Спасенье - в подземельях! (Глава 1)

Кнут Хольгерсон сдержался – лицо осталось бесстрастным.
Он и вообще-то не слишком любил инопланетян, а уж любить эту Расу… Смог бы, наверное, только какой-нибудь извращённый эстет. Или ярый ксенофил.
А больше всего, как ни странно, напрягал лёгкий запах мускуса – сам по себе приятный, но в сочетании с тем, что представало взгляду… Всё же, скорее, что-то чисто на уровне инстинктов было в его собеседнике отталкивающее, негуманоидное. Чужое.
Он повторил вопрос, немного изменив порядок слов, полагая, что его всё же поняли неправильно:
– Так эта вспышка… Эта пульсация – она не убьёт нас, если мы всё же останемся на корабле?
Существо, которое они называли для простоты так, как звучало хотя бы отдалённо похоже на то бульканье, что оно издало при знакомстве – Моисей – переступило с ноги на ногу. Порывисто сцепило лапки перед собой, словно в мольбе: тщетной мольбе достучаться до тупоумных самовлюблённых кретинов-космонавтов. Пасть открылась, закрылась, и снова открылась – тонкий хлыстообразный язык с раздвоенным концом облизал четыре ряда мелких белых зубов, и послышался сип и присвист с хрипами, которые преобразовал наушник транслятора:
– Я же сказал. Не убьёт. Но то, что она может с вами сделать – гораздо хуже смерти! Превращение. Преобразование. Изменение сути… Не знаю, как это называется в вашем языке, но смысл попробую объяснить получше. В вашем мире ведь есть пчёлы?
– Да, есть. – Кнут кивнул. Он отлично понял, что Моисей имеет в виду. Очевидно, преобразование из личинки в имаго… Аналогия уместна – нечто вроде пчёл на Тристане водилось. И биолог экспедиции, Марек Новотны, успел (с помощью дроида, конечно!) неплохо изучить весь цикл жизни и метаморфоз насекомых, похожих, впрочем, скорее на здоровущих шмелей.
– Хорошо. Тогда ты… или пусть Марек объяснит тебе – имеешь образец. Но тут есть большое отличие. Пчела, вылупившись после Превращения, отлично знает свои обязанности, и предназначение. Работает только так, как говорит ей… инстинкт. – транслятор выдал после некоторой заминки понятие, вероятно всё же сильно отличавшееся от аборигенного, – А вот если Превращению подвергнется разум и тело взрослого человека… – Моисей, совсем как человек, подкатил к небу жёлто-зелёные глаза, – Здесь никто не может предсказать заранее, во что он превратится. И как будет себя вести. Мыслить. Относиться к другим людям. Понимаешь?
– Честно говоря, не очень, – Кнут слушал, как транслятор булькает и свистит, переводя, и старался говорить почетче и помедленней, – У нас на Корабле отличная защита. От любых излучений. Мы пересекли половину Космоса, – Кнут обвёл рукой горизонт, – и ничего с нами не случилось… На нас светили сотни других Солнц. И – всё в порядке.
– Нет. Ты опять не понял. – существо, размером с кенгуру, и сильно смахивающее на самую обычную земную саламандру, только сильно увеличенную, и вставшую на задние лапы, снова развело лапки в стороны. Цепкий взгляд умных глаз снова поразил осмысленностью и глубиной, голова чуть опустилась, и невысокий Кнут теперь видел гребень на макушке, переходящий на спину, – Излучение – нет! Это будет… не излучение.
Ну, вернее, не то, что мы видим… или не видим. Идущее прямо оттуда, – кивок, – и согревающее наш мир. – Моисей потёр пальцами с огромными когтями-ногтями, как бы пробуя на ощупь лучи только что вышедшего из-за невысоких холмов голубого Карлика.
В зеленовато-голубом освещении гладкая шкура инопланетянина переливалась, и цвета заставляли думать, что перед взором какая-то странная, раскрашенная нетрезвым художником-абстракционистом, картина: по общему ярко-жёлтому фону вроде бы хаотично разбросаны фиолетовые, тёмно-синие и лиловые пятна, ещё и оконтуренные, словно для того, чтобы подчеркнуть дикий цветовой контраст, чёрной каймой.
– Не излучение? А что же тогда?
– Я могу сказать, – из горла полился новый поток гортанно-писклявых звуков, но транслятор выхватывал и воспроизводил лишь отдельные слова – «лёд… размазать поверхность… черви… мысли…» – очевидно, не будучи в состоянии соотнести их со знакомыми понятиями.
Кнут невольно нахмурился.
Моисей резюмировал:
– Твоя маленькая машинка, я думаю, не понимает этого. Такие… Слова и понятия есть только здесь, в нашем мире.
Потому что такое Солнце – только у нас! Я уже сказал суть: когда наступит Полдень, будет поздно! Ты и все люди с корабля должны до этого уйти с нами в пещеры, и …э-э… Запечататься на целый день! Тогда вы все останетесь живы. И здоровы. Надеюсь.
Кнут снова почесал многострадальный затылок.
