Мастер корейской кухни

Дед Мороз раздает разные подарки: кому сладости, кому гаджеты, а мне он подарил пару месяцев жизни. То есть сократил ее до пары месяцев, так сказать было бы правильнее. Оказалось, этот старый хрыч добр не ко всем.
До сегодняшнего дня мне не доводилось видеть плачущего онколога, да и вообще, доктора. Я думал, они из железа и камня, как Чак Норрис или истуканы острова Пасхи.
— Саня, ты держись, не теряй надежды, — Ларсен простерла ко мне руки, обхватила, прижала и зарыдала как девочка.
Я вдохнул запах новых духов, почувствовал подрагивающее тело, теплые слезы на своей шее. Их щекотные струйки текли к воротнику больничной пижамы.
Реакция Ларсен напугала меня даже больше, чем слово «неоперабельно».
— Что, на самом деле все так хреново? Это не может быть ошибкой? — я попытался отстраниться, прочесть ответ на ее лице.
Ларсен вцепилась в меня сильнее и зарыдала еще громче — как тогда, когда я впервые бросил ее, студентку, почти целую жизнь назад. Правда, в тот раз она ругалась, кричала, размазывала тушь и кидалась тарелками о стену. Сейчас все происходило спокойнее, мы давно не любовники, годы взяли свое.
— Лариса Михайловна, вас в девятую палату! Срочно! — из коридора прилетел встревоженный голос дежурной медсестры.
— Тебе нет нужды здесь лежать в Новый год, иди домой. Займись чем-нибудь приятным, отвлекись. Позвони мне, когда… если…
Она не договорила. Отстранилась, вытерла красные щеки рукавом, высморкалась в салфетку и ушла с мокрыми глазами, виновато улыбнувшись в дверях. От ее заплаканного вида я и сам чуть не разревелся.
Не теряй надежды… Чтобы не терять, ее для начала надо иметь.
Как-то так получилось, что у меня уже давно не было этой надежды. Finita la comedia. Поезд ушел, не запрыгнуть даже в последний вагон.
Я позвал своего плоскомордого орнитоида, он покорно сел на мое плечо. Мы спустились на первый этаж и вышли на улицу.
Природа разбушевалась. Мокрый снег со льдом бил по лицу наотмашь, жесткий питерский ветер насквозь пронзал куцый больничный прикид. Близился мой последний Новый год.
— Куда пойдем? — голос орнитоида прозвучал слабо из-за ветра и печально, как в доме покойника — он тоже все слышал.
От избытка чувств он слюнявил тонкими нежными губами мои волосы над ухом. Ветер топорщил его перья, толкал, заставлял впивать когти в мое плечо.
Его сочувствие и осторожные прикосновения оказались последней каплей — слезы на удивление легко хлынули из моих глаз, смешались с грубыми шматками небесной слякоти. Погода позволяла не прятаться от случайных прохожих.
— Нажремся, — ответил я, беря себя в руки.
— Бывало и хуже, мы ведь прорвемся? — этот гад решил меня добить…

