Демониада

Глава 1

Окольцованный дорогой огрудок земли лежал под отшлифованным морем стеклом старой лампы. Боковым зрением Самогнилов заметил тусклые объекты на дне колбы. Рыча от бессилия, бес сделал попытку сорвать цоколь и дотянуться до фигур в нижней части острова. Он плыл на одной лишь задержке дыхания в скоплении дюралевых звезд, любуясь мерцанием осколков своей души на фоне пластикового неба: он чувствовал бесстрастную суету из тысяч движений, заполнявших смыслом чьи-то раковины, бесчувственность механизмов, стремившихся показать свою лучшую форму. Укрывшееся в развалинах детство просканировало его радиочастотные метки на предмет «свой» — чужой», прежде чем он выбрался из воды и подчинился властям города.
Тюрьма была единственным местом, которое не требовало причуд нового времени, клетка с динамическим экраном была хосписом, уводившим затравленную нежить в холодную усталость, принимавшим агонию его угасания. Бушевавшая огненная дыра озарила заклятую духами мглу, вылизанные впадины гор и лавовые купола технологичной горошины. Самогнилов вообразил модуль отцовского автопоезда. Выпотрошенная рыба трепыхалась на его железном троне. Под ним океаническая вода смешивалась с метаном, и где-то на той стороне антимира превращалась в грубую силу, способную договориться с механическим нутром дьявола. Бес сравнил водородный двигатель с вихревым генератором сердца, создававшим всасывание, вращение и ритм. Его сигналы пробивали на перфоленте машины точечную радость и тиреобразную боль.
Кружка термоса выкачала тепловую энергию камеры, восстанавливая равновесие с холодом. Тот, кто не делился теплом, вычеркивал себя из списка человеческого рода. В глубине технопарка механическая рука лепила из морены тела, прикручивала к ним головы. Огонь пожирал плоть. Бренные оболочки доставались инженерам и конструкторам, операторам и утилизаторам опытных серий. Функция, как дымный табак, наполняла пустоту тетрафторэтиленовой сферы. Любой двухполюсный кадр превращался в дурной либо добрый сон за блэкаут портьерой, любой кадр подменялся необработанным сердцем шаблоном.
В тюремную камеру проник вызревший туман желаний. В молочно — белое полотно ворвался поезд из немого кино, разбив призму тупикового упора. Он преодолел островной тоннель, и железная дорога трансформировалась на экране в одномерную точку. Вагоны встали на перегоне. Конвой вылил в овраг дары «ночного золота». Вдохновлённая газами войны органика доедала тело Самогнилова в таликах кратера, как пережиток прошлой цивилизации. Выносившая его под сердцем реальность пощекотала кинзой волосатые ноздри, запустила в омут души коньячных клопов, выдавив из нутра генетический мусор из колючих сорняков, непокорных изюбрей и борзых волков.
В залатанной дыре бесконечности луна пряталась за земной тенью. На обнесенном валом нарыве земли собирались в стаи ученики. Они предпринимали попытки разогнаться и сделать полный взмах крылом, врезаясь в натянутые провода и зеркальные окна. От купола школы отделились выпуклые облака, снося забитые илом каркасы колец, сбивая трубчатые своды. Хранилище знаний освободилось от подержанных шаблонов, и прощальный звонок зазвучал на окраине города.
На смотровой площадке «Пастушки облаков» бес смочил сморщенное от обезвоживания лицо кисеей туч и принял избавительные конвульсии города, перегруженного драматизмом театральных представлений. В смутном гуле плачущая струна вибрировала в нижнем диапазоне страстей. Выгоревшее ядро беса сопротивлялось силе, обжигавшей холодом выхолощенные тела в непрерывном людском течении. Эта сила, прибывшая на спинах ледяных комет, звенела капелью исцеляющих слов, стекала пенными каскадами по горбам ледников, возвращая к жизни бездыханные тени людей из бетонной коробки.
Прибывшие доставали из трюмов яркие тряпки и спешили в банк, чтобы через судный процент узаконить свое вечное рабство. Трамвай встал перед баррикадой из тел. Пассажиры выходили на аллею Шлюх и колотили привязанную к столбу вагоновожатую. Женщину били за то, что она не сохранила семью, погубила двух сыновей и не скопила денег на покупку дома. Боль отозвалась бурлящим увещеванием в ее ягодицах, звериная флегма стрельнула в коленные чашечки. Самогнилов помог Елене забраться в кабину, и сделал так, чтобы трамвай скрылся в черно-белых узорах иллюзорного коридора движения.
