Спуск. (Глава 1)

Чудовище Рассела

Рассказ.

Посвящается Артуру Конан Дойлю.
Без его «Марракотовой бездны» этого
рассказа не было бы.

Паровая машина крана, выпустив особенно вонючее облако сизого дыма, в последний раз чихнула, и заглохла окончательно. Наступившая оглушительная тишина, однако, облегчения не принесла. Работу нужно сделать! А без крана это не удастся.
Однако профессор Эдуард Бойлтон Пристли остался непоколебимо спокоен, и даже рук из-за спины не вынул. Его сутуловатый долговязый ассистент, напротив, скривился, как от зубной боли. Неудачи экипажа он переживал почти как личные.
Капитан «Джорджа Вашингтона» Грэхем Паркер вынул, наконец, изо рта неизменную сигару, и зычным хриплым голосом заорал:
– Эй, на корме! Старпом! Что там на этот раз?!
Тот, к кому он обращался, старший помощник Питер Лайтмен, по совместительству отвечавший за работу всех механизмов, вынырнул из будки, где размещался двигатель лебёдки, и отёр пот. Несмотря на плюс двадцать два градуса уже в шесть утра, он был в неизменной фуфайке, и весь покрыт копотью, словно лично загрузил все двести двадцать тонн угля в трюмы корабля.
Сплюнув за борт, он отозвался:
– Опять чёртов регулятор, сэр! При обратном ходе второго поршня его клинит!
– Ну, и сколько уйдёт времени? – капитан уже не злился, а даже улыбался – за последнюю неделю регулятор-распределитель двигателя кормового крана стал воистину притчей во языцех.
– Не больше часа, сэр. Что прочищать, мы уже знаем.
– Действуйте! Через час жду вашего доклада. Внимание, строповая команда! Все свободны на час. – шестеро вяло переругивающихся матросов, почёсываясь, и давая друг другу шутливых тумаков, отправились на бак, в кубрик. Капитан же не придумал ничего лучше, как тоже сплюнуть за борт, и, обернувшись к Пристли, буркнуть:
– Господин Профессор, и… э-э… вы, сэр, – он никак не мог, или делал вид, что не в состоянии запомнить имя ассистента профессора.
Впрочем, особенно винить его за это было нельзя. Чем руководствовался родитель Хацармавефа, давая отпрыску это старинное библейское имя, узнать теперь невозможно: он погиб, когда будущему мученику школ и колледжей не исполнилось и трёх лет.
Разумеется, его дразнили везде. Но гены сказались – сын сержанта О, Грейди мужественно вытерпел всё, и предпочёл не менять имя, как бы странно оно не звучало. И несмотря на кажущуюся нескладность, накачал неплохие мускулы, и овладел боксом – так что дразнящих к концу отрочества поубавилось. А в университете так и не было вовсе.
Блестящие энциклопедические знания и великолепная память помогли ему стать главным и единственным помощником самого знаменитого профессора на кафедре морской зоологии в Университете Глазго, где он и завершил своё образование, защитив диссертацию по теме «Кишечнополостные Моллукского архипелага».
Всё это капитан Паркер отлично знал, но предпочитал профессора и его ассистента именовать без имён, а по званиям. Так что он продолжил:
– Не угодно ли пройти в кают-компанию, пока старпом и механик починят чёртов агрегат?
– Капитан, благодарим, за любезное предложение. Но – нет, сэр… Мы лучше закончим укладывать наши инструменты, – ответил за обеих учёных Пристли, как всегда с невозмутимой улыбкой, словно не отдалилась на час его мечта, а официант дорогого ресторана принёс парную осетрину под майонезом – в подарок от заведения.
Буркнув, впрочем, довольно вежливо «как вам угодно, сэр», капитан удалился в рубку, даже не хлопнув дверью. Впрочем, учёным на судне никто не грубил, и даже на самые наивные вопросы вся команда старалась отвечать вполне доступно и чётко – не то, что другим «сухопутным крысам», пользовавшимся до этого услугами «Джорджа Вашингтона» и его просолённого и повидавшего виды экипажа.
Ведь несмотря на помпезное название, судно было самым обычным сухогрузом, и в годы своей активной эксплуатации по основному назначению три раза садилось на мель, и однажды – на камни. После двух капитальных и трёх косметических ремонтов руководство Компании решило, что после этой самой посадки, реставрировать превратившееся в решето дно, восстанавливать корпус, и монтировать новые, дизельные, двигатели, нет смысла. Судно давно окупилось. И Компания, которой Паркер честно отдал двадцать два года, продала тридцатилетний корпус со всей латаной-перелатанной начинкой на банальный металлолом. С чем морской волк ну никак не мог смириться.
Этот ветеран перевозок за годы службы подкопил, конечно, кое-какой капитал. Но всё равно ему пришлось взять в долю старшего брата и его зятя, «чистоплюя с белым воротничком», ворочавшего, однако, весьма солидным капиталом, чтобы выкупить старый сухогруз, дооборудовать, и начать «в хвост и в гриву» использовать в так называемом «частном извозе».
Чего только не перевезла потрёпанная, но ещё надёжная посудина за последующие восемь лет под чутким руководством шестидесятидвухлетнего матёрого профессионала! И приносила вполне приличный доход, несмотря на чудовищное количество угля, поглощаемого топками котлов.
Разумеется, при средней рабочей скорости в семь узлов она не могла перевозить экзотические бананы-ананасы из латиноамериканских стран. Зато медленно, но в целости перевозимые станки, селитра, зерно, уголь и прочие не боящиеся длительного хранения товары позволили капитану Паркеру год назад выкупить свою долю у брата. Если всё и дальше пойдёт (тьфу-тьфу!) как надо, ещё через год он рассчитается и с мистером Гугенхаймом-младшим.