Нельзя, конечно, назвать его отношение к инопланетянам ксенофобией… Он долго лечился. Прошёл полный курс гипнопедии. Но протез левой руки и два искусственных лёгких всё равно постоянно напоминали ему о не слишком удачно прошедших «торговых переговорах» и достижении «договорённостей» с расой инсектоидов-кархаков.
С другой стороны он, как главный специалист по переговорам в сфере взаимовыгодных торговых сделок с чужими расами, понимал, что в данном случае аборигенам очень нужны люди и их стальные орудия: кирки, мотыги, лопаты, ножи и всё остальное. И регулярный подвоз их возможен только при доверительно-спокойных отношениях… Но.
Но согласиться вот так – почти без подготовки, почти безоружными без боевой мощи челнока – практически отдать себя в руки чуждого, непонятного народа, да ещё в недрах их многокилометровых запутанных лабиринтов-ходов и низких пещер…
Страшновато. Даже ему. А уж остальные…
Ладно, всё что мог, он выяснил.
– Сколько у нас времени на обдумывание и сборы?
– Не больше двух часов.
Ну, местные два часа – это земных четыре… Впрочем, это мало что меняет!
– Хорошо. Я благодарю тебя за любезное приглашение провести «Цикл Бешеного Солнца» с вашим народом, в ваших Убежищах… – Кнут чуть склонил голову, – Через… м-м… Час, или чуть позже, я сообщу наш ответ. Или – приведу тех, кто решит воспользоваться вашим гостеприимством.
– Хорошо, – Моисей снова помахал в воздухе лапками, – И не забудьте! Внизу нет воды и пищи, пригодной для вас – вы должны всё принести с собой. На весь день.
День Моисея – пять для землян. Кнут, хмурясь, покивал, поблагодарив ещё раз.
Они разошлись – Торговый Агент двинулся к челноку, возвышавшемуся безобразной чёрной громадой в километре от Площадки Сделок и Переговоров. Моисей, опустившись на брюхо, и извиваясь, словно варан, или крокодил, скрылся в одном из чёрных ходов-лазов ближайшего холма.
Кнут, обходя большие валуны, ругался про себя на всех известных ему языках галактики. Высохшая фиолетовая травка противно похрустывала под подошвами. Но он смотрел не на неё, а вперёд – на корабль, и вбок – на Солнце.
Ему было о чём побеспокоиться и подумать.
Голубой Карлик, конечно, не сахар!
Но ведь док Престон сделал им все необходимые прививки, и теперь члены экипажа свободно могли работать под обжигающими лучами хоть весь день! Что же до вспышек… Ну бывают, наверное, здесь и вспышки, и протуберанцы, и активная фаза, и… Всё остальное, что вычислили капитан Майерс и бортовой компьютер. Да, что-то такое им как раз и предстояло в ближайшие часы. Аномалия в короне уже была отлично различима. Похоже, серия мощных протуберанцев вытянет щупальца на миллионы миль в космос.
Но чтобы вот так, без подготовки, и словно покорные кролики, сунуть голову в…
Пасть льва? Вряд ли. В-смысле, вряд ли экипаж решится.
Хотя аборигены, «дети Маа», как они себя называли, вовсе не производили впечатления коварных лицемеров, что вначале улыбаются, а когда отвернёшься – вонзают нож в спину…
Но в том-то и дело, что дистанционное снятие и запись сканнерами энцефало-, тэта- и всех прочих «грамм» не выявило склонности к обману. То есть, если абориген говорил «Да» – он и думал «да», если «Нет» – то – «нет». Никаких посторонних возмущений, что говорили бы о расхождении слов с делом, с мыслями.
Похоже, им попалась на редкость порядочная раса. Вот только внешний вид…
Особенно когти и зубы. Н-да.
За неделю общения, когда выясняли, что именно, и в каком объёме желательно привезти в качестве товара сюда, и что из ископаемых может предложить взамен племя Моисея, Кнут, по роду работы чаще других общавшийся с Вождями и Помощниками, изучил манеры и поведение «сынов Маа» неплохо.
Ну вот не производят они впечатления расчётливых жуликов, готовых заманить под надуманным предлогом экипаж в Лабиринты подземелий, убить, а затем расхитить и присвоить то, что им остро необходимо!
Они ведь вовсе не дураки. Понимают, что тогда не будет действительно больших и регулярных поставок…
– Ну, как там переговоры? – Бастер, стоявший сегодня «в карауле», если можно так назвать вольготное полулежание на шезлонге под брюхом челнока, и ковыряние травиной в зубах, традиционно разыгрывал вялый интерес к происходящему. Однако Кнут знал как никто: на самом деле интересуется Бастер только выпивкой и девицами. Которых наймёт не меньше трёх, на неделю, сразу после рейса, в первом же притоне у космодрома…
– Плохо. Моисей говорит, чтобы мы переселялись на четыре дня к ним в пещеры. Иначе нам – крышка! – Кнут провёл себе по горлу большим пальцем, и высунул язык.
Озадачив таким образом горе-охранника правдивой, в-принципе, информацией, Кнут полез по крутому трапу внутрь, даже не давая себе труда отвечать на недоумённые переспрашивания и ругань.
Он был уверен – Бастер сейчас притащится в рубку.