Заряженная полуденными неонами река уносила встревоженных прохожих в запруды своих помешательств. Пепельный отлив венчального платья украсил скорбью дорогу цветов, уронил обожжённые клочья небес на руины сгоревшей флористической лавки. Алые, белые лепестки стали венком для белокурой флористки. Цветочный магнат перенес обожжённое тело невесты в оранжерею, обменял корзину роз на мастеровой нож и сел в трамвай, который вела Елена.
Он не видел в глазах пассажиров признаков внутренней борьбы и падал в бездну, задававшую импульсы идущему по лучам проспектов неосязаемого города. Под аркой скорби он нашел свой первый, выросший на бесплодной земле стронгилодон. Цветок был выкрашен в цвета разномастного зла и погибал от холода. Магнат делал надрезы на руке, и чем нестерпимей становилась боль, тем крепче он держался за увядающую реальность. Он брел, пока не почувствовал петрикор, привычный запах земли и не услышал свист паровоза, шум крыльев голубей, перебравшихся на ночлег под купол собора.
Бес сопроводил Елену до заброшенного барака с вывеской ГЕН.КОНСТ и улегся на голый пол. Он лежал на скрипучих досках в обнимку с темнотой, словно в скверно сработанном гробу, и прислушивался к звукам. Диктор с далекой земли направил голос в грудные резонаторы и с напускной скорбью объявил об уничтожении великой империи. Огненная колесница из пламенных лилий прокатилась по экватору, обесточив миллионы тел в кукольных домишках. Петунья покрыла черным бархатом обожжённую землю, кровь оживила миллионы расколотых суккулентов. Демонический эль просочился сквозь ветхую крышу, бес захмелел и вылез наружу через чердачную щель.
Самогнилов стоял по ту сторону экрана, как будто что-то поменялось в технике съемки. Теперь он сам создавал план и делал акцент на невидимых глазу деталях. За его спиной простирались заброшенные сады, уходящие в небо линии электропередач, окроплённые персиком горы Кавказа. Мамматусы охладились до точки росы, воздух уже не справлялся с водяным паром и серо-голубые глаза беса заплакали над замшелыми ветвями колхидского леса. Эта местность не была поражена механической усталостью, отравлена тяжелыми ядрами человеческого эго, притягивавшими к себе игрушки материального мира. Она была сотворена из истонченных пленок бродившего в ней духа, из шедевров, написанных в минуты безбрежного счастья.
Взошедшее солнце накалило зеркала излучателей. Лунная моль поднялась над волнообразными крышами виноделен, прощаясь с бесом в своем полете. За шагающей пинией лежал негроидный альбинос. Его голубые глаза выражали иррационализм экзистенциального кризиса. Это был отец Самогнилова. В отломках его груди, как гейзер в кратерном озере, пузырилась кровь. Три дикарки начертили на песке круг и охраняли старика от падальщиков. Боль пульсировала в их родовых путях, страх искажал их смуглые лица. Одна из них решилась стать бесовкой и перенесла умирающего на седое, слоистое облако.

Глава 2

Солярный демон лил воду на сожжённые Полудницей поля, одевая виноградарей в липкие рубахи, выжигая их волевое око, требуя от них добровольной, безоговорочной сдачи. Не было слышно, ни щебетания птиц, ни шума прибоя. Мир будто бы замер в ожидании приговора.
В танцующем смерче бес проникал в глаза гревшейся на песке старухи, просачивался в открытый космос женских Вселенных, насыщаясь сгустками накопленных желаний. Делая очередной переход, он сталкивался с опустошенной, повторяющей себя женской сущностью, автоматом, добывавшим из грубой материи свинца алхимическое золото. Каждой из них не хватало глотка любви, порции свободного воздуха.
Самогнилов уложил в голове символы гексаграммы, которую изучил в бараке Елены. Черточки, мелькавшие в его сознании, означали позиции. Нечетные линии символизировали свет. Единственная теневая черта была центром притяжения и тянула за собой все остальные. Он чутко реагировал на борьбу противоборствующих сил, порождавших волны мирового движения. Добравшись до ядра гексаграммы, бес высчитал замкнутый цикл, в течение которого развивались и погибали опытные серии человеческих машин.