Войдя в рубку, капитан грозно зыркнул из-под кустистой брови на вахтенного. Тот, хотя и стоял у штурвала, в данный момент представлял собой, скорее, бутафорию: машины были остановлены, и судно свободно дрейфовало в пятистах милях к югу от северного острова Галапагосского архипелага. Ответив на приветствие, капитан прошёл к столу с картами.
Пока профессор платит такие деньги, он точно может рассчитывать на хорошее отношение к себе и команды и самого Паркера. Хм. Да, всё верно. Вот сюда он и просил добраться: глубины порядка двух миль, течения практически отсутствуют, а в это время года и шторма – редкость. Так что уважаемый профессор может смело забираться в свой дурацкий аппарат и спускаться хоть к дьяволу в пекло.
Нет, не то, чтобы капитану Паркеру не нравилась идея профессора – исследовать океанское дно на предмет обнаружения новых видов морских обитателей… Просто он вообще не был любителем нетрадиционных действий. К каковым причислял всё, что не приносит дохода непосредственно.
Что ж. Нельзя винить прагматичного морского волка за приверженность профессиональным традициям и… Здравому смыслу. Всё-таки, его профессия – морские перевозки, а не абиссальная ихтиология.
Профессор, проводив скрывшегося в рубке капитана ироничным взглядом, довольно бодро спустился с мостика к паровой лебёдке. Хацармавеф, как всегда, молча, последовал за ним.
Теперь, на последнем этапе, когда сложный монтаж был закончен (хотя всё из-за того же крана не за два дня, как наивно планировал профессор, а за пять), и оставалось уже только вывести неуклюжий агрегат за борт, можно было не торопиться: время… Терпело!
– Доброе утро, старпом! – на бодрый оклик Пристли измазанное в машинном масле лицо Лайтмена высунулось из тесной будки. Старпом явно стоял на коленях, и помогал что-то отвинчивать механику «Джорджа Вашингтона», Рону Батлеру, сдерживаемые и несдерживаемые ругательства которого доносились из полутьмы двигательного отсека.
– Хелло, герр профессор! – (догадаться, почему старпом сходу стал именно называть так уважаемого шотландца было вряд ли возможно, так как сам старпом на недоумённые вопросы просто смеялся, и твердил, что «так звучит солидней!», профессор же почему-то не возражал) старпом на приветствие отозвался весьма бодро. Похоже, он тоже миновал этап «да чтоб ты провалился со всеми своими потрохами, чёртов ящик!»
За эти пять дней к капризам мотора кормового крана уже привыкли все на судне, и то, что он не всегда мог справиться с девятнадцатитонным аппаратом для исследования пучин океана, уже не раздражало, как в самом начале, а считалось чем-то вроде доброй традиции. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло отношение самого начальника научной части: на все отказы и поломки он неизменно заявлял:
– Ничего. Нам торопиться некуда. Тише едешь – дальше будешь. – а когда окружающие начинали ворчать, или посмеиваться, добавлял, – От того места, куда едешь!
– Ну, как там сегодня наш любимый мотор?
– Хм-м… В-принципе, неплохо, сэр. Рон уже чинил этот чёртов регулятор, так что мы знаем, в чём дело. Сейчас разберём, промоем, подточим, и снова соберём – будет, как новенький.
Эту нехитрую сказочку «герр» профессор и его сутулый ассистент слышали уже раз семь, так что все вполне беззлобно посмеялись. Не участвовал только Батлер – он как раз загремел чем-то большим, и выругался особенно цветисто: всё ещё горячая крышка распределителя пара шмякнулась ему на колени. Впрочем, толстые брюки комбинезона спасли механика от серьёзных последствий. Сдвинув деталь на палубу, он попросил о помощи:
– Сэр! Вы не могли бы…
– Да, Рон, сейчас. – старпом был в рукавицах, и вдвоём они выволокли металлическую коробку сложной формы на открытое пространство кормовой надстройки. Только теперь механик соблаговолил, впрочем, довольно приветливо, буркнуть:
– Доброе утро, господин профессор, доброе утро, Хацармавеф! – почему Батлеру удалось так легко запомнить неординарное имя ассистента, вряд ли понимал даже он сам. Зато после примерно десяти повторений в его присутствии, странное буквосочетание уже весьма сносно мог воспроизвести и старпом.
– Ну как, Рон, успеете за час-то? – профессор был как всегда, спокойно-приветлив. Он не боялся, как он их называл, «временных неудач». За время своей работы в Университете он вполне свыкся с мыслью, что для того, чтобы чего-то реально добиться, нужно не взрываться и штурмовать, а методично и кропотливо ковыряться.
Старпом не мог не отметить действенность такого подхода.
Вот он стоит – плод девятилетнего упорного труда. Расчётов и бессонных ночей. Препирательств с металлургическими заводами и поставщиками оборудования. Выбивания субсидий и вытрясания собственного кармана. Вот именно: если бы не немалый капитал, нажитый отцом профессора на знаменитых поставках чая из Индии, и оставленный затем в единоличное владение наследнику, не видать бы «герру» профессору любимой игрушки, как своих ушей…
Нет, профессор вызывал у всего экипажа только положительные эмоции. Во-первых, никому никогда не указывал, как что делать. Во-вторых, был неизменно бодр и неколебимо спокоен. И в-третьих – щедро платил за выполняемую работу.
Поэтому, убедившись, что ремонт идёт пусть медленно, но верно, оба учёных действительно забрались по приставной лестнице в недра своего чудища, стоявшего поперёк корпуса тут же, возле крана, и занялись делом.
Теперь, когда убрали огромные брезентовые полотнища, укрывавшие части аппарата от любопытных глаз в порту, детище учёной мысли уже примелькалось, и не казалось нелепым монстром – даже экипажу.