И остальных тоже придётся туда позвать: как полноправные пайщики, они имеют право знать всё об угрожающей опасности.

– …это же бред собачий! Ты, Кнут, понавыдумал чего-то там про «солнце, бешенство, стирание мозга», и прочую х…ню – и хочешь и нас сделать идиотами! Да мы повидали столько солнц, сколько у этого твоего уродца прыщей на морде! А в логово этих вонючих лягушек я ни за что не полезу! – Билли, второй навигатор, уже не сдерживался, сжимая кулаки, и только что не матерился в отличии от многих уже высказавшихся.
– Не-е-ет! Солнце тут ни при чём. Он у нас хи-итрый, Кнут-то… Он просто хочет, чтобы мы все, словно покорные бараны на бойне, сами припёрлись, и подставили свои шеи под кремниевые ножи чёртовых ящериц! А его-то ящерицы оставят в живых. И наши паи достанутся ему… – трюмный Лёсс Хокинг во всём видел подвох, отродясь с инопланетянами не «якшался», и не собирался покидать уютный кубрик. Не говоря уже о том, что при дележе не было более дотошного, а во время любых работ – более ленивого и безалаберного ворчуна.
Кнут чувствовал, что по лицу идут красные пятна, но возразить ничего не успел.
Капитан Майерс встал. Все заткнулись.
– Довольно бессмысленной болтовни. Так мы ни к чему не придём. Все мы тут равноправные пайщики, и каждый имеет право высказаться… И побеспокоиться о своей жизни так, как считает нужным и правильным! И мозг есть у каждого. Кнута мы выслушали. Никто никого ни к чему принуждать не собирается.
Поэтому сейчас поступим просто: проголосуем. Кто… Считает, что предупреждению аборигенов можно верить, и нашим жизням угрожает опасность, которую не сможет предотвратить бортовая защита?
Кнут, поколебавшись несколько секунд, поднял руку. Не без удивления он обнаружил, что к нему присоединился механик Москалёв, и биолог-чех.
Остальные двенадцать пайщиков с ехидными усмешками, и покачиваниями головами, рук не подняли. Капитан кивнул, словно успокоившись:
– Отлично. Вы, трое. Забирайте всё, что считаете необходимым, и – вперёд! Время у вас ещё есть. Мы же… Обещаем, что если через неделю вы не вернётесь, жестоко отомстим за вашу безвременную… И так далее.
Кнут, всегда не без оснований полагавший, что капитан его недолюбливает, почувствовал некий зуд внизу живота. А что, если высадив их, экипаж «передумает», и просто… улетит без них?
Для Трибунала при «Комиссии по делам…» и так далее, запись вот этого общего собрания пайщиков вполне сгодится в качестве доказательства. Доказательства того, что они добровольно, и «с песнями…» ушли с челнока сами. Чёрный ящик Отца ведёт все записи автоматически. И уничтожению они не подлежат. Разве что вместе с кораблём – в горниле какого-нибудь, вот именно – солнца.
Однако отступаться от решения поздно – сам ратовал за…
– Ламми, – капитан повернулся к коку, – Упакуй им пайков на троих на… Десять дней. Воду налейте в канистры сами. Всё. Вопросы, пожелания?
– Капитан, сэр… Просьба: не надо «мстить за наши загубленные жизни», даже если мы не вернёмся… И ждите нас не семь, а хотя бы – десять дней! Наших, стандартных.
Мало ли: вдруг вспышка затянется…
Кнут говорил спокойно, но губы пересохли. Остальные его «напарники» не сказали ничего. Похоже, после бурно проведённой «дискуссии» – если так называть простую склоку – уже не видели смысла.
– Хорошо. Обещаю подождать десять дней. У нас пока не горит. – все задвигались, заскрипели стульями, заулыбались и захихикали.
Провожаемые недобрыми смешками, и ироническими пожеланиями «не слишком там перебарщивать с туземочками», «а то как бы чего не подцепить», и «вдруг придётся через суд присылать сюда алименты!», паникёры, как назвал их боцман Фридрих Даам, ушли на камбуз.

Пошарив в недрах холодильника, похожего, скорее, на ангар, кок вывалил на огромный общий стол кучу всяких полуфабрикатов: тут оказались и мясные, и зерновые, и даже фруктово-ягодные концентраты. Одноразовые пайки.
– Вот сорокалитровые канистры. Если прикинуть по три литра в день на рыло… Хватит с запасом. Вот – тара. – кок вывалил из ящика шкафа пластиковые кружки и миски с антиадгезионным покрытием, – По возможности постарайтесь хоть их… вернуть! Или вычтем из вашей доли. Кхе-кхе. – но лицо Ламми вовсе не походило на весёлое.
Ложки, ножи и вилки троица отщепенцев взяла прямо со стенда. Кок хмыкнул.
– Ламми… – Кнут чувствовал, что надо хоть что-то сказать, – Может, передумаешь, и пойдёшь с нами?
– Да ладно тебе, Кнут. Идите уж, мы тут как-нибудь сами. Переживём твоё дурацкое «стирание личностей». Хо-хо!.. – истерично прозвучавший смешок сказал Кнуту, что кок на самом деле вовсе не против бы последовать совету, поскольку сильно напуган. И если не идёт в пещеры, то лишь из боязни тоже прослыть паникёром и болваном.
