"Хранители библиотеки Древних" Глава 7 (Глава 8)

Записи Джона Брайтона, продолженные Сахемхетом Аджари.

Меня всегда удивляла привычка англичан вести дневники, записывать события, доверять свои чувства и мысли бумажным листам. И Джон стал не исключением. Все, что произошло с ним за последние четверть века, он старательно изложил в своеобразном дневнике, набивая текст на печатной машинке. Было так непривычно читать о Стефании и себе. Если бы не трагедия во время поисков библиотеки Древних, не болезнь родственников Джона, моя судьба могла сложиться иначе: стал бы экскурсоводом или полевым археологом, жил в Египте, бродил среди саккарских усыпальниц… Но своей успешной карьерой ученого я всецело обязан доктору Брайтону, до последних дней относившегося ко мне, как к сыну. В память о человеке, ставшего моей путеводной звездой, решил продолжать его записи, документируя научные исследования, свои гипотезы и умозаключения, личную жизнь, одним словом, сохранить на бумаге все то, что связано с библиотекой Древних и ее поисками.

За эти годы мы с Джоном провели колоссальную работу по сохранению и классификации папирусов Птаххетепа. Для своего возраста они находились в прекрасном состоянии, но влажный лондонский воздух за несколько лет мог запустить необратимый процесс разрушения. От нас не скрылся и тот факт, что свитки не стали хрупкими от времени: в наглухо закрытом коробе в гробнице они были засыпаны тем же порошком, которым Птаххетеп отправил меня в сон на сорок с лишним веков.
В домашних условиях организовали лабораторию по консервации, выпросив на неделю необходимое оборудование и реактивы в музейном отделе сохранения древностей под предлогом важных опытов для написания монографии Брайтона. Джону пришлось обзавестись противохимическим защитным костюмом и каждые полчаса выпивать по маленькой чашке крепкого кофе, чтобы не спать, я же чувствовал себя прекрасно и даже наслаждался запахом свежести. После обработки каждый папирус вложили в длинный пакет, откачали воздух, чтобы можно было для работы его спокойно сворачивать и разворачивать. Я изучил столько древнеегипетских свитков, но эти всегда были самыми ценными и любимыми — начертанные твердой рукой учителя. И, хотя я перечитал все папирусы в храмовом тайнике, многие видел в первый раз. Одни были короткие, содержали только текст, написанный древними иероглифами, некоторые же превышали пятиметровую длину за счет доклейки новых листов и были мелко исписаны вариантами перевода. Работать с такими большими документами в условиях маленькой комнаты было сложно, поэтому по совету Брайтона и с его помощью создал электронную библиотеку всех трудов хранителя библиотеки Древних. Теперь я мог спокойно рассматривать тексты на экране ноутбука, не пользуясь лупой, что сразу же привело к интересной находке. Я заметил один и тот же небольшой повторяющийся знак, о котором учитель никогда не упоминал. Но на исследование его роли, значения, частоты использования не хватало времени: учился, помогал Джону в его научной работе, да и сам был занят написанием трудов для защиты ученой степени.
Рано или поздно я, все равно, остался бы в гордом одиночестве — терять близкого человека было не впервые, но боль утраты каждый день давала знать о себе. Теперь рядом с фотографией Стефании на столике у кровати стоял и снимок Джона. Слабый огонек погребальной лампы освещал их еще молодые, неподвластные времени лица.
Первое время по привычке обращался за советом к Брайтону, словно он находился в соседней комнате, ждал ответа, но потом понимал, что его уже нет рядом. В будни работа в музее хоть немного отвлекала, но в выходные… я начинал сходить с ума. Чтобы не ощущать страха и одиночества, коротал их, как и вечера, за чашкой кофе и ноутбуком, пересматривая папирусы снова и снова.

