Социоформист

Изображение гарха Стирасака Тот-Легута появилось посреди моей гостиной, когда я лежала, свернувшись калачом на подлокотнике софы, и смотрела игнотские новости. На мне был новый скафандр — я его разнашивала.
Гарх приветливо расправил ушные перепонки, окинул меня изумленным взглядом и сказал на образцовом столичном весте, артистично придыхая и растягивая согласные:
— Нну чтто, тты ввссе-ттакки оттправвлляешься на Зземмллю?
Я потянулась, растопырив тонкие длинные пальчики с острыми загнутыми коготками:
— Да, гарх. Надеюсь, что Социум оценит мое новое произведение.
Стирасак сочувственно поморщился и подергал плечевыми хохолками:
— Ты хоть и амбициозна, но умница. Ты справишься.
Я зевнула, широко раскрыв пасть — почему-то в этой обновке меня все время клонило в сон.
Стирасак эмоционально простер вперед светящийся лобовой отросток и продолжил:
— Вижу, твой прикид тебе нравится, но у меня он вызывает странное чувство… Сострадание, что ли. Так и хочется протянуть щупалец и погладить тебя за ухом. Ох, дитя мое, я вспомнил, как это чувство называется: нежность.
— С чего бы это тебе испытывать нежность? — спросила я, смутившись настолько, что мой новый хвост задергался как удилище при клеве. — Банальная четвероногая биологическая тварь, разве что маленькая и пушистая.
— Я всегда переживаю за тебя, когда ты отправляешься в очередную тьмутаракань заниматься своим экстремальным искусством, — уклонился от ответа Стирасак. — Твой размер напомнил мне о тех прекрасных временах, когда я сдал в инкубатор зародышевый мешочек с твоим эмбрионом.
— Горжусь, что это был ты.
— Кстати, ты чипована? — Стирасак поспешно сменил тему.
— В то время чипов не было.
— А колокольчик на шею нужен?
— Тогда еще не вешали, — ответила я, удивившись осведомленности гарха в антропологии.
— Проверь контрольный модуль, заряд батарей. Ну, в общем, ты знаешь.
— Уже проверила.
— Осторожней там, ты такая… маленькая, — сказал Стирасак и отключился от канала связи.
Мне показалось, что он пытался скрыть посинение между грудных присосок, спонтанно возникшее у него от переизбытка чувств — старый гарх стыдился своей внезапной слабости.
Гостиная опустела, и я вдруг осознала, что в путь мне уже совсем скоро.

* * *

Как только я материализовалась в одном из районов Кушки, невзрачного городка на самом юге Туркменской ССР, мою спину тут же раздробили мощные челюсти алабая — среднеазиатской овчарки. Словно он ждал, когда перед его мордой появится кошка, и… хрусть!
Я даже не успела включить анестетик, настолько все произошло неожиданно.
Подвальная темень в глазах и оглушительный гул в ушах. Невыносимая режущая боль повсюду. Океан боли, и ничего кроме нее.
Когда я очнулась, то обнаружила себя лежащей в кустах на обочине дороги. Точнее, я там валялась, как отбивная, мешок с костями, труп с разбросанными в разные стороны и неестественно вывернутыми конечностями — выкинутая на помойку тряпичная марионетка.
Огромным усилием воли я включила встроенный диагностический модуль, сгенерировала посттравматическую смесь и впрыснула ее в свой неомозг.
Модуль в моей голове пощелкал и выдал результат: череп и шея целы, но начиная от середины спины и ниже скафандр был разгрызен волкодавом в крошево и функционировал лишь на честном слове.
Болеутоляющее подействовало, ко мне вернулся относительный контроль над органами чувств, и даже появилась надежда, что еще не все потеряно. Я осмотрелась, покрутив по сторонам непослушной головой, то и дело норовящей завалиться набок.
Неправдоподобно громко гудели цикады, солнце палило жестко, словно придвинутая вплотную спираль гриля. Изредка мимо проезжали допотопные грузовики-мастодонты, сотрясая землю до самого кембрия, грохоча железом и обдавая сернистым смрадом.
Ну что ж тут поделаешь — залетный, невесть откуда взявшийся, невоспитанный алабай провалил операцию. Печально, но проколы частенько случались и раньше. Некоторые мои коллеги вообще умудрялись материализовываться в стене или грунте, так что мне еще повезло.
— Гарх, — позвала я мысленно, — ответь.
— Слушаю, — отозвался он тут же словно ждал вызова. — Как ты?
— Неважно.
— Что случилось?!
— Бывало и хуже, но моя затея под вопросом.
Я обрисовала ему картину, стараясь избегать излишне драматических подробностей.
— Возвращайся немедленно, — сказал он.
— Нужно попытаться. Неизвестно когда Бомонд выделит средства на вторую попытку. Эти жадины любят закручивать гайки.
— Нет! Ты должна вернуться. Ты нужна и мне и Социуму без психологических травм! — Гарх не скупился на патетику, когда волновался.
— У меня батарея садится, не слышу, — сказала я и оборвала разговор.
Самое печальное, что про батарею я не соврала.