Сизое облако, которым управлял бес, утонуло в свадебных лентах снежного дерева. Нанизанные на ветки куклы с оплавленными лицами украшали деревья парка. На альпийских горках возвышались посмертные маски известных личностей. Бес представлял их как верстовые столбы, указывавшие путь прогрессивному обществу. В центре парка стояла полуразрушенная колоннада с ротондой из колючей проволоки. Оптическая игра превращала конструкцию в проекцию древних руин. Посетители видели в ней древнегреческий Парфенон, храм Весты и древнеримский Форум. Земля примерила марсианский наряд. Свет ауры посетителей пробивался через облачный туман, оживляя капли воды. Молодые люди, приносившие цветы к памятнику флористки, на время переставали быть воинами и купцами, изобретателями и мастерами.
Самогнилов устроил на улице ночь и увидел среди фонарных огоньков свет, приближавшегося трамвая. Елена спрыгнула с подножки и вручила ему обагрённое кровью перо птицы. Они поцеловались и вошли в море, приняв его прохладу как молодость и избавление. Бес погружался в бездну ее глаз и получал насыщение, как будто он читал добрую, умную книгу. Люди давно не обменивались взглядами. Глаза перестали быть зеркалом души, в них не горел огонь, не мелькал соблазн, не хранилась загадка чьей-то жизни. Человеческий страх разрушал не только модели, он воздействовал на окружающую природу, вызывая повсюду войны и катаклизмы.
Бес заплыл так глубоко, что услышал, как земная кора стонала под чудовищным давлением. Дым вулкана уносил его сознание вверх, пока его дух – союзник в образе водоплавающей птицы не соединил воду с небом. Чайки подхватили его спящее тело и понесли по задымленному тоннелю. Где-то вдалеке, вихри изумрудного света дрейфовали над снежными пиками гор. Крики чаек смешались с голосами из другого мира. Кто-то предупреждал колонию людей о начале конца: «На третий день на горное селение упадет железная птица. На пятый потемнеет море. На седьмой зайдет спор о небе. На десятый день мужчины уйдут на север, а юг запылает без единой искры».
Воздух стал теплее воды, и море уснуло под пологом призрачного тумана, ставшего антрепренером мистических героев. В облако ударила молния, и из него вышел сверхчеловек, собранный из разных моделей. Сценическая мгла превратилась в кровавый гриб. Взрывная волна поглотила побережье, сбрасывая в море пляжные постройки. В зашторенном небе затаился автоматизм смерти, инерция боли, навязчивая мысль, что бестелесная пустота никогда больше не отпустит сновидца. Бес испытал дежавю, он вспомнил, как Земля прикидывалась Марсом, и он питался принтами бытовых сцен, содранными со стен многоэтажных склепов.
Самогнилов сидел на подиуме трамвая, отслеживая пульсацию скорости в турбулентном потоке жизни. Он прокараулил момент, когда в кабину вошёл старик с намотанным на руку ремнем и начал ругаться матом. Елена вывела достававшего ей до пояса пассажира, и села рядом с бесом. Уличный поезд выкатился на шоссе и, высекая искры об асфальт, пронесся мимо лежавшего на акульей шкуре водителя кабриолета. Стриткар быстро набрал высоту. Все вокруг стало мертвым и бездушным, лишь за пределами спящего сознания голосил сигнальный колокол. Люди становились частями неделимого целого и пропадали в парящих шариках водки. Хватаясь за поручни, Елена поднялась на верхнюю палубу и растворилась в сполохе полярного сияния.
В пассажире второго яруса не было ничего такого, за что можно было бы зацепиться. На него не действовала ни карма, ни темные силы. Единственным, что определяло его судьбу, был срок жизнеспособности его модели. Ликвидатор, наблюдал за волной Возмущения, заключившей планету в клещи, истребившей колонию одомашненного зверя.
Трамвай заехал на открытую стоянку. В депо толпились городовые. Они арестовали Елену за порочные отношения и требовали проверить её на наличие полузвериного потомства. Кварталы наполнились запахом курицы на углях перед грандиозным жертвоприношением, демоны сжигали покрышки, развеивая резиновую пыль по ветру. Елена сошла с экрана, и бес впервые увидел объект своего обожания вживую. Она прошлась по тюремному коридору, как по подиуму, оставляя за собой шлейф озонового запаха.
Скрежет железа из адской кузницы разбудил Самогнилова. В камеру зашёл цветочный магнат и обнял беса, как это бывает свойственно людям в последние дни их существования. Тюрьма опустела, влюбленные оказались ее последними узниками. Выйдя на воздух, они увидели закрученные в спираль улицы, придавленные лазурно-серым куполом города. У его границы теснились белокаменные дома и церкви. Во дворах бились о землю люди, сотканные из эманаций страха. Из печной трубы поднимался дым, оповещавший небо о капитуляции жилища.
