами ощущал, как он пульсирует, будто живое существо. Я демонстративно выбросил его в мусорный пакет, но перед этим раздавил. И в тот день впервые поделился с Люси о том, ЧТО мне мерещится в последнее время. Ха! Знаете как она отреагировала? — Он ждал нашего ответа, но мы пожали плечами. — «Доигрался,» — сказала она. И я понял, что решать мою проблему мне придётся самому. Все описания моих видений она пропустила мимо ушей, и пуще прежнего принялась корить меня за всё что было и чего не было.
— В смысле «доигрался»? — переспросил Стоун.
В тот момент я уже полностью был поглощён рассказом Луиса, сюжет которого всё сильнее начинал заинтриговывать меня своей фантастичностью. Будто книгу читал, я с нетерпением ждал развязки, забыв, что перед нами не писатель, а пациент (и возможно с расстройством психики); и мы не на встрече с ним в литературном клубе, а в кабинете психиатра.
— В смысле? — повторил Луис и многозначительно задумался. — Да, именно в тот день я и начал понимать весь смысл происходящего. Я, наконец, стал догадываться… — Внезапно он прервался и одарил нас хитрым (или безумным!!!) взглядом. — Знаю-знаю, вы психиатры, сразу же захотите пришить мне это… Потому-то я и не начал с этого, чтобы не спутать карты. Я не стал рассказывать вам про свою маленькую страсть, которую имел в то время. Упомяни я о ней в начале беседы, вы бы решили, что это она виновница моих галлюцинаций, что это она довела меня до такого состояния. Только вот что я скажу вам, уважаемые врачи: некоторая доля правды в том есть, но всё же, я не чокнутый. Несчастных страдальцев, подобных мне, немало вокруг, и про эту болячку знает каждый. Вот только почему-то один я вижу ожившие, мать их, бананы не во сне, не при галлюцинациях, а в действительности. И что-то я не слышал, чтобы кто-нибудь, как я, видел подобное так же.
— Какую болячку вы имеете в виду?
— Сейчас поясню… Простите, что не начал с этого. Решил подготовить вас, так сказать, чтобы вы не сделали поспешных вывоводов.
Дело в том, что я работаю в крупной фармацевтической компании, хорошо вам известной, офис которой находится в Атлантик-Сити, в фирме «Медикэл Продакшн Америкэн». Работа в эМПиАй мне нравится, кучу денег приносит, не жалуюсь. Нашёл среди объявлений в прессе лет шесть назад и до сих пор не жалею. Один лишь минус был: живу-то я тут, в Филадельфии, а рабочее место там. Благо, Атлантик недалеко, и сначала я пользовался железной дорогой. Утомляли ежедневные поездки, но потерпеть стоило. Спустя год, я уже добирался до офиса на собственной машине — дела в гору пошли. А ещё через год, моё руководство пошло мне навстречу, и компания стала оплачивать мне номер в отеле — один из этажей «Тадж-Махала» был полностью забронирован за эМПиАй для гостей и партнёров, приезжающих к нам со всего мира на семинары и переговоры. Так вот, чтобы я даром не терял время на поездки домой, а мог и дольше поработать и спокойно отдохнуть, мне предложили такой вариант: пять дней в неделю живу и работаю в Атлантик, а на уик-энды и праздники езжу домой. Меня это устраивало. Люси со временем тоже смирилась с моим отсутствием. А что ей оставалось, ведь денежки-то потекли, да потекли рекой. А женщин это вполне устраивает, даже если придётся потерпеть несколько ночей в холодной постели одной.
Так вот. Жил я в роскошном «Тадж- Махале» — продолжал португалец, — и, как вы догадываетесь, часто проводил время в казино. Зачем? Ну, понимаете, чисто из спортивного интереса да чтобы скоротать вечера. Это лучше, чем тусить в клубах или заказывать в номер девиц. Это, если хотите, как лекарство от соблазнов и измены. Семья — святое. Поначалу играл в рулетку, потом в Блэк-Джек, а затем и в игровые автоматы. Помню, как с первого взгляда полюбился мне автомат «Крейзи Фрутс», или «помидоры» в простонародье. Так вот… — Диаш подозрительно посмотрел на меня и на доктора. — Я так и думал. Я знал, что вы посчитаете меня игроком и решите, что все мои глюки из-за казино, верно? Потому я с самого начала и не стал об этом говорить, чтобы не сбивать вас с толку.
Самуэль Стоун бросил беглый взгляд в мою сторону, проверяя мою реакцию на услышанное. Если бы не присутствие пациента, он тотчас же устроил бы мне «экзамен» с пристрастием:«Что вы думаете, молодой человек, по поводу состояния мистера Диаша?» Когда Луис уйдёт, не сомневаюсь, что док именно так у меня и спросит.
А пока я молчаливо сидел в стороне, наблюдая за «допросом». Ещё несколько минут назад я был полностью поглощён историей про ожившие фрукты. Сюжет был интересным, но лишь до того момента, пока Диаш не замолвил про казино — с этого места я несколько разочаровался и заскучал; в голову хлынули мысли о предстоящей вечеринке в одном из клубов города, где мы с друзьями собирались встретиться тем вечером. «Игроман,» — сделал я вывод, раздосадованный тем, что сумасшедшие фрукты, к сожалению, всего лишь нереальная картинка больного воображения человека, имеющего игровую зависимость. Как жаль. Ведь порой, слушая описания бреда или галлюцинаций, так хочется, чтобы то, о чём рассказывают пациенты оказалось бы правдой. Некоторые сказочные сюжеты до того кажутся реалистичными, что просто жаждишь сам оказаться на их месте, побывать там, в мире тех грёз, в которых пребывает больной. Хочется вместе с ним оказаться вне реальности бытия, которое рождает его поражённый разум. По-детски мечтаешь увидеть пришельцев из далёких галактик, побывать на холодной Луне, как они; почувствовать прилив адреналина, когда во время погони тебя преследуют шпики в штатском, посланные по заданию мирового правительства уничтожить тебя, а заодно и ту важную и секретную информацию, которую некие таинственные учёные из параллельной вселенной спрятали внутри тебя, зашили в голове, например. И хотя ты понимаешь, что всё это глупости, а сказки бывают только в книжках, всё равно продолжаешь мечтать и верить, что однажды такая сказка может обернётся былью; что во вселенной мы не одни, и гуманоид существует; и что в недалёком будущем мы сможем преодолевать огромные расстояния между звёздами со скоростью света, а то и быстрее.