Да и чует неприязнь капитана к Кнуту…
Как, вероятно, и весь экипаж.
– Как знаешь. Счастливо оставаться. – они повернулись, и вышли в коридор. Москалёв и Марек так ничего и не сказали, хмурый кок остался теребить свой и без того измятый, когда-то белый, фартук-передник.
Вахту под брюхом челнока нёс уже Леголас, как в шутку называли за форму «эльфийских» ушей химика-геолога Пьера Леггорна все, кроме капитана. Его, судя по бледной даже в голубом освещении физиономии, и перекатывающимся на щеках желвакам, тоже мучили сомнения. Однако он просто кивнул им, буркнув:
– Поосторожней там, в пещерах. Слишком глубоко не лезьте – внизу может попадаться и метан.
– Спасибо, Пьер. – Кнут, чувствуя себя как бы вожаком маленькой группки, благодарно кивнул, и попрощался, – А вы – поосторожней тут. Самое защищённое место челнока, как я понимаю, холодильник Ламми – если что, воспользуйтесь.
– Да уж, облицовочка из старого доброго свинца сохранит и продукты и нас… если не замёрзнем!
– А вы попробуйте ещё и в скафандрах. – подал наконец голос Марек, – Всё же там тоже… слои всякие.
Пьер только хмыкнул. Подал руку:
– Ну, удачи. Надеюсь увидеть вас живыми. И – без подруг!..

До торговой Площадки дошли за десять минут.
По дороге разговаривали мало – перетаскивание сорока килограмм на спине, и сумок с вещами не слишком располагало к общению. Вот когда Кнут порадовался, что решили не брать оружия – и нести тяжело, и толку мало. Если уж туземцы чего удумали, легко подловят их во время сна.
Обсуждали только трудности с дыханием и… совершением туалета. Зубной щётки и туалетной бумаги никто, конечно, взять не догадался.
Воздух на Тристане по составу мало отличался от земного – разве что содержание кислорода казалось непривычно большим: более двадцати пяти процентов. Хотя за счёт того, что атмосферное давление составляло лишь восемьдесят процентов стандартного, дышалось вовсе не так легко, как хотелось бы. Но все сошлись на том, что в подземельях-то давление должно быть повыше.
Кнут ударил в кусок рельса, подвешенный возле самой большой норы, как именовали тоннель все люди. Москалёв всё время оглядывался. Затем буркнул:
– За каким чёртом я с вами попёрся… Знаете что, я возвращаюсь.
Кнут, в силу специфики работы ловивший цепким взглядом элементы поведения что людей, что инопланетян, легко, чего-то такого и ждал: третий его спутник явно передумал лезть в пещеры ещё при дележе продуктов.
– Удерживать не буду. – Кнут сильно запыхался от тяжести канистры, – Раз передумал – возвращайся. Ребята обрадуются. Как бы. А то они, небось, уже и твой пай мысленно между собой разделили…
– Так вот … им! – мстительно хохотнул механик, снимая со спины канистру и рюкзак с продуктами, – Барахлишко-то вам… Оставить?
– Оставь, конечно. Как-нибудь затащим, внутрь-то.
– Ладно тогда. Счастливо, Кнут. Счастливо, Марек. – Москалёв крепко пожал им руки. Похоже, он был рад, что они спокойно относятся к его «дезертирству», – Извините. Я… вначале и правда, поверил. Во что-то такое. Испугался. А потом… Подумал, что оно и верно: залезем-ка мы все в скафандры! А можно – и в холодильник… Всё-таки челнок у нас отличный. Жаль только, что горючее жрёт, как свинья – а то бы взлетели, да спрятались за планетой, от вспышек-то…
Эта версия преодоления опасности высказывалась, собственно, первой. На что капитан Майерс резонно возразил, что тогда не хватит горючего на посадку там, дома: они потратили почти всё за долгий рейс. Что же до холодильника… Его на собрании в расчёт не брали. Да и старина Ламми вряд ли пустил бы посторонних в «святая-святых».
Уже развернувшийся к челноку механик вдруг приостановился и оглянулся:
– Александр.
– Что – Александр? – не понял Кнут.
– Меня так зовут. Александр. С такими делами… Мало ли… А так – хоть познакомились наконец.
А ведь верно, снова пожав руку, подумал Кнут – за все три года совместной работы он ни разу не слышал, чтобы дотошного работягу механика кто-нибудь называл по имени.
Пока они глядели в спину удалявшегося Александра, из норы донеслось вежливое покашливание: Моисей ждал, пока они попрощаются, не мешая.
– Приветствую, Моисей. Как видишь, твоему предупреждению вняли только мы.
– Вижу. Не могу не удивиться людской… Беспечности. – транслятор снова долго думал, потом всё же подобрал. Эквивалент слову «глупость».
– Идёмте. Времени мало.
Проход, даже центральный, оказался слишком низок для людей. Им приходилось идти согнувшись почти до пояса. А поскольку нужно было ещё и тащить за лямки канистру Москалёва в рюкзаке, продвигались медленно.