* * *

Оставшуюся часть дня я провела лежа в кустах, не высовываясь и стараясь лишний раз не шевелиться.
Когда пропеллерный гул цикад сменился трелями сверчков и хором лягушек, а гигантские южные насекомые начали свои предсмертные хороводы вокруг уличных фонарей, я выползла из укрытия и двинулась в сторону заброшенного двора, темнеющего щербатой изгородью метрах в пятидесяти.
Будь мое оборудование цело, я преодолела бы это расстояние за несколько секунд, но с учетом полученных повреждений дорога заняла целый час. Я ползла на животе, хватаясь когтями то за распаренный дневной жарой асфальт, то за мертвые корни убитой солнцем травы, с трудом таща вперед безжизненную нижнюю половину скафандра. И так снова и снова, раз за разом теряя силы, но все-таки сокращая расстояние до цели.
Кушка ночью выглядела как царство тьмы с редкими пятнами люминесцентных уличных фонарей, бессильных что-либо изменить; люди прятались по домам от комаров и друг от друга. Даже дерзкие бродячие цыгане и прикомандированные военные с испуганными глазами, которых тут в этом году было немало по случаю войны в Афганистане, сидели в шатрах и казармах, пили, играли на фанерных гитарах и в карты — и не высовывались.
Я ползла, проклиная весь собачий род и предательницу-удачу. Время от времени я впрыскивала в свой мозг обезболивающее и стимуляторы, раздражала током центры удовольствия, выжимая дофамин из пустеющих желез. Когда боль отступала, я отдыхала, тяжело дыша широко открытым ртом с красными от собственной крови тонкими зубками, разглядывала циклопических жуков-носорогов, похожих на рогатых черепах, кучкующихся в узких пятнах света фонарей, слушала писк голодных комарих и неугомонных летучих мышей, а потом снова ползла, ползла…
В итоге я все-таки добралась до места и оказалась в полуразрушенном глинобитном сарае с прохладным земляным полом, пропахшем старостью и упадком. Дверь висела на одной петле, так что пролезть внутрь не составило труда.
Интересующий меня мальчик должен был завтра днем пройти мимо, а мне предстояло перекинуться с ним парой фраз.

