"Отличная работа!" (Глава 2)

Через крошечные отверстия иллюминаторов видно немного. Только то, что летим на предельно низких — не выше тридцати, или даже двадцати метров. Судя по теням, движемся на запад и юго-запад. И очень быстро: километров триста, не меньше, в час.
Во время полёта, занимающего чуть больше двух часов, никто из наших ни о чём не говорит. Да и не слишком-то располагает к разговорам осознание того, что всё, что скажешь — наверняка будет записано, и прослушивается. И нашими и врагами. А выглядеть что мандражирующим салагой, что нарочитым пофигистом не хочется никому. Как и рассекречивать нашу первую действительно боевую.
Прилетели, сели. Люк открывается, мы выбегаем. Всё, что видим вокруг, полностью соответствует картине, которую нам продемонстрировал на фотках «Александр Иванович». Картина мирной послеполуденной природы наверняка успокаивает и завораживает. Но только взгляд стороннего наблюдателя, то есть — бездельника, предающегося блаженству послеобеденной умиротворяющей полудрёмы. А не наш. Нам впитывать «очарование» сельских пейзажей нельзя: нам нужно рассматривать их только как место проведения боевой миссии. Со всеми соответствующими раскладками.
Что делать, усвоили отлично: серый костюм, следуя рекомендациям тренера и Влада, каждому бойцу поставил чёткую и конкретную задачу. Соответствующую его склонностям и способностям. Простую и легко выполнимую.
Лично я, когда перебежками, укрываясь то за деревьями, то за заборами окружающих нашу цель дач, добрался до положенного места, никаких сложностей не встретил.
Двигаюсь я бесшумно, в камуфляже я могу и не прячась идти — хоть по центральной улице: что дачного посёлка, что — Москвы, никто меня и не обнаружит, пока носом, как говорится, не треснется. Но всё равно действую с гарантией: прячусь за укрытия, и жду моментов, когда на меня или в мою сторону не смотрит тот, к кому приближаюсь.
Усмехаюсь в усы: чётко выбрано время операции: тут сейчас как раз послеобеденная жара, «сиеста», и обитатели домиков-коттеджей наружу носа не высовывают. Или сделали всё, что полагалось делать на приусадебных участках ещё до обеда, или уж ждут вечерней прохлады. А пока — отдыхают в кондиционированном воздухе своих привилегированных дач. Правильная информация, следовательно, попала в распоряжение наших разведслужб, и аналитиков.
Подобравшись к своему объекту на пять шагов, стреляю из своей фирменной духовой «трубочки» прямо в шею раззявы-часового, если за такового может прохилевать обычный чуть подвыпивший сторож элитного дачного товарищества, мирно раскачивающийся в кресле-качалке на открытой веранде перед своей сторожкой, пялясь то в телевизор, то в небо. (Не знаю уж, чего он там нашёл — может, тут дождь обещали синоптики. Но вдоль улицы, которую, по-идее, должен охранять от прохода посторонних, не глядит вообще. Видать, надеется на свой слух — ну правильно, никто же не пойдёт пять кэмэ пешком. Следовательно — на автомобиле…)
Бедолага обмякает, даже не успев пикнуть. Быстро перезаряжаю трубочку новой стрелкой-иглой, медленно и бесшумно открываю дверь в помещение сторожки. Сменщик-напарник моего раззявы мирно дрыхнет на кровати, даже нагло подхрапывая. Спокойно подхожу на два шага: для гарантии. Попасть стараюсь тоже в шею. Порядок.
Подхожу, извлекаю из шеи исчезающее тонкую иглу, обёрнутую в ватный тампончик: методика, которую мы применяем, практически не отличается от таковой у туземцев Южной Америки. Только у них — кураре, а у нас — кое-что получше… Иглу аккуратно прячу в коробочку, где они у меня хранились. Только в отделение «использованные». Возвращаюсь к первой жертве, извлекаю, и прячу и его иглу. Киваю Стасу. Затем, вспомнив, что он меня вряд ли видит, похлопываю его по предплечью. Он кивает, чего не вижу, а, скорее, ощущаю, и пробирается мимо меня внутрь помещения.
Отлично. Осталось самое простое, но трудоёмкое.
Роняю «своего» подопечного на расстеленный кусок спецткани. Заворачиваю.
Сторож, сволочь он такая, мог бы, если честно, жрать поменьше. А «бдить» и заниматься спортом — побольше. Потому что весит он ничуть не меньше, чем давешний заложник, которого «спасал» в Афгане, только, кажется, вчера. Но всё равно: до вертушки дотащил его на закорках без проблем. Ну а затащить внутрь, вытряхнуть из маскткани, и тщательно «упаковать», связав нашими нейлоновыми, неперетираемыми ни обо что, шнурами — пара минут.
Гружу сторожа — в ящик. У торцевой, то есть, той, за которой кабина пилотов, стены. Не нужно про нас плохо думать: большое количество вентиляционных дырок (Пардон: отверстий!) в дне и крышке ящика имеется. Через минуту притаскивает «своего» и Стас. Помогаю развернуть, а затем — и упаковать, так, чтоб руки тоже — за спиной, и притянуты к ногам, и расположить в ящике. Стас жестом показывает, что мужик ему попался ещё потяжелей, чем мне. Беззвучно ржём: нервная разрядка.
Снимаем адаптивные маски-невидимки. Садимся на скамью, и спокойно ждём.
Не проходит и пары минут, как возвращаются и ещё шестеро наших. Им сегодня задания достались, конечно, потрудней. Но вижу, что справились.
