Балясова Горка (Глава 1)

БАЛЯСОВА ГОРКА

1. Как убить вечер

— Куда пойдем?- спросил Алексей, выходя из магазина с бутылкой “Столичной” в руке.
— Да не знаю, – ответил Владимир, щурясь на немилосердно палящее солнце — может быть, пойдем в парк, там не так жарко.
На улице стоял июль, верхушка лета, ртутный столбик на термометре уверенно зашкаливал за тридцать градусов в тени, но, несмотря на это друзья после рабочего дня решили немного расслабиться в русском стиле, как говорится. Они пошли в парк, расположенный неподалеку от магазина, присели на скамейку и Владимир, запустив руку куда-то внутрь скамьи, в пыльную траву, достал оттуда граненный, не очень чистый стакан. Алексей, ловким движением руки, вполне профессионально, сорвал с бутылки “бескозырку” и на треть наполнил протянутый Володей стакан. После того как “тара” освободилась, он налил себе и не спеша, с видимым отвращением, выпил тепловатое содержимое стакана и, задохнувшись от захлестнувших его чувств, занюхал это содержимое услужливо подставленной собутыльником долькой чеснока. Повторили. Затем, не торопясь, закурив, и с частичным удовлетворением прислушиваясь к процессам, происходящим внутри, друзья, наконец, получили возможность оглядеться вокруг.
А глядеть, надо признаться было на что. Парк, в котором приятели отдыхали, был некогда частью большого барского имения князей Лазаревых и, несмотря на шестьдесят лет прошедших с тех далеких пор, представлял собой еще довольно впечатляющее зрелище: парк был разбит в модном некогда многоуровневом английском стиле. Трехсотлетние тополя все еще стояли вдоль аллей, вымощенных когда-то красным кирпичом, центральная аллея, начинаясь наверху от барской усадьбы и, отлого спускаясь, уходила вниз к берегу большого, живописного пруда. Ее перпендикулярно пересекала вторая аллея и обе они были заключены в окружность третьей аллеи, из чего можно было заключить, что наши предки, несмотря на всю их косность, заблуждения и предрассудки имели какие-то, пусть и минимальные, представления о красоте и гармонии. Вдоль аллей, на невысоких постаментах стояли гипсовые фигуры спортсменок с ракетками и работниц с веретенами, сменивших стоявших ранее на тех же постаментах Амуров, Афродит и Наяд.
— Куда, ну скажи мне, куда катится эта страна? — неожиданно и не к кому конкретно не обращаясь, глядя куда-то на верхушки тополей, тихо, и с какой-то неизбывной тоской в голосе, спросил Владимир.
— Чего? — не понял Алексей и, следуя взгляду товарища, посмотрел вверх, но ничего там не увидел, кроме редких стрижей, в душном мареве порхающих между крон деревьев, в ожидании вечерней прохлады.
— Чего- чего, — передразнил Алексея Владимир, — вчера еще брали водку по четыре двенадцать, а сегодня она уже по четыре сорок две. С ума можно сойти.
— А-а,- наконец-то сообразил Алексей,- точно, она мне говорит, давай еще, а я никак и не пойму, чего ей еще надо.
— Кому?- в свою очередь не понял Владимир.
— Да продавщице, — ответил Алексей.


