—

Огромное небо скалилось ясностью, и ветер громыхал гигантскими перьями растянувшейся во весь горизонт цапли. Она летела так высоко, что небо давно уже растворило и морскую синеву, и белизну облаков: вокруг была голубая пустыня.
Среди гремящих перьер, цепляясь за них, полз мелкий нефтяного цвета жук. Упёршись лапами в тело птицы, он толкал раскалённый шар, обжигающий его ноги. Ничтожный по сравнению с этим солнцем, тёмный и неприметный, жук казался угольком, ненароком выскочившим из печи, питающей лучезарный диск.
Далеко позади, на длинных лапах птицы, составляющих половину её тела, прямо в когтях пряталась мышь. Из крепко сжатых кулаков она видела эмфиреи, в которых парила птица, и золотой шар, зажигающий в её черных как ночь глазках крохотную искру, разгорающуюся в слепящее само животное пламя и наконец заполняющее весь его взор, превращая для мыши весь мир в пепел, пока та иступлённо перебирала лапами, карабкаясь к звезде, погасившей для неё всё вокруг.
Свист ветра, переходящий в скрежет металла о металл, завершившийся гулким ударом, сотрясшим всё живое судно Многоногого, столь же скоро сколь начался, привёл окаменелые клешни в работу. Словно врата, клюв отворялся под действием гигантской силы, выпуская на свет её обладателя. Достающие до самой земли усы и белые, однако не видящие ничего, кроме тьмы, глаза предвосхищали появление заплатанного панцирными щитками тела, волочившего за собой остатки хвоста. Рак полз к кратеру, что должно было оставить падение, потревожевшее его покой.
С запахом опалённого пуха смешались горелая шерсть и перья. К грозному треску Солнца прибавились истошные вопли чайки, переломавшей от удара клюв, и оглушаюший писк мыши, сравающийся на лай. Сияя, как янтарь, жук, прильнувший к сокровищу так близко, что казалось, хотел слиться с ним, был раскалён до бела. Треща крыльями, он тщетно пытался отогнать буйствующих в слепой алчности, без конца калечащих себя и друг друга в неутолимой жажде заполучить Сияние, животных. Бросаясь то на соперника, то на Диск, мышь и чайка пытались вогнать в него свои когти и утащить с собой, отбегая прочь лишь заслышав подобные раскалыванию валунов сотрясающие всю цаплю шаги.
Тяжело поднимая и тут же бросая их, рак шевелил своими ногами, чьи удары о землю на мгновение останавливали хищный ветер, отнимающий жизнь у всего, что смело прекратить движение хоть на миг. Кроша на пути застывшие размером с него самого перья, рак неумолимо приближался к Блеску. Вот уже показались его его недвижимые усы, ставшие теперь короной его величества; глаза во всей ясности отражающие небо; и сам он: в минуты поседевший от мороза, теперь цветом неотличимый от Птицы.
Обугленные и измазанные сажей, мышь и чайка, были голы перед Раком в его зеркальном одеянии, светившим теперь так же ярко, как Шар. В своём безумстве они продолжали впиваться в Него всем, что у них осталось. Ветер уносил смог сточенных о пламя зубов, лап, когтей и крыльев.
Лишь Огонь раздел занесённую на него клешню, принявшись растворять её в себе, как сомкнулась она, а затем другая, и ещё раз, и ещё, и ещё, пока от Солнца не осталась звёздная сыпь, уносимая ветром всё выше. Тогда цапля, истерзанная битвой на своём теле, опустилась, слившись с облаками; тела мыши, чайки и жука упали вниз, а рак весь побагровевший от жара, стал новым светилом.