У двоих на спинах — дети. Тоже, понятное дело, спящие. И в маскткани. Девочка лет пяти, и мальчик, примерно восьми. А ещё двое наших волокут бессознательное тело пожилого и весьма благообразного на вид старца: по вводной знаю, что он приходится деткам — дедушкой. Остальные двое «прикрывают», хотя отстреливаться, к счастью, явно не пришлось.
Аккуратно связывают, (Не бойцы же, а очень ценные заложники!) и грузят ребята принесённые тела в тот же ящик, куда мы уже упаковали и беззаботных сторожей. Для чего приходится им тела этих немаленьких мужиков лет сорока сдвинуть к одному из боков ёмкости. После чего разместились и остальные трое похищенных в своём «помещении» вполне комфортно. Хоть и лёжа. Хоть и «аккуратно» связанными.
Не проходит и пяти минут, как появляются и остальные наши. Влад пробегает сразу к стене кабины пилотов, и стучит в неё: три раза, а после паузы — четыре раза.
Люк закрывается, вертушка снова натужно и мощно сотрясается, и ускорение набирает такое, что меня буквально вжимает в сиденье. Наши переглядываются, тоже сняв адаптивные маски-невидимки, и вижу я на лицах довольные улыбки и чистую радость: всё сделали, значит, чётко. И прошло без осложнений.
Оно и верно: не успела наша шустро удаляющаяся от объекта птичка отлететь на пять-шесть километров, как раздаётся позади приглушённый взрыв. И готов я поспорить уже на своё драгоценное ухо, что сгорит от «неаккуратного обращения с бытовым газом», пару баллонов с которым мы на всякий случай привезли и занесли в дом-объект, в дополнение к трём, которые там имелись, в подполе под домом, этот самый дом. А поскольку до ближайшей пожарной части восемнадцать километров, и всё — по узкой сельской дороге, к моменту приезда пожарных всё сгорит капитально.
Потому что три канистры с бензином, тоже задействованные, и сейчас погромыхивающие у дальней стены пустыми брюхами, этому в немалой степени поспособствуют.
Вот и выполнено, считай, наше задание. А уж о том, что ни один — что радар, что наблюдатель, нашу вертушку не заметит, можно не говорить: маршрут проложен специалистами! В облёт городов и сёл, по низинам. А звука форсированных движков с глушилками всё равно не слышно на расстоянии больше двадцати-тридцати шагов. Да и кто будет прислушиваться к нам, к небу, когда там, на земле, сейчас такое началось!..
На крыше оказываемся в двадцать один двадцать семь. Опередили, стало быть, график. Выгружаемся. Тренер встречает. Говорит:
— Проверить, отключены ли индивидуальные средства связи. Построиться. Слушаю отчёт.
Собственно, он мог и не напоминать: едва вылезли из вертушки, сами всё в соответствии с инструктажем, отключили. И проверили.
Влад строит нас, снова проверяет. Всё отлично — мы только что не светимся от гордости. Наш лидер подходит к тренеру, каблуками снова щёлкает, отдаёт честь:
— Товарищ завсклада! Продукты на базу благополучно доставлены! Усушки и утруски нет. Непредвиденных задержек по дороге не произошло.
Тренер кивает, но честь не отдаёт: он, в отличии от Влада, без каски:
— Отлично. Всем грузчикам и шоферам моя благодарность. А сейчас — проследуйте в помещение для санитарной обработки. Но вначале сдайте пустые ящики.
Идём в огромный склад, где экипировались. Обалдеть! Или Раиса Халиловна, или сам тренер позаботились наши майки и трусы постирать, высушить, и даже прогладить!
Но восторгаться некогда: расстёгиваем и разлепляем липучки на всём оборудовании, снимаем, аккуратно раскладываем назад — по полкам. В таком же порядке, в каком и лежало. Сдаём и оружие — расставляем в его пирамиды и горки. Запасные обоймы. Пистолеты. Коробочки со стрелками и трубки. Аптечки. Бельё. Ну, и всё остальное.
После чего переодеваемся. В своё. И идём в «помещение для санитарной».
Это наш класс. Там уже ждёт тренер. И серый костюм. Тренер говорит:
— Поскольку мы следили в режиме онлайн по закрытому каналу за ходом операции, — а ещё бы им не следить, когда каждый шлем оснащён по центру отличной камерой с широкоугольником! — могу сказать уверенно: операция прошла чётко, в строгом соответствии с планом. Никаких нареканий. Выражаю вам всем, и лидеру Владимиру, благодарность от лица командования, и от себя лично. Александр Иванович, хотите что-нибудь добавить?
Серый костюм встаёт, и говорит:
— Добавить нечего. Операция и правда — проведена образцово. Ни за что бы не поверил, что боевая у вашей команды — первая. Благодарю и от себя лично, и от лица моего начальства. В целях поощрения предложил бы вашему непосредственному начальству премировать вас. Деньгами. У меня всё.
Тренер резюмирует:
— Отлично. Занятий сегодня не будет. Можете быть свободны. Материальное поощрение в виде двух минимальных окладов получите завтра. После занятий. Отбой.
До завтра, братья.

У пожарного выхода, а вернее — запасного входа в клуб, того, что с задней его стороны, обнаруживаю я — специально, собственно, сунулся за угол! — три спецджипа. С тонированными стёклами и спецпропусками на лобовом. Чёрные, массивные, наверняка со всех сторон бронированные. Цезарь, который и без моего кивка и подмигивания и сам сунулся бы туда, смотрит мне в глаза, чуть заметно кивает, поджав губы: тоже легко догадался, что это — за доставленными нами бедолагами. И ждут сейчас хорошие люди, явно сидящие в спецмашинах, только одного: когда мы наконец разойдёмся по домам, и окончательно стемнеет. Чтоб спокойно перенести тела в транспортные средства.
Мешать не собираемся, и мирно «растворяемся во