Искусство посредник того, что нельзя сказать.

Меня зовут Эшли Кэрролл и я хотел бы поведать вам свою историю. Я был простым художником, который не пользовался славой, до недавнего времени.
Родился я в Шеффилде и жил там, пока не перешел в старшую школу. Еще с детства у меня появилась любовь к искусству – любовь к изображению людей, но очень часто получалось что-то непонятное. В эти моменты я, словно, не владел своим телом, своими собственными руками. Очень редко мне удавалось изобразить человека таким, каким изображало его мое подсознание или фотографии. Я не очень любил учиться, поэтому часто занимался своим любимым делом на уроках. Пытался, по крайней мере. Никто из одноклассников и учителей не видел моих «творений», но для меня это было к лучшему. Однако будучи в восьмом классе, я решил изобразить нашу новенькую – Элизабет Остин. Внешне она была ничем не примечательна: бледная кожа, покрытая веснушками, тусклые глаза, не очень густые русые волосы, неровные зубы, которые она пыталась исправить брекетами, небольшой вздернутый носик. К тому же она была очень худа, и из-за этого казалось, что она, возможно, чем-то больна. Как только она перешла порог кабинета наш класс ее невзлюбил. Девчонки о чем-то шептались и не хотели с ней общаться, а парни просто не обращали на нее внимания. К счастью, они не притесняли ее. Все обходили ее стороной, за исключением меня. В Лиз было что-то такое, что притягивало меня к ней.
Как-то раз я шел домой после занятий. Был ливень, и я старался не задерживаться на улице. Вдруг мне довелось увидеть Элизабет. Я удивился, так как никогда раньше не видел ее нигде, кроме школы. Она бежала, держась за живот. Подумав, что ей, наверно, не очень хорошо я подбежал к ней.
— Ты себя плохо чувствуешь? Может помочь?
— О, со мной все в порядке! Я подобрала на дороге щеночка и мне кажется, что у него сломана лапа. Живу я не в этом районе, поэтому извини, мне нужно торопиться.
— Я живу через два дома отсюда! Можем зайти и осмотреть щенка. Так будет быстрее.
— Спасибо огромное!
Ее глаза просияли, и мне даже показалось, что они отлили зеленым. Раньше никогда не обращал внимания на цвет ее глаз, но сейчас они точно были зелеными. В этот момент она была прекрасна.
Мы добрались до дома и первым делом принялись за осмотр бедняжки. Это был щенок кламбер-спаниеля. У собаки не было ошейника, поэтому мы не смогли узнать, кто хозяин. С песиком все было хорошо, лапка была лишь ушиблена, переживать не стоило.
— Как думаешь, может объявить о том, что мы нашли щенка? Наверняка у него есть хозяин, – немного грустно спросила Лиз. В этот момент в ее глазах видел безграничную любовь к собаке, которую она нашла совсем недавно. А еще видел то, что она словно борется со своей совестью.
— Знаешь, думаю, пока не объявится хозяин тебе стоит оставить Брайда у себя, – сказал я, с надеждой снова увидеть ее улыбку и отливающие изумрудами глаза. И я их увидел.
— Брайд? Мне нравится! И ты прав, пусть пока живет у мен и подлечится. Спасибо тебе!
— Всегда рад помочь!
На этом мы и разошлись. После этого случая я решил изобразить прекрасную Элизабет Остин на своем «полотне». Я не находил этому объяснение, но будущий портрет Лиз должен был стать для меня чем-то большим, чем просто портрет. И я очень боялся, что что-то пойдет не так.
Я изобразил Лиз на большом холсте и, как всегда, кое-что пошло не так. Она получилась гораздо великолепнее, чем в тот день. Ее глаза были более яркими и светились жизнью. В них был даже некий огонек азарта. И да, они отливали невероятно благородным цветом – цветом чистых изумрудов. Лицо не было таким бледным, и на щеках играл румянец. Ее волосы были яркие, я бы даже сказал, золотистые. В дополнение ко всему, на лице играла нежная улыбка. На этом портрете она была прекрасна, как никогда.
