Фрагмент книги: "Потерянная тетрадь"
Возрастные ограничения 18+
Всем кто следит за этой моей страничкой, спешу сообщить, что из некоторых её черновиков-рассказов вышла моя третья книга: «Потерянная тетрадь». которая размещена здесь:
http://planeta-knig.ru/poteryannaya-tetrad-valeriy-yekimov/
На сей раз это страшно философско-аналитическая фантастика про ближайшее будущее страны, мира и нас в нём, используя реальный и, даже в какой-то мере, исторический малоизвестный материал из жизни новгородской глубинки: реальной деревни Верещено.
Авторские экземпляры розданы, ничего не осталось, прошу не звонить по этому поводу.
А так — жду отзывов, а главное хорошей критики, реальных споров с моим виденьем нашего ближайшего будущего вплоть до 2100 года.
Да, — и прошу извинения за возможные ошибки, в этот раз книга вышла в авторской редакции, а я, как известно, не лингвист-заучка…
«Ох, тошнёшеньки…»
Первое, что вижу на обложке выцветшей зелёной тетради 1973 года выпуска с портретом Некрасова на титульной обложке. Странно. Откуда она тут, в старом альбоме фотографий, взялась? И вообще, чего бы это ради меня дернуло заглянуть в неё? А впрочем, чего удивляться-то? – сегодня первый день февраля 2095 года на улице минус двадцать, воскресенье, я волей случая, что бывает крайне редко, дома одна, приболела, делать совершенно нечего, вот и решила «покопать историю» семьи. Ну, заглянуть в старый семейный альбом моей бабушки, который ей, кажется, достался ещё от её бабушки, а той от её, судя по датам на давно пожелтевших от времени фотографиях. Он хранился у папы в архиве нашей семейной библиотеки в самом дальнем углу, возможно, потому и попал сегодня ко мне – люблю, знаешь ли, забраться туда, где сам «черт ногу сломит», в самую глубину, в данном случае истории. И, похоже, мне удалось.
На первой добротной старинной фотографии вижу каких-то совсем незнакомых бородатых мужиков с топорами и пилами у новенького, но пока ещё недостроенного дома. Плохо читаемая надпись под ней гласит, что это некто Фёдор и Герасим. На следующей странице улыбающиеся Егор и Анастасия в кругу шести детишек: три мальчика и три девочки. Дальше фотография Михаила и Аннушки у необычно огромной, по-видимому, рыбацкой лодки. После на небольшом выцветшем клочке бумаги паренек Ваня с сигаретой в зубах и угрюмо надвинутой на глаза кепкой. Здесь же, на странице молодая улыбчивая Евдокия с сыном Коленькой на руках, рядом первая цветная фотография карапуза Андрюшки, как две капли воды похожего на него.
О! А этих, Петра и Валентину с двумя мальчишками, я, кажется, знаю, – помню, мама как-то показывала мне на их замечательные матроски и говорила, что один из этих пацанят, мой прадед или… даже прапрадед. А вот и Юрий с Лилей и малышкой Маришкой посредине. Ну, надо же! Это ведь та самая, первая Марина! Их в нашей семье теперь, кажется, шесть – я, Марина Валеричка, самая младшая, шестая, мы все в её честь названы. Она-то у нас легенда – настоящая красавица, просто чудо. Её неподражаемые глубокие зелёные глаза на портрете с улыбкой подстать самой Моне Лизе в папином кабинете никого не оставляют в покое. Но это ещё что, говорят они лишь слабое подобие оригинала, хотя и рисовал его известнейший петербургский мастер, благодаря чему эта картина в музее истории города на учет поставлена, как портретная классика периода великого возрождения страны. Ну, а то, как же, этому портрету уже почти сто лет скоро стукнет, он свидетель той легендарной эпохи. Боже мой, сколько лет кануло с тех времен, с начала прошлого двадцать первого века, почитай целый век, а сюда, на последнюю страницу альбома, где тетрадь вместе с какими-то документами хранилась, до меня видно никто так и не заглядывал.