Моисей оглядывался, и Кнут чуял, что только такт сдерживает туземца от того, чтоб поторопить их. Но пока всё же молчал. Поэтому Кнут сам поторапливал Марека:
– Терпи, напарник! Мы должны выжить! Иначе кто расскажет нашим детям о подвиге мудрых отцов?..
Марек, отдуваясь, и перехватывая лямки потеющей ладонью, даже не давал себе труда отвечать на такие плоские шуточки. Только поглядывал вперёд – на темнеющий зев тоннеля, и назад – на отдаляющееся пятно выхода. Туда же невольно поглядывал и Кнут…
Наконец, минут через десять, они вышли во что-то, похожее на большую пещеру.
– Нам – сюда. – Моисей повёл их к лазу чуть шире и выше того, по которому они прибыли.
А лаз-то… Невольно Кнут присвистнул.
Никакой это оказался не лаз. А огромный люк с квадратной массивной дверью – почти как в настоящем подземном банке. Кнут видал много раз документальные фильмы о том, насколько надёжно хранятся все «Национальные Резервы» и прочая валюта.
В толщину дверь превышала добрый шкаф, а уж весила, наверное… пару-тройку тонн. А что больше всего поразило Кнута, так это то, что как только они прошли внутрь, охрана при люке – шесть самцов куда пошире Моисея в плечах, если так можно сказать про ящеров – тоже вошла за ними, и с трудом закрыла люк. После чего защёлкали могучие запоры.
– Ч-чёрт… А Моисей-то наш… похоже, не шутил. – Марек еле говорил, от непривычной нагрузки в шестьдесят с лишним кило он дышал с большим трудом, – Может, передохнём?
Моисей невозмутимо обернулся к спутнику Кнута:
– Простите. Времени на ваше ожидание и так ушло слишком много. У нас впереди ещё две Двери.
– Тогда пошли скорей. – Марек снова перехватил лямки.
Они преодолели пологий спуск, шедший спирально, углубившись на добрый километр. Кнут не мог не заметить, что после люка весь тоннель шёл уже в монолитной скале, похожей на базальт. Впрочем, он не геолог. Их геолог… Предпочёл не заморачиваться.
Почти через каждые тридцать-сорок шагов в недра скалы уводили боковые узкие низкие лазы – только-только пролезть аборигену.
Прошли и второй люк. Ничем он не отличался от первого. Кроме того, что теперь к его тоже шести охранникам, прибавились усилия первых шести.
– Моисей… – Кнут, несмотря на то, что дышалось теперь и вправду полегче, запыхался и пропотел насквозь, – А там, снаружи… Никого из ваших не останется?
– Нет. У нас даже умирающие старики предпочитают Смерть тому, что происходит с остающимися.
Кнут подумал, что для более подробных расспросов лучше бы ему выбрать время поудобней. Они как могли быстро двинулись дальше.
После успешного преодоления и запечатывания третьей двери Моисей вроде бы расслабился, и заявил:
– Всё в порядке. Мы успели. Теперь идёмте. Я провожу вас в… – снова бульканье и «раздумья» транслятора, – комнату, которую Вожди выделили вам.

Комната оказалась поистине гигантской – с добрый теннисный корт. Кнут подумал, что Моисеевские «Вожди» явно не поскупились. Наверное, не предполагали, что люди окажутся настолько идиотами, что не захотят спастись…
– Вот. Располагайтесь здесь, как вам будет удобно. Если я понадоблюсь, это – коммуникационный колодец. Или позовите, или просто киньте камень. А вот это – санитарное отверстие. – действительно, народ Моисея подумал обо всём.
– Моисей. Я хочу выразить… Тебе и твоему народу, и Вождям… Наше глубочайшее уважение и благодарность. И ещё я хочу, чтобы вы знали: остальные не пришли не потому, что боятся, не верят, или… не уважают вас и вашего предложения. – Кнут чувствовал необходимость как-то сгладить возможное плохое впечатление от отсутствия остальных членов экипажа.
– Просто… В обществе людей так принято – каждый решает сам за себя. Это называется «свобода личного выбора». Они, например, посчитали, что наш проверенный корабль выдержит ваш… э-э… «Цикл бешеного солнца». Я приношу за них извинения, если этот выбор как-то оскорбляет ваши традиции… Или верования.
– Извинения приняты. Свобода выбора, конечно, есть и у нас. Просто… Вожди не понимают причин, побуждающих разумные, как нам кажется, существа, добровольно решиться на то, что хуже смерти.
– Извини ещё раз, Моисей. Возможно – виноват я. Не смог объяснить всё достаточно убедительно. Аргументировано.
– За это не извиняйся. Твоей вины нет никакой. А насчёт аргументов… Невозможно привести те аргументы, которых сам не понимаешь. Как невозможно понять и то, с чем лично не сталкивался. – Моисей поперебирал лапками. Затем всё же добавил:
– Ну, теперь у всех вас появится такой опыт. У них – свой, у вас двоих – свой. А я покину вас – вам нужно отдохнуть и пополнить нехватку жидкости в организме.
Моисей сделал приветственный жест, и удалился. Кнут подумал, что над процессором транслятора надо бы поработать. Глупо он обозвал термин «попить воды».