Для меня рассказ испортился в том месте, когда в сюжете появилось казино. Как же всё банально в этом мире, просто и предсказуемо! Игроман, и этим объясняется зрительная галлюцинация Луса Диаша. Я вспомнил лекции, архивные материалы на тему пристрастий и зависимостей, и стало мне как-то скучновато. Мне казалось, что диагноз Луиса теперь известен, и больше ничего нового он своим рассказом нам не привнесёт. Доктор тоже, как мне показалось, заскучал. Наверное он тоже понимал, с кем придётся иметь дело. Возможно, он даже вынес в уме собственный вердикт, как и я, обозначив предварительный диагноз. Вернувшись на своё место за столом, Стоун сделал несколько пометок в журнале и посмотрел на Луиса, призывая его продолжить повествование.
— Я тоже не дурак, — не унимался Диаш, — и умею находить нужную информацию, доктор. И я точно знаю, что ничем не страдаю, никакой игровой зависимостью. Я же не заядлый игроман, как многие. По мне так хоть все казино в стране закрой, я не расстроюсь. Мне вообще плевать, есть ли в мире игровые автоматы или покер или нет. — «Да, верно,» — рассуждал я, — «Именно так вы и оправдываетесь.» — Даже у заядлых игроков нет и не может быть никаких галлюцинаций, я читал об этом. Может кому и снится зелёное сукно покерного стола, если не допускать его к игре насильно, может кого и преследуют крутящиеся барабаны одноруких бандитов, если их не подпускать к ним, посадив на цепь, не стану спорить, но чтобы кого-то преследовали герои сюжетов игры, как меня, увы, таких случаев я в справочниках не обнаружил. Игроманов преследует страсть, а меня — сами фрукты, понимаете? Чтобы… чтобы… — Луис облизал пересохшие губы.
— Не стоит не доверять нам, Луис. — Доктор знаком руки попросил меня приготовить кофе. — Пока что в моих глазах вы не выглядете зависимым от игры человеком, и ваше откровение тому доказательство. «Ну, док, ну хитрец!» — подумал я. — Продолжайте, а потом решим: что с вами происходит и как с этим бороться. Итак, для чего, как вы считаете, преследуют вас эти самые фрукты?
Я быстро приготовил кофе и поднёс им. Диаш поблагодарил меня, жадно отхлебнул пару глотков.
— Для того, чтобы меня убить! — отрезал Луис, и я чуть не выронил из рук поднос. — Сейчас, сейчас вы поймёте меня. Осталось немного. Поверите — хорошо; а нет, и на том спасибо, значит не судьба мне избавиться от них. Придётся с этим как-то смириться.
Фрукты продолжали жить своей жизнью в нашем доме: то улыбались, то злились, и всё чаще смотрели на меня с ненавистью и предпринимали попытки приблизиться ко мне. Иногда ночью я слышал ИХ; слышал, как тихо открывается дверца шкафа на кухне, а потом что-то мягкое глухо падает на пол. Вскоре, стало привычным с утра находить то тут, то там на полу или редис, или помидор, или гроздь винограда. ОНИ предпринимали попытки добраться до меня, но только не успевали до утра преодолеть большое для них расстояние из кухни, что и спасало меня. И по-прежнему их рожи видел только я. Лишь однажды мне показалось, что Дэнни тоже видит ИХ. Один раз я протянул ему мандарин, а он, вдруг, как одёрнет ручку, как отпрянет от него, будто я в руке держал голову злой собаки. Сын, помню, заплакал, завизжал, стал отмахиваться от цитруса, и давай скорее лезть ко мне на руки, испуганно озираясь на мандарин, как на куклу Анабель. И пока жена не убрала мандарин из поля его зрения, Дэнни исходил плачем в моих объятиях. Сильно я тогда испугался. Уже подумал было, что и он ИХ видит тоже. Но в дальнейшем такого не происходило, сын больше так не реагировал, и я успокился. Правда, после того случая мандарины он, всё-таки, ел с неохотой. — Диаш лукаво прищурил глаза. — Вы понимаете, что произошло? — Доктор пожал плечами. — Они дали понять мне, что не я один могу видеть их рожи. Этим случаем они давали мне знак, так сказать, делали намёк. Позже-то я понял всё, расшифровал их язык. А тогда ещё не догадывался. Оказывается, они пока не торопили события, они просто терпеливо выжидали. По ночам продолжали шуршать в пакетах, скребстись по полу и приближались, приближались ко мне… Звучит, понимаю, смешно.
