Потерянная тетрадь, часть первая

рассказ: «Случайная находка»
для черновика-рукописи книги «Неслучайные странности»
жанр: историко-философские мечтания (уж извини, не знаю точного названия)

    … Ох, тошнёшеньки…

     Читаю надпись на обложке выцветшей зелёной тетради 1973 года выпуска с портретом Некрасова на титульной обложке.
     Странно. Откуда она тут, в старом альбоме фотографий, взялась? И вообще, чего бы это ради меня дернуло заглянуть в неё?
     А впрочем, чего удивляться-то – первый день февраля, на улице минус двадцать, воскресенье, я волей случая (что бывает крайне редко) дома одна, делать совершенно нечего, вот и решила «покопать историю». А старый бабушкин альбом, который ей, похоже, достался от её бабушки, а той от её, судя по датам на пожелтевших фотографиях, оказался первым в дальнем углу семейного архива.
     Да-а, похоже, мои предки давно сюда не заглядывали, потому, как мимо такого антиквариата вряд ли бы кто прошёл.
     На первой добротной старинной фотографии вижу  бородатых мужиков с топорами и пилами в руках у недостроенного дома, плохо читаемая надпись гласит, что это некто Фёдор и Герасим.
     На следующей странице мне улыбаются Егор и Анастасия в кругу шести детишек: три мальчика и три девочки. Далее фотография Михаила и Аннушки у необычно большой рыбацкой лодки. Там на выцветшей желтой бумаге паренек Ваня в кепке и сигаретой в зубах. Молодая улыбчивая Евдокия с сыном Коленькой на руках, рядом фотография карапуза Андрюшки, как две капли воды похожего на него.
     О!
     А этих, Петра и Валентину с двумя мальчишками, я, кажется, знаю. Помню, мама показывала мне на эти их замечательные матроски и говорила, что один из этих пацанят, мой прадед или… даже прапрадед.
     А вот и Юрий с Лилей и малышкой Маришкой посредине.
     Ну, надо же!
     Это ведь та самая, первая Марина! Их в нашей семье теперь шесть и все в её честь названы. Она у нас легенда – настоящая красавица, просто чудо. Видели б вы её портрет в нашем гостином зале, который, говорят, лишь слабое подобие оригинала, хотя и рисовал его известный Петербургский мастер, благодаря чему его в музей истории города на учет поставили, как портретная классика периода великого возрождения страны. Ну, а то, как же, — портрету-то почти сто лет исполнилось.
     Да, двадцать второй век совсем «на носу», а сюда, на последнюю страницу альбома, где тетрадь вместе с фотографиями хранилась, до меня видно ещё никто не заглядывал, как минимум в двадцать первом веке.
     Чья она, интересно? Что в ней?

     …Давно это было.
     Видимо в тот самый день, первого февраля 1917 года, то есть за два месяца до моего рождения, я впервые побывала здесь…

     — Ничего себе! 1917 год! – Выдыхаю я после прочтения этой строчки на первой странице тетради. — Это ж, сколько времени-то прошло? Полтора века, что ли. Не-е, больше.
     Я внимательно всматриваюсь в незнакомый размашистый подчерк и машинально пролистываю тетрадь, оценивая масштаб трагедии, постигшей меня.
     Почему трагедии?
     Ну, так остановиться теперь и не прочитать всё это разом, залпом, я вряд ли смогу, ведь здесь столько живых мыслей, рвущихся наружу. Впрочем, и проглотить их вот так, запросто, мне вряд ли удастся. Во-первых, подчерк не простой, во-вторых, слог, как вы сами понимаете, не совсем тот, что я пересказываю теперь, а в-третьих, нельзя это всё сразу прочесть без осмысления, что ли.
     Кстати, Стоп! Как это так, до рождения, она впервые побывала здесь?
     Этого не может быть!
     Ну-ка, что там по этому поводу вещает моя находка.

     …Ну, во всяком случае, ровно двадцать один год спустя, в этот же день февраля, когда мой Ванька сын того самого, известного на всю округу плотника Егора из соседней деревни, ввел меня в этот новенький Дом, я вспомнила именно тот день.
     Тогда, меня словно бы кто-то позвал сюда.
     Помнится, я внимательно вслушивалась и вглядывалась в этот его маленький задний дворик для скота, переднюю комнату, огромную белую печь на кухне, просторные прохладные сени с пологом за ситцевой занавеской, в глаза Богородицы с подросшим Младенцем у самого сердца…

     Ой! А это, кажется про нашу икону, что в папином кабинете на полке в углу на самом видном месте стоит. Лучше и не скажешь – Богородица с подросшим Младенцем у сердца.
     Нигде и никогда такой больше не видела!