Одежда, конечно, пропотела насквозь, но… Одно дело – когда вода снаружи организма, и совсем другое – когда внутри.
Они с Мареком, тщательно сдерживаясь, маленькими глотками выпили по кружке.
После чего выбрали угол «поуютней» и подальше от «санитарного отверстия», и разложили спальники. Надувные матрацы должны неплохо предохранять их зады от холодного камня. Синтипоновые одеяла – от прохладного воздуха пещеры… Но они не мёрзли даже в пропотевших комбинезонах.
Ни влажность, ни непривычные запахи, ни сгустившийся воздух не мешали чувствовать себя… хорошо.
Но вот предохранить их психику от давящих сводов мрачной громады, пусть даже над довольно большой пещерой, не могло ничто.
– Как думаешь, этот чёртов «Цикл»… Закончится за три-четыре дня? – Марек снял шлем с прожектором, и пристроил его на камне так, чтобы луч светил в свод, рассеиваясь тусклым ореолом над ними.
– Думаю, да. Раз их цивилизация как-то выжила до сих пор… Да что – выжила: довольно прилично продвинулась! Здесь явно что-то повыше земного «каменного века».
Думаю, они могут весьма точно определять этот самый Цикл.
– А что там за… червей упоминал этот Моисей?
– Не знаю, Марек. Я просто воспроизвёл на собрании запись с транслятора. Черви, Поток сознания, Преобразование… С такими делами я никогда прежде не сталкивался. Может, эти черви – обычные мифические объекты религиозного поклонения? Ну, скажем, как наши ангелы. Или демоны…
– Да уж. – Марек сплюнул в сторону «санитарного отверстия», – все прочие аборигены просто хотели нас пристукнуть, а товары отобрать. Выдумкой настолько сложной легенды никто не озаботился… – они вяло похмыкали над бородатой прибауткой.
До сих пор Кнуту встретилось не более трёх более-менее мирных рас туземцев. И это – из доброй сотни населённых, и почти тысячи ненаселенных, посещённых лично им, планет.
С экипажем Майерса он летал всего четыре года. А общий стаж Кнута как космопроходчика составлял почти тридцать стандартных земных лет.
Подумать только: ему – пятьдесят лет, а он…
Фактически там же, где и начал: ни дома, ни семьи, ни денег. И пенсии не будет. Социальные службы не засчитывают в стаж работу на частных звездолётах. Невольно Кнут тоже сплюнул.
Лёжа на спинах, оба теперь задумчиво пялились в потолок пещеры, освещаемый тусклым светом лампочки, выставленной на минимальную яркость – только-только видать стены и… всё то же отверстие. Словно и говорить больше не о чем.

– Кнут. Ты… это ощущаешь? – голос Марека вернул Кнута из сонного полузабытья, куда тот было начал проваливаться. Невольно он подобрался.
Точно! Что-то в окружающих скалах… Воздухе… Да везде – не так!!!
Словно начал набирать обороты гигантский электромотор, и могучая вибрация на сверхнизких частотах пронзает всё тело… И мотор-то… Идёт в разнос!
– Да, чёрт возьми, чувствую! Чувствую. Будто что-то… вибрирует!
– Вибрирует? М-м-м… Да нет. Я бы сказал, скорее, давит. На затылок и… Ну, на всю голову – словно меня к полу припечатывает такая… Как бы подушка. Надутая воздухом. Только без твёрдой оболочки. – Марек сглотнул, – Ого! Как сейчас толкнуло…
Кнут понял, что началось. И что на каждого действует по-своему.
У него мотор уже набрал такие обороты, что отдавалось в протезах зубов, и закладывало уши… А ещё он явственно слышал удары своего сердца. Вот оно старается прогнать кровь по всему его, такому, оказывается, гигантскому телу! Со всеми тысячами и мириадами капилляров, и клеток…
Бедный насос! Как же ему тяжко приходится! Ведь качать густую и капризную кровь, оказывается, так трудно! А делать это надо всегда: никто не спрашивает у сердца, нравится ли ему его работа, или – не устало ли оно так, словно годы ворочает камни, подобно Сизифу, герою из древнегреческой мифологии, и нет ни минуты для отдыха, для себя!..
Кнут понял, что каким-то образом он и смотрит на мир как-то изнутри, глазами своего сердца! Правда, у того, вроде, нет глаз.
Но это ему не мешает! Не мешает испытывать все те муки, то колоссальное напряжение, которое вынуждено сердце преодолевать все эти семьдесят с лишним лет, пока он… Пока он… Что – он?
Закричав (крик так и не вырвался наружу!), Кнут попробовал открыть свои глаза – настоящие глаза! Это удалось только со второй попытки. Или… С третьей?..
Чёрт возьми! А он уверен, что удалось-таки?! В-смысле, открыть… Или он ещё внутри… себя?
Ведь это – вовсе не пещера, где они с… С… А, да – с Мареком только что лежали на матрацах! Это, это…
Это колоссальный завод. Ох, и огромное же помещение!.. Но какой, к чертям, завод может быть внутри его же тела?!