По радио транслировали послание генерального конструктора. Из репродукторов донесся стук метронома, биение сердца, задававшее резонансную частоту. Над городом образовалось электромагнитное поле, внутри которого не было ни страха, ни боли, а лишь ощущение чего-то близкого. Тук-тук-тук. Полевые вихри вытолкнули беса в менее плотную среду. Он плыл на одной лишь задержке дыхания в скоплении дюралевых звезд, любуясь мерцанием осколков своей души на фоне пластикового неба.

Глава 3

Жил был человек. Он трудился и отдыхал, грустил и смеялся. У него был семья, окружавшая его теплом, работа, делавшая его Богом, друзья, выворачивавшие его наизнанку. Он питался натуральными продуктами, пил самую чистую воду на планете, дышал свежим воздухом и, если заболевал, то медицина ставила его на ноги. Его не пугала ни жара, ни стужа, потому что его жизнь была светла и стабильна. Человечество вымерло как выведенный в неволе вид, как звено пищевой цепочки, не имеющее своего потенциала. Оболочки людей, зверей и растений поднимались из морских глубин, чтобы наполнить энергией механику вращающегося острова.
Холодная, свистящая яркость флейты сливалась с воем турбин дирижабля. Летучий корабль пролетел над белоснежной простыней пляжей, бирюзовыми лагунами и тающими в воде шоколадными холмами. Люди сбрасывали накопленный негатив в море, но не получали от него обратной связи, не замечали, что оно стало проводником света, и невесомые стаи рыбачьих сойм ходили над ним под парусами. Судно застыло у швартовой башни. На руинах трудились пауки-гексаподы. Они как малыши лепили из дробленого кирпича крепости и замки, амфитеатры и соборы, не думая о том, что все это будет сметено волною.
Самогнилов увидел себя среди счастливых жителей, собравшихся на площади. Он, не склонивший на свою сторону ни одно женское сердце, не оставивший после себя потомства, командовал колонной ликвидаторов. Задние ряды, словно волны, напирали на передние, передавая им импульс надежд, впустую баламутя мертвое море. Свинцовый крючок рыдал внутри раскаленного безумием белого экрана. В бледных пятнах рассвета промелькнуло лицо Елены. Она стояла на трибуне рядом с хрупким мальчишкой, единственным юным гражданином города. Ветер кружил в ее волосах осень, приближавшуюся к излому. Цифры, выстроившие ее судьбу, были разбросаны по наклонной времени. Они мелькали в маршрутных листах, фигурировали в бортовых номерах трамваев, не выдавая признаков ее существования. Мальчик улыбнулся бесу и перекинул через грозовой воротник «Утренней глории» панталер развивающегося знамени.
По панцирям, прикрывшим ветхие высотки, скользили монструозные киты и манты. Бес развалился на веревочной кровати в старом дворе и стал частью иммерсионного представления, переговариваясь с актерами, влияя на сюжет и финал любительской постановки. Дождь тарабанил по крыше, смывая в нейтральном пространстве штрихи неуловимого мига, названного любовью.
Ослепив лазером билетера, Мишка, шмыгнул в тоннель интерактивного парка. Он мечтал стать архитектором человеческой жизни и ждал, пока на ультрашироком экране появится эмбрион. Гравитационная энергия позволяла веществу держаться в объеме его голографического тела. Электромагнитный поток удерживал вокруг себя воду. Проявляя язык воли, клетки перестраивали тело под установленные цели, определяли его жизненные границы. Лицо эмбриона распрямлялось, сдвинутые на бок ноздри вернулись туда, где им положено было быть. Человек был не только продуктом своих генов, носителем прописанных в нем алгоритмов, он выступал выразителем своего поля. Мишка изменил в симуляторе электрический рисунок тканей и на лбу головастика вырос глаз. Скрытый в биоэлектрическом поле разум подчинился не генным указаниям, а командным импульсам мальчика.
Самогнилов спрятался в подвале. Он ощущал себя тенью, не успевшей покинуть город к полудню. Отключившись, он попал в необычное место, через которое дышала и обновлялась земля. В разрушенных кварталах собирались модели, чьи белковые костюмы не были оснащены гаджетами. Они орудовали кувалдой и ломом, громко смеясь и ища друзей в похожих как две капли воды лицах волонтёров. Разбирая стену, бес ощутил приток свежего воздуха. Под трубами затопочнго узла торчали балясины предыдущей постройки. Он спускался все ниже и ниже, пока смотревшее в окна солнце не приобрело цвет густой запекшейся крови.