* * *

Я ввалился в придорожный бар в десять утра как был, в тапках и пижаме, мокрый и продрогший, с орнитоидом на плече. Грузно вскарабкался на стул-насест, оперся локтями о стойку и нетерпеливо воздел дрожащую холодом ладонь.
Седой как лунь бармен-синтетик с жидкой косичкой мигом возник передо мной: полотенце, перчатки, маска с рисунком свиного пятачка, а над ней — почти человеческие глаза в круглых дизайнерских очках без стекол.
— Двойную мандариновую водку, яичницу с беконом.
— Ща будет. Клевый орнитоид, — его улыбчивый баритон звучал мягко, манеры располагали к беседе.
— Достался в наследство, — соврал я.
— Обалдеть. Я таких не видел. Говорящий?
— Когда выпьет.
Бармен развернулся, погладил жирного короткошерстного кота, дрыхнущего на полке среди полупустых бутылок, налил, беззвучно поставил на зеркальную поверхность красного кедра, снял с крюка сковородку.
Бокал грел ладонь и отражал брюнетку, что сидела в метре справа с мертвенно-бледным лицом актера Кабуки. Она держала зеркальце и томно водила помадой по губным имплантам. На ее коленях примостилась собачонка с кривыми зубами, челкой и бешено-тупыми глазами навыкате.
Я выпил залпом, кивнул, бармен проворно повторил.
— Как там? — он посмотрел на дверь.
Я оглянулся. Нет, это он мне.
— Снег и ветер, — пожал я плечами.
— Жена? — он бросил взгляд на пижаму.
— Стационар напротив.
— Ох ты… Вирус? Pardon, если лезу не в свои дела.
— Ничего. Вирус, — вновь соврал я.
Брюнетка хищно улыбнулась, откинула конский хвост и скосила глаза в мою сторону. Ее уродливый друг скалился и корчил рожи.
— Это наверно так ужасно — лежать в окружении стальных аппаратов, бездушных шлангов, бесконечно страдать и думать о смерти? — ее высокий голос резал уши.
— У меня была кнопка с запасом морфина, — вздохнул я, с трудом сдерживаясь, поймал вопросительный взгляд бармена и добавил: — Налей даме чего она хочет.
Мне нестерпимо захотелось ее удавить прямо здесь, на глазах у синтетика и ее четвероногого уродца.
— Мужчина, мне то же самое, — брюнетка капризно потрясла гуттаперчевым пальцем в сторону моей водки и добавила: — А вы крутой и добрый.
Синтетик налил, поставил, вернулся к бекону. Я поднял водку к уху, дал пригубить орнитоиду. Тот увлекся, да так, что его пришлось силой отдирать от спиртного.
— Мужчина, как долго вы страдали в этом адском чистилище? — брюнетка посмотрела на меня с любопытством.
— Неделю. Решил свалить перед Новым годом.
— Я тоже как-то лежала в госпитале, — на ее бокале остался морщинистый отпечаток вечерней помады, — я была после операции. Мне было так романтично знакомиться с парнями, когда я не видела их лиц — всё в бинтах — только прорези для глаз как у египетских мумий.
— У египетских мумий не было прорезей для глаз, — сказал бармен.
— Да ты что? — она удивилась, но спорить не стала. — Я думала были. Для меня это было веселое время. Сейчас все не так, как раньше. Теперь в больницах слишком мрачно и так тоскливо! Хотя сейчас везде голимая тоска…
Дама почесала собачонку где-то сбоку. Та неприветливо зарычала, брызгая слюной и злобно косясь на кота.
— А что так? — спросил я больше из вежливости, стараясь не смотреть на пучеглазую бестию.
Синтетик приземлил передо мной пробковый блин и плюхнул на него тарелку со шкворчащей глазуньей. Аппетитно пахнуло беконом. Орнитоид заерзал и потянулся к водке.
— Клиентов мало. Все боятся, ходят в намордниках, — она кивнула на синтетика. — Мужчины слишком нежны, чуть что убегают и прячутся. В мире так много трусливых мужчин и так мало любви…
— Хм.
— …поэтому я решила заняться писательством.
— Да ну? — удивился я. — Что пишете?
— Мужчина, это роман о чистых отношениях, «Дневник падчерицы некроманта» называется, я уже написала черновик первой главы.
— Это в каком жанре?
— Любовное фэнтези, разумеется. Это самое то, гляньте на статистику библиотек — все на это подсели. Легче всего заработать на фэнтези, особенно на любовном. У меня и подписчики есть.
— Супруг не против?
Бармен за стойкой прыснул в кулак, но тотчас взял себя в руки, бережно погладил кота.
— Он всегда против, чем бы я не занималась — будь то работа или писательство, — она обреченно улыбнулась и почему-то посмотрела на дверь.
— Сейчас писатель уже не тот, — сказал синтетик. — Вот лет сорок назад, когда еще печатали в бумаге, были писатели.
