Монстры в городе (Глава 1)

Вот я, наконец, и проснулась: в голове непривычно шумело, а слипшиеся, нестерпимо зудящие веки никак не хотели открываться. С трудом вытащив из-под спины затёкшую «ватную» руку, кое-как потёрла глаза ладонью и ещё раз повторила попытку. И снова безрезультатно. Недовольно морщась, решила немного подождать, откинувшись на подушку, но, кажется, это было что-то другое ― слишком жёсткое и влажное. Пальцы скользнули по мокрым, отвратительно пахнувшим волосам, к горлу немедленно подступил противный комок, и меня вырвало.
Какое-то время тело содрогалось в болезненных спазмах, пока желудок, наконец, полностью очистился. Мне было по-настоящему плохо: в ушах звенело, пересохший рот наполнился горечью, да и дышалось с трудом… Скользкий пот стекал из-под чёлки по горящим щекам, так что скоро вся шея, и не только она, намокла и зачесалась. Я не понимала, что происходит: просто было очень страшно.
Так и лежала на полу, парализованная слабостью, прислушиваясь к грохоту оглушительно стучащего сердца. Казалось, ещё немного, и оно вот-вот взорвётся в груди, под стать пульсирующим вискам, заставлявшим меня морщиться от боли и стонать. Вернее, я тщетно пыталась произнести хоть что-нибудь, но непокорные губы не слушались, и звуки умирали где-то в глубине горла.
Меня накрыло паникой: какие только кошмары в тот момент ни приходили в бедную голову ― вот они, так некстати проявившиеся последствия непомерной любви к чтению ужастиков. Говорила же мама ― ох, ёлки-палки…
― А что, если меня похитили, зашили рот и веки… Боже, скоро сюда войдут злодеи и начнут пытать несчастную… Вот ужас-то… Впрочем, рот точно не зашили, ведь меня только что вырвало. Возможно, всё совсем не так, как я себе нафантазировала. Надо только набраться смелости и постараться открыть глаза, ― сделав над собой героическое усилие, наконец, разлепила непослушные веки.
Правда, легче от этой маленькой победы не стало ― вокруг было катастрофически темно: то ли меня занесло в комнату без окон, то ли просто наступила ночь. Понятно, что в паническом состоянии разумно мыслить я не могла ― страх заглушил любые попытки рассуждать здраво. Всё, что сейчас было доступно ― бояться и трястись, и это у меня получалось очень хорошо: я часто дышала, постоянно всхлипывая, и теперь уже не только пот заливал горящее лицо, но и слёзы отчаяния.
Наверное, перетрусив, я бы просто-напросто потеряла сознание, свалившись на пол, но неожиданно где-то совсем рядом раздался оглушительный гудок приближающегося поезда. За ним последовали нарастающий перестук колёс, яркий свет фар, прорвавшийся сквозь маленькое зарешеченное окно, которое здесь всё-таки было. Вспышка оказалась совсем недолгой: поезд быстро промчался, исчезнув так же внезапно, как и появился. Но, как ни странно, это меня встряхнуло, вернув к реальности, и помогло кое-что вспомнить…
Например, вчерашнюю вечеринку бывших одноклассников. Это Мила уговорила меня пойти вместе с ней, хоть я и упиралась до последнего. Ну что, скажите, толку встречаться с людьми, которых не любила, не понимала и всегда сторонилась? Когда в прошлом году выпускные экзамены закончились, я, честно говоря, вздохнула с облегчением. И не только потому, что экзаменационная маета, наконец, осталась позади, главное, что больше не надо было видеться с ними.
Что поделать, но с первого дня, как попала в эту элитную гимназию, отношения с одноклассниками, увы, не складывались. Из-за папиной работы мы часто переезжали из города в город, я привыкла менять школы и всегда быстро находила общий язык с новыми ребятами, но не в этот раз. Не понимаю, зачем только меня перевели именно сюда? И в обычном классе было бы неплохо, а здесь я промучилась целый год…
Быть белой вороной среди толпы мажоров ― поверьте, то ещё удовольствие… Меня игнорировали, унижали презрительными взглядами и насмешками, давали обидные прозвища ― всё это я пережила. Мама с гордостью говорила, что у неё терпеливая и сильная дочь. Она часто повторяла:
― Не унывай, Асенька, никому не позволяй себя сломать, ты всё преодолеешь, я в тебя верю…
Ах, мамочка, ради тебя и продержалась здесь так долго: несмотря ни на что не опускала голову, хорошо училась и забивала на уродов, пытавшихся надо мной смеяться. Плевать на них, зато в этом отстойном классе я подружилась с хорошей девчонкой.