* * *

Я еле дотянула до полудня. Системы жизнеобеспечения работали на пределе, обезболивающее кончилось, поврежденная батарея почти села, a на электростимуляции мозга встроенными средствами долго не продержишься.
Наконец я услышала шаги, это приближался мальчик. Ему было девять. Я знала, что у него при себе были рубль с мелочью, сумка с бутылкой водки за три шестьдесят две, за которой его послала мать, и брикет тающего на жаре пломбира.
Когда мальчик подходил, я приблизилась к двери так, чтобы он меня заметил. Это сработало: он остановился как вкопанный и настороженно позвал:
— Кыс-кыс!
Я отползла вглубь сарая, мне нужно было заманить его внутрь. Уловка сработала: мальчик сунул голову в дверной проем и уставился на меня, широко раскрыв и без того большие и любопытные глаза.
Выглядела я как обычная кошка, ну может потрепанная и при смерти, но вполне обычная.
Мальчик откусил кусок пломбира, вынул изо рта и протянул мне:
— На, ешь. Не бойся. Ешь.
Я подползла, из последних сил цепляясь передними лапами за земляной пол. Он положил кусок мороженного на какую-то грязную жестянку, и я принялась есть в надежде, что это может хоть как-то отодвинуть момент, когда мои многострадальные системы окончательно откажут.
— Еще хочешь? — спросил мальчик.
— Нет, спасибо, — ответила я по-русски.
Мой голос прозвучал высоко, с болезненной хрипотцой. Я надеялась, что говорила без вестского акцента.
Мальчик дернулся, будто его ударило током.
— Мне пока хватит, — добавила я, успокаивающе подняв лапу с оттопыренными мизинцем и безымянным пальцами. — Как тебя зовут? Как твоя семья, как твои овцы?
Его имя я и так знала, но соблюдала принятый в этих местах и времени ритуал знакомства.
— Вячеслав. У меня нет овец.
— А меня зовут Никитична, — представилась я.
«Никитичну» я взяла наугад из Большой советской энциклопедии потолочно-пальцевым методом. Мое настоящее имя люди произнести не могли из-за несовершенства голосового аппарата.
— Никитична — это отчество, — заметил мальчик, понемногу приходя в себя.
Я старалась вести себя естественно, мы некоторое время поговорили о том о сем: о его отце, о моем скафандре и Социуме, а в конце я даже рассказала ему о парадоксе Ферми и великом фильтре.
Тут ресурсы моих систем обеспечения подошли к концу, я заявила, что умираю, и сделала то, ради чего и прибыла на Землю — сказала мальчику, что у меня для него есть реально важная информация, нечто вроде военной тайны.
— Какая тайна? — спросил он.
— Хочешь ее узнать?
— Хочу, — сказал он плача, размазывая сопли и слезы по лицу.
— Обещаешь эту важную тайну запомнить на всю жизнь?
— Да.
— Подвинь ухо поближе, — пропищала я слабо.
Как только я произнесла ключевую фразу, мой скафандр окончательно отрубился, неомозг сдох, и я вместе с ним, но мне хорошо запомнилось выражение неописуемого горя на заплаканном лице мальчика.

* * *

Перед смертью встроенный блок связи послал запись всего, что со мной случилось, в Социум, и меня там тут же восстановили в моем метастабильном игнотском теле.
Все последующие годы Бомонд был ко мне благосклонен, Совет гархов — тоже. Я получила дополнительно пару планет для творчества, необходимые средства и провела целых тридцать земных лет, занимаясь художественным терра- и социоформингом. Скажем прямо, неплохих лет.
Как-то раз я фланировала мимо многомерных образов на банкете в честь только что открытой галереи инсталляций. В щупальце я держала бокал с прекрасным фиолетовым игристым. Повсюду тусовались артисты и члены Бомонда. Все выглядели вальяжными, довольными жизнью и, как положено снобам, чуть-чуть скучающими. Были здесь и гархи.
— Ну что, моя любимая Виоза Лер-Проманг, — печально сказал Стирасак, неожиданно появившись ниоткуда и поймав меня за рукав. Он назвал мое полное имя, чем весьма удивил. — Ты игнот творческий, и, как следствие, рассеянный. Когда-то давным-давно ты попросила меня напомнить тебе, чтобы ты посетила Землю еще раз. Так вот, я напоминаю.
И точно! Гарх был прав, как раз пришло время насладиться заключительным актом.
— Надо ж, запамятовала, — я простодушно развела артикулярные наросты в сторону. — Вот незадача.
— Бедная Виоза, обещай мне что не будешь страдать как в прошлый раз.
Голос гарха был исполнен печали. Он отвернулся, скрывая непроизвольное посинение между грудных присосок.
— Обещаешь?
— Не вопрос, — я залпом допила игристое и помахала ушными перепонками в знак полного согласия.

* * *

Одиннадцатимерные квантовые оракулы Социума и на этот раз выдали мне доспехи в виде пушистой четвероногой твари с хвостом. Это существо выглядело не так изящно, как в прошлый раз — излишне упитанный кот с пытливым взглядом, наглой бойцовской мордой, раздутый, словно бочонок, с короткими толстыми ножками, округлыми художественно порванными ушами. Оснастка включала усиленную броню, ядовитые зубы, электрошокер и резервную батарею. Это было явным перебором, но я успокоила себя тем, что в случае нападения собаки, ей придется грызть сие чудо технической мысли намного дольше и без особой гарантии на успех.
Этому пончику предстояло пробраться в бункер, в котором располагался командный центр управления межконтинентальными ракетами и сделать это через сравнительно узкие трубы вентиляции.
— О боже-ж ты мой, — сказала я по-русски, облачаясь в кота.