Однако вон (он их отлично видит!) – прокатные станы! И из конца в конец могучих махин бегут, грохоча и рассыпая снопы оранжевых искр, пруты раскалённого железа! А вот и молоты – они не переставая бьют по этим прутьям, превращая их в извивающихся красных змей, которые почему-то…
Медленно, но неумолимо движутся к нему. А он – словно прирос к месту! Не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой!.. Да что же это такое!
Вот уже одна такая безглазая круглая змея начала обвиваться вокруг его ноги… Другая – заползла под рубашку.
А-а-а!!! О-о-о!!! Больно-то как!!! Жжёт!!! Это что – техногенный…
АД?!!!
Словно огненными тисками сжимает ногу… Грудь. Голову!
Сил нет даже вырываться! Они все ушли в истошный крик, что фиолетовой спиралью вылетает почему-то не только изо рта, а вообще – из всех отверстий тела: ушей, глаз, пупка, ноздрей!..
И Кнут видит, как этот крик оседает на станках, и прессах-молотах, словно какой-то паутиной, сковывая их движение, останавливая раскалённые прутья, и, наконец, укутывая весь чёртов мартеновски-прокатный цех густой и вязкой словно бы лапшой, которая к тому же ещё и покрывается затем чем-то красным – словно кетчупом…
Боль в теле немного отпускает… Он… ещё в цеху?.. Нет! Он – на берегу океана! Вот теперь его зрение словно висит прямо перед телом! А где одежда?..
Он видит, и чувствует себя так, словно дробится на куски! И каждый кусок – живой, ощущает, мыслит, хочет жить!..
А-а, вот в чём дело: это его раздирают на части два гигантских краба – как на планете Махаон-2: волосатые и постукивающие члениками твари!
Вот отделили руки. Ноги. Перекусили тело пополам. Но больно вовсе не так, как когда его одолевали огненные змеи… А когда это было? Кажется, годы назад…
Что – ЭТО?! Его… желудок? Да – и ещё со всем содержимым, и складками и волосками… Кишки.
Почему-то снова тело видно изнутри. Странно. Его же, вроде, только что разъяли на составляющие… А ему вроде бы и наплевать, потому что уже…
Не больно. Он… Что это – равнодушие? Покой?..
Но вот его странно смещённый взор снова обращён не внутрь себя, а на окружающие места.
Где это он теперь?..
Пустыня. Он стоит на гребне огромного бархана.
Впрочем… Почему – стоит? У него нет тела. Из всех чувств осталось только зрение. Как здесь красиво, Боже… Сколько воздуха, света… Простора. А… Внизу – что?
Он смотрит под себя: надо же – точно, тела нет. Нет, соответственно, и тени.
Эта мысль почему-то успокаивает его: ну правильно, раз нет тела – нечему отбрасывать и тень… А что его зрение тогда здесь делает – отдельно от тела? И почему… Всё плывёт: словно перепил огненного пайми, что готовят на Хотире-пересылочной, из чёртова местного камыша. Или… Из шелухи Муиса?… А-а, х… с ним – неважно из чего!
Но как же ему… Жить дальше? Без тела – это как-то… Инстинктивно он понимает, что это – неправильно. Тело… Оно должно быть! И всё прочее, что при нём!
Может, пора ему вернуться обратно – в смысле, телу? Или, как говорят – если гора не идёт к… этому, как его… То – он должен сам пойти… Куда?
Куда это он собрался идти – если нет ног?.. Ах да – он же пытается вернуться. Вернуться в своё… Тело. Да. Поищет-ка он дорогу…
Только это, оказывается, не легко. Забыл он дорогу к своему телу. Да и как оно выглядит? И… где может находиться? Погодите, погодите…
Вот: он вспомнил. Он, вроде, должен лежать на полу, на надувном матраце, в глубокой и тёмной пещере, куда его… Нет, он пришёл туда сам. Значит, сам и должен вернуться в своё тело. Вроде бы. Но – зачем?
Разве плохо ему, его новому сознанию, видящему весь горизонт вокруг вплоть до самых его дальних оконечностей, парить бесплотно… И… Не больно – здесь, в этой весёлой и милой местности?! Зачем ему эта дурацкая бренная плоть, отягощающая его своими материальными и животными потребностями: то еду ей понимаешь, подай, то воду, то – самку…
А что – вспомнилось вдруг некстати, разрушая броню его нового самолюбования, самодостаточности, беззаботности – человеческие самки бывают очень даже… Ничего!
И плоть его тогда, в эти встречи, очень даже пригождалась.
Может, хотя бы в память об этих приятно-ностальгических мгновениях, и стоит поискать… где-то там, внизу… Это… чёртово… тело.
Ощущая слабое сопротивление, и чувствуя, как что-то… или – кто-то пытается его отговорить, образумить, он, вначале вяло, а затем всё сильней рванулся в поисках подземелий! Вниз – сквозь то, над чем он парил!
Только где найдёшь подземелья под этим… как его… Песком! Здесь – не подземелья, а подпесочники… Подпесковцы… Под. Проклятье! Как их назвать?!
