Беглец

Туман, а что такое туман? Взвесь капелек воды, почти облако или просто очень мелкий, застывший и не мокрый дождь, а может что-то живое. Он перекатывается по низинам и оврагам, руслам рек и речушек, по проторенным тропам ручья, и самое непонятное, он, рождаясь на поверхности Земли, поднимается в небо, пропадая там на всегда. Ничего не напоминает? Туман как живое существо, как дух. Разумен ли он? Я подозреваю, что разумен. Есть у меня одна странная история, и туман сыграл в ней свою далеко не прозаическую и, может быть, страшную роль.
Дело было лет двадцать назад, я приехал в одну малонаселённую деревню. Добираться туда и теперь непросто, а в те времена это мне казалось путешествием.
Был конец августа совершенно обыкновенный в наших широтах, тёплый, ветреный и сырой. Уже пошли грибы. Да и в местной реке в эту пору можно было выловить матëрую щуку и жирную плотву. Вот за этой радостью я и приехал в эти тихие грибные места. Хорошо. С дороги баня, ранний отход ко сну. Нет ни обязательных дел на завтра, ни встреч со случайными и не очень субъектами, спокойствие на три полных дня, это ли не счастье. Встав на зорьке, я умылся, плотно позавтракав вчерашней курицей с рисом из русской печки, попив крепкого и сладкого чаю, захватив с собою термос и бутерброды, облачился в хорошие высокие непромокаемые сапоги. Одевшись по сезону, захватив лукошко и нож, донку и наживку, двинул в знакомый с молодых лет лес. Цель моя на сегодня была скорее прогулочно- разведывательная.
Пройти по заветным местам, собрать на жарëху грибов, дойти до речки, поставить донку на щуку и к обеду вернуться домой, а дальше уж как получится. Я отдыхаю. Связи тут нет, разве что на холме недалеко от деревни можно зацепиться за одного оператора и послать смс.
Деревенские жители, конечно, будут любопытствовать, кто приехал, приглашать на чай с самогоном или просить закурить, но это будет вечером, а пока всё спят или заняты домашними делами, урожаем и прочими заботами повседневной деревенской жизни. Был понедельник около пяти часов утра, ночная мгла уже покинула наш меридиан, а утро ещё не начиналось. Какое-то безвременье.
Деревня стояла и стоит до сих пор на возвышенности. За деревней начинался лес, и разливался туман. Он тоже, казалось, пробуждался, рисуя причудливые узоры, то расходясь пластами, то сворачиваясь в кольца, то создавая какие-то странные едва уловимые видения. Мне хорошо были видны дома старинного каменного города, башня с часами, арки входных дверей, угадывался тусклый свет редких фонарей и несколько чадящих факелов.
Пятистенок, в котором я жил, была в шагах ста – ста двадцати от полосы тумана. И пока я их шагал, наблюдая метаморфозы тумана, а впрочем, возможно, это моё воображение разыгралось на фоне усталости от суеты, от города, от рутины. Я ведь сбежал из любимого города от нескончаемых дел и забот, от постоянного напряжения и работы, работы, работы. На благо, во имя, ради чего-то в светлом завтра. Надоело. Устал и уехал. В какой-то момент я почувствовал, что не могу в моëм городе находиться, не могу видеть людей, с которыми пересекается моя судьба. Надо было что-то менять. Ну, так как мир целиком я поменять не могу, надо поменять картинку перед глазами, пейзаж. Вот я и сбежал. Для себя решил на три дня. Впрочем, я отвлëкся. Входя в полосу тумана, я закурил, примешивая к белёсому туману голубоватый дым сигареты. Видимость сократилась метров до пяти. Даже показалось, что туман сопротивляется моему движению. Но это чувство проскочило где-то на краю сознания, и я беспечно побрëл, продолжая свой хорошо известный путь.
Дорога забирала в право, с левой стороны была река и спуск к воде. Но моë рыбное место находилось выше по течению и пока нам с дорогой было по пути.