* * *

Материализовавшись в колком морозном воздухе в пяти метрах над вечной мерзлотой, я тут же тяжело плюхнулась в глубокий кандалакшский снег и утонула в нем с головой, после чего мне пришлось минут десять прорывать себе путь до вентиляционной решетки, распугивая вкусно пахнущих мышей-полевок и вероломно ломая их туннели.
Я копала в направлении ароматов казармы и сигаретного дыма, так что вскоре уткнулась в стальную трубу влажным розовым носиком — который я в волнении беспрестанно облизывала — и чуть было не прилипла к ней на морозе.
Снять решетку и забраться внутрь было непросто, но я все же справилась.
Щетка-метелка не собрала бы на себя столько пыли, сколько умудрилась впитать моя шерсть, пока я пробиралась по трубам. Я старалась вести себя тихо, не чихать, но пару раз не удержалась.
По дороге мне пришлось на несколько секунд выключить двигатель вентилятора, чтобы пробраться между лопастями невредимой. Это получилось быстро и легко.
Труба шла вниз, путь был легким, и наконец, я добралась до самых глубин бункера и закончила свой маршрут у последней решетки, отделявшей трубу от командного зала пункта управления.
Там собралось с десяток военных. Они оживленно и громко переговаривались, по большей части крича и используя нецензурную лексику.
Я увидела, как толстопузый майор с красным лицом размахивал руками с толстыми пальцами-сосисками и кричал злым фальцетом:
— Вячеслав, …! Это же, …, приказ из штаба. Вячеслав, …! Поверни этот … ключ!
Мальчик по имени Вячеслав, теперь уже крупный мужчина в военной форме, неподвижно держал руку на ключе, будто чего-то ждал. Майор наскочил на него, явно собираясь повернуть ключ сам, но Вячеслав отшвырнул майора легким движением плеча.
Он молчал, супился. Пот струился по его лбу. Он был бел, как кандалакшский снеговик.
— Слава, это … измена. Я … тебя … под трибунал! Пристрелю! Приказ на запуск …!
Вячеслав ждал.
— Арестуйте его! Степанов, Трошин! Уберите этого мудака! Кузнецов, поверни ключ!
Двое, капитан и старлей, переглянулись и, надо сказать, без особого энтузиазма двинулись к Вячеславу. Офицеры неуклюже пытались схватить его за шею, руки, рвали китель, погоны… Их пальцы соскальзывали, с треском вырывая клочья ткани и пуговицы. Он же настойчиво упирался и продолжал стоять, будто играл с ними в какую-то известную только ему одному игру.
Вячеслав стоял, держался из последних сил, прикрывая панель пуска межконтинентальных ракет от нападающих всем телом словно мать, защищающая своего ребенка от хищников.
Майор достал из кобуры пистолет и выстрелил в потолок. Пуля срикошетила и смачно ударила в стальной короб стеллажа у дальней стены, оставив на нем вмятину. Все разом поприседали, кто-то бросился ничком на пол.
Вячеслав пригнулся, но остался на месте. Майор направил свой макаров в его сторону.
Все притихли, и тут неожиданно раздался пронзительный звонок красного телефона.
Дежурный нервно снял трубку.
— Что там?! — крикнул майор, с трудом удерживая трясущийся пистолет.
— Отбой, товарищ майор! — крикнул дежурный, растянув рот в счастливой идиотской улыбке.
Вячеслав медленно вытащил ключ дрожащими руками и с отвращением бросил на стол. Сел в кресло, обхватил непослушными ладонями голову и сказал:
— …!
Присутствующие удивленно смотрели на него, словно видели впервые, а капитан и старлей, наоборот, стыдливо прятали глаза.
В этот момент я снова чихнула.
Все задрали головы вверх и некоторое время с недоумением таращились на кота за вентиляционной решеткой самого нижнего уровня пятнадцатиэтажного подземного бункера.
Мы встретились глазами с Вячеславом, я ему подмигнула и помахала лапой на прощанье.
— Он это чо, …, лапой машет? — спросил кто-то.
Ответа я не услышала — к тому времени я уже вернулась в Социум.

* * *

— Как все приняли мою трансляцию? — спросила я у Стирасака.
— Прекрасно, — ответил он. — Бомонд собирается номинировать тебя на социоформиста года и ходатайствовать перед Советом об увеличении финансирования твоих перформансов. Кстати, что ты сказала своему герою тридцать лет назад? На записи не разберешь.
— Да какая разница, гарх? — ответила я, таинственно взмахнув ушными перепонками. — Сработало ведь.