Решив использовать уже готовые трактовки символов, попытался перевести текст с максимальным содержанием изученных знаков и получил… бессвязный набор слов. Пробовал так фрагмент за фрагментом, но результаты совсем не радовали. Или я где-то допускал ошибки, или… но в такое совершенно не хотелось верить. Промучившись так пару месяцев, бросил это занятие. Казалось, что пытался собрать одну мозаику из тысяч фрагментов других, не представляя, что должно получиться в итоге. Нужно было отдохнуть, и уже со свежими мыслями возвращаться к переводу. Просто путешествовать по Европе не хотелось: был во многих столицах по работе, видел там все достопримечательности. Отдых на море или туристические поездки совершенно не интересовали, а приехать в Каир, по которому безумно скучал все эти годы, даже под предлогом изучения артефактов — означало нарушить слово, данное Захии Хавассу. В моем мире такими вещами, как уважение, гордость и слово чести, было не принято бросаться. И, в результате, согласился почитать лекции по истории Древнего Египта для первокурсников одного из гуманитарных колледжей на юге страны.

Все нелюбимое холодное английское лето провел за книгами, чтобы подготовить тексты для чтения и презентационный ряд, не отступая от традиционной истории. Я не представлял себе, как можно говорить о чем-либо голословно, не подтверждая наглядным материалом. Сказывались видео Джона и его рассказы. Опыт работы экскурсоводом тоже пригодился. В итоге получилась очень занимательная иллюстрированная лекция на двадцать академических часов — своеобразная экскурсия по трем тысячелетиям существования «вселенной фараонов».

С началом учебного года поселился в преподавательском общежитии колледжа, что было намного дешевле, чем в гостинице. Мои занятия должны были начаться со второй недели, поэтому свободное время проводил или на набережной, любуясь волнами, с брызгами разбивавшимися о пристань, или в городском парке, читая книгу на свежем воздухе. Давно не было такой умиротворявшей паузы в научной работе.
В день первой лекции, взяв личный ноутбук, с которого хотел транслировать презентацию на экран, и распечатанную речь, направился в колледж. До конца предыдущего занятия было достаточно времени, и я постарался как можно тише пройти в аудиторию и сесть где-нибудь с краю. Лекцию по первобытно-общинному строю читала симпатичная женщина немного моложе меня и явно без опыта работы с людьми. Парень, к которому я осторожно подсел на свободное место, изо всех сил пытался не зевать.
— Скучно? — шепотом спросил его.
— Ужасно, — тихо донеслось в ответ. — Если тот лондонский профессор будет таким же занудой — лягу спать прямо на парте. И пусть выгоняет с урока…
— Думаю, не выгонит, — обнадежил бедолагу.
Я стал вслушиваться в речь лектора. Она так увлеклась научной терминологией и воспеванием храбрости людей в шкурах, высекавших огонь и охотившихся с копьями на мамонтов, что совершенно забыла о работе со слушателями.
— Это был необыкновенный скачок для первобытного человека — добыча и использование огня. В найденных стоянках двенадцати тысячелетней давности мы находим великолепные образцы каменных ножей, наконечников стрел, остатки необожженной глиняной посуды. Люди строили подобие хижин из подручного материала, — рассказывала преподаватель, показывая указкой на большую проекцию картины, явно нарисованную по заказу какого-то крупного исторического музея. — Именно таким был наш мир в те времена…
Не вытерпев, поднял руку. Она не сразу заметила, но потом остановилась, желая выслушать «студента».
— Почему Вы судите, — с упреком начал я, — обо всем мире по находкам в отдельных регионах? Посмотрите на нашу цивилизацию. В ней есть как высокие технологии, так и примитивные. Если через пять тысяч лет ученые найдут деревни африканских племен, которые до сих пор охотятся с луком и стрелами, лепят горшки из глины и покрывают хижины соломой, и будут утверждать, что в наше время было примитивное общество — это будет верно? Почему есть такая уверенность, что в то время не было высокоразвитой цивилизации, соседствовавшей с развивающейся? Почему таким вещам, как письменность, земледелие и обработка металлов первобытных людей не могли научить те, кто владел такими знаниями на высоком уровне? Ведь большинство мифов говорит о том, что этому человека научили боги, а не он самостоятельно освоил путем проб и ошибок…
Находясь на приличном расстоянии от лектора, заметил, как она злится. Это был настоящий удар ниже пояса по ее убеждениям. Я уже стал жалеть, что раскрыл рот на эту тему.
— Круто ты сделал ее, — рассмеялся скучавший парень.
— Глупо, — резко ответил я, понимая, что надо извиниться перед коллегой.
Звонок на перемену только подхлестнул ее расправиться с наглым слушателем. Встал, чтобы спуститься вниз, но преподаватель была уже рядом.
— Да как Вы смеете оскорблять науку! — прошипела она, стараясь не привлекать внимания. — Нравятся всякие небылицы, что рассказываются по телевидению? Это всего лишь необоснованные фантазии, я же говорю языком фактов!
Ее изумрудные глаза с каждым мгновением становились все зеленее, а рыжие кудрявые волосы, казалось, вот-вот вспыхнут огнем. Она нервно поправляла постоянно съезжавшие очки на покрытый веснушками кончик носа. В ней было что-то от Стефании, такое любимое мною и абсолютно не поддававшееся объяснению.
— Простите мое бестактное поведение, — опустив вниз глаза, произнес я, чем обескуражил разъяренную даму.
— Извинения приняты, — смутилась лектор.
Было видно, что она никуда не торопится, как другие.
— Хотите остаться здесь на следующую пару? — высказал свою догадку.
— Да, только слушателем, из любопытства. Хочу сравнить лекцию этого лондонского профессора и свою. Может, почерпну что-нибудь полезное, — улыбнулась она и вышла из аудитории.