Туман был то плотнее, полностью скрадывавший звуки окружающего мира, то прозрачнее, и создающий иллюзию сепии, и звуки, издаваемые вокруг доносились хоть и глуховато, но издалека. В какой-то момент мне послышались приближающиеся шаги, и чуть позже я встретил путника в похожем на мой лесном костюме, сапогах и с корзинкой, тоже пустой, что я как-то про себя отметил. Путник тоже курил, и, казалось, скорее вышел на прогулку, чем на поиски грибов. Такой же, как и я. Беглец, подумал я. Мы автоматически одновременно поздоровались, как принято в данной местности, и разошлись своими путями. Туман опять уплотнился, и дорога пошла в гору. Странно. Не помню я тут подъёма. Только деревня стоит на холме, и в километре от реки и деревни есть ещё холм, а вокруг относительно ровная местность. Есть, конечно, и спуски, и подъемы, но незначительные, незаметные пешеходу. Этот же был заметен. Ну что ж, будем, как говориться, посмотреть, тем более, я пока налегке, к тихой охоте не приступал.
Туман кончился неожиданно, вдруг. Я из него просто вышел как из стены. Отойдя на пару шагов, оглянулся. Мне показалось, что в тумане ещё различимо место моего выхода, и оно медленно затягивается, постепенно заливается щупальцами, завитушками, кляксами субстанции тумана, как какая-то мембрана, подумал я. И обратил внимание на то, что мир опять обрëл звуки и краски. Так, ну и где я? Надо определиться на местности. Каково же было мне удивление, когда я понял, что стою опять возле деревни, и тот подъём в гору был возвращением к дому. О как! Видимо, Леший водит. Но вот какая-то деталь меня зацепила так, что я напрягся и чуть не попятился в туман. Весь знакомый мне с молодости вид был как бы наоборот… При возвращении в деревню этим знакомым путём, наш дом должен быть с левой стороны дороги, а он — с правой. Единственный фонарный столб в деревне и детская площадка тоже отзеркалелись. Лес и река, другие известные мне ориентиры, дома соседей, деревья, всё поменяло своë расположение, но при этом было узнаваемо родным. Да, видимо, я зря так рано сегодня встал, надо было спать и спать, не вылезая из постели. Это же надо, какое у меня истощение произошло, что мозг взял и перевернул мир. Надо в дом и в койку, подумал я. Лес и щуку отложу на вечер или на завтра. Сегодня буду вести себя как трава, лежать и даже не шелестеть. И я пошёл к дому. Странное чувство не покидало меня, я был дезориентирован и ошарашен. Я не успокаивал себя, я себя жалел и по мере приближения к дому всё больше и больше впадал в какое-то сумеречное состояние. Закурив, уж не знаю, какую по счëту сигарету, добрался до родного дома. Не обращая внимание на мелочи, я почти вбежал в дом, в комнату и бросился на кровать в каком-то остервенелом желании уснуть. И…. И уснул, как мне кажется моментально.