Однажды утром Люси обнаружила приоткрытую дверь холодильника. И что же вы думаете? Виноватым оказался, как и всегда, я и моя рассеяность. Она решила, что это я не закрыл холодильник, когда, якобы, решил ночью втихаря похомячить. Да вот беда — я спал всю ночь, как убитый! Но Люси меня не слушала. Или не слышала. А может не хотела слышать. Не поверила ещё и потому, что заметила вишенку, зажатую между уплотнителями корпуса и дверцы. Ягода была немного сплющена, с одной стороны на кожуре зияла трещинка, из которой как кровь из ранки, сочился тёмно-красный сок. Жена высвободила вишню и с укором посмотрела на меня, демонстрируя улику. Глазки вишенки в этот момент были закрыты, длинные ресницы — я решил, что она женского рода — накрывали условные щёчки: казалось, она спала. Но к моей радости, она была давно мертва. В то утро я сделал очередную и последнюю попытку поговорить с Люси и поделиться своими видениями, хотя получилось это у меня как-то неуклюже: я ощутил неловкость, и даже сам себе показался смешным, рассказывая про ожившие оливки и помидоры, выпрыгивающие из вазы
— И всё же, если можно дословно: как отреагировала супруга? — попросил уточнить доктор.
— Как? Ха! Помню как Я отреагировал на её слова! Да так, что до сих пор реагирую…
— Не говорите загадками.
— «Это всё твои автоматы! Скоро совсем свихнёшься!» — вот как она отреагировала. Женщине только дай повод, и она найдёт к чему придраться, сразу определит причину всех бед. У них вечно виноватые: виски, карты да наши холостые друзья. Но только не здравый смысл. Хотя, мне с того дня было уже наплевать на её мнение, потому что именно тогда, после тех её слов, ко мне, наконец-то, пришло озарение. Да-да, я начал понимать… до меня дошло. И это даже хорошо, что она упомянула про казино — мне тогда стало понятно, откуда ветер дует. Объяснение всему происходящему было простым: фрукты из игрового автомата преследуют меня, преследуют всюду и будут преследовать всегда!
— Зачем? — Стоун задал вопроос, который вертелся и у меня на языке.
— А вот зачем. В этом я убедился спустя неделю, когда вернулся на выходные домой. Понял вот каким образом. Стал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах фрукты меняли своё настроение. И пришёл к выводу, что, когда я нахожусь в Атлантик, когда каждый вечер играю, когда я рядом с Ними, — Они счастливые и добрые, в такие дни я про них забываю, а их рожицы не проявляются, даже если Они попадаются в поле моего зрения. Но вот стоит мне только покинуть их, возвратиться домой, как Они тут же появляются, и их агрессия налицо: тогда Они становятся злыми, угрожающе смотрят и заметно, что Они чем-то недовольны. Вновь ночами оживают и двигаются. Таким образом они воздействуют на меня, понимаете?
— С какой целью?
— Они хотят, чтобы я играл. Понимаете? Чтобы продолжал играть в автоматы. Ведь пока я играю — всё тихо и спокойно, как только перестаю — они тут как тут. Они хотят, чтобы я не покидал их даже ненадолго.
— И всё же, Луис, странно, что ваша жена не верила вам и вообще слабо реагировала на происходящее. Если продукты, как вы говорите, порой находились не на своих местах, она не могла не замечать этого.
— Не знаю, — пожал плечами Луис, — может просто игнорировала. Не удивительно: если подобное рассказать, это любому покажется чушью. Люси продолжала считать, что это я разбрасываю продукты. Порой поддразнивала меня: поднимет иногда с пола помидор, например, и давай им в шутку тыкать мне в лицо, пугая, как перчаточной куклой, словно ребёнка:«Я синьо-ор, помидо-ор! Я сейчас тебя съе-е-ем!» Я подыгрывал ей, как мог, улыбаясь сквозь зубы, а она и не подозревала, что помидор, который она держит в руке и которым пугает, размахивая перед моим носом, на самом деле и правда живой, и смотрит на меня своими злющими-презлющими глазёнками, готовый в любую секунду сожрать меня заживо.
— Со временем, а прошло более двух лет, я стал привыкать к их присутствию в моей жизни, к их недовольным рожам и тщетным попыткам приблизиться ко мне. Я воспринимал их как некую данность, как неотъемлемую часть природы, как привычных всем домашних животных. Хи! Эдакие домашние фрукты: киви, — ко мне! — Диаш похлопал себя по бедру. — Ананас, — фу, на место! Ха, смешно, не так ли! Я их воспринимал уже одушевлёнными. Бредятина полнейшая! И всё же страх не покидал меня. Одно дело, когда мерещатся цветочки, совсем другое, когда тебя преследуют помидоры-убийцы. К такому соседству так сразу не привыкнешь, тем более, когда они постоянно напоминают о себе. Однажды я снова подавился, но уже сливой. Думаю, вам не нужно описывать, вы и так уже догадываетесь, что не сам по себе подавился я ею.
— Год назад, тем летом, был у меня отпуск, и мы с семьёй неделю провели на пляжах Атлантик-Сити. Отмечу тот факт, что я даже ни разу, за всё время проведённое там, не зашёл в казино. Такой уговор был с Люси: никаких игровых автоматов! А мне и не сложно было. К тому же, я научился контролировать себя и умел не смотреть на недовольные фрукты ни при каких обстоятельствах: ни в супермаркете, где они лежали на стеллажах, ни в руках прохожих. Даже дома я приучил себя не замечать их, когда открывал холодильник или когда Люси выкладывала их из пакетов на стол. Только изредка, боковым зрением, я замечал движения их глаз, но заставить смотреть на себя они меня уже не могли. Это их очень-преочень злило. Бесило их и то, что к тому моменту, начиная с первого дня отпуска, я уже не играл как недели четыре подряд. И есть их перестал целыми, а только когда Люси их порежет или почистит. Но иногда мне нравилось издеваться над ними. Естественно, если перед этим я принимал на грудь бокал бренди. Тогда я смелел и намеренно выкладывал их целыми на тарелку и медленно-медленно разрезал на части, отправлял в рот и неспеша, смачно пережёвывал их, получая неземное удовольствие слышать их предсмертные попискивающие стоны. Они злились, доктор, на мои мысли, на моё намерение покончить с играми и завязать с казино окончательно и навсегда… — Луис снова уставился в одну точку перед собой, что-то вспоминая.