— А-а.
— Да и портвейн после водки вчера не надо нам было пить.
— Это точно,- согласился Володя вздохнув.
Друзья еще помолчали, осматриваясь вокруг, и тут их внимание привлекла
небольшая толпа из местных ребятишек, стоящих немного поодаль и с интересом разглядывающих группу людей, одетых в какие-то старинные чуднЫе наряды.
— Извините, пожалуйста, — обратился вдруг к друзьям неожиданно откуда-то возникший полноватый, лысоватый, одетый в какую-то легкомысленную пеструю футболку и спортивные штаны, мужчина в очках, ниже среднего роста с мегафоном в руке, — вы нам весь задний план портите. Пересядьте, пожалуйста, на другое место.
— Чего мы портим? – не понял Алексей.
— Какой еще задний план? – поддержал друга Владимир, — ты кто такой?
— Я помощник режиссера, — терпеливо улыбаясь, похоже, уже не в первый раз объяснил мужчина с мегафоном, — мы, видите ли, здесь фильм снимаем, и вы нам немного натуру загораживаете.
— Какой еще там фильм? – не унимался подозрительный Владимир.
— Отцы и дети.
— Это по Гоголю что ли? — проявил свою осведомленность Алексей.
— Совершенно верно, по Достоевскому, — ответил мужчина, нетерпеливо оглядываясь куда-то вверх аллеи, — быстрее, пожалуйста, солнце уходит.
— Ну что же, искусству надо помогать, — немного поразмыслив, глубокомысленно изрек Владимир, — пересядем.
— Пеньковский, сколько можно, в конце концов, мы уже будем что-нибудь снимать или нет? – раздался усиленный мегафоном голос откуда-то сверху от барской усадьбы.
— Все, Семен Яковлевич, все готово, можно снимать, — ответил в мегафон помощник режиссера, энергично показывая друзьям на скамейку, стоящую на перпендикулярной аллее.
Друзья пересели на другую скамью, не забыв прихватить с собой свои нехитрые припасы.
— Фу, кажется, полегчало, — после некоторого перерыва сказал Алексей, утирая со лба пот.
— Что? – с ехидной улыбкой покосился на приятеля Владимир, — “отходняк “ пошел?
— Ага.
— Ну, вот и славно.
Володя хотел еще что-то сказать, но в это время сверху раздался голос: “Света, пошла!” и откуда-то из-за деревьев, приподымая руками, подол длинного старомодного платья, выбежала девушка и поспешила вверх по аллее, туда, откуда был слышен какой-то стрекот. Лицо девушки показалось Алексею знакомым.
— Слышь, Вова, — задумчиво сказал Алексей.
— Ну, – как-то вяло и без интереса отозвался тот.
— А ведь я ее где-то видел.
— Кого? – все так же вяло спросил Владимир.
— Да артистку эту, — Алексей показал пальцем в спину спешащей вверх по аллее девушке.
— Во сне, — все так же незаинтересованною отвечал друг даже не взглянувший в указанном направлении. По лицу его было видно, что он думает сейчас о чем-то совершенно другом.


— Да нет, — досадливо поморщился Алексей, — я ее в каком-то кино видел. А вот в каком?
-В кино…- передразнил приятеля Владимир и вздохнул, — мне бы твои заботы. Мне вот вчера моя мегера кино устроила, вот это кино…- Вова еще раз вздохнул и замолчал с досадой оглядываясь по сторонам.
Леша покосился на собеседника. Он знал, что супружеская жизнь приятеля трещит по всем швам, но, будучи еще холостым и не имеющим опыта семейной жизни он не знал, что лучше посоветовать другу.
— Опять? – спросил он.
— Не опять, а снова, — с чувством ответил Владимир.
— Ну и чего ей надо? – спросил Алексей, но не, потому что хотел спросить, он просто знал, что Володе надо выговориться и что он только и ждал этого вопроса.
— Чего-чего! – с досадой передразнил товарища Вова, — как будто не знаешь чего этим бабам надо! Денег, г-рит, мало приношу, девчонку к школе нужно одевать-обувать, а не на что! Пью, г-рит, много, лечиться, г-рит, мне надо. Я, г-рит, тебя в ЛТП отправлю!
— Вот стерва! – искренне посочувствовал другу Алексей, в душе радуясь, что не успел себя связать узами Гименея.
— Вот говорила ведь мне мать, говорила, зачем, дурак, опять женишься?
Живи г-рит так, как другие, не расписываясь, ты же еще алименты первой жене еще не выплатил! А я-то, я! Ну, как последний осел! Мама, г-рю, я ее люблю! Ну и люби себе, г-рит, на здоровье, а расписываться-то зачем, дурак!
Леша уже не в первый раз слышал эту захватывающую историю, но, тем не менее, терпеливо молчал и курил, давая приятелю возможность высказаться.
— Как думаешь, может она меня в ЛТП отправить?
— Вряд ли,- неуверенно сказал Алексей.
— А я думаю, может.
Алексей хотел еще что-то сказать, но в это время от усадьбы раздалось: “На сегодня съемка закончена. Всем спасибо!”
— Мне, пожалуй, тоже пора, а то моя, небось, уже и сковородку начистила, — сказал Владимир.
Приятели молча допили водку и хотели уже подниматься со скамьи, как их внимание привлек разговор двух мужчин, проходящих мимо скамьи и ведущих диалог на довольно повышенных тонах. Вернее, говорил в основном один из них, худой, высокий очкарик, с желчным, усталым лицом, одетый в светлые брюки и светлую же рубашку с коротким рукавом. Второй, уже известный нашим друзьям помощник режиссера, только вяло оправдывался, разводя руками.
— Знать ничего не хочу, Пеньковский, по сценарному плану у нас завтра съемки сцены у реки, — раздраженно говорил высокий, — а купальня, видите ли, еще не готова. А почему, я вас спрашиваю?
— Э-э, рабочие заболели, Семен Яковлевич, — Пеньковский виновато смотрел в сторону, стараясь не встречаться взглядом с грозным режиссером.
— У вас одна болезнь, Пеньковский, сами знаете, какая, — интонация высокого стала ироничной, — вообщем так, даю вам еще один день и чтобы послезавтра все было готово к съемкам. Хоть сами стройте эту купальню, черт бы меня побрал! Все, свободны!
Помощник режиссера открыл, было, рот чтобы что-то ответить, но режиссер уже шел к усадьбе, что-то, на ходу бормоча себе под нос и размахивая руками.