Чья она, интересно? Что в ней? Открываю…
«…Давно это было. Очень давно. Начну с самого начала, но не стану точно утверждать, в какой день случилось это, всё ж не совсем со мной это было, могу лишь догадываться, что где-то за два месяца до моего рождения, сразу после крещенских морозов 1917 года я впервые побывала здесь...»
…
– Ничего себе! 1917 год! – Выдыхаю после прочтения первых строк на первой странице тетради. – Это ж, сколько времени-то прошло? Два века, что ли. Не-е, чуть меньше.
Внимательно всматриваюсь в незнакомый размашистый подчерк и машинально пролистываю тетрадь целиком, оценивая масштаб трагедии, внезапно постигшей меня. Почему трагедии?
Так ведь не остановиться теперь мне, не прочитав весь, целиком, разом дневник этих мыслей чьих-то живых, завораживающих, необычных каких-то, немного мистических, волшебных, чудесным образом ко мне вдруг явившихся сегодня, первого февраля 2095 года.
Впрочем, что тут волшебного, мистического? Подумаешь, за два месяца до рождения была где-то здесь.
Где здесь?
Кто была?
И почему всё-таки до рождения?
Жадно хватаю тетрадь и внимательно вчитываюсь в странный непечатный шрифт, никогда раньше не читала такого…
«…Во всяком случае, когда Иван привел меня в дом им только-только ко дню свадьбы нашей построенный, я сразу узнала его, вспомнила, поняла, что именно здесь была тогда, в день неназванный. Помню, как позвал меня кто-то сюда и, словно б взяв за руку, показывал мне и этот маленький задний дворик для скота, и переднюю комнату с четырьмя небольшими резными окошками, и эту огромную белую печь на кухне, и просторные прохладные сени с пологом за ситцевой занавеской. Помню я и… глаза Богородицы с подросшим Младенцем у самого сердца…»
…Ой! Так это ж, кажется, про нашу старинную икону «Знамения», что в папином кабинете на полке в углу на самом видном месте стоит. Лучше и не скажешь – Богородица с подросшим Младенцем у сердца…
«…Правда-правда, я сразу поняла это, лишь заприметив его вдали, хотя и не вспоминала о той встрече никогда с самого рождения. Но и другое поняла, – не может того быть, не может, потому как не было никого дома в феврале семнадцатого: новый Иван с братьями лишь в 1938 году справил, а старый сгорел летом 1912 года. Говорят, жара в тот год случилась необыкновенная, пол деревни дотла сгорело, лишь спустя четыре года, в 1916, плотник Егор Лычев, отец Вани, завершив обустройство новых хором для своей семьи поблизости, заложил здесь, на старом пепелище новый фундамент для постройки дома подрастающему поколению. Да не успел, завершить задумку: в конце осени занемог, а зимой, как рассказала позже баба Настя, почитай сразу после крещенских морозов и умер...»
…
– Так, минуточку! – задумчиво говорю вслух, отодвинув тетрадь чуть в сторону, – что-то я запуталась совсем. О чём речь-то идёт? Уж больно много цифр, фактов, лиц, событий. Но кое-что проясняется: автор – женщина, «здесь» – дом, который построил Иван, её жених на свадьбу свою, их, двадцать один год спустя, как она впервые была… «здесь». – Странно, – продолжаю размышлять, – но тогда получается, что его действительно не было. – Кого его? – помолчав, спрашиваю, опомнившись. – Не кого, а чего, – сама же и отвечаю, улыбаясь нелепости своего разговора с собой и с тетрадкой, – дома этого, тот что «здесь», зимой 1917 года там не было и быть… не могло, что характерно. – А что было?..
Что-то ведь было? Или кто-то?
Нет!.. Так не бывает…
«…Вот так и смекнула сразу, что про то понимание мое – молчать надо, не пугать никого за зря, потому как ерунда какая-то выходит, небылица: невозможно видеть то, чего нет, тому, кого нет!..»