— С чего это ты взял «не тот»? — возмутилась брюнетка.
— Писатель, если не в бумаге — это любитель и графоман, — бармен ласково погладил кота и принялся рьяно протирать и без того чистую посуду. — В сети — это не литература, а сетература.
— Ты разбираешься в предмете? — спросил я.
— Не так, как вы, но пописываю, — синтетик смутился.
Мне даже на секунду показалось, что он покраснел.
— А что пишешь?
— Попаданцев под одним псевдонимом и ЛитРПГ под вторым.
— Мужчина, ну ты даешь! — брюнетка возбужденно хлопнула ладонью по столу, ее псина зарычала. — А я, блин, думала, синтетики не могут писать.
— У меня навороченный искин, — бармен виновато постучал себя по лбу костяшками пальцев, — и литературный сопроцессор. Он в голову не влез, пришлось подключить его в виде отдельного фелиноида. У нас связь, по вай-фаю.
Он снова ласково погладил кота.
— Хорошо тебе. А моя муза не в духе, — брюнетка с опаской почесала шавке бок, еле успела отдернуть руку и спросила, уже обращаясь ко мне: — Мужчина, а вы что, тоже писатель? Как и мы?
— Нет, — зачем-то сказал я и демонстративно вперился в ее нервного питомца. — Шеф-повар. В корейском ресторане.
— Это там, где...? — она не смогла докончить фразу, лишь сглотнула, вытаращила глаза, попыталась закрыть псину рукой, едва успела отдернуть.
— Угу. Именно там.
Брюнетка как-то сразу притихла, а потом незаметно и вовсе исчезла, оставив на стойке недопитый бокал с яркой кляксой.
— Зря вы так с ней, Князь, — вздохнул бармен. — все имеют право на перо.
— Мы знакомы?
— Я учился писать по вашим романам. Обожаю «Миног-мутантов», а «Как написать бестселлер за три дня» — вообще моя настольная книга.
На моем лице сама собой появилась счастливая улыбка. Кто бы мог подумать, что меня читают синтетики!
— Это далеко не лучшие, — я по-детски кокетничал и купался в теплых лучах славы.
— Вы — мастер детализации, помню наизусть целые предложения. Я начинал с фанфиков, да и сейчас стараюсь вам подражать. Вот послушайте: «Ногохвосты поднимались из воды вверх и кусали своими зубами летающих в воздухе летучих мышей — это и понятно — ведь они были мутанты».
Свой стиль я узнал — это и понятно — ведь это был мой собственный стиль. Конечно, слог у этого парня не идеален, но задатки писателя проглядывались.
— Дадите автограф? — он подсунул мне пожелтевший от времени томик девятого, последнего издания «Миног» в бумаге. — Можете написать «Дорогому Q-88 от Князя»?
Куда катится мир? — подумал я с напускной грустью, размашисто выполнил просьбу и еще добавил пару слов от себя.
Мы некоторое время посидели, поболтали о былых бумажных тиражах. Q-88 подключил кота к зарядке, а я скормил орнитоиду несколько кусков яичницы и дал пригубить из стакана. Из его рта несло Новым годом — водкой и мандаринами.
На душе стало теплей, даже возникло запоздалое чувство вины, что мой черный юмор про корейскую кухню был не по-джентельменски груб.
— Скажи той «писательнице» при случае, что я пошутил насчет ресторана. А?
— Заметано.
— Кстати, как ее звать-то?
— Анжела, — Q-88 заговорщически понизил голос. — А вы знаете, сколько читателей подписались на ее черновик?
— И сколько?
— Больше миллиона!
При этих словах орнитоид жестко куснул меня за мочку уха.
— А-а! — мое лицо перекосилось от боли.
— Милли-о-на, — повторил бармен, завистливо зыркнул поверх сползших очков.
Орнитоид беспокойно заерзал и витиевато выругался злобным птичьим фальцетом.

* * *

Я вышел из бара как был, в тапках и пижаме, с пьяным орнитоидом на плече.
— Может нам тоже, того, замахнуться на некромантов? — проскрипел он мне в ухо.
— Для настоящего писателя эта писанина — моветон.
— Для настоящего писателя моветон — это забвение.
— Я ведь сдохну через пару месяцев.
— Думаешь, не успеем? — его настырность обескураживала.
А что, два месяца для настоящего мастера не так уж и мало …
Пока мы ждали такси, орнитоид то нашептывал варианты сюжетов, то кричал и кололся когтями — если я с чем-то не соглашался. Эта пьяная курица по-настоящему загорелась новой идеей, а я, так уж получалось, всегда шел у нее на поводу.
Мы стояли, потеряв счет времени и не замечая ненастья — мы творили. Мокрый питерский снег со льдом приятно покалывал лицо, а куда-то спешащие прохожие прятались в воротниках и забавно гнулись навстречу бодрящему ветру.