Алексей толкнул приятеля локтем в бок: — Давай, чего сидишь, у тебя же отец плотник! Но, видя, что Вова не понимает чего от него хочет приятель, Алексей сам вскочил с лавочки и обратился к все еще стоящему невдалеке в раздумьях помощнику режиссера.
— — Товарищ! Да-да, вы. Можно вас на минуточку?
Алексей решительно направился к Пеньковскому, таща за руку, вяло сопротивляющегося друга.
— В чем дело товарищи? – спросил помощник режиссера, в недоумении
рассматривая приятелей поверх очков, — вы, что не видите что я занят?
— Да мы буквально на два слова. Мы тут услышали, совершенно случайно, что вам нужны рабочие. Правильно? – Алексей в ожидании ответа терпеливо смотрел на помощника, стараясь не дышать перегаром в его сторону.
— Ну да. Нужны, — помолчав некоторое время и с сомнением оглядывая друзей, ответил Пеньковский. По всему было видно, что в душе у него чувство сомнения боролось с надеждой.
— Ну, так вот я и говорю, — с ходу перешел к делу Алексей, не давая режиссеру опомниться,- мы, вот я и он, — Леша кивнул на собутыльника, — плотники, очень опытные.
— М-да…- помощник режиссера явно не знал, как ему поступить, с одной стороны эта нетрезвая парочка ему явно не внушала доверия, а с другой стороны положение было безвыходное.
— Ну ладно, — сказал он, — приходите завтра к семи. Утра, — на всякий случай добавил он, — с паспортами, ясно?
— Само собой, — поспешил заверить собеседника Алексей, для убедительности кивая головой, — завтра в семь. Утра.
Пеньковский хотел еще что-то сказать, но, подумав, махнул рукой и, повернувшись, пошел вверх к усадьбе.
— Ты чего, Леха, обалдел? – спросил Володя друга, когда они остались одни, — какие мы с тобой на фиг плотники?
— Вот чудак! Тебе что деньги не нужны? Сам же только что говорил, что твоя кобра тебя пилит из-за денег. Слепим по-быстрому эту несчастную купальню, получим расчет и привет!
Владимир на секунду задумался. Слова приятеля показались ему в целом убедительными. Действительно, почему бы и не попробовать?
— А ты умеешь строить купальни? – спросил Володя.
— Я – нет. А ты? – в свою очередь задал вопрос Алексей.
— Ну вот. Приехали. Здра-а-вствуйте, девочки… — протянул разочарованно Вова, — вечно с тобой в историю попадешь.
— Да ладно, — сказал неунывающий Алексей, — не дрейфь, что-нибудь придумаем, утро вечера мудреней.