Профессор зачитывал пункты длинного списка, а Хацармавеф демонстрировал в тесной кабине то, что требовал его шеф. При этом оба придирчиво осматривали, как эта вещь закреплена, не мешает ли проходу, и функционирует ли. Особое внимание уделяли электропроводке. Предметов и приборов было много, и работы хватило бы как раз на час. Однако снаружи странное устройство выглядело просто – почти как чудовищная цистерна, каковой по сути и являлось по большей части. Несмотря на это, профессор смело собирался вверить ему свою, и верного помощника, жизни.
Для тысяча девятьсот седьмого года аппарат выделялся непривычной намётанному (да и ненаметанному) взгляду компоновкой и революционным новаторством технических решений. Основной корпус, действительно представлявший собой огромную, сильно вытянутую бочку, слегка заострявшуюся на концах, достигал в диаметре четырёх ярдов, и в длину занимал пространство от одного борта «Джорджа Вашингтона» до другого – то есть шагов тринадцать. Вначале отдельные его части, а теперь и весь собранный корпус надёжно, ещё в порту, был принайтован к мощным деревянным козлам из пятидюймовых брусьев, так, что даже самый сильный шторм не смог бы сорвать его с палубы.
Под центром «бочки» теперь висел, почти касаясь настила палубы, венец инженерной мысли: сфера, отлитая на заводах Армстронга в США, из прочнейшего стального, с примесью хрома и никеля, сплава, диаметром больше восьми футов. Стенки шара достигали в толщину трёх дюймов, поэтому неудивительно, что из общих девятнадцати тонн веса одиннадцать приходились именно на отливавшую серо-стальным цветом, сферу.
В трёх местах по бокам в ней имелись иллюминаторы, забранные шестидюймовыми плоскими кварцевыми стёклами, выточенными в виде конусов с наружным диаметром побольше фута – для улучшения обзора, и лучшего противостояния давлению. Ещё один иллюминатор, тоже всего шестидюймового диаметра, имелся в дне сферы. Сверху же она герметично закрывалась пятнадцатидюймовым люком – только-только протиснуться! И больше ничем наружный интерьер сферы «обезображен» не был.
«Бочка» же представляла собой тонкостенный цилиндрический железный корпус, который предстояло заполнить бензином, после того, как удалось бы спустить батискаф на воду, из двух танков по сто тонн каждый. Нужен был этот корпус только для придания плавучести «чертовски тяжёлому д…му», как традиционно грубо, но весьма реалистично описал конструкцию в целом капитан Паркер.
Со всех сторон лёгкий корпус «бочки» щетинился прожекторами и винтами в цилиндрических защитных кожухах. Хотя, как прагматично отметил старпом, «вряд ли там будут водоросли!».
Убедившись, что всё для первого, пробного запуска, на месте, и никуда само не уйдёт, учёные выбрались наружу. После тесноты и спёртого воздуха крохотной сферической кабины, просолённый и пропитанный запахом йода и слегка подгнивающей рыбы, наружный воздух, показался приятней любой французской парфюмерии. Старпом, механик, и трюмный первой категории Фергюссон как раз закрепляли крышку пресловутого распределителя. Старпом приветливо помахал рукой:
– Порядок, герр профессор! Сейчас запустим!
– Великолепно. – отозвался Пристли, ни мало, впрочем, не сомневающийся, что это обещание не обязательно исполнится. Они с ассистентом подошли к будке крана спокойно, и без лишней суеты пронаблюдали, как запустили капризный, сильно дымящий, и шумный агрегат.
Удивительно, но на этот раз, похоже, всё работало как надо. Старпом пошёл доложить, хотя тарахтело так, что только мёртвый не догадался бы, что мотор крана, наконец, заработал.
Капитан возник на мостике, махнул рукой и что-то крикнул – шум заглушил его слова. Но быстро вернувшийся Лайтмен крикнул Рону прямо в ухо, что «Можно, мол, поднимать, и спускать!» Рон приготовился так и сделать, сидя в застеклённой передней части крана, и дёргая за рычаги.
Вернулись строповые. Осторожно и медленно тросы натянулись, и огромная конструкция, уже освобождённая от всех креплений, неторопливо взмыла над палубой. Трое матросов, страхующие передний, и ещё трое, занимавшиеся задним строповыми концами, показали жестами, что всё в порядке. Ветра почти не было, и раскачивания, или повороты не угрожали поднятому батискафу.
Всего за каких-то двадцать минут его спустили на воду, и надёжно принайтовали к корпусу. Гигантские копровые транцы не давали «бочке» биться о корпус судна.
– Ну вот, герр профессор! – подошедший старпом лучился оптимизмом. Двигатель выключили, и над океаном снова царила благословенная тишина, – Сейчас ребята запустят насосы, и начнём вашу бочку заполнять!
– Прекрасно! – профессор явно был наконец-то рад, – Сколько времени это займёт?
– Ну… по прикидкам Рона, где-то часов пять. То есть, это – при самом благоприятном раскладе. – поспешил поправиться Лайтмен.
– Прекрасно. – повторил профессор, – То есть, можно через три-четыре часа перекусить, немного подождать, и ещё до обеда опробовать нашу малышку в действии.
– Да, сэр. Можно, сэр. – старпом размазал по лицу очередной жирный шматок смазочного масла с угольной пылью, – Пойду, доложу капитану.
Смысл этого действия несколько ускользал от профессора, так как капитан собственной персоной всё ещё маячил на мостике, опираясь локтями о перила – всего в каких-то десяти ярдах от будки крана по прямой, только повыше, и не мог не знать об успешном окончании спуска. Но – субординация и дисциплина – есть субординация и дисциплина!
Да и хорошо, что капитан Паркер держал своих ребят, как говорится «в ежовых рукавицах» – может быть, именно поэтому старая посудина ещё весьма бодро плавала, и явно собиралась поплавать ещё.