На следующий день, в школе Лиз была приглашена мною в гости. Я подумал, что она, скорее всего не согласится зайти ко мне просто так, поэтому сказал, что мне нужна помощь с домашней работой по математике. Этот предмет действительно давался мне нелегко и, Лиз было об этом известно, поэтому она сразу согласилась.
После занятий мы направились ко мне. Первым делом она объяснила мне те темы, которые я никак не мог понять, и помогла с уроками. После этого я решил, что будет очень вежливо с моей стороны накормить ее и, поскольку, дома мы были одни, я сделал бутерброды и заварил чай. Пока мы поглощали еду, завязалась беседа ни о чем и, почему-то, именно в этот момент я понял, что на моем портрете Элизабет Остин гораздо красивее, чем есть в жизни. Она, возможно, увидев мое творение, будет несколько опечалена и ее девичье самолюбие будет задето. Однако было уже поздно. Я сказал Лиз, что у меня есть для нее подарок и попросил пройти со мной в одну из комнат. Эта самая комната являлась моей мастерской. Обычно, я никого не пускал туда и даже родителей просил не посещать ее. Но в этот момент я был сильно возбужден, так как никогда раньше не показывал никому своих картин. Ну, только родителям, они не в счет. Вместе с этим мне хотелось показать Лиз и комнату, в которой я ее изображал по памяти.
Моя мастерская была очень просторная и светлая, так как мои окна очень большие (от пола до потолка). Я специально попросил родителей сделать такие, потому что мне доставляет удовольствие глядеть на оживленные, кипящие жизнью улицы, днем; и пустынные, мрачные, загадочные – ночью. Бывало, доводилось и ночевать в этой комнате, поэтому там есть гамак. Почему не кровать или матрас, спросите вы? А потому, что на гамаке я чувствую себя свободным и появляется ощущение, что находишься в прохладном лесу, особенно, когда включаю кондиционер или открываю окно в ветреную погоду. Само собой, присутствовали все атрибуты, указывающие на мою деятельность: холсты, бумаги, пастель, гуашь, масло, тушь, карандаши, ручки и так далее. Ну, не обойтись без творческого беспорядка. Все было разбросано по разным углам, но при этом я находил все, что мне нужно. Мама иногда ругалась из-за того, что я совсем не убирался в мастерской и, порой, хотела сделать это сама, но в эти моменты я закрывал дверь на ключ и забирал у нее дубликаты так, чтобы она не заметила. Естественно, мною ценилась и ценится забота мамы, но если она там убиралась, то я ничего не находил, а она забывала, что и куда клала.
Итак, пожалуй, вернемся к главным событиям. Вот, мы с Лиз уже были в нескольких шагах от момента «Х». Мое сердце бешено колотилось. Я очень боялся, что она обидится на меня. Но этого не произошло.
— Эшли, ты так и не сказал, какой подарок мне приготовил, – проговорила Лиз, пытаясь придать своему голосу спокойствие, хотя было понятно, что она очень радуется.
— Это сюрприз. Сейчас сама все увидишь, – ответил я, посмотрев на нее и улыбаясь. Ее глаза были точь-в-точь такие же, какими я их изобразил на холсте. Да и вообще, сейчас мне казалось, а может, и нет, что она полностью стала такой, как на портрете.
— Ты меня заранее извини, я могу слегка вызывающе отреагировать. Мне никто и никогда не дарил подарков просто так, кроме родителей и родственников, конечно, – сказала она немного смущенно.
— Если тебе понравится, то я буду этому безмерно рад. Тебе не нужно скрывать своих эмоций, – сказал я, любуясь Элизабет.
Мы зашли в комнату. Там было все так же светло и просторно. Все было отлично за исключением одного – беспорядка.
— Это моя мастерская. Тут я рисую. Прости за беспорядок, не вспомнил о нем, — сказал я с легким чувством стыда.
— Шутишь? Тут все великолепно! Беспорядок придает шарм и уютную атмосферу. Я, словно, в мастерскую живописца Эпохи Возрождения попала! Я просто обожаю творчество Ботичелли! Особенно его картины «Благовещение Честело», «Рождение Венеры» и «Клевета»!
Она говорила, а я не переставал любоваться ею. Она была великолепна! О, как же она была прекрасна!