Она мне здорово помогла ― отец Милы был какой-то важной шишкой, и с ней предпочитали не связываться. Так я неожиданно оказалась под её защитой, а всё потому, что у нас нашлось общее увлечение: любовь к аниме. Мы обе неплохо рисовали и, наивные, даже мечтали когда-нибудь открыть свою студию…
Да и вообще Мила была замечательной ― простодушная, светловолосая болтушка с ясными серыми глазами, принципиально носившая только чёрную «готическую» одежду, так не вязавшуюся с её лёгким жизнерадостным характером. Мне нравилось дразнить её «ведьмой» за постоянно распущенные длинные волосы, сумасшедшую любовь ко всему «тёмному», мистике и серебряным, так шедшим ей, украшениям. Особенно кольцам, которых у подружки было бесчисленное множество.
Она любила смеяться и шутить, поддерживая меня в любой трудной ситуации. Ко всему относилась просто, ни на кого долго не обижалась и зла не держала, обычно утешая так:
― Да брось, Ася, не парься, не обращай внимания на всяких дебилов, жизнь ― короткая штука, чтобы тратить её на такие пустяки как обиды. Забей!
И после этих слов действительно становилось легче. Как же я могла её не поддержать, когда накануне подруга позвонила, буквально умоляя пойти с ней на эту распроклятую вечеринку. Всё дело было в нём, Пите ― Петьке Мешкове, самом популярном парне этого отстойника, в которого, к несчастью, дурочка давно и безответно была влюблена. Её можно было понять ― насмешливый голубоглазый красавчик, вечно окружённый роем прихлебателей и поклонниц, умел произвести впечатление. Мы с Милой в число приближённых к его особе, ясное дело, не входили; меня это не трогало, а вот глупышка страдала, что Пит её не замечал.
Почти год его не видели, по мне ― так и слава богу, а вот Мила уцепилась за этот шанс ещё раз встретиться со своей тайной любовью, и пришлось ей уступить. Договорились, что сходим в школу на часок, не больше ― посидим немного, а потом махнём в кафешку.
Сначала всё шло по плану: встретили знакомых и перекинулись с ними парой ничего не значащих фраз. Мила вертела головой в поисках Пита, я лениво рассматривала гимназию, так и не ставшую мне родной ― век бы сюда не возвращаться… Наконец, на горизонте появился предмет тайного обожания моей подружки, и она убежала к нему поближе, а я, поискав глазами уединённое местечко, села на маленький диван у стены, рассматривая развешенные под потолком гирлянды из воздушных шариков:
― Вот ведь кому-то делать было нечего ― доставать всю эту мишуру и лезть на такую верхотуру. Спутали сентябрь с декабрём, что ли?
Я злилась без причины, меня всё раздражало: и кокетливые, весело болтавшие девчонки в безумно дорогих платьях и джинсах, и громко хохотавшие над пошлыми шуточками, задиравшие нос мальчишки:
― Ничего не изменилось, как будто не год прошёл, а день: вырядились, будто на показ, и несут всякую чепуху. Скука. Ну, где там Мила? Обещала же надолго не уходить, а сама пропала…
Я открыла банку колы, чуть не сломав ноготь, и, ругнувшись в сердцах на свою чрезмерную покладистость, сделала несколько жадных глотков. Вдруг небольшая группа ухмылявшихся ребят развернулась в мою сторону. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии: это были самые отвязные, достававшие ещё в школе типы ― только их сейчас и не хватало… На этой неприятной мысли воспоминания о вчерашнем, а, может быть, сегодняшнем дне резко обрывались…
Внезапно заболела голова, и, сама не знаю зачем ― ведь и так ничего не было видно, я крепко зажмурилась. Страх сменился злостью:
― И какого чёрта тут разлеглась? Что бы ни случилось, это ― не смертельно, пора брать себя в руки и убираться отсюда.
Похоже, ко мне вернулся привычный цинизм. Я медленно приподнялась и, протянув руки к полу, постаралась на него опереться, но, ощутив на пальцах что-то скользкое, остановилась, пережидая новый приступ тошноты:
― Ладно, всё равно ничего не вижу, поэтому, будь что будет ― встаю.
Подбодрив себя таким образом, потихоньку поднялась и, шатаясь, побрела вперёд, туда, где совсем недавно видела окошко, ненадолго мелькнувшее в свете промчавшегося поезда. Я шла в темноте, как слепая, размахивая перед собой руками, осторожно делая шаг за шагом, и совсем скоро упёрлась во что-то металлическое и прямоугольное с выступающей гладкой ручкой.
― Похоже на небольшой шкаф или ящик, он, наверное, стоит у стены. Поверну-ка я налево… Впрочем, неважно, в какую сторону, всё равно не видно ― где-то же должна быть дверь, чтобы выбраться отсюда.