После ланча, состоявшегося традиционно в кают-кампании в час дня, капитан приказал всей палубной команде всё проверить, и быть наготове.
Расчёты учёных блестяще подтвердились – заполненный под завязку лёгким авиационным топливом батискаф торчал из воды всего на полтора-два фута. Конечно, при сильном волнении на таком не поплаваешь… Но в подводных глубинах, по словам профессора, волнения нет.
Сам «герр» профессор и Хацармавеф скрылись, бодро помахав на прощанье, в люке своего «плавучего гроба», как невежливо описал странный аппарат боцман Ричи О, Хара. После чего двое особо здоровых ребят из трюмной команды завинтили тяжеленную крышку сферы. Не нужно было специального приказа – все свободные от вахты матросы вместе с работающей частью вахтенной команды с нескрываемым интересом следили за невиданным зрелищем.
Вот отданы швартовы, и профессор получил от капитана через пока ещё неотсоединенный провод телефона пожелания «семь футов под килем». Профессор как всегда вежливо поблагодарил, и приказал отсоединить и провод.
Первые две минуты ничего не происходило – очевидно команда батискафа осваивалась в своей крошечной рубке. Но вот вдруг возле кормы возникло волнение – включились винты. Не слишком быстро, но и не медленно, а со скоростью, как намётанным глазом прикинул капитан, около двух узлов, вертикальный цилиндр входного кессона стал удаляться, затем описал вокруг кормы «Джорджа Вашингтона» полуокружность. Похоже, всё в порядке – маневрирует посудина уверенно.
И вот, наконец, на глазах у всех чёрно-жёлтое пятно медленно и уверенно скрылось из глаз: батискаф отправился в первое, пробное, погружение.
Гула возбуждённых голосов капитан старался не замечать: он внимательно рассматривал место погружения в бинокль. Нет, ничего не всплывает, и воздух не пузырится. Значит, будем надеяться, всё в порядке…
Хотя они с профессором договорились, что в первый раз все проверки займут не больше часа, Паркер немного волновался. Техника, хоть и собранная на лучших заводах, но – новая. Мало ли! Впрочем, хотя расписка и Пристли и Хатцармавефа в том, что они сами… претензий не имеют… весь риск принимают на себя… и т.д. была надёжно заперта в сейфе капитана, это не мешало ему действительно переживать за судьбу пионеров морских пучин.
– Сколько там?.. – Паркер глянул на хронометр рубки. Надо же! Прошло всего девятнадцать минут! А кажется – не меньше часа! Хм. Нет, так не пойдёт.
– Марсовый! – окрик был обращён к вороньему гнезду на грот-мачте, – Бинокль в порядке?
– Так точно, сэр!- в бочку он загнал самого юного и глазастого матроса, Энди Хиггинса. Впрочем, какого, к чертям, матроса – вчерашнему юнге только-только исполнилось восемнадцать. У него даже шрамов от драк в портовых кабаках было только три, – Видимость отличная!
– Хорошо! Докладывай, как увидишь что-то… подозрительное, или необычное. Ну, или если они всплывут!
– Есть, сэр! Обязательно, сэр! – вот мальчишка, даже ответить толком ещё не умеет! Паркер досадливо поморщился. Ничего, скоро пообвыкнется, будет отвечать как положено. А пока…
Выпятив грудь и пожевав сигару, Паркер вернул лицу каменно-непробиваемое выражение, и удалился в рубку.

Когда глубина достигла двухсот ярдов, за иллюминаторами стало практически темно. Профессор включил электрическое освещение – они ведь сейчас не вели работу, а проверяли как раз аппаратуру батискафа. Пока всё оказалось в норме. Никаких струек воды, или подозрительных звуков их детище не выдавало.
Поработав рычажками настройки, Хацармавеф доложил:
– Прожекторы левого и правого борта в порядке. Поворачиваются легко, и быстро. Но сэр… Дальность освещения несколько меньше расчётной. Я бы оценил ее… Хм-м… в двадцать ярдов.
– Ничего, Джимми. Это ничего… – когда они оставались вдвоём, профессор именовал своего ассистента именно так. Это было и как бы символом доверительных отношений, (всё же – одиннадцать лет вместе!) и куда проще, – До глубин в четверть мили всё ещё полно планктона и частиц разного мусора. Вот они и снижают видимость, рассеивая лучи. Доберёмся до абиссальных глубин – и всё будет, как надо.
– Профессор… – Хацармавеф замялся на секунду, что не укрылось от чуткого уха его начальника, – а какое реально давление сможет выдержать наша… э-э… батисфера?
Пристли помолчал, постучав тонким изящным и ухоженным ногтем по шкале глубиномера. Затем глянул вниз – в донный иллюминатор.
– Мы всё делали с запасом. Единственное, в чём я хоть как-то сомневаюсь, это – стёкла. Если бы не они, наша кабина сама по себе могла бы выдержать и все шестьсот атмосфер. Ну а так – я не рискну спуститься глубже, чем до четырёхсот. Хотя… здесь больше и не понадобится.
– Да, наверное. До дна, согласно измерениям капитана – всего три тысячи восемьсот девяносто метров. Это как раз триста девяносто атмосфер. – несмотря на своё английское происхождение, все расчёты и параметры учёные предпочитали делать и оговаривать в новых, метрических, наименованиях. Так было легче: заказы на оборудование размещали в восьми странах.
– Точно. Ну-ка, посмотри, что там с датчиком углекислоты?
– Показывает ноль два процента. Пора, наверное, вскрыть поглотитель.
– Действуй. – профессор не отрываясь смотрел в иллюминатор дна, орудуя мягкой фланелевой тряпкой – стекло запотевало, – Чёрт! Это может стать проблемой! Глубже вода будет ещё холодней, и мы рискуем ничего не увидеть из-за нашего же дыхания!