…Вот именно! Смотри-ка, и она к тому же выводу пришла. Интересно получилось, как у Леонида Филатова в сказке «О Федоте-стрельце»: «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Но, в сказке-то той, если я правильно помню, Федот-стрелец принес-таки это пресловутое «то, не знаю что»…
«…Впрочем, многое в нашей жизни видится невозможным, да всё ж случается нежданно-негаданно в судьбоносный момент жизни нашей на земле, годину, коим и оказался тот год… моего рождения. Ох, тошнёшеньки!
Война, сказывали старики, к тому времени разгорелась с яростью небывалой, по всей новгородской губернии шла тотальная мобилизация, почти во все семьи вошла беда: у кого мужа, у кого сына, а у кого внуков забирали, если не на фронт, то на заводы, да на фабрики в город работать. По стране, словно б вселенский мор прокатился… в головах у людей, прежде всего, на долгие десятилетия, а может и века, расколовший родных людей на своих и чужих. Впрочем, тебе это и без меня известно, не пугайся, вижу тебя, чувствую, что увидимся с тобой вскорости. А пока, почему б нам с тобой не допустить мысль о том, что ВРЕМЯ при определенных обстоятельствах величина относительная – жаль, люди не скоро ещё придут к этой замечательной мысли – в сознании нашем, легко перемещающееся по генетической и духовной «лесенке восприятия» нашего с тобой, человеческого. Вот и выйдет, что всё возможно – и себе то твержу теперь про день свой несуществующий.
Всё возможно, очень даже возможно!
Нельзя не верить в чудеса, рано или поздно каждый из нас познаёт чудо. Эх, тошнёшеньки!..»
…
– Ой! – от удивления вскакиваю со своего удобного, хотя и очень старинного кожаного углового дивана, расположенного в дальнем углу нашей библиотеки напротив огромного трехстворчатого окна, и, глядя со стороны на старую выцветшую с едва угадываемым зелёным цветом тетрадку, осторожно спрашиваю вслух, – это… вы мне, что ли?
Тетрадь, словно слышит, закрывается вдруг сама и падает на пол. Что ж, похоже, мне, тут всё равно никого больше нет.
– Ну, хорошо, – немного успокоившись, снова говорю вслух – но, скажи-ка мне, пожалуйста, тетрадь, как в это вообще можно поверить?
Немного подождав, подбираю её, сажусь обратно на диван и, наугад открыв её вновь, словно в ответ читаю первое, что попадает на глаза…
«…просто возьми и поверь…»
…Да-а, это что-то! Мистика. Впрочем, тетрадь права: о том, что время относительно и теперь, в преддверии двадцать второго века уже кое-что известно. В последнее время наши ученые об искривлении пространства и времени в некой субстанции, называемом разумом, много чего говорят, до многого дошли, додумались, даже у нас в школе на уроках «Физполей пространства и времени» на эту тему внеклассный семинар с сотрудниками НИИ проводили. Но вот про перемещение сознания по какой-то там генетической или духовной «лесенке восприятия», да ещё вне времени и пространства ничего не слышала, загибает потеряшка что-то. Ну-у, не бывает такого, не бывает!
Стоп. Подожди-ка минуточку, подожди, – а какое сегодня… число?
Вот это да!
Меня пробивает холодный пот. Сегодня первое февраля 2095 года!
Не может быть. Снова эта дата… из тетради – день встречи того, кого нет с тем, кого уже нет, да к тому ж там, чего ещё нет. Впрочем, – почему не может? – следуя новой гипотезе современного понимания физических полей пространства и времени, именно там, в этом «ещё нет», они и могли увидеться на гранях своей временной лестницы при движении в противоположные стороны: один в одну сторону, другой – в другую, идя навстречу по генетическому или духовному полю. Вот только по какому из них? Видимо по второму. Ну-у, возможно этот Дом, их общая духовная лесенка, отправная точка соприкосновения сознаний: один его задумал, другой в него вошел и хранил, а там, на грани – время не имеет понятия сейчас. И вот что интересно, возможно, все нематериальные сознания, души наши имеют такие общие материальные точки, ворота, где могут встречаться вне существующего материального понятия пространства и времени…
http://planeta-knig.ru/poteryannaya-tetrad-valeriy-yekimov/
На сей раз это страшно философско-аналитическая фантастика про ближайшее будущее страны, мира и нас в нём, используя реальный и, даже в какой-то мере, исторический малоизвестный материал из жизни новгородской глубинки: реальной деревни Верещено.