2.
Балясова горка
— Елизавета Федоровна, пора вставать, обед уже скоро,- горничная Дуняша терпеливо ждала, когда молодая барыня проснется, — Федор Нилыч, ужас как сердятся.
— Ах, Дуняша, какой я сон сегодня видела, — сладко потягиваясь в мягкой постели, прощебетала Лиза.
— Какой же, барыня? – спросила Дуня.
— Интересно?
— Очень, — прикрыв рот ладошкой, зевнула Дуня.
— Ну, так вот, — Лиза перевернулась на живот, положила подбородок на ладони и мечтательно подняла вверх глаза, — снится мне, как будто иду я по цветущему полю и цветы собираю. А на встречу мне всадник на белом коне скачет. Остановился подле меня, соскочил с коня, протянул мне руку и говорит: “ Позвольте, барышня вас прокатить”. А я стою и смотрю на него, а потом говорю: “ Сударь, а как вас зовут?” А он засмеялся и говорит: “Меня зовут…”
— Николай…- не выдержала Дуня и прыснула в ладонь.
— — Ах ты, паршивка, — обиделась Лиза, — над барыней смеяться, вот я тебе сейчас задам. Она вскочила на постели и, путаясь в длинной ночной рубашке, запустила в горничную пуховую подушку. Дуня, смеясь проворно выскочила за дверь, и подушка угодила в вошедшего Федора Нилыча.
— Лиза, душа моя, ну что это за ребячество? Ты что забыла, сегодня же приезжает тетушка, а ты еще не одета.
Раскрасневшаяся Лиза, стоявшая на пуховой перине с подушкой в руках и сдувающая со лба растрепанные рыжие кудри, была очень хороша в эту минуту.
“Как она сейчас похожа на покойную Катерину” – грустно подумал Федор Нилыч.
— Ах, папенька, как я не хочу видеть тетушки, если бы вы только знали. Она же, я знаю, наверное, не одна приедет, а привезет опять какого-нибудь жениха свататься.
Федор Нилыч нахмурился. Он и сам недолюбливал свою недалекую и болтливую сестрицу, которая в свое время так и не вышла замуж и теперь, возможно по этой причине, растрачивая свою нереализованную материнскую любовь, старалась устроить счастье своим многочисленным племянницам и племянникам.
— Ну, полно, Лиза, — сказал Федор Нилыч и в этот момент стал слышен звон бубенцов где-то вдали. Помещик подошел к разрисованному морозными узорами окошку и выглянул на улицу.
— А вот и сестрица. Пойду встречать. Одевайся же Лизок и выходи к столу.
Помещик вышел из спальни дочери.
На обеде у помещика Балясова по случаю воскресенья собралось как обычно много гостей. В гостином зале за большим столом красного дерева сидели: сам помещик Балясов, по правую руку его сестра Глафира Ниловна, рядом находился скромного вида юноша в мундире реального училища, рекомендованный присутствующим как сын одной из подруг Глафиры Ниловны. Далее располагалась гувернантка и учительница французского языка м-ль Карно, рядом соседский помещик Тимофей Крутов, возле него московский врач Генрих Иванович, затем священник Фряновского храма отец Николай, рядом с батюшкой – урядник Петр Буланов, затем земский учитель Семен Рещиков, далее фабрикант Лука Фомич Хромов. И,