– Не думаю, – ассистент вскрыл первую банку с поглотителем углекислого газа, – большая часть паров осядет на корпусе – он ведь лучше проводит тепло, значит, и охлаждается быстрее.
– Угу. Пожалуй, ты прав. Да, уже получше. Ну, что там с остальными показателями?
– Глубина – четыреста метров. Температура за бортом – плюс шестнадцать… Скорость хода – полузла, скорость погружения – ноль три метра в секунду… – Хацармавеф спокойно отчитался о всех показателях собранных на большой вертикальной рабочей паннели, многочисленных приборов, – Це-о-два уже вернулся к ноль одному проценту.
– Отлично. – профессор взглянул в лицо своего напарника, располагавшееся теперь, когда он встал с пола, всего в футе от его, – Думаю, для первого раза достаточно. Не будем же пугать нашего милого капитана, и вернёмся на поверхность, – Продувай.
– Слушаюсь, сэр. – Хацармавеф щёлкнул тумблером, и в балластные цистерны пошёл воздух из баллонов со сжатым газом. – А ничего, что у нас воздух под давлением всего в пятьсот атмосфер? Вдруг он от низкой температуры… сжижится?
Профессор фыркнул. Потом ухмыльнулся. Он и сам нервничал, поэтому ответил просто:
– Нет. Внизу – не ниже плюс трёх по Цельсию. При такой температуре воздух – ещё воздух.
– Хорошо, сэр. – В голосе ассистента особого облегчения не наблюдалось, – Уже триста ярдов. Скорость подъёма – ноль три метра в секунду… Минут через пятнадцать всплывём!
– Вот и чудесно. Ого! Надо же – у нас в кабине только плюс восемнадцать. Завтра надо не забыть тёплые брюки и фуфайки – а то замёрзнем. Не хватало только простудиться в районе экватора!

– Вижу всплывшую рубку батискафа! – Крик Хиггинса пришёлся как нельзя более кстати.
Вовремя! Паркер уже начал дёргать себя за ус, что всегда служило для его команды сигналом, что сейчас кто-то получит основательный разнос, плюс наряд на камбуз вне очереди, поскольку капитан сердится, – Вижу красную ракету, сэр! Направление – зюйд-зюйд-вест, расстояние – пять кабельтовых!
Ну уж ракету видели все – в полумиле от «Джорджа Вашингтона», шипя, и рассыпая искры, дымила, неторопливо опускаясь, потухающая звезда.
Вернувшись в рубку, капитан отрывисто скомандовал:
– Малый – вперёд! На румбе – зюйд-зюйд-вест!
Судно послушно заложило вираж, и неспешно – чтобы не дай бог не повредить! – подобралось к нырявшей и раскачивающейся на невысокой волне, чёрно-жёлтой полосатой рубке батискафа.
После пятнадцати минут манёвров удалось завести стрелу с тросами на палубу танцующего аппарата, и даже подвести его к борту. Подсоединили провод телефона.
– Поздравляю, капитан! Вы, ваш экипаж, и «Джордж Вашингтон» теперь навеки будете вписаны в историю освоения океанских глубин!
Капитан предпочёл бы… получить деньгами. Но он был искренне рад, что «безумные авантюристы-самоубийцы», как он называл их про себя, целы, и, вроде, вполне здоровы. Значит, работает чёртова хреновина.
На надёжную швартовку с обязательным транцеванием копровыми мешками, и откачивание воды из центрального колодца, ушло почти полчаса. После чего стало возможно открыть люк стальной сферы. Экипаж батискафа в этом плане полностью зависел от сноровки экипажа обслуживающего судна. Но – это было неизбежным злом.
Если бы профессор спроектировал мощный прочный цилиндр, проходивший сквозь «бочку» к своей сфере от поверхности океана, пришлось бы делать эту самую бочку на добрых три метра длиннее, а её диаметр – на пару футов больше. Такого веса и размера аппарат уже не поместился бы на обычном судне, и не каждый грузовой кран приподнял бы его…
Да и изготовление обошлось бы дороже. Средств же, как всегда, не хватало.
Учёные стали взбираться по верёвочному трапу. Лицо профессора лучилось оптимизмом даже больше, чем обычно. Когда они поднялись на палубу, Паркер счёл долгом хозяина «Джорджа Вашингтона» поприветствовать первооткрывателей «новых горизонтов Науки»:
– Ну, господин профессор, и… вы! Поздравляю! Похоже, работает ваша… э-э… посудина.
– Благодарю, капитан! Спасибо господа! – профессор крикнул это всей команде, разумеется, не упустившей случая пронаблюдать его победно-торжественное шествие по трапу к рубке, и теперь отозвавшейся довольно фривольными выкриками и шуточками про традиционных морских чертей и прочих фольклорных персонажей глубин, – Это грандиозно! Да, аппарат работает! Всё в порядке! Джентльмены! Мы внесём выдающийся вклад в дело освоения абиссальных глубин, и природных богатств дна! Мы – пионеры. – профессор несколько задохнулся, как от усилий, так и от переполнявших его эмоций. Ассистент же его столь бурно своего ликования, как всегда, не проявлял.
– Это замечательно, господин профессор. – капитан уже был привычно спокоен, – Примите мои… и всей команды, разумеется, – поздравления! Кок сегодня приготовил праздничный обед. Как насчёт того, чтобы через… Хм-м… полчаса – приступить?
– Замечательная мысль! Благодарим, капитан! Конечно, мы с удовольствием воспользуемся вашим любезным приглашением!

Обстановка за столом в кают-компании царила приподнятая и непринуждённая.
Даже старпом умудрился несколько отмыться, и в парадном кителе выглядел вполне солидно. Улыбающееся лицо не портила даже явно нуждавшаяся в очередной стрижке, кустистая борода.