Авторские экземпляры розданы, ничего не осталось, прошу не звонить по этому поводу.
А так — жду отзывов, а главное хорошей критики, реальных споров с моим виденьем нашего ближайшего будущего вплоть до 2100 года.
Да, — и прошу извинения за возможные ошибки, в этот раз книга вышла в авторской редакции, а я, как известно, не лингвист-заучка…
«Ох, тошнёшеньки…»
Первое, что вижу на обложке выцветшей зелёной тетради 1973 года выпуска с портретом Некрасова на титульной обложке. Странно. Откуда она тут, в старом альбоме фотографий, взялась? И вообще, чего бы это ради меня дернуло заглянуть в неё? А впрочем, чего удивляться-то? – сегодня первый день февраля 2095 года на улице минус двадцать, воскресенье, я волей случая, что бывает крайне редко, дома одна, приболела, делать совершенно нечего, вот и решила «покопать историю» семьи. Ну, заглянуть в старый семейный альбом моей бабушки, который ей, кажется, достался ещё от её бабушки, а той от её, судя по датам на давно пожелтевших от времени фотографиях. Он хранился у папы в архиве нашей семейной библиотеки в самом дальнем углу, возможно, потому и попал сегодня ко мне – люблю, знаешь ли, забраться туда, где сам «черт ногу сломит», в самую глубину, в данном случае истории. И, похоже, мне удалось.
На первой добротной старинной фотографии вижу каких-то совсем незнакомых бородатых мужиков с топорами и пилами у новенького, но пока ещё недостроенного дома. Плохо читаемая надпись под ней гласит, что это некто Фёдор и Герасим. На следующей странице улыбающиеся Егор и Анастасия в кругу шести детишек: три мальчика и три девочки. Дальше фотография Михаила и Аннушки у необычно огромной, по-видимому, рыбацкой лодки. После на небольшом выцветшем клочке бумаги паренек Ваня с сигаретой в зубах и угрюмо надвинутой на глаза кепкой. Здесь же, на странице молодая улыбчивая Евдокия с сыном Коленькой на руках, рядом первая цветная фотография карапуза Андрюшки, как две капли воды похожего на него.
О! А этих, Петра и Валентину с двумя мальчишками, я, кажется, знаю, – помню, мама как-то показывала мне на их замечательные матроски и говорила, что один из этих пацанят, мой прадед или… даже прапрадед. А вот и Юрий с Лилей и малышкой Маришкой посредине. Ну, надо же! Это ведь та самая, первая Марина! Их в нашей семье теперь, кажется, шесть – я, Марина Валеричка, самая младшая, шестая, мы все в её честь названы. Она-то у нас легенда – настоящая красавица, просто чудо. Её неподражаемые глубокие зелёные глаза на портрете с улыбкой подстать самой Моне Лизе в папином кабинете никого не оставляют в покое. Но это ещё что, говорят они лишь слабое подобие оригинала, хотя и рисовал его известнейший петербургский мастер, благодаря чему эта картина в музее истории города на учет поставлена, как портретная классика периода великого возрождения страны. Ну, а то, как же, этому портрету уже почти сто лет скоро стукнет, он свидетель той легендарной эпохи. Боже мой, сколько лет кануло с тех времен, с начала прошлого двадцать первого века, почитай целый век, а сюда, на последнюю страницу альбома, где тетрадь вместе с какими-то документами хранилась, до меня видно никто так и не заглядывал.
Чья она, интересно? Что в ней? Открываю…
«…Давно это было. Очень давно. Начну с самого начала, но не стану точно утверждать, в какой день случилось это, всё ж не совсем со мной это было, могу лишь догадываться, что где-то за два месяца до моего рождения, сразу после крещенских морозов 1917 года я впервые побывала здесь...»