     …Я признала свой Дом, лишь только заприметив его вдали, словно бы знала, что именно с ним мы виделись тогда в несуществующем прошлом.
     Да, я и сама понимаю, что этого не может быть!
     Иван со своими старшими братьями Мишкой и Лёшкой, специально приехавшими из Ленинграда помочь ему, только-только к самой нашей свадьбе под Крещение завершили строительство его на месте старого отцовского дома, сгоревшего летом 1912 года. Тогда (в год Ваниного рождения, кстати) многие дома в Шимском уезде сгорели из-за лесных пожаров, много народу и скота погибло. Лишь спустя четыре года, отец, мастер на все руки Егор Лычев, завершив обустройство своих новых хором поблизости, заложил на старом пепелище новый фундамент, распланировав тем самым небольшое, но вполне достойное хозяйство для своей детворы. Правильней сказать для кого-то одного из сыновей, кому первому понадобится. Да вот не успел завершить задумку, – в конце осени 1916 года занемог, а на следующий год первого февраля  умер.
     Не простой был тот 1917 год для семьи, да и не только семьи, по всей стране словно б вселенский мор прокатился… в головах у людей, прежде всего.

     Та-ак, понятно! Дом построил какой-то Ванька к их свадьбе двадцать один год спустя.
     Стоп, стоп, стоп!  Но тогда получается, что в феврале 1917 года его не было.
     Кого его?
     Не кого, а чего? Дома этого в феврале 1917 года там ещё не было.
     А что было?
     Не знаю, тетрадь говорит, что там… был другой «отцовский дом», который сгорел в 1912 году и потому плотник Егор поставил на его пепелище новый фундамент для своих детей. Поэтому-то  в тот день (1-го февраля 1917 года) там, в лучшем случае, был лишь фундамент, который ждал своего часа до 1938 года пока Иван не реализовал с братьями задумку отца.
     Да-а, каких только лихолетий должно быть не пережил этот фундамент в непростые годы начала прошлого столетья, да и технологии тогда очевидно были ещё не те, что теперь, но вот так как-то с Божьей помощью, поучается, дождалась своего часа задумка плотника Егора Лычева, дотерпела, не сгинула в бездне времени.
     Ну, да ладно, с этим как-то определились более-менее, но что из того-то получается?
     А получается, что не могла тогда его посетить и всё, потому как не было никакого дома.

     …Впрочем, конечно, я и сама понимаю, что невозможно видеть то, чего нет, тому, кого – нет…

     Вот именно!
     Смотри-ка ты, и тетрадь со мной согласилась!
     Кстати, интересно получилось, как у Леонида Филатова в сказке «О Федоте-стрельце»: «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». А, в сказке-то той, если я правильно помню, Федот-стрелец принес-таки это пресловутое «то, не знаю что».
     Та-ак, а что на это скажет мой потерянный во времени собеседник?

     …Но почему бы тебе, мой друг-потомок, не допустить до боли простую мысль о том, что ВРЕМЯ при определенных обстоятельствах величина относительная  в сознании нашем, легко перемещающимся по генетической и духовной «лесенке» вне зависимости этой переменной субстанции. Вот тогда-то как раз легко и получится, что всё возможно в нашей жизни.
     Очень даже возможно!
     Ну, правда, нельзя же всю свою жизнь не верить в чудеса! Нельзя так жить, а главное творить вечность, не веря в это. Рано или поздно каждый познает чудо.
     Эх, тошнешеньки!
     Ты уж мне поверь, молю тебя…

     — Это ты мне, что ли? – От удивления вскрикиваю я вслух и смотрю по сторонам, словно бы пытаясь отыскать ещё кого-нибудь в пустой комнате.
     Похоже действительно мне!
     — Ну, хорошо», — говорю я тетради. – Скажи-ка ты мне на милость, как в это можно поверь?
     И тут же читаю следующую строчку.

     …А вот так! Просто возьми и поверь…

     Да-а! Это что-то.
     Мистика.
     Впрочем, о том, что время относительно теперь многие знают. В последнее время даже ученые об искривление пространства и времени много говорят. А вот о перемещении сознания по какой-то там «лесенке» вне времени и пространства ничего такого не слышала. В общем, бред какой-то!
     Стоп! А какое сегодня число?
     Первое февраля.
     Какое? Первое февраля? То есть та самая «мистическая дата» встречи того, кого ещё нет с тем, чего ещё нет и к тому же в день ухода того, кем всё это задумано?
     Да-а!
     По всему телу бегут мурашки, по позвоночнику течет холодная струйка пота.
     И что мне теперь думать?
     А думать-то, похоже, и некогда, читаю следующую запись на полях, приписанную здесь в тетради другим подчерком:

     …Прочитай «Здесь Вам ни тут»…

     О как!
     Похоже, всё-таки тетрадь предки до меня читали и даже пометки делали, а в этом месте, как я – не на шутку перепугались.
     Ха-ха-ха…

     Автор приносит извинения за возможные совпадения имен и фамилий в этой, безусловно, правдивой истории с реальной зелённой тетрадью и её автором (о котором будет сказано отдельно в конце этой повести), дабы не желает кого-нибудь обидеть своим безобидным историко-фантазийным исканием событий неоднократно слышанных в детстве и юности.

http://www.proza.ru/2018/05/22/500