Воздав дань и великолепному (вот уж не ждали!) супу, и жаркому, (немного, правда, подгоревшему) все умиротворённо потягивали неплохой кофе.
Когда все салфетки были использованы, и члены маленького коллектива расслаблено откинулись, старпом, довольно крякнув, начал атаку:
– Уважаемый герр профессор! Я, конечно, ещё раз от всей души поздравляю вас с тем, что ваш, как это говорится, выстраданный в тиши кабинетов, и теперь опробованный в «боевых условиях» аппарат – работает… Не сочтите за бестактность. Ну а всё же – для чего мы привезли его сюда – именно в эту точку, с весьма определёнными координатами?
– Мистер Лайтмен, – капитан грозно сжал губы под просолёнными щетинистыми усами, и засопел, – Мне кажется, профессор имеет полное право не отвечать на ваш… э-э… провокационный и весьма нахальный вопрос! Ведь вам вполне ясно указали – для исследования специфических, и характерных как раз для этого места, глубоководных видов растений и животных!
– Благодарю, капитан, – то, что изобразили губы профессора, можно было с полным правом назвать кривой ухмылкой, – Вы как всегда очень тактичны. Но прошу вас – не нужно ругать старпома. Он имеет полное право высказать свои… да и не только свои – вполне обоснованные сомнения. В подлинных целях нашей научной экспедиции.
И, если вы все не против, я постараюсь внести некоторую ясность в… ситуацию.
Гула одобрения, конечно, не раздалось – присутствующие привыкли к сдержанности в чувствах – но атмосфера в кают-компании сразу заметно оживилась. Старпом поскрёб бороду, капитан шевельнул кустистой бровью, а доктор Свенссон слегка повернул голову, впрочем, так никому в глаза и не взглянув. Эта его привычка – никогда не глядеть прямо, в глаза что собеседника, что пациента – уже стала настолько традиционной, что её и не замечали.
– Наше глубоководное судно, действительно, настолько сложно, и обошлось так дорого, что вполне правомочно будет… э-э… заподозрить, что тут одной глубоководной флорой-фауной дело не ограничивается. И чтобы прийти к этой элементарной мысли отнюдь не нужно быть Шерлоком Холмсом! Не скажу, что мы отплыли в «обстановке строжайшей секретности», но кое-какие меры предосторожности всё же, разумеется, приняли. И даже вездесущие газетчики про погрузку частей батискафа не пронюхали – ну, баки, ну, перегородки, прожекторы, моторы, и прочее… Сферу же нам доставили в деревянном ящике – согласитесь, никто её увидеть не мог.
Все с соответствующим видом покивали головами, но влезать со своими вопросами в рассказ Пристли не спешили – моряки в этом плане куда сдержанней представителей научной элиты и прессы.
– Мы действительно, весьма точно указали координаты, куда нас нужно с батискафом доставить. Дело, естественно, в том, что именно на эти координаты мы и ориентировались. Чтобы завершить, так сказать, дело всей моей жизни, нужно начать именно отсюда – с порога того… неведомого, что ждёт нас, возможно, там, внизу! – профессор постепенно оживлялся.
– Да, господа! Там, внизу – что-то есть! Впрочем, скорее, не «что-то», а Нечто! Прошу извинить, но документы у меня в каюте, хотя за эти девятнадцать лет – уж поверьте! – я выучил их практически наизусть, так что просто изложу вам факты.
23 января 1888 года фрегат её Величества «Неудержимый», выполняющий вполне обычную миссию по картографированию, и промеру глубин ещё не изученных вод Тихого океана, в попутных поисках ещё неоткрытых островов, которые можно было бы законно присоединить к Британской Империи, находился именно в этих самых координатах. Мне очень повезло, что фрегат состоял, так сказать, на официальной службе. Если бы такое случилось с частным судном, возможно, мир до сих пор ничего и не узнал бы…
В одиннадцать тридцать пополудни марсовый заметил «подозрительное пятно» в миле к юго-западу от судна. Через десять минут, когда «Неудержимый» подошёл вплотную к пятну, взору военных моряков предстало весьма странное зрелище. Я процитирую выдержки из бортового журнала, сделанные лично капитаном второго ранга, Патриком Рафлзом Мастерссоном:
«Пятно, скорее, круглой, чем неопределённой формы. В диаметре оно имеет не менее восьмидесяти-восьмидесяти пяти футов. Цвет можно определить как буро-серый, консистенция – полупрозрачная. Поскольку единственный учёный на корабле лежит в медотсеке с острым приступом дезинтерии, мы сами, спустив шлюпку, взяли пробу странного медузоподобного тела, отрезав, не без усилий, как рассказывали очевидцы, несколько кусков студенистой массы, и залив их позже раствором формалина. Поскольку волнение было небольшим, и всё тело странного существа извивалась в такт прохождения волн, мы не сразу заметили некое подобие каната, свисавшее с края массы, и уходившее в глубину, как оказалось, на пятнадцать футов.
Когда этот канат выбрали, на его конце обнаружилось самое странное существо из всех, которые нам доводилось наблюдать!» – профессор перевёл дух, и полез в нагрудный карман сюртука.
Все явно оживились, и придвинулись ближе к столу.
Из кармана Пристли извлёк мятый-перемятый, и на сгибах почти протёртый клочок бумаги. Он бережно, почти благоговейно, развернул и расправил его на скатерти:
– Вот! Прошу любить и жаловать! Это странное создание зарисовал штатный художник-стажёр «Неудержимого», двадцатидвухлетний Бертран Эрик Рассел. Как видите, рисунок сделан карандашом – поэтому все яркие цвета, позже описанные капитаном, не заметны. Зато – отлично заметна форма – вот здесь, где создание из глубин в профиль… и вот здесь – где оно, так сказать, лицом к нам! Только, ради бога, осторожней – это единственный оригинал! Копии же не столь хороши. Ну, что скажете? Симпатичный дракончик?