Я спустился с кейсом к кафедре, подключил ноутбук к проектору. Волнение постепенно усиливалось: такого со мной не было со дня защиты первой ученой степени. Со звонком студенты входили в лекционный зал, занимали места. Последней была моя предшественница.
«Добрый день, — сосредоточившись, начал лекцию, — позвольте представиться: член Британской Академии наук, профессор лингвистики древнеегипетского языка периода Древнего царства Сахемхет Аджари».
По рядам прошел шепот недоумения и девичьего восхищения. Несмотря на то, что мне исполнилось тридцать пять, я выглядел лет на двадцать. Время «остановилось», когда я открыл тайник в гробнице Птаххетепа. Очередная доза этого порошка не отправила в длительный сон, а отразилась на моей внешности. Не замечал этого, пока не услышал от седых академиков, что мой возраст в резюме указан неверно и я слишком молод, чтобы иметь ученую степень профессора. На этом основании они хотели отложить мою защиту до срока, когда «из мальчика стану мужчиной» (Примечание: у отца эта фраза была записана на древнеегипетском и дословно звучала «когда уберешь свой локон юности в шкатулку и станешь носить сандалии»). Хорошо, что в тот момент при себе оказались документы, и это недоразумение быстро разрешилось.
«Я расскажу вам о трех тысячелетиях древнеегипетской истории: победах и поражениях, взлетах и падениях, о бесстрашных и трусах, о мудрых и безумцах, о мире живых и мертвых. Я хочу, чтобы вы просто слушали и запоминали, а конспекты можете выписать из любого учебника по истории Древнего мира. Начнем?»
Я приглушил в лекционном зале свет, попросил закрыть жалюзи. Изображение на экране стало ярким и четким. От волнения промахнулся указателем и вместо презентации открыл папку с фотографиями рукописей из гробницы. Хотел закрыть, но из зала раздались крики:
— Что это? Расскажите! Это интересно! Это книга мертвых?
Решил, что классическую теорию еще успею осветить в полном объеме, а небольшое пятиминутное лирическое отступление о наследии Древних и работах Птаххетепа должно заинтересовать студентов, хотя обещал доктору Хавассу молчать о Египте до фараонов. Но от биографии неизвестного египетского библиотекаря репутация Захии как историка никак бы не пострадала.
— Более сорока веков назад, — загадочным голосом начал рассказ, — в храме Тота жил хранитель самой большой библиотеки в Древнем Египте. Его имя было Птаххетеп. И это фотографии папирусов, на которых все иероглифы выведены его рукой. Они чудом сохранились в гробнице.
— А что там написано? — донеслось с первых рядов.
— Там начертаны тексты на более раннем языке, которые он много лет копировал в известном только ему хранилище знаний — библиотеке Древних, так жрец называл его. Теоретически, иероглифика этого языка легла в основу египетского письма Древнего царства, но звучание уже невозможно установить, а смысл символов остается загадкой. Мертвый, давно потерянный язык. Птаххетеп смог сопоставить с иероглифами Древнего царства более трех сотен знаков, — я сменил картинку на фотографию самого длинного документа и увеличил фрагмент, — но перевод с помощью них получается бессвязным набором слов.
— А сколько ученых работают над ними?
— Только я, — гордо произнес в ответ.
— Вы сказали, что это копии с оригиналов. А мог тот египтянин при переписывании допустить ошибки? Неправильно написать? — спросила девушка с первой парты.
Я вспомнил тот зал с дисками и машиной, тусклый свет масляных ламп, саму пластину с песком. На ней проступили знаки, и правый нижний был больше остальных. На папирусах же все иероглифы были одинаковые.
— Оригиналы существуют, — ответил на вопрос, — но нужна хорошо спланированная экспедиция. Пятнадцать лет назад археологи и рабочие, пытавшиеся найти их, погибли. Ими руководила моя приемная мать, Стефания Аджари.
В аудитории воцарилась мертвая тишина. Слушатели молчали, повергнутые в шок моими словами, но тут поднялась та самая рыжеволосая женщина и задала уже свой нокаутирующий вопрос:
— А пирамиды строили пришельцы или египтяне? И зачем?
— К сожалению, я не отвечу Вам, потому что и сам пока не знаю. Некоторые аспекты могу раскрыть, так как обладаю весомыми аргументами, но обещал одному человеку, пока он жив, не предавать эту информацию огласке. Прошу прощения.
Из аудитории послышались разочарованные вздохи. Почувствовал себя виноватым, но слова, данного доктору Хавассу, нарушить не мог. Запрет начинал действовать. Дальше говорить на эту тему не хотел: зашел уже слишком далеко, поэтому, закрыв фотографию папируса, запустил лекционную презентацию.
«А сейчас предлагаю вернуться к теме нашего занятия, — продолжил свою речь. — Я расскажу вам о так называемом додинастическом Египте и первых трех династиях. Прошу вашего внимания на экран…»
Звонок оборвал меня на полуслове, когда описывал строительство ступенчатой пирамиды с точки зрения классической истории, но не забыл упомянуть как вариант информацию, которую почерпнул когда-то сам в храмовой библиотеке. Однако, студенты остались сидеть на местах, желая дослушать мою затянувшуюся речь. В конце попросил желающих подготовить вопросы на пройденную тему, чтобы в начале следующей лекции ответить на них. 