Ощупывая правой рукой стену, медленно продвигалась вперёд, иногда спотыкаясь обо что-то подозрительно мягкое. Сжимая зубы, чтобы не закричать, упрямо продолжала идти, пока рука на стене не наткнулась на знакомо очерченный предмет ― выключатель. Немного поколебавшись, я всё-таки на него нажала…
От яркого света перед глазами поплыли радужные круги так, что пришлось зажмуриться и лишь потом осторожно приоткрыть мокрые от слёз веки. Господи, и зачем только я это сделала? До конца жизни буду помнить ту ужасную картину…
В небольшой комнате на грязном полу, словно сломанные игрушки, лежали мои бывшие одноклассники. Вернее, части их тел в лужах крови. Не веря своим глазам, я смотрела на них, кажется, забыв, что надо дышать, в любой момент готовая зайтись в диком крике, но от шока вместо этого тихо повторяла:
― Мама, мамочка, что же происходит? Кто это с ними сотворил, за что? Они же просто дети…
Внезапно я замолчала, потому что голос сорвался от вырвавшегося из груди вопля, больше напоминавшего стон отчаяния, и бившейся в голове страшной мысли, что нелюдь, сотворивший это с ребятами, сейчас находился где-то недалеко, а значит, мог услышать и прийти за мной. Вряд ли в тот момент я была способна думать, за меня это делал страх, инстинкт самосохранения…
Оцепенев от ужаса и прикрыв ладонями рот, я повела себя странно: вместо того, чтобы упасть в обморок рядом с телами одноклассников, начала медленно ходить вокруг и негромко звать их по именам. Словно они могли услышать и проснуться от вечного сна:
― Лена, Рита, Верочка, Димон и Сашка-болван, а это, это… Мила? Мила и Пит? Вставайте, что вы тут разлеглись? Ну же, ну же…
Я заревела, вцепившись побелевшими пальцами в залитую кровью блузку, потому что с оторванной ногой моей любимой подружке невозможно было встать, а Пит, красавчик Пит… нет, язык не поворачивается описать то, что с ним случилось. И с остальными ребятами тоже. Их не просто убили ― это было что-то другое, нечеловечески сильное и жестокое, то, что ломало и рвало плоть словно бумагу…
Налитую свинцом голову повело, и, пытаясь удержать шаткое равновесие, я машинально приподняла залитое слезами лицо ― выход оказался совсем рядом. Висевшая на одной петле дверь была не заперта, до неё оставалось всего несколько шагов, но каких… Самых трудных шагов в моей жизни, и я до сих пор не помню, как их сделала.
Лёгкий ночной ветер шевелил мокрые от крови волосы, нежно лаская разгорячённое лицо, словно пытаясь утешить и облегчить моё горе. Из-за маленькой тучки в ночном небе выкатилась огромная луна, осветив всё вокруг: я стояла на пороге неказистой бревенчатой сторожки, вокруг которой не было даже забора, бессмысленным взглядом всматриваясь в окружавший меня берёзовый лес.
Повисшее над миром безмолвие не нарушал ни тихий стрекот кузнечиков, ни голос одинокой ночной птицы. Меня охватило непонятное безразличие, словно внутри внезапно что-то сломалось, впустив в душу заглушавший боль холод. Мысли текли вяло, будто сами по себе, а ноги тянули тело к земле, призывая его упасть среди этой густой травы, навсегда забыв о только что увиденном кошмаре. Но, вопреки всему, я упрямо сделала шаг к видневшейся в мутном свете луны колонке. Там могла быть вода, и нестерпимое желание немедленно ощутить её вкус на сухих губах заставляло меня брести вперёд…
К счастью, шершавый ободранный вентиль не успел сильно заржаветь, и, с трудом, но всё-таки удалось его повернуть. После тонкой ржавой струйки пошла относительно чистая и, благодаря стоявшей весь месяц жаркой погоде, тёплая вода. Опустившись на колени, я кое-как привела в порядок руки и умылась, прополоскав полный горечи рот. Как могла попыталась смыть кровь с волос и блузки и, еле натягивая липнущую к телу мокрую одежду, не замечала ни сотрясавшего меня озноба, ни выбиваемой зубами дроби…
В это время по земле пробежала дрожь, и снова раздался протяжный гудок ― приближался поезд.
― Железная дорога где-то совсем рядом, ― неторопливо, словно во сне, рассудила я, ― если пойти вдоль рельсов, можно добраться к людям, а там уж…
Состав, казалось, вынырнул из тёмной пасти самой ночи, промчавшись совсем рядом, метрах в двадцати от меня, обдав пыльным теплом прилипшие к лицу волосы и разметав их по плечам. Пошатываясь и дрожа, я встала с колен и заплетающимися, словно у пьяницы, ногами побрела туда, где только что в лунном свете мелькали блики в окнах летящего поезда. Сил хватило только на то, чтобы добраться до серебристой насыпи, после чего я опустилась в траву около колючего кустарника и, свернувшись калачиком, закрыла глаза:
― Всё, больше не могу, надо отдохнуть…
Так и лежала на холодной земле, вцепившись руками в мягкие стебли осоки, ища спасения от вновь подступившего головокружения и не понимая, баюкают ли меня объятия ласкового сна, или это равнодушное беспамятство утаскивает разум в свой бездонный чёрный колодец. Главное, что на тот момент мои мучения временно закончились.