Отец Самогнилова поднялся по серповидным головам в Vip-ложу. Почуяв клубящуюся желчную массу, он принялся счищать въевшийся налет зла с чужого, упитанного тела, примерять его на себя и запускать когти в окружающую его роскошь. На Дьявол Арене бились модели с отторженным эго-имплантом. В их головах ничего не удерживалось дольше нескольких секунд, и каждый свой день они проживали, как вступившие в жизнь дети. Комментаторы обволакивали пустые оболочки теплом, и они неслись по скрежетавшей челюстями кровавой реке в бутафорский дом, к придуманной семье, чтобы испытать на себе сладкую ложь, расщепляющую их ядро и инициировать процесс радиоактивного распада.
Самогнилов прокоптился адским пеплом галерки и повис на переплетенных ветках уда, шпионя за отцом из-за багрового полотнища неба. Крапчатые плоды-фонарики осветили мембрану дерева, хранившую киноархив его поступков. Кадры были отсняты кем-то другим и демонстрировались за счет прерывистого движения пленки. В фокус невидимого луча попадало все, что копилось в глубине его переживаний.
Елена пролетала над тлеющими вершками мертвой земли. Сквозь сон она слышала грохот канонад, предсмертные крики своих сыновей, краем сознания понимая, что что-то ужасное творилось на этой земле. Она проснулась в полном, стянутом сеткой теле. Хитрый, дьявольский свет пульсировал в кольце арены, ослепляя ее вспышками пережитых событий. Нить ее мантии была привязана к барабану. Черти в полосатых трусах крутили круглую махину, избавляя ее от бремени монахини и санитарки, вагоновожатой и кухарки. Наконец, она стала такой, какой не знала себя никогда: магнетической и взглядом обжигающей, сияющей и к звездам увлекающей.
Самогнилов слушал голос отца и ностальгировал по своему первому восхождению на поверхность. Прилипшая к шасси биомасса толкала отцовский монстр-трак по выступам кимберлитовой трубки, надеясь увековечить себя в героическом сознании вечности. Луна погрузилась в конус земной тени, залив кровавым светом ступенчатую гору над островом, позволив ночной твари чваниться в среде отрицательного электричества. Они преодолели с отцом сотню ступеней и наблюдали за борьбой Света и тьмы, открывая для себя мощь светила.
Мост, по которому бес делал свои первые шаги навстречу солнцу, крепко стоял на вложенных в него эмоциональных проекциях, сильных человеческих чувствах, побуждавших его продолжать свой путь к свету. Мир, видимый над водой, умещался в тесном подводном конусе. Краски радужного кольца смешивались, награждая предметы пестрым ореолом. За краями конуса расстелилась блестящая поверхность воды. В ней отражались трое.
Самогнилов насладился гомоном птиц на высоком яру и пустил в ход свой коронный трюк, накладывая старые воспоминания на новые с помощью комбинированной сьемки. Ему снова казалось, что история его любви только разворачивается, и, что прошлое уже улетучилось, а будущее еще не сдало своих позиций. Стрела, сделанная отцом из жестяной банки «Globus», пронеслась по долине его детства, ранив девчонку, похожую на Елену. Бедняга вытерла слезы и вскарабкалась на дышащую теплом кручу, на которой Мишка выпускал стрижа на волю.
Он разжал ладонь, и слеток взмыл над вернувшими город в лоно природы зелеными крышами, вливаясь в птичью стаю. Земляные ласточки привязали нити галактической связи к болтливому колоколу, чтобы прервать Великое молчание космоса. Они кричали о мире, бесконечно углубленном в эмоции, управлявшие его обитателями. Испытывая радость, люди становились отзывчивыми и внимательными, печаль делала их вежливыми и осторожными, а гнев уязвимыми и опустошёнными. Эмоции создавали из подмалевка слепок сильных чувств, придавая картине дня шероховатую поверхность. Падавшие с неба водяные шары взрывались в кронах деревьев. Прохожие бежали по лужам и смеялись, чувствуя друг друга на расстоянии. Генеральный конструктор Мишка вел Лену по раскрашенной аллее, не боясь простудиться. Краски захлестывали его, и он становился полихромной волной, искавшей связи с частицей близкой к его частоте и одноименным зарядом.