Проснулся я тоже как-то вдруг. Открыл глаза и понял, что выспался. Очень хотелось пить. В чайнике ещё что-то плескалось. Ура. Я через носик залпом жадно выпил всё, жизнь налаживалась. За окном были сумерки, я посмотрел на ходики, висящие на стене; стрелки на циферблате показывали что-то между четырьмя и пятью. Но цифры, нарисованные на часах, были семëркой и восьмëркой, я не обратил сперва внимания. Ещё раз глянул в окно, а потом опять на часы. И только тогда понял, что они идут в другую сторону! Потом я обратил внимание на обстановку, она была привычна, но перевëрнута, как будто переполюсована относительно той, к которой я привык. Понятия право и лево поменялись местами. Мир изменился! Вот оно! Изменился мой привычный мир, от которого я так устал, от которого сбежал в деревню. Тот мир, перед которым я не испытывал страха, но который высасывал из меня силы и душу, выращивая во мне усталость и равнодушие. Я хотел полностью поменять обстоятельства моей жизни. Вот, видимо, и доигрался. Говорят, мысль материальна. Немного придя в себя после таких бредовых раздумий, я успокоил себя тем, что жизнь продолжается, а значит будем жить. Стало интересно, как же тут живут люди, и где тот, в чей дом я попал. Было понятно, что дом жилой, тут явно кто-то совсем недавно был. В холодильнике была снедь, на столе, как и в моëм доме, стояла плетëная из лозы ваза, прикрытая полотенцем, в которой лежали относительно свежие хлеб и булка. В заварном чайнике была заварка. Я заинтересовался упаковкой с пастилой, лежащей на столе рядом с вазой, и съел одну пастилку — вкусная. Стал вчитываться в текст на упаковке. Буквы были наши — исконные, а вот читать их надо было справа налево. Забавно. Подошёл к шкафу, открыл дверцу, а на ней, как я и ожидал или знал, было зеркало. Интересно, оно отражает этот мир или показывает тот? Ладно. Не стоит забивать себе голову всякой небывальщиной. Я здесь и сейчас, и с этим надо как-то жить. Включил приëмник. Всё обычно: разная эстрадная музыка, реклама, новости, какие-то разговоры. Послушаю позже. Пока пойду хотя бы вокруг дома, прогуляюсь. Вечер, тепло и сыро, видимо, пока спал, прошёл дождь. Комары, птицы, небо, зелень, всё как обычно. Дышу чистым неиспорченным городскими вибрациями воздухом. Закурил. Прислонившись к крыльцу, рассматриваю новый, но такой обычный для меня мир.
По дороге идëт человек, походка стариковская, рядом семенит собака. Я знаю их, это местный житель — дед Иван. Собака, да не знаю я, как её зовут, но ласковая, не брехливая.
— Здравствуйте.
— Здорово, сынок, давно приехал?
— Вчера вечером.
— А чего не заходишь? Посидели бы, а то тут бабки да дети, ну и Виталик алкаш, выпить не с кем, — улыбается.
Пожимаю плечами, подхожу к калитке, выхожу на просёлок, здороваемся за руку. Протягивает левую, я замешкался, тоже левую протянул. Необычно. Его пожатие крепкое, быстрое, сухое, как и рука.
— Да, как-то не дошёл ещё, сразу в лес.
— Да, грибов много ныне, я вот фонарь иду включить. Мало ли бабкам плохо станет, скорую вызывать, а водители вечно путаются в наших дорогах, а тут хоть знак. Мы тут, мол. У тебя вкусные сигареты есть?
Киваю, лезу в карман, беру себе одну. Отдаю пачку деду. Закуриваем молчим.
— Молодец, что приехал. Заходи завтра, я своей скажу, чтобы щец в печь поставила, ну мы под них и поговорим, хорошо?
Щёлкает себя по шее. Улыбаюсь, намëк понял.
— Обязательно зайду. Из лесу приду к обеду, и к Вам.
— Вот и ладно. Пойду я, сыро. Доброй ночи, жду завтра.
Он дошел до столба, включил рубильник, пошёл обратно, свиснув собаке. Красавица — вот как её зовут.
— До завтра, — говорю ему во след. Он махнул левой рукой. Я тоже пошёл в дом. Комары обнаглели. По пути захватил пяток дровин для печки. Вот и вечер, меня ждёт ужин и телевизор. И опять мне хорошо. Как-то спокойно. Хотя вроде бы другой мир.
Пока возился с растопкой печки, грел ужин в тишине. час пролетел. Почему-то захотелось сервировать стол с тарелками, бокалами, рюмкой, достал из холодильника водки, надписи на оборот — непривычно. Перелил в графин. Он, как и у меня, оказался в подвесной полке, выбежал к соседям на огород, стырил пару огурцов и помидор. Получил не по возрасту отличный заряд хорошего настроения, завтра зайду к тёте Нине и покаюсь. А сейчас можно и похулиганить. Сел, налил. Махнул, закусил. Ну, можно и окно в мир новый открыть. Торжественно нажал на кнопку включения телевизора. Засветился экран, и я, перещёлкивая программы в поисках новостей, выпивая и закусывая, вслушивался в информационный поток этого мира.