Доктор громко постучал карандашом по крышке стола — Диаш «проснулся» и тихо под нос прошептал: — Да, они стали слышать меня, слышать мои мысли и понимать мои намерения…
— Как вы определили это?
— Они убили Дэнни…
Тут я снова ожил — такой поворот событий встормошил меня и взбодрил: так-так, это уже интересно! Снова я с нетерпением стал ждать продолжения и финал этого бреда, так похожего на правду. Знаете, мне стоит признаться, что в тот момент я находился в некотором сомнении и замешательстве: я не воспринимал Луиса Диаша душевнобольным, понимаете? С одной стороны, судя по его внешности, красноречию, логике мышления, он казался мне вполне обычным и адекватным человеком. Но вот что-то не стыковалось. Сам бред — да, его можно было по схожести отнести к описаниям тех бредовых картин, которые часто описывают психически больные люди. Но вот некоторые мелочи, например в повествовании, в порядке построения слов, фраз и предложений Луиса Диаша говорили мне об обратном, и, судя по этим фактам, он никак не претендовал даже на титул шизофреника, хотя это первое, что сразу приходило в голову, не беря во внимание явно присутствующую игровую зависимость. Но и тут закавыка — он мог обойтись без игры, и обходиться без казино довольно длительное время. Получалось, что даже и под категорию зависимостей и пристрастий он тоже не подпадал!
С другой стороны, слушая его историю, любой здравомыслящий — и не то что специалист, а обычный человек — заподозрил бы в нём что-то неладное. И тут я стал понимать: что же меня так тревожило с самого начала знакомства с ним, и чем он отталкивал меня от себя. Когда подобные описания слышишь от страдающих психическими расстройствами людей, — это одно: ты готов к этому и воспринимаешь сказочные фантазии как должное, с пониманием того состояния, в котором находится пациент, расценивая эти картины как плод его больного воображения. В этом случае всё ясно, как день: человека надо лечить и избавить от этих глюков. А вот если, допустим, здоровый человек, которого ты знаешь давно, или ещё лучше — если он твой друг или родственник, — вдруг начинает тебе рассказывать подобную историю — вот тогда становиться не по себе. И дело уже не в самом сюжете истории — она может быть какой угодно, не это пугает, — причиной страха будет являться сам рассказчик и его неожиданная перемена и, прежде всего, перемена в мышлении. Ещё вчера ты вместе с ним сидел в пабе, спорил, разговаривал и считал его интеллектуалом или просто умным и отличным парнем; а сегодня он — бах! — с таким маниакальным возбуждением втирает тебе историю о том, что за ним ведётся наблюдение из космоса, а вся его квартира напичкана «жучками» и скрытыми видеокамерами; или что его пытаются завербовать внеземные существа… Услышать подобную чушь из уст знакомого и, как казалось, до сей поры здорового человека, согласитесь, будет несколько пугающе. Непривычный ход его мыслей для тебя будет восприниматься как нечто инородное, чуждое, что и будет отталкивать от него и пугать. Это то же самое, как смотреть на людей с врождёнными уродствами скелета или лица: мы понимаем причину аномалии и их непохожесть на нас, но сознание всё равно не готово принять и смириться с реальностью — мы будем смотреть на них, как на иноземцев.
Я продолжал испытывать неуёмное чувство тревоги, которое не покидало меня. Возможно, думал я, какая-то отрицательная энергия исходила от Луиса, негативно воздействуя на меня, наполняя ложным предчувствием надвигающихся неприятных событий. Кто ж знал, что те мои предчувствия были всего лишь безобидными весточками (ягодками-фруктиками) тех странных и не поддающихся объяснению последующих событий, которые произошли в моей жизни в будущем.
А пока что я с интересом и тревогой слушал историю португальца, который к тому времени уже порядком подустал и выглядел подавленным. Всё чаще он смотрел «невидящим» взглядом в пустоту пространства перед собой, будто там находил своё прошлое, о котором рассказывал.
— Они убили его в том году, спустя месяц после того самого отпуска, в сентябре.
— Мне очень жаль, Луис.
— Я оставил Дэнни одного в комнате буквально на минуты четыре. Вручил ему большую грушу, чтобы он не скучал, а сам пошёл к Люси, которая готовила ужин на кухне. Обычно шумный малый, Дэнни эти четыре минуты был неслышный, как никогда. Люси ещё забеспокоилась, зачем я оставил его одного и просила вернуться в комнату. Но я заверил её, что всё, мол, под контролем, что Денни на полу на коврике, что я дал ему грушу, и он, скорее всего, занят ею. Спохватились только тогда, когда послышался глухой стук (нам был знаком привычный звук частых падений сына на пол), но не услышали обычно следующего за этим надрывного плача. Это нас напугало. Лишь стук, короткий захлёбывающийся кашель — и тишина. Мы бегом к нему — Дэнни лежал на полу, на спине. Его неподвижные открытые глазки смотрели на свисающую с потолка люстру. Раскинутые в стороны ручки, слегка согнутые в локтях — так обычно он их вскидывал во время сна, — подёргивались в конвульсиях. Изо рта на шею и пол сочился пенный ручеёк слюны и фруктовой мякоти. Рядом валялась единыжды надкушенная груша. Её сумасшедшие глаза бешено вращались вокруг своей оси, иногда выпрыгивая из орбит; зубастым кривым ртом груша злобно улыбалась. Безуспешно я пытался освободить лёгкие сына и восстановить дыхание, пока Люси звонила в Службу Спасения, — все попытки оживить Дэнни оказались тщетными — парень умер, что подтвердили и прибывшие медики и полицейские…
— А что показало вскрытие?