— А теперь, закрой глаза, пожалуйста, — попросил я ее, придя в себя.
Она послушно выполнила мою просьбу. Пока Лиз ждала, я принес большой холст из угла комнаты, прикрытый простыней.
— Все, открывай.
Лиз открыла глаза и увидела «что-то», накрытое большой тряпкой. Она с недоуменной улыбкой смотрела то на меня, то на холст.
— Давай, стяни простыню, – подбодрил я ее.
Девушка немного неуверенной походкой подошла и приступила к открытию себя.
— Господиии…- ее взгляд был потерянным, и я не мог понять, о чем она думает и что чувствует сейчас.
Элизабет некоторое время ходила вокруг своего портрета, внимательно его осматривала и с каждой секундой ее улыбка становилась шире.
— Да это же я! Точно я! Мне очень нравится! Это великолепно! Но… почему я такая красивая? – последняя фраза прозвучала неуверенно и с некоторой осторожностью.
— Потому, что я тебя вижу такой. Ты прекрасна, просто пока не осознаешь этого, – ответил я, с уверенностью и стеснением в голосе.
— Спасибо… Мне очень приятно это слышать! Никто не делал мне комплиментов раньше. Но почему ты решил изобразить именно меня? Есть много других девушек красивее меня.
— Может и есть… Но ты не такая, как они. Ты меня чем-то притягиваешь. Не могу понять, что это, но, несомненно, это невероятно хорошее качество, которого нет ни у кого вокруг. Я очень хочу, чтобы мы стали друзьями. У тебя же есть друзья?
— Нет… Я переехала сюда перед началом учебного года и не успела завести друзей, а в школе не удалось ни с кем подружиться. Все мои друзья остались в Девоне. Иногда мы переписываемся, но это происходит не часто, так как я не очень люблю общение на расстоянии. И, конечно, я тоже хочу, чтобы мы стали друзьями, – сказала Лиз и обняла меня. Это было неожиданно, так как у меня никогда не было спонтанных объятий, но я был рад, так как очень люблю обниматься. Вскоре, мы попрощались, и я проводил Элизабет Остин домой. Также я настоял на том, чтобы она забрала портрет. Мне очень хотелось, чтобы она смотрела на него каждый день и понимала, насколько она красива, как внутри, так и снаружи.

Через некоторое время Лиз обзавелась друзьями и подругами. Не без моей помощи, конечно. Девушка стала чаще и шире улыбаться. Именно этим она стала радовать меня. Еще через кое-какой промежуток времени Элизабет сняла брекеты. В тот день, когда моему взору представились ее зубы без привычных «железяк», я почувствовал некоторое изменение в Лиз. Конечно, она изменилась внешне. Зубы стали ровными и, улыбка теперь была неподражаема. Но и в душе она изменилась, стала более свободной, раскованной, жизнерадостной. Я понял: произошло то, чего я так долго ждал. Элизабет Остин – девушка, прекрасная и душой, и телом, поверила в свою красоту.
После ее постепенного преображения я стал замечать, что наши одноклассницы и одноклассники начали проявлять к ней интерес.
— Эшли! Нэнси позвала меня посидеть в кафе с другими девчонками! – ее глаза горели изумрудным пламенем, и я был счастлив видеть это.

Спустя неделю мне позвонила Лиз.
— Привет! Как уроки? Не нужна помощь с математикой?
— Привет! Нет, спасибо, я уже сделал домашку и все понимал благодаря тебе, — ответил с усмешкой
— Отлично! Тогда у меня есть другой вопрос.
— Какой же?
— Я позвала девчонок в гости. Можно мне показать им портрет?
— Конечно! Я буду очень польщен, — не без улыбки ответил я.
— Спасибо! Не забуду сказать про классного художника! До встречи!
— Пока!
Ничего не предвещало беды. На следующий день в школе девчонки окружили меня и стали хвалить. Странно, но я будто чувствовал, что они говорят искренне.
В тот же день ко мне подошла избалованная и капризная девчонка из параллельного класса.
— Это ты Эшли? Который крутые портреты рисует?
— Да, я.