…
– Ничего себе! 1917 год! – Выдыхаю после прочтения первых строк на первой странице тетради. – Это ж, сколько времени-то прошло? Два века, что ли. Не-е, чуть меньше.
Внимательно всматриваюсь в незнакомый размашистый подчерк и машинально пролистываю тетрадь целиком, оценивая масштаб трагедии, внезапно постигшей меня. Почему трагедии?
Так ведь не остановиться теперь мне, не прочитав весь, целиком, разом дневник этих мыслей чьих-то живых, завораживающих, необычных каких-то, немного мистических, волшебных, чудесным образом ко мне вдруг явившихся сегодня, первого февраля 2095 года.
Впрочем, что тут волшебного, мистического? Подумаешь, за два месяца до рождения была где-то здесь.
Где здесь?
Кто была?
И почему всё-таки до рождения?
Жадно хватаю тетрадь и внимательно вчитываюсь в странный непечатный шрифт, никогда раньше не читала такого…
«…Во всяком случае, когда Иван привел меня в дом им только-только ко дню свадьбы нашей построенный, я сразу узнала его, вспомнила, поняла, что именно здесь была тогда, в день неназванный. Помню, как позвал меня кто-то сюда и, словно б взяв за руку, показывал мне и этот маленький задний дворик для скота, и переднюю комнату с четырьмя небольшими резными окошками, и эту огромную белую печь на кухне, и просторные прохладные сени с пологом за ситцевой занавеской. Помню я и… глаза Богородицы с подросшим Младенцем у самого сердца…»
…Ой! Так это ж, кажется, про нашу старинную икону «Знамения», что в папином кабинете на полке в углу на самом видном месте стоит. Лучше и не скажешь – Богородица с подросшим Младенцем у сердца…
«…Правда-правда, я сразу поняла это, лишь заприметив его вдали, хотя и не вспоминала о той встрече никогда с самого рождения. Но и другое поняла, – не может того быть, не может, потому как не было никого дома в феврале семнадцатого: новый Иван с братьями лишь в 1938 году справил, а старый сгорел летом 1912 года. Говорят, жара в тот год случилась необыкновенная, пол деревни дотла сгорело, лишь спустя четыре года, в 1916, плотник Егор Лычев, отец Вани, завершив обустройство новых хором для своей семьи поблизости, заложил здесь, на старом пепелище новый фундамент для постройки дома подрастающему поколению. Да не успел, завершить задумку: в конце осени занемог, а зимой, как рассказала позже баба Настя, почитай сразу после крещенских морозов и умер...»
…
– Так, минуточку! – задумчиво говорю вслух, отодвинув тетрадь чуть в сторону, – что-то я запуталась совсем. О чём речь-то идёт? Уж больно много цифр, фактов, лиц, событий. Но кое-что проясняется: автор – женщина, «здесь» – дом, который построил Иван, её жених на свадьбу свою, их, двадцать один год спустя, как она впервые была… «здесь». – Странно, – продолжаю размышлять, – но тогда получается, что его действительно не было. – Кого его? – помолчав, спрашиваю, опомнившись. – Не кого, а чего, – сама же и отвечаю, улыбаясь нелепости своего разговора с собой и с тетрадкой, – дома этого, тот что «здесь», зимой 1917 года там не было и быть… не могло, что характерно. – А что было?..
Что-то ведь было? Или кто-то?
Нет!.. Так не бывает…
«…Вот так и смекнула сразу, что про то понимание мое – молчать надо, не пугать никого за зря, потому как ерунда какая-то выходит, небылица: невозможно видеть то, чего нет, тому, кого нет!..»
…Вот именно! Смотри-ка, и она к тому же выводу пришла. Интересно получилось, как у Леонида Филатова в сказке «О Федоте-стрельце»: «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Но, в сказке-то той, если я правильно помню, Федот-стрелец принес-таки это пресловутое «то, не знаю что»…
«…Впрочем, многое в нашей жизни видится невозможным, да всё ж случается нежданно-негаданно в судьбоносный момент жизни нашей на земле, годину, коим и оказался тот год… моего рождения. Ох, тошнёшеньки!