Я если честно был готов, как мне казалось, ко всему. Что Россия распалась, что Россия империя, что СССР жив, что новая Россия осталась в прежних границах, но, когда приятный голос диктора стал рассказывать новости, я потерял дар воспринимать информацию как таковую. Оказывается, тут всё тоже самое, что и в моей реальности, разве что континенты поменялись местами Европа находится на Востоке, а Япония на Западе. Север и юг остались на своих местах, я не очень следил в те годы за новостями, но, мне кажется, они были похожи или одинаковы с теми, которые я при случае слышал раньше в своём или теперь другом мире. Стало грустно. И я, выпив ещё рюмку, доев огурец, стал убирать со стола. По телевизору начался сериал, который я изредка видел, бывая в гостях у мамы. А интересно, если в этом мире всё то же самое, значит, и дед Иван меня принял за меня же, но здешнего. И значит, тот лесной путник, которого я встретил на дороге в тумане, тоже был я. Я! Вскочил со стула, стал расхаживать по комнате. И он теперь там в моëм мире. Подошёл к зеркалу. стал всматриваться в отражение. При повороте дверцы я поймал в зеркале телевизор. На нём шла реклама с призывом что-то там купить, а потом пошли титры, и я их сразу прочитал как обычный привычный мне текст слева направо. Сейчас я понимаю, что так и должно быть, что именно так я и должен был увидеть буквы и слова в отражении, но тогда я почувствовал такую тоску такое отчаяние. Возможно, сказалось выпитое или осознание того, что я нахожусь в чужом мире. Значит, все и всё, что мне хорошо известно, дорого, любимо — не моë. И вся моя работа, и все мои знакомые, и вся рутина прошлой жизни показалась такой нужной и желанной. Такой тёплой, что ли. Стало душно. Я вышел из дома, закурил, долго глядел в звёздное небо. Пытался понять различия сегодняшнего моего состояния с тем, которое было в прошлой жизни, и не находил. Видел спутники, проходящие между звёзд и звëзды, Луну, даже самолёт, перечёркивающий тёмно-синюю, почти чёрную бесконечность, и не находил разницы. Я внезапно понял, что я и в небо-то раньше так не смотрел, разве что в детстве, когда мечтал о просторе и приключениях, зачитываясь романами Стругацких, Стивенсона и Джека Лондона. Вот и попал в фантастику, которая оказалась совершенно прозаичной, чужой, но не чуждой, обыденной. Да, чудеса случаются, и они очень обыкновенны, прав был Шварц, прав. Не знаю, что бы я ощущал. окажись я в другом веке или во враждебном мне мире, и, хотя я понимал, что я нахожусь почти в идеальных условиях, мне стало тошно даже в такой ситуации. Моя судьба мне верна. Девиз прежний – «Всё как всегда». Окурок давно потух, я его выкинул во двор, потом подумал — нехорошо сорить в гостях, плюнул, от мысли, что теперь это мой дом. Глянув на небо, я почему-то понял, что завтра утро будет ясным, решил для себя, что встану пораньше, пойду-таки в лес, и к реке и поставлю донку на щуку. С тем и вернулся в дом, забрался под одеяло и уснул, и было хоть и грустно, но хорошо.