Вернувшись в общежитие, переоделся в льняную рубаху до щиколоток, какие сейчас носят жители египетских деревень, приготовил кофе и бутерброды. Намек на ошибки в папирусах не давал покоя. Решил еще раз внимательно посмотреть на них, но так, будто увидел впервые. Почему мы читали тексты сверху справа налево, ориентируясь на поворот символов. Если большой был внизу справа, то, логичнее, читать столбцами снизу вверх справа налево или строками справа налево и двигаться вверх. А если те странные повторяющиеся закорючки — это разделители предложений? Или слов? Может, это вообще фонетическое письмо, как в эпоху Птолемеев? Для начала остановился на варианте «символ — слово». Открыл фотографию самого маленького текста, для удобства выписал на лист два способа чтения в привычные строки. Допустим, грамматика Древнего царства была близка к грамматике Древних, то первыми знаками будут подлежащие, за ними сказуемые. Но одно слово можно написать несколькими иероглифами и наоборот, что тогда? А дальше — гадание на кофейной гуще. Словарь Птаххетепа снова ничем не помог, только еще больше запутал. Без одинакового текста на двух языках мои попытки перевести были пустой тратой времени и сил. Попробовал версию «символ — звук, разделитель — конец слова». Результат был равен нулю. А если мы неправильно стояли и записывали знаки вверх ногами? Столько гипотез, только гипотез…
Это было настоящее поражение на поле научной битвы. Оставалась маленькая надежда, что в библиотеке есть диск-переводчик или найдется еще один Розеттский камень уже с письменами Древних. На такой обнадеживающей мысли я выключил ноутбук и решил больше не возвращаться к головоломке с расшифровкой, пока снова не окажусь там, где бывал только однажды.