Он чувствовал, знал какими-то фибрами души – что назвать надо! От слова, определяющего Понятие, быть может, зависит его Судьба! Зависит, вернётся ли он в своё бренное и старое тело, или останется навсегда Изменённым, носящимся над поверхностью бесплотным Духом. Призраком. Бестелесной Сущностью… Любоваться простором…
Уж не то ли это Преобразование, о котором ему… А кто – ему? Ему… рассказывали? Или – он это придумал сам? Или… Знал всегда. Внутри собственного мозга.
Какого мозга? У него есть мозг? Хм-м…
Наверное, есть – он же мыслит. А мыслят всегда – мозгом. Хотя… Чёрт – до сих пор никто не знает, мыслят ли компьютеры своим процессором. Но он – точно не компьютер! Он же отлично помнит… Он – человек.
Он – человек!!!
Вот! Вот ключевое, исходное! ЧЕ-ЛО-ВЕК!
И он, отталкиваясь от этого, должен вернуться.
Вернуться к себе, старому. К телу с Сознанием, а не к свободно-беспечному прихотливому – только Сознанию…
Вернуться-то вернуться… А как? Может, что-нибудь вспомнить из… Старой жизни?

Он начал инстинктивно с детства. Вот мать. Она зовёт его, целует. Шутливо-укоризненно говорит что-то… А-а, это из-за того, что он подрался с Фритьофом. И порвал рубаху. Господи, ему же не больше шести…
А вот сестра. Беатрисс. О, это тот момент, когда они с Гуннаром объявили, что поженились. Собственно, как раз этот-то момент не слишком приятен: отец сказал Гуннару, что он алкаш и сопливый бездельник, совсем как его папаша, и Гуннар врезал отцу…
Вернее, попытался врезать. Врезал-то как раз Отец…
Слёзы Бетти. Скорчившаяся от боли фигура горе-жениха на полу кухни… Слёзы матери. Крики и рыдания. Уход униженного парня, рыдающая Бетти бежит за ним…
Почему вспомнилось именно это? Как боль в душе поможет ему снова обрести оставленное где-то на произвол судьбы тело?.. Может, пронзительно-тоскливым чувством сострадания старшей сестре?! Что-то, чтобы зацепиться за ту, прошлую, закончившуюся, кажется, сотни лет назад, жизнь?..
Ах, вот в чём дело. Подсознание сработало: как всегда раньше и лучше ума.
Он снова в пещере. На матраце. А болит вовсе не душа – это болит переполненный мочевой пузырь!
Ур-р-аа!!!
Ну, с этим-то он разберётся… Когда встанет.
Встав с третьей попытки – ноги всё дрожали, и не желали шевелиться – Кнут проковылял к отверстию. Справил нужду. Расслабленно покряхтел.
Гос-с-споди! Какое счастье! Вернее, конечно, было больно и страшно, но как же он рад вернуться в бренное, больное и старое – но – своё – тело!!! Ф-ф-у-у…
Застегнув клапан, он повернулся к напарнику.
Нет, тот ещё в «мире грёз».
Наверное, это и имел в виду Моисей, когда сказал, что это будут «не излучения»?
Вот уж точно. «Излучением» это не назовёшь!

Кнут решил Марека не тревожить – похоже, каждый должен сам нащупать выход из чёртовых бредней, провоцируемых «бешеным солнцем»!
Похоже, все остальные существа, кроме племени Моисея, что когда-либо зарождались на этой планете, не могли найти способа бороться с этим… И – не выжили! А толща скал хоть как-то… Но ведь сознание всё же… Отделялось?.. И… вернулось…
Тут главное, похоже – не навредить себе самому! Ну, и напарнику.
И раз аборигены считают, что километровых толщ базальта хватает, чтобы оградить мозг от этого, вероятно, они проверили всё это. Неоднократно. На своей шкуре.
Ну, шкура-то шкура… А что, если у туземцев за годы и поколения выработался как бы… иммунитет? У Кнута-то с биологом такого – точно нет! К такому не привыкнешь. Возможно, им с напарником стоило бы опуститься в глубину горы пониже…
А-а, ерунда! Он же жив! И в себе. Вроде бы.
Он невольно снова сплюнул. И общупал себя руками.
Нет, рогов или хвоста не выросло. Ха-ха.
Но вот когда глянул на часы, желание веселиться прошло.
Спал он трое земных суток. Да ещё с половиной! Конечно, тут самый железный организм начнёт… Протестовать. Вот за что ему спасибо.
Выручил. Можно сказать, вырвал из лап… Если не самого Преобразования, то по-крайней мере, наваждения, с ним связанного.
А интересно, во что же он мог преобразиться, если бы не?..
Удушливая волна паники, оставляя во рту вкус ржавого железа, вдруг пронзила сознание вспышкой молнии предчувствия: ОН ВСЁ УВИДИТ!
Их с Мареком чёртов экипаж! Вот уж кому даже стены холодильника наверняка не смогли бы помочь! Господи!
По позвоночнику пробежал холодок…
Но пока не очнётся биолог, они наверх не полезут. Это уж точно. Лучше выждать ещё пару часов… А лучше – дней. Вдруг Преобразование там, наверху, ещё не закончилось?!
Может, стоит позвать тогда Моисея? Побеседовать?
Нет, никого он до пробуждения Марека звать не будет. Пусть всё идёт как идёт. А он пока… Поест.