Утро. Ходики показывают пять тридцать, я уже на ногах, умылся оделся в свой лесной костюм, сходил на компостную яму за червями. Жду, когда вскипит чайник. Утро действительно яркое, солнце ещё только встало. Небо чисто и прозрачно. Вчерашний вечерний сплин, показался мне глупым и каким-то пустяшным. Разве было бы лучше, если бы я попал в какой-нибудь восемнадцатый век или в годы революции, да не дай Бог. Если уж попал в переделку, так в самом лёгком варианте. Нечего нюни распускать. А тут ещё и солнце показалось с западной, по-старому стороны. Ну и ладно. Подоспел чайник, свистом выведя меня из задумчивости. Буду пить чай крепкий, сладкий, горячий. Приготовил и термос, взял вчерашние бутерброды и пошёл. Дорога знакомая, даже деревья казались теми же, ну вот помню я эту поломанную берёзу, а вот тут местные жители берут песок для хозяйственных нужд. Вот начинается череда ручьёв. Мостов через них нет, но есть брод, сквозь который проходит дорога с плотным ровным дном. Всё добротно сделано. Как и там, …как и там — дома. Замедлил шаг, где-то тут тропа в лес. Точно. Не ошибся, ну и, конечно, она с другой непривычной стороны, но и пень, и три приметные ели стоят, а под ними должны быть красные грибы. Есть, тут они родные. Плотные, свежие, хрустят пока режу. Начало положено. Дальше по тропе с километр, и выйду к реке, так и есть, вот моё, или не моё – рыбное место. Готовлю снасть, закидываю, через пару часов приду. Посидел на берегу, покурил, попил чаю из термоса, ни о чëм не думалось. Отдыхал. Пора. Нырнул опять в лес. Жарко становится. Уже утро в разгаре. Грибов много. Главное не жадничать, а то так и не выйду из лесу с таким грузом, беру только белые и красные. Время к полудню. Иду к донкам одна пуста — меняю наживку. Вторая порадовала две щучки. Деду Ивану поднесу. Пора и на выход. Дошёл до дома, подустал — городской житель, что скажешь.
Щук распотрошил ещё на реке. Почистил грибы, всё чистые. Ай да год грибной. Поставил в ещё тёплую печь сушиться. Часть оставил на жарку. Переоделся, собрался в гости. Взял с собою нераспечатанную бутылку водки и щук. Пачку сигарет и ещё одну в подарок, выдвинулся. Надо пройти метров триста. Возле калитки, на лавочке сидит дед. Ждёт. Но при деле. Перебирает ягоду. Рядом стоит лукошко черники. Меня увидел издалека. Улыбается. В глазах хитринка. Здороваемся, протянул правую, я автоматически пожал. Заходим в дом. Пахнет мясными щами. Его жена, тётя Зина — маленькая, в теле, одновременно юркая женщина, ловко накрывает на стол. С улыбкой взяла у меня рыбин, поздоровалась, посмотрела на меня пристально. Подошла к серванту достала, пару рюмок и стаканы. Достала из холодильника квас. Поставила на стол домашний, ржаной хлеб, нарезанное сало и овощи, каравай — сантиметров сорок в диаметре. Потрепала меня по голове, как пацана.
— Ну, дальше сами. Я к Марфе пойду, – улыбнулась и ушла, накинув кофту, мягко притворив за собою тяжёлую дверь.
Мы остались с дедом вдвоём. Иван из чугуна навалил, не налил, а именно навалил щей. Открыл поставленную мною поллитровку, разлил по рюмкам, предложил мне квасу. Сел. Помолчали. Он поднял рюмку. Я повторил его движение, взял горбушку хлеба. Чокнулись. Выпили молча. Ещё холодная водка пробежала по горлу, обожгла пищевод и разлилась по животу с холодным трепетом. И сразу — горячих щей. Ох, хорошо! Я не начинаю разговор первым. Молчу. Дед налил по второй, взял на хлеб сало, я следом. Поднял стопку, посмотрел на меня пристально, и сказал:
— Что ж, здравствуй, пришелец, – выпил.
Я замер. Спохватился опрокинул в рот рюмку. В голове сумбур, в желудке благодать, автоматически закусываю. Смотрю на деда. Видимо, меня выдают глаза. Он улыбается добродушно и широко, наливает.
— Давай поговорим чуть позже, я есть хочу, очень, ждал тебя с утра, нервничал, что не придёшь, – смотрит вопросительно.
Кивнул. Думаю: -Да и фиг с ним, потерплю десять минут. Щи вкусные, хлеб, сало нежное. Когда ещё так покормят.