наконец, рядом с отцом, по левую руку сидела единственная и потому особенно любимая дочь Елизавета Федоровна.
Вялая беседа вначале обеда, по мере приближения к десерту, вероятно под
действием столового вина и настоек, искусно приготовляемых старой нянькой Лизы – бабкой Марфой, начала приобретать весьма оживленный характер.
От ожидаемых летом цен на зерно и мануфактуру, разговор как обычно перешел на извечные темы местных нравов и политики.
— Вот вы, Федор Иванович все говорите: народ, народ… Притесненный, дескать, забитый, — горячился раскрасневшийся Лука Фомич, — воли ему, дескать, больше надо дать. А я говорю: вздор, воля для русского народа не только не нужна, но вредна. Да-с. Я знаю что говорю. Вот вам пример: радением Семена Ивановича и его супруги, мною была построена школа для бедных крестьян и работников фабрики. И вот вы спросите Семена Ивановича, — здесь фабрикант, склонив на бок голову, пристально посмотрел на учителя Рещикова, — много ли ребятишек учится в школе?
Присутствующие посмотрели в сторону Семена Ивановича, но тот ничего не ответил негодующему Хромову, а только ниже склонился над тарелкой. На несколько секунд воцарилось молчание.
— Ну вот, пожалуйста, — удовлетворенно сказал Хромов, — вот вам и ответ.
— Я, — здесь Лука Фомич гордо ударил себя в грудь, — единственный промышленник в нашей волости, который платит своим рабочим полтора целковых в месяц, а на них ведь две козы можно купить. И куда же тратят мои работнички эти деньги, думаете, коз себе покупают? Как бы не так, вот спросите Петра Петровича, — Хромов кивнул на нахмурившегося урядника, — пропивают все у моего братца в кабаке, в “Голубом Дунае”! А потом еще говорят что я, дескать, мироед и душегуб, а братец мой Иван Фомич – добрая душа и благодетель! Стало быть, господа, воля для русского мужика это когда можно вдоволь водки напиться, морду разбить друг дружке и потом клясть на всех углах свою горькую судьбину. Вот и вам и вся воля. Да-с.
— Негоже Лука Фомич, — вступил в разговор до сих пор молчавший священник, — негоже людей хулить, ведь и они, и я, и вы, все мы по божьему образу и подобию Господом нашим созданы, в каждом человеке пресветлый образ есть и душа бессмертная, Господом дарованная. А что грешат, то верно, на то они и люди, и грешат и каются, питейные заведения не избегают, но и в храм дороги не забывают. И не нам, простым смертным, осуждать их за грехи, ибо сам Господь терпит наши грехи и ожидает нашего исправления.
— Помилуйте, батюшка, — фабрикант протестующе поднял руки, — я разве о душе толкую? Я говорю о том, что не дошел еще русский человек до понимания свободы, вспомните хотя бы Александра Второго, вот уж был истинный либерал! Отменил крепостное право, свободу дал народу, а что получил в награду? Смерть лютую от этого свободного народа!
— Полно вам господа, — морщась, как от чего-то кислого, сказал Тимофей Васильевич, — хватит разговоров о политике, а то можно договориться до бог знает каких вещей. Пусть лучше, Федор Нилыч, сестрица ваша расскажет, что в Москве новенького, а то в нашем медвежьем углу мы никаких новостей не знаем.
— Да уж, Тимофей Васильевич, новостей-то много, да вот только хороших-то известей кот наплакал. – Глафира Ниловна весьма оживилась, видно ей давно не терпелось вступить в разговор. — А слух идет, что германцы уже до границы дошли и со дня на день войну нам объявят. А турки только этого, говорят и ждут, чтобы его поддержать. Как жить дальше, уму непостижимо, — Глафира Ниловна истово перекрестилась на иконостас в переднем углу залы.

— А еще говорят, что иноку из Оптиной пустыни видение было: якобы явилась ему богородица и молвила, что ждут народ русский великие потрясения и великая смута и только через веру во всевышнего мы можем преодолеть лихолетье и вынести испытания.
— На все воля Божья, — перекрестившись, сказал отец Николай.
— А что Петр Алексеевич, — обратился Федор Нилыч к уряднику, — мне тут давеча приказчик мой Прохор сказывал, что много арестантов гонят по Владимирскому тракту. Верно ли это?
— Так точно-с, Федор Нилыч, — кашлянув, ответил Буланов, — есть доподлинные сведения, что в Ивановской и Владимирской волостях имеют место волнения народа, подбиваемые заговорщиками к бунту против законной власти.
— А что у нас в волости?
— У нас, слава Богу, пока тихо, — перекрестившись на образа, сказал урядник.
Обед уже подходил к концу, когда в дверях показалась Дуняша, сделав барыне какой-то знак рукой, понятный вероятно лишь той одной. Лиза заметно побледнела и уронила на пол серебряную вилку с затейливой монограммой в виде буквы “Б” на ручке. Волнение дочери не укрылось от внимания отца.
— Что с тобой, Лизок? – спросил Федор Нилыч.
— Что-то голова закружилась, простите, папенька – ответила Лиза, поднимаясь из-за стола, — я пойду.
— Дуня, — позвал помещик горничную, — проводи барыню к себе.
— Генрих Иванович, прошу вас осмотреть Лизу, — обратился Балясов к врачу.
— Да, да. Конечно, — закивал, откладывая салфетку доктор.
— Не надо прошу вас, Генрих Иванович, — протестующе подняла руку Лиза, — мне уже лучше, не беспокойтесь, прошу вас.
Доктор остался сидеть за столом, взглянув на промолчавшего помещика, а Лиза вышла из столовой комнаты в сопровождении Дуняши. Лишь только они вышли из комнаты, как Лиза в нетерпении обратилась к Дуняше:
— Ну, что там у тебя?
Дуняша, загадочно улыбаясь, вытащила из-под платка бумажный конверт.
— Посыльный от Николая Ивановича письмо привез.
— Давай сюда!
Лиза взяла конверт и быстро направилась в свои покои.
— Ступай к себе, — сказала он горничной, — я буду писать ответ.

Продолжение следует…