— Остановка дыхания, асфексия. В лёгких была жидкость… Догадываетесь, какая? Ха, я сразу догадался! Грушёвый сок, доктор. Много грушёвого сока. Он захлебнулся им, как утопленник речной водой. В лёгких было столько сока, как если бы ему туда залили целую унцию. — Глаза Луиса заблестели. — Похоронили мы его. И трёх лет не исполнилось парню… Полгода психологи таскали Люси по разным клиникам — еле ожила. Думал, что свихнётся от горя. Но пришла в себя. Нет, она не ненавидела меня, но считала, что не надо мне было в тот день оставлять Дэнни одного. В чём-то она и права. Себя я виню только за то, что дал ему эту чёртову грушу. Но Люси умничка, она хорошей была женой, понимала меня… Любил я её очень сильно, простите… — Диаш достал носовой платок, вытер глаза.
— Прости меня, господи! — Стоун снял очки и с сочувствием и опаской уточнил: — Что значит «была»?
— Док, я перестал посещать казино, и фрукты убили Дэнни. А ведь Они предупреждали меня, делали намёки, чтобы я не вздумал оставлять игру, иначе Они возьмутся за сына. Но я же не думал, что Они способны на такое. Это теперь-то я понимаю: вернись я за игровой автомат — и семья была бы жива. Но я же, как вы поняли, завязал с играми, завязал окончательно, и не вернусь больше в казино никогда, чем бы Они меня не пугали. Я сильнее их. — Луис окинул нас широкораскрытыми глазами, посмотрел безумным взглядом человека, горем загнанного в угол. — Я не верил им никогда, понимаете? Никогда! До конца не верил, как не верите мне вы…
— Будет вам…
— Месяц назад не стало моей Люси. Всё произошло банально и глупо — поскользнулась на кафельном полу кухни, на кожуре от банана. Понимаете? На кожуре. Банан убил её. Убил потому, что я не играю уже как год!
Они думают, что таким образом смогут заставить меня вернуться? Нет, они ошибаются. Теперь-то уже я из принципа не стану играть. Они отняли у меня самое дорогое в жизни, и терять мне уже нечего. Мне уже всё одно: сдохну я от болезни какой или от их рук… Ха-ха!!!-- Луис нервно засмеялся. — Нет, ну вы слышали? От рук! Я сказал — «от рук»! Во, до чего докатился!.. Н-да уж. Как я могу, пережив такое горе, теперь пойти им на уступки? Даже убийством моей семьи Они не заставят меня переступить порог казино. Никогда. Конечно, я понимаю, что Они, в конце концов, доберутся до меня и убьют — я это точно знаю, потому что постоянно, каждую ночь, Они предупреждают меня об…
— ???
— … этом своим мерзким шуршанием под кроватью. Как могу, я оттягиваю приговор. И уже давно не покупаю и даже не ем ни овощи, ни фрукты в сыром виде, а только в готовом. В основном предпочитаю питаться в «Сити Тавернс», там вкусно, кстати, готовят. И всё бы ничего, доктор, но эти твари появляются всё равно, просто ниоткуда. Перед тем как ложиться спать, я постоянно заглядываю под кровать, и всегда там пусто — ничего, кроме пыли. А ночью начинается возня, шорох, противный такой звук, будто в целлофановом пакете копошатся десятки пауков. Каким-то образом фрукты рождаются ночью: и кряхтят, шипят и пытаются взобраться на кровать — достать меня. Я не сплю почти всю и стараюсь не заглядывать под кровать, чтобы не увидеть их. Сплю при включённом свете, но уснуть удаётся лишь под утро и то на пару часиков. Утром первым делом лезу под кровать с метлой и совком: там десятки этих тварей уже ждут своей печальной участи: я собираю их в мусорный мешок и давлю, давлю гадов, а потом выношу в мусорный бак или сжигаю в камине. Но на следующее утро всё повторяется вновь.
— А если вы не дома, а в отеле, например, спите?
— Они и там появляются. И везде, где я нахожусь, всюду, где мы один на один с ними. Когда-нибудь я прозеваю момент, и они доберутся до меня и прикончат. Вот такие у меня дела, док. На этом всё. Поможете — хорошо. Нет, спасибо, что выслушали. В любом случае, я не жалею, что высказался, сбросил, так сказать, груз с плеч. Мне и правда не с кем поделиться. — Луис замешкался, и с мольбой в глазах спросил доктора: — Вы мне верите?
— Н-да уж… — промычал психиатр.
— У меня есть шанс?
— А вы мне поверите, если я скажу вам, что подобные галлюцинации не часто, но встречаются на практике? Но являются они следствием многих причин. Однозначно — мы вам поможем избавиться от преследования ваших фруктов…
— Значит, вы считаете это выдумкой, галлюцинацией? — Луис поднялся с кресла, явно разочарованный. — Что ж, я всё понимаю — в это трудно поверить… Так и знал! Спасибо, доктор, что потратили время на мой бред… — Диаш собрался уходить.
— Мистер Диаш, — остановил его доктор, — погодите минутку. Не стоит делать поспешные выводы. Мои сомнения, как врача, оправданы, и вы должны меня понимать тоже… Чтобы дать заключительную оценку, необходимо всё проверить, тщательно исследовать и убедиться в том… Короче, для начала можно назначить кое-какие препараты, которые на первое время помогут вам избавиться от кошмаров и вернуть здоровый сон. Однако, в дальнейшем, если вы согласитесь или если данные лекарства не помогут, необходимо будет пройти более тщательное обследование…
— Что вы, что вы, доктор, — замахал руками Диаш, — об этом не может быть и речи! У меня работа! — Тут он замолк, подумал и согласился: — Впрочем, на ваши пилюли я соглашусь. Надеюсь, они чудотворны, и фрукты перестанут меня преследовать. Но проходить лечение я не стану. Не стану, док, так как, повторяю, я в здравом уме. Препараты — да, выписывайте, в конце концов, вы же не предлагаете мне поиграть в «Крейзи», не так ли?