— Нарисуй меня.
— А волшебное слово?
— Я тебе малявка что ли?
— Не будет волшебного слова – не будет и портрета, — сказал я не без удовольствия, так как очень люблю бесить тех, кто бесит мен.
— Тебе, я погляжу, очень нужны проблемы.
Дело в том, что ее папа – заместитель директора, а также мой преподаватель по математике. И я понимал, что если она ему пожалуется, то не видать мне моей четверки, к которой я пришел не очень легким путем, как своих ушей.
— Ладно, так и быть. Нарисую тебя, но только из собственного интереса. Только предупреждаю: не всегда у меня выходит хорошо.
— Вот нарисуешь и посмотрим.
Мне действительно было любопытно видеть то, что получится на этот раз, так как я уже просек фишку. Перед моим сознанием предстало шикарное умение, которое я не мог контролировать, да и не знал, смогу ли когда-нибудь В тот же день начались труды над моим будущим «шедевром». Процесс был, на удивление, долгим и мучительным. Из моего тела словно ежеминутно высасывалась вся жизненная энергия. Мне было очень тяжело изображать Синди – так зовут эту действующую мне на нервы девчонку. Спустя полтора месяца ее портрет был готов. К слову, Лиз я изображал двенадцать дней. С полотна на меня смотрело очень странное и страшное «нечто». Это была девушка, но данный факт не сразу бросался в глаза. У нее был огромный горб, некрасивый нос, очень худое лицо с впалыми серыми глазами и тонкие черные волосы, собранные в низкий конский хвост. Из одежды на ней были какие-то несуразные тряпки, очень грязные к тому же. Если знать Синди и внимательно смотреть на картину, то через некоторое время придет осознание того, что это она, так как лицо принадлежит ей, просто оно гораздо уродливее, чем в жизни. На самом деле Синди на тот момент являлась обладательницей одной из самых красивых внешностей школы. У нее были темные густые длинные волосы, выразительные голубые глаза, в тон которым она часто носила кофточки, нос был небольшим и аккуратным и, естественно, не было горба. Девушка была не очень худой, но и не толстой и имела красивые ноги, которыми очень гордилась. Очень разные описания, правда? Однако, это две стороны одной медали.
В течении всего времени, как рисовал портрет Синди, она меня доставала каждый день.
— Ну, и когда будет готов мой портрет? Тут не молодею вообще-то! Скажи спасибо, ведь благодаря мне у тебя появиться хоть одна стоящая работа!
Порой мне хотелось немного изменить форму ее носа своим кулаком, однако приходилось сдерживаться. В день, когда все было готово, я позвал Синди к себе домой.
— Ну, раз ты так долго трудился, то я должна оказаться потрясающей!
После школы мы отправились в мою квартиру. Синди что-то говорила, однако я старался ее не слушать, потому что ее глупые разговоры периодически выводили меня из себя. Наконец, мы пришли. Уже был готов получить бурю положительных эмоций при виде выражения ее лица, когда стяну простыню. Мы поднялись в мастерскую.
— И где мой портрет? Что-то не вижу его! — с некоторым возмущением сказала Синди.
— Заткнись и потерпи.
Вынес холст из угла комнаты и поставил перед ней.
— Стягивай.
И она стянула. Ее лицо было неподражаемым! О, как же я ликовал!
— Это что??? Это я??? Да как ты посмел! Кто ты вообще такой, чтобы так унижать меня! У тебя точно будут неприятности!
После этих слов она ушла, драматично хлопнув дверью. Так как произошло это уже в конце учебного года и в своих знаних в области математики я был уверен, то я не волновался. У этой истории хороший конец, так как я хорошо закончил год и переехал в Ливерпуль, где и учился в старшей школе.

P.S.
Меня зовут Эшли Кэрролл, мне двадцать пять лет, и я живу в Лондоне. Мои картины востребованы, поэтому многие из них находятся в Лондонском Национальном Музее. Все это свершилось благодаря тому случаю, который произошел в средней школе. В день, когда я собрался рисовать Синди, я понял, что у меня почти никогда не выходило изображать людей такими, какими они были в жизни потому, что я изображал их души.