Командный состав «Джорджа Вашингтона» осторожно передавал из рук в руки драгоценный листок, впрочем, высказывая своё удивление весьма умеренно – мало ли каких штук не выносит штормами на берег, или – не всплывает из неведомых пучин, которых никто и никогда, скорее всего, не увидит, и не освоит!
Капитан и старпом почесали, соответственно привычкам, голову и бороду, доктор как всегда, когда не обращались к нему лично, промолчал. Рисунок вернули профессору.
– Жаль, что судно не располагало фотографическим аппаратом – ну, вернее, располагало, но к этому времени все пластинки были или израсходованы, или подпорчены влажностью тропиков… И, к огромному моему сожалению, само создание, если можно так выразиться, Тьмы, вскоре, на свету ли, или на воздухе, поблёкло, и расплылось в бесформенную кучу. Так что даже вскрытия, с хотя бы примитивным описанием устройства его внутренних органов, сделано не было. Капитан лично приказал разрезать существо на четыре примерно равных по объёму куска, и поместить в формалин.
Мысль сама по себе весьма разумная… Жаль, сильно запоздавшая.
Ну а теперь – о том, как всё это, и кое-что ещё, попало – вернее, не попало! – ко мне в руки.
Несчастным учёным, бывшем при «Неудержимом», оказался Харви О, Фланнаган, мой чуть ли не первый ученик. Семьи у него не было, и всё своё достояние он завещал… мне. Впрочем, этого достояния было не так уж много. Куда больше меня заинтересовали материалы его последней экспедиции. Да, к сожалению, последней.
Бедняга так и не оправился от дизентирии, и умер, даже не доплыв до базы фрегата в Сиднее. Правда, перед смертью он успел привести в порядок собранную коллекцию добытых глубоководным лотом образцов грунта со дна, дневники, и вот это – последний, найденный случайно, образец. – профессор тяжко вздохнул, – К сожалению, материалы эти попали ко мне, в Университет, только через три месяца, с оказией – почтовое судоходство не всегда работает как часы…
Несмотря на мою… э-э… оперативность, и весьма солидную сумму потраченных денег, побеседовать с капитаном Мастерссоном удалось и вовсе через полгода после означенных событий. Он, простите, чертовски немногое мог добавить к своей записи в бортовом журнале. Однако любезно разрешил мне снять копии со всех заинтересовавших меня документов. Вот: описание существа из личного дневника капитана:
«Я не стал заносить столь странные подробности в журнал, однако здесь кое-что всё же опишу – вдруг чёртовым учёным боссам моего стажёра приспичит (прошу прощения, господа – я воспроизвожу так, как записано в оригинале у капитана Мастерссона!) узнать про дурацкого дракона поподробней.
Так вот: когда это странное создание достали из-под воды, и привезли на борт, оно было очень ярким – всё так и переливалось, словно радуга. Странно – но это происходило не от чешуи. Чешуи у твари не было вовсе. А то, что было, уж слишком напоминало… перья! Да-да, сам поражаюсь, какую глупость пишу – но – перья! Их не было только на миниатюрной мордочке – зато там поражали белизной очень миленькие зубки. Каждый – не меньше четверти дюйма, и очень острые. Язык твари, вывалившийся наружу, был почти круглым, серым, и раздвоенным на конце. Ушей не имелось вовсе – вместо них я обнаружил две дырочки в дюйме позади глаз.
Глаза… Как бы описать? Вот: очень похоже на рыбу-телескопа. Выпученные, и огромные. Ещё бы – ведь чтобы хоть что-то увидеть во мраке вечной ночи на глубине пары миль, нужно что-то очень чувствительное и большое!..»
Ну, дальше идёт описание внешней формы, которое куда лучше видно на рисунке. Так.
Словом, встретиться с художником мне не удалось. В Сиднее он сошёл на берег в увольнение, и, согласно слухам, присоединился к разношёрстному отряду старателей, всё ещё разрабатывавших холмы Балларетского золотого прииска. Там его и застрелили.
Теперь, господа, вы знаете подоплёку, подвигнувшую меня девять лет разрабатывать, и ещё столько же строить наш замечательный глубоководный аппарат. Не стесняйтесь же – спрашивайте, если у кого-то остались ещё вопросы.
Некоторое время все молчали. Невозможно было понять, от чего – то ли поразила грандиозность предстоящей задачи, то ли практичные и трезвые умы никак не могли постичь почти фанатичного стремления учёного бежать за призрачной химерой, потратив на это колоссальные усилия и немалые средства.
– Профессор… – всё же решился нарушить неловкую паузу старпом, – А какого примерно размера была эта… М-м… Этот дракончик?
– Да, вы правы. Тут, на рисунке, нет никаких ориентиров для масштаба. В длину дракончик достигал четырёх футов, а диаметр туловища в самой широкой части, пока не расплылся, доходил до пяти-шести дюймов. По словам капитана Мастерссона, весил он фунтов тридцать пять – сорок.
– Прошу прощения, может я что-то недопонял… – капитан был слегка смущён, – Но вот вы сказали – перья. А перья ведь сохраняются в формалине. Они сохраняют, насколько я знаю, и свою яркую расцветку – вон, у меня до сих пор висит перо павлина!
Действительно, перо павлина, как и многие другие экзотические сувениры, оставшиеся от посещения судном портов чуть ли не всех стран мира, украшало одну из стен кают-компании. Все поневоле взглянули на него. Верно: цвета не поблекли, и даже в свете керосиновой лампы переливались так, словно их обладатель утратил своё брачное украшение лишь вчера.
– Да, сэр, обычные перья – сохраняются отлично. Только вот… Звучит несколько странно, но – по словам капитана Мастерссона перья дракона тоже… расползлись в неопределённую массу, и… обесцветились.