— Ну вот и славненько, — успокоился доктор, и пошутил: — Если не помогут антидепрессанты, именно такой способ терапии я вам и порекомендую. — После чего они рассмеялись и на прощание пожали друг другу руки.
В общем, договорились, что Луис в течении двух недель будет принимать выписанные доктором препараты. Через неделю они встретятся вновь, и, если к тому времени Луис согласится, то они продолжат более тесное сотрудничество.
Как я и думал, стоило Луису покинуть кабинет, как доктор меня спросил:«Что вы, молодой человек, думаете по поводу недуга мистера Диаша?»
Венигрет из набора профессиональных и специальных медицинских слов и терминов, которыми был напичкан мой мозг молодого интерна, мой непослушный язык воспроизвёл примерно следующее:
— Это, э-э-э, последствия вследствии… э-э-э, ярко выраженный аддиктивный синдром… А запрет игры послужил развитию лёгкой депрессии, отчего… э-э, возникли слуховые и зрительные галлюцинации у больного. Ну-у, ещё налицо нарушение цикла «сон-- бодрствование», возможно, имеется парцеальная некритичность… алексетемия… А возможно, у него аффективное или тревожное расстройство, э-э… Короче, он страдает лудоманией, сэр. Хотя…
— Что «хотя»? — улыбнулся доктор. — Есть сомнение, что он не подходит под категорию обсессивно-компульсивного или депрессивного синдромов? Вы это хотите сказать?
— Ну, в общем-то это, да, — согласился я. — Вроде и на параноика не похож, хотя бред можно привязать к данному расстройству. А вообще, мне сложно дать чёткую характеристику, сэр. Он с виду здоровый человек, речь и мысли у него адекватные. Но вот эти его фрукты, все эти видения, говорят об обратном — он точно шизофреник.
— Хорошо бы его тщательно изучить, — Стоун вернулся за стол. — Да уж, удивительная фантазия. Пока что будем исходить из того, что предварительным диагнозом обозначим тревожное расстройство. Расстройство личности оставим под вопросом. Ну, а игромания-лудомания… — доктор задумался, прикусил кончик заушины очков. — Он не игроман. Не ироман он вовсе.
— Почему, сэр?
— Не подметили? Его не тянет к игре. Наоборот, он отказался от игр и равнодушен к ним. Не азартный он. — Доктор задумался. — И вот это-то и странно. Ну да ладно. Надеюсь, удастся уговорить его на обследование. — Доктор стал перечитывать записи в журнале. — Удивительная фантазия, поразительное воображение…

Прошли две недели.
Я не забывал про Луиса Диаша и помнил про его сумасшедшие фрукты. Однажды доктор ему позвонил и поинтересовался самочувствием. Ответ Луиса я не слышал, но на вопрос Стоуна «прекратились ли, хотя бы частично, видения?» — я, судя по недовольной интонации доктора и протяжному «м-м-м», понял, что фрукты по-прежнему преследуют бедалагу.
При повторном посещении Диаша через две недели я не присутствовал, но позже, со слов доктора, узнал, что транквилизаторы и антидепрессанты тому не помогли ни на йоту. Не знаю каким образом Стоун уговорил его, но в третье своё посещение Луис Диаш всё ж таки согласился на терапевтический курс, что уже было успехом. К тому времени португалец выглядел плохо, если не сказать хуже — прескверно: как человек, которому не дают спать сутками, оставляя в покое лишь на пару часов. Он заметно похудел и, как мне казалось, постарел. Вероятно, уговорить его продолжить обследование и лечение удалось не столько доктору, сколько той девушке, с которой он приходил и которая ожидала его в холле. В тот день он посетил невролога и прошёл эриксоновский гипноз. Док снова выписал ему кучу медикаментов, и Диаш с подругой ушли, обещая вернуться в следующий день приёма.
Но в назначенный день Луис на процедуры не явился. И вообще, больше не приходил и о себе не сообщал. Только однажды доктор попросил меня позвонить ему и поинтересоваться, в чём причина его отсутствия. Я несколько раз набирал его номер, но никто так и не ответил. Спустя месяц доктор отправил в архив историю обследования Диаша и забыл о нём навсегда, погрузившись в водоворот очередных «допросов», научных исследований и семинаров.
А я по-прежнему помнил о нём. Мне хотелось узнать: что с ним и как? Что-то продолжало волновать меня и постоянно тревожило: его недуг не давал мне покоя. Рассказ оставался недочитанным, и мне нетерпелось дочитать книгу до конца, узнать о португальце, о его состоянии не только из праздного любопытства, а также из чувства сострадания. К тому же эти фрукты постоянно вертелись в моём сознании: а вдруг, это правда, и фрукты на самом деле преследуют беднягу? Глупо, конечно, рассуждать о подобном и даже об этом думать, будучи самому психиатром — не дай бог такое услышали бы мои коллеги, — но что-то меня задевало в этой истории, что-то всколыхнуло внутри, забеспокоило и уже не давало покоя, постоянно напоминая о себе. Внутренний голос подсказывал: необходимо навестить Диаша и узнать всё самому. К тому же сделать это было совсем не сложно: адрес его имелся в книге регистрации, а жил он неподалёку от клиники. Я так и поступил: спустя месяц после последнего посещения Луисом доктора, я, возвращаясь с работы домой, заехал по адресу, который он указал в анкете.