Война, сказывали старики, к тому времени разгорелась с яростью небывалой, по всей новгородской губернии шла тотальная мобилизация, почти во все семьи вошла беда: у кого мужа, у кого сына, а у кого внуков забирали, если не на фронт, то на заводы, да на фабрики в город работать. По стране, словно б вселенский мор прокатился… в головах у людей, прежде всего, на долгие десятилетия, а может и века, расколовший родных людей на своих и чужих. Впрочем, тебе это и без меня известно, не пугайся, вижу тебя, чувствую, что увидимся с тобой вскорости. А пока, почему б нам с тобой не допустить мысль о том, что ВРЕМЯ при определенных обстоятельствах величина относительная – жаль, люди не скоро ещё придут к этой замечательной мысли – в сознании нашем, легко перемещающееся по генетической и духовной «лесенке восприятия» нашего с тобой, человеческого. Вот и выйдет, что всё возможно – и себе то твержу теперь про день свой несуществующий.
Всё возможно, очень даже возможно!
Нельзя не верить в чудеса, рано или поздно каждый из нас познаёт чудо. Эх, тошнёшеньки!..»
…
– Ой! – от удивления вскакиваю со своего удобного, хотя и очень старинного кожаного углового дивана, расположенного в дальнем углу нашей библиотеки напротив огромного трехстворчатого окна, и, глядя со стороны на старую выцветшую с едва угадываемым зелёным цветом тетрадку, осторожно спрашиваю вслух, – это… вы мне, что ли?
Тетрадь, словно слышит, закрывается вдруг сама и падает на пол. Что ж, похоже, мне, тут всё равно никого больше нет.
– Ну, хорошо, – немного успокоившись, снова говорю вслух – но, скажи-ка мне, пожалуйста, тетрадь, как в это вообще можно поверить?
Немного подождав, подбираю её, сажусь обратно на диван и, наугад открыв её вновь, словно в ответ читаю первое, что попадает на глаза…
«…просто возьми и поверь…»
…Да-а, это что-то! Мистика. Впрочем, тетрадь права: о том, что время относительно и теперь, в преддверии двадцать второго века уже кое-что известно. В последнее время наши ученые об искривлении пространства и времени в некой субстанции, называемом разумом, много чего говорят, до многого дошли, додумались, даже у нас в школе на уроках «Физполей пространства и времени» на эту тему внеклассный семинар с сотрудниками НИИ проводили. Но вот про перемещение сознания по какой-то там генетической или духовной «лесенке восприятия», да ещё вне времени и пространства ничего не слышала, загибает потеряшка что-то. Ну-у, не бывает такого, не бывает!
Стоп. Подожди-ка минуточку, подожди, – а какое сегодня… число?
Вот это да!
Меня пробивает холодный пот. Сегодня первое февраля 2095 года!
Не может быть. Снова эта дата… из тетради – день встречи того, кого нет с тем, кого уже нет, да к тому ж там, чего ещё нет. Впрочем, – почему не может? – следуя новой гипотезе современного понимания физических полей пространства и времени, именно там, в этом «ещё нет», они и могли увидеться на гранях своей временной лестницы при движении в противоположные стороны: один в одну сторону, другой – в другую, идя навстречу по генетическому или духовному полю. Вот только по какому из них? Видимо по второму. Ну-у, возможно этот Дом, их общая духовная лесенка, отправная точка соприкосновения сознаний: один его задумал, другой в него вошел и хранил, а там, на грани – время не имеет понятия сейчас. И вот что интересно, возможно, все нематериальные сознания, души наши имеют такие общие материальные точки, ворота, где могут встречаться вне существующего материального понятия пространства и времени…
Свидетельство о публикации (PSBN) 19018
Все права на произведение принадлежат автору. Опубликовано 09 Июня 2019 года
Рецензии и комментарии 0