– То есть – как это – по словам капитана? Вы что же, не исследовали то, что законсервировали в четырёх ёмкостях с помощью формалина?
– В том-то и дело, что – нет! Ёмкости капитан сдал на хранение на склад ВМФ США. И можете быть уверены – я заполучил все положенные, заверенные печатями и подписями, бумаги-разрешения, и с помощью суперинтенданта и его помощников перерыл весь этот (секретный, кстати!) склад. Но ёмкости – обычные стеклянные баллоны – исчезли!
– Позвольте, герр профессор… Как же это вас впустили на столь «секретный» склад военно-морского Флота?
– Хм. Секрета здесь нет. Начальник штаба Флота – мой двоюродный племянник. И мы поддерживаем взаимнополезные связи до сих пор… Так что на склад-то я попал. Но – всё без толку!
– Но тогда получается… Что всё сделанное вами имеет в качестве… м-м… источника вот этот рисунок, и записи в бортовом журнале, и дневнике капитана Мастерссона?!
– Да, капитан! А я, в отличии от других, извините, «сухопутных крыс» вполне доверяю рассказам моряков о необычных тварях, которые иногда попадаются им! Странно, правда?..
Моряки снова выполнили ритуал почесываний-поглаживаний, доктор позволил себе вежливую полуулыбку. Но старпома смутить было не так-то просто:
– Скажите, герр профессор… Как же этот дракончик оказался связан с той огромной тварью? Ну, от которой моряки тоже чего-то отрезали… И которых вы тоже наверняка не нашли?
– Вы совершенно правы, мистер Лайтмен. Этих образцов мы тоже не нашли. Ну а связан… Мы позволили себе предположить, – он глянул на ассистента, – что странная Тварь, всплывшая на поверхность – это медуза. Глубоководная медуза, кормящаяся теми существами, которые, собственно, и обитают там, на абиссальных равнинах дна. А дракончик (Правда ведь, он напоминает гигантского морского конька?) – как раз такой обитатель, захваченный одним из стрекательных щупалец этой гигантской медузы.
Ну, а дальше – уже не столь вероятные гипотезы. Хацармавеф, например, полагает, что дракон – ядовит. И это именно его яд убил и заставил всплыть тварь, которая его схватила… Я сам считаю, что медуза умерла просто от старости – об этом говорят её гипертрофированные размеры. Ну а дракончик просто не смог освободиться, захваченный ядовитым стрекательным отростком. Потому что вот про ядовитых медуз известно точно – многие их виды именно так и добывают себе пищу!
– Ну а как… вы собираетесь ловить этого дракончика там, в глубине? – Лайтмен был и вправду впечатлён и заинтересован. Глаза его горели даже ярче лампы.
– Хм… Резонный вопрос. Мы с Хацармавефом много раз его обсуждали. И пришли к выводу, что ловить дракончика мы не будем – слишком велик риск запутаться в собственных же сетях. Поэтому мы и оснастили наш батискаф таким числом прожекторов и аккумуляторов. И фотографические камеры у нас – с самыми чувствительными, и мгновенно все фиксирующими, пластинами. Так что мы надеемся запечатлеть существо… так сказать, в его естественной среде. Пока – не отлавливая! Да, я понимаю, – профессор жестом остановил готовое сорваться с уст возражение, – пока мы не представим научной общественности живой, или законсервированный экземпляр, никто нам не поверит.
Но в данном случае этого пока и не нужно. Мы хотим на первом этапе лишь убедиться, что мы – в нужном месте, и такие создания действительно обитают здесь! Траление двухмильной пучины даже глубоководным тралом имеет смысл лишь в том случае, если проводится там, где нужно… Как в поговорке – нет ничего глупее, чем искать чёрную кошку в тёмной комнате… Да ещё при том, что её там нет! – капитан сердито фыркнул, старпом посмеялся.
– Я вот чего понять не могу, – высказался всё же нахмурившийся Паркер, – Почему это создание так похоже на тех китайских драконов, которых они носят на шестах на своих карнавалах?
– Ну-у… возможно ареал обитания захватывает и прибрежную зону Китая. И когда-то шторма выбрасывали на берег как раз вот таких созданий! Согласитесь – это запомнилось бы!
– Да, возможно… Но всё же скажите, профессор… Какая польза может быть для науки, если вы действительно найдёте и даже выловите своего дракончика? – в прагматичности подхода старого морского волка не было ничего удивительного.
Так же, как не было ничего нового в ответах профессора – о величии загадок Природы, о неизвестных Науке обитателях глубин, о новых способах освоения богатств Океана…
Разговор продлился заполночь.

В пять утра профессор с Хацармавефом уже бодро меняли использованные поглотители углекислого газа, и перезаряжали аккумуляторы своего детища от переносного генератора с бензиновым двигателем. К шести хмурые невыспавшиеся матросы снова задраивали мощный люк и отсоединяли телефонный провод. Выпустив две струи воды, батискаф отошёл от борта.
– Ну, как там сегодня наш глубиномер?
– Пока нормально, сэр, показывает уже пятьсот метров.
– А скорость спуска?
– Поддерживаю ноль четыре в секунду.
– Нет, это медленно. Так займёт часа четыре… Сделай-ка ноль шесть.
– Слушаюсь, сэр. Выполнено. – глухо чмокнули клапаны, и балластные цистерны приняли ещё воды. На ощущениях, впрочем, это никак не сказалось – с тем же успехом они могли просто висеть в вакууме Космического пространства. Неподвижность казалась полной. А так как за иллюминаторами было черно, хоть глаз выколи, движения не ощущалось вовсе. Только чуть поскрипывал корпус сферы, да слышалось дыхание учёных.
– Хорошо. Займёмся камерами.