Дверь мне открыли не сразу, и то, вначале недовольный женский голос лениво спросил: «Кто там?» Я представился и озвучил цель визита — дверь распахнулась. Передо мной оказалась та девушка, которая сопровождала Луиса Диаша в клинику. С её мученического выражения лица на меня смотрели опухшие то ли от слёз, то ли от бессонницы глаза.
— А, это вы, психиатр. Я узнала вас. — И не успел я задать вопрос, как она с неприязнью «бросила» мне в лицо: — Похоронили мы его три недели назад. Нет его больше… Что ж ваши хвалёные методы не помогли ему?! Мошенники…
— Что, что с ним случилось? — Я начинал пугаться собственных догадок, которые назойливо утверждали мне то, во что я не хотел бы поверить, но подсознательно понимал: если я хотел такого завершения истории, то именно такой исход должен был произойти. Ведь в глубине души я ждал этого с самого начала, с того первого телефонного звонка Луиса в клинику. Я же сам мечтал, чтобы сказка оказалась былью. Вот она, причина тревожности, которую я испытывал с самого начала знакомства с португальцем. Ни это ли вызывало у меня беспочвенную тревогу и чувство приближающихся неприятностей?
Шокированный неожиданной смертью Луиса, я сделал попытку расспросить о причине смерти:
— Как же он?..
— Умер он. Убили его…
Меня обдало холодком. Заметив, что девушка собирается закончить диалог и закрывает дверь, поспешил задать самый главный, волнующий меня вопрос, в то же время опасаяясь услышать пугающий ответ, который теперь мне совсем не хотелось бы услышать: — Кто?
— Фрукты! — крикнула девушка, но уже из-за закрытой двери.
Мои стопы вспотели.

На следующий день я не поленился заехать в местный полицейский участок и выяснить (выудить) все обстоятельства смерти (или гибели?!) Луиса Родригеша Диаша. Не без труда удалось убедить шерифа позволить мне это сделать, и то благодаря тому, что я представлял в своём лице клинику, в которой покойный проходил обследование (о чём в полиции не знали); да и немаловажный фактор сыграло имя доктора Стоуна, которое тогда набирало популярность. Фрэд Хэммет, лейтенант средних лет, которого приставил мне в помощь шериф и который выезжал на вызов и был непосредственно на месте случившегося в квартире Луиса, сначала зачёл мне формальные оперативные данные осмотра, а потом передал заключение судмедэкспертизы. Кое-какие детали из досье меня несколько озадачили, но в целом, всё как обычно — Диаш умер естественной смертью, а не был кем-то убит. От себя Хэммет добавил:
— Странная, повторюсь, смерть, — коп сделал недвусмысленный акцент на первом слове, и я снова поёжился от неприятного холодка. — Его убили фрукты.
«Чёрт!» — выругался я про себя. — «Они что здесь, сговорились или все посходили с ума?» Я переспросил, стараясь делать вид, что не понимаю, о чём речь: — Простите, кто его?..
— Да не пугайтесь вы так, мистер. Я хотел сказать: жадность его погубила.
— Что вы имеете в виду?
— Любил поесть парень. Особенно фрукты. Обжорство и погубило его. Вы же прочли заключение!
— Да, но… — Моё волнение чуть отступио, слава господу, Хэммет хотел сказать не в прямом смысле, что Диаша, якобы, убили фрукты. Добродушная улыбка лейтенанта также выровняла моё сердцебиение, но… как оказалось, не надолго. — А, я думал, что и правда его фрукты убили…
— Он обожрался разными фруктами до не могу. А напоследок подавился апельсином, отчего и умер. — Хэммет захлопнул папку с делом о смерти Диаша,
На выходе, провожая меня, он спросил: — А на что он жаловался вам, если не секрет.
— Да так, на депрессию, — уклончиво ответил я, — но чрезмерный аппетит не беспокоил его. Что ж, спасибо, лейтенант. Хотя, мне вот одного не понять: почему вы, да и сожительница его тоже самое сказала, считаете, что его убили? Он же подавился сам. Что же тут странного?
— Не знаю, что там сожительница сказала, но если я говорю «убили», я имею в виду именно это — он умер насильственной смертью. — «Вот-те, здрассьте!» — я снова напрягся.
— А как же экспертиза? Там же указано, что… — И тут меня одолели противоречивые чувства.
— В документах мы опустили некоторые детали, мистер. К чему лишние хлопоты, тем более, родственников у него нет, а настаивать на доследовании некому. К тому же, судья нашим, так сказать, объективным данным не поверил бы. А кому и что надо доказывать, если вскрытие показало, что он наглотался фруктов по горло и напоследок подавился соком апельсиина, который оказался последним продуктом, который он отправил в рот в этой жизни.
— Так что же здесь странного? Не он один от такого умирает? — Я пытался выудить у лейтенанта, как мне казалось, его личную версию смерти Диаша, не схожую, как я уже догадывался, с официальной. Было похоже, что он что-то не договаривал, и мне хотелось понять, насколько Хэммет осведомлён. Если смерть Диаша окажется и правда не естественной, как он утверждает, то тогда что он видит в ней такого необычного? И знает ли он о бреде, которым страдал покойный? — Мало ли кто чем наглотался по горло… — начал было я и осёкся на полуслове — промелькнули слова знакомые фразы:«наглотался по горло...». «подавился черешеной...», «протискивается к горлу...», «подавился сливой...», «единыжды надкушенная груша...» Убили…
— Если я говорю «по горло», я имею в виду именно буквально — по горло. Даже наш патологоанатом не видывал никогда подобного. Желудок бедняги и пищевод по горло были напичканы помидорами, огурцами, яблоками, сливами и роковым апельсином. По гор-ло.
Я облегчённо выдохнул: — Так вы образно имеете в виду, что его убили фрукты, а не кто-то? — Не хотелось мне верить, что бред Диаша — это реальность, что фрукты из сюжета игры на самом деле могли преследовать и убить его. Вот уж бред, так бред.
— Мистер, вы опять меня не поняли. — Полицейский приблизился ко мне вплотную и вполголоса произнёс, озираясь по сторонам: — Фрукты в нём находились целыми, понимаете, доктор? Це-лы-ми. Ни один не был надкушен. Странно, не правда ли? Его нафаршировали цельными плодами, да так аккуратно, что даже не повредили ни ткани желудка, ни стенки пищевода. Возможно ли такое сотворить самостоятельно?
Из территории полицейского участка я вышел на ватных ногах и посмотрел на мир, как на чей-то спектакль.

Этот случай с Луисом Диашем заставил меня пересмотреть свои взгляды на мир и на психиатрию в целом, сами понимаете. Нет, я остался в профессии и до сих пор работаю, даже ещё с большим рвением и азартом (точно, именно азартом!) работаю. Жажда изучения и исследования природы происхождения галлюцинаций и возможность реального существования мира видений, который рождает сознание больного человека, полностью захватили меня, окунув в работу с головой. На протяжении вот уже пятнадцати лет я бьюсь над этой проблемой, пытаюсь выяснить и доказать (либо опровергнуть) факт существования мира галлюцинаций в действительности. Может, когда-нибудь я произведу сенсацию в области психиатрии и получу Нобелевскую премию! Ха-ха! Как неверующий Фома, я все эти годы пытаюсь добраться до истины, чтобы ответить: правда ли, что Луис Диаш видел свои сумасшедшие фрукты? Могли ли они его убить? Правда ли всё это, чёрт возьми? — вот что гложет меня всё это время и сподвигает на изучение данной темы.
Я одержим одним: поиском истины о фруктах Диаша. Когда-нибудь я докажу, что Они существуют, обязательно докажу. Хотя бы самому себе, но докажу. И вы знаете, у меня уже кое-что есть в заначке. Кажется, теперь-то я почти точно знаю, что Луис говорил правду. И он не был болен, и игроманией не страдал. Он на самом деле видел фрукты, а они по-настоящему преследовали его. Это не был галлюциноз. Неоспоримые факты и доказательства у меня имеются. Загвоздка лишь в том, что я не знаю как всё оформить, как задокументировать, чтобы подать заявку в коммисию на рассмотрение и обнародовать сенсацию. Пока что всё только на бумаге. А на словах, как вы понимаете, мне никто не поверит, как когда-то мы с доктором не поверили мистеру Диашу. Но я работаю над этим, думаю. Дело за мылым — сфотографировать их. Пока что не получается. Как только я навожу на Них объектив, Они как чувствуют, тут же исчезают. Своим открытием я пока ни с кем не делюсь, как в своё время не поделился с доктором Стоуном по-поводу смерти Луиса. Сомневаюсь, чтобы доктор поверил мне тогда. Он бы просто высмеял меня, это точно.
Я даже перебрался в Лас-Вегас, чтобы изучать всё прямо на месте. Я тут уже 14 лет. Живу здесь. И работаю. Лучшей лаборатории, скажу вам, в мире не сыскать. Тут просто рай для психиатра: пруд пруди подобных Диашу игроманов. Я даже сообщество основал под названием «Жертвы зелёного сукна» наподобие «Ассоциации Анонимных Алкоголиков». Работы много — от клиентов нет отбоя. Но это так, для отвода глаз — ведь я же всё-таки психиатр. Главные задачи и цели у меня иные.
Всё началось с банального любопытства, из чисто спортивного интереса, как говорил Луис Диаш. Пятнадцать лет назад, здесь, в Вегасе, проходила международная конференция по психиатрии, куда я был делегирован в составе группы врачей от клиники доктора Стоуна. И как-то вечером, оказавшись возле казино, я вспомнил про португальца, смерть которого мне постоянно не давала покоя. Я вошёл в зал, шутки ради нашёл игровой автомат «Крейзи Фрутс» — мне хотелось увидеть героев игры, тех самых сумасшедших фруктов, которые, якобы, преследовали Диаша. Я захотел увидеть их глазами Луиса, побывать в его шкуре, так сказать, и испытать болезнь на себе. Мы, медики, порой чокнутые не меньше и готовы пожертвовать собственным здоровьем ради науки. Так вот, сама игра мне не понравилась, честно признаюсь. Прыгают там эти помидорчики с сумасшедшими и выпученными глазами, накрывают собой выйгрышные линии, ничего интересного. А вот игра «Вольф Мун» — Луна Волка — мне пришлась по душе. Очень интересная игра, и анимация красивая. Так увлекла меня, помню, заинриговала, что я под утро лишь вернулся в отель. С тех пор увлечён ею целиком.
Нет, я не азартный, не подумайте, и не страдаю какой-бы то ни было зависимостью (кроме психиотрической науки, хи-хи!). Просто вы поймите — это часть моих исследований, моё детище. Это так надо. И это так надо ИМ! Я периодически играю в «Луну Волка» вот уже почти как пятнадцать лет. Послушно играю, не перечу ИМ и не противлюсь. Потому-то я и счастлив и живу спокойно, в достатке и беззаботно. И сам я и семья моя в полном порядке, потому что в отличие от Диаша, я не стал ИМ перечить и противиться. Супруга, конечно, давно развелась со мной — ей надоели мои посиделки в казино. Она всегда считала, что я слишком много времени уделяю работе ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)