Едим. Молчим. Дед наливает ещё. Суп доели одновременно, предлагает добавки, я не против, да что там, я за! Наваливает мне ещё. Сам накалывает на вилку сала, не чокаясь, выпивает, закусывает, смотрит на меня. Я… А, что я? Тоже под его взглядом пью, щи сверху. Он без вступления начинает.
— Мне в мае исполнилось восемьдесят три, я в общем-то прожил хорошую жизнь, и дети у меня в люди вышли, и нас с матерью обихаживают, да и мы ещё не совсем дряхлые слава Богу. Вот и деревня после запустения оживать начинает, и дороги стали лучше, и мост поставили, и крест, на месте церкви, снесённой в тридцатые, воздвигнут на днях. Это хорошо. Я считаю, что, как сейчас, народ в России никогда так хорошо не жил. Всякое есть, и беспредел, и дураки, но жить стало легче. Однако. Лет шестьдесят назад со мною случай произошёл. Вот тебе, я думаю, он будет интересен.
Он рукой сделал жест, чтобы я не перебивал, а я был готов уже вставить свою реплику, но смолчал и правильно сделал. Выпили.
— Ты давай ешь, мать старалась. С молодых лет тебя выделяла, как ты с дочкой нашей дружил, защищал, нянчился, помнит старая. Ешь, и тебе хорошо, и ей приятно будет. Так вот. Как-то я в конце августа в редкий выходной пошёл за грибами…
И рассказал мне дед Иван мою историю про туман про право и лево, про восход на западе и заход на востоке, я сидел как пришибленный. А в конце рассказа, он объяснил, как меня раскусил. По рукопожатию и по глазам, а сегодня опять через ручканье подтвердил свою догадку. Вот ведь Анискин доморощенный.
— И знаешь, что я тебе скажу, я ещё три раза встречал этот туман и не решился в него зайти, и жалею. Нет жизнь сложилась, но как бы она сложилась там, вот что меня мучает. Может, расскажешь что? Может, с тамошним Иваном Матвеевичем у тебя добрые отношения? – закончил дед и выпил, зажёг спичку, закурил Беломорину и смотрел на пламя, пока оно не обожгло пальцы. Бросил спичку в пепельницу, которую во время рассказа принёс от раскрытого окна. Я тоже жутко хотел курить и пить. Вспомнив про квас, залпом осушив стакан, достал из пачки сигарету. Стал рассказывать, то, что знаю про деда Ивана из моего праворукого мира. Оказалось, знаю не много, а вот с дочкой, Ириной дружим до сих пор. Просто дружим. У неё хорошая семья — муж, дети. Всё оказалось точь-в-точь, как и тут.
— Ну и хорошо, — подытожил Иван. — Но мой тебе совет, не мешкай. Иди назад, это я струсил и теперь жалею, а сколько я намучился с право-лево. Лет десять пережигал в себе привычки. Да и по деревне кличка Правша прилепилась, не плохо и не хорошо, но вечное напоминание, о доме. Как эмигрант. Нехорошо это.
Опа, я тут вспомнил, что мужики там у меня Ивана — Левшой кличут. Рассказал.
Дед грустно улыбнулся:
— Значит, была подмена, я догадывался. Ты ему привет передай. И вот — достал из шкафа мешочек, — это земля, просто земля с его — моего огорода. Он должен понять. — Выпили ещё, посидели. И я откланялся. Вечерело.
Вечер и ночь ждал утра, спал сидя, дом убрал весь. Написал себе письмо. Потом сжёг. Зачем оно моему двойнику? Он и так всё знает. Рассвет. Будет ли туман?
Пять утра, я вышел на крыльцо, свежо. Туман стелется ниже деревни. Закурил посмотрел вокруг, вышел на дорогу и пошёл к туману. Подошёл. Опять он стоит стеной. Потрогал его вытянутой рукой, действительно, он чуть упругий. Затушил окурок положил в карман. Ну, зачем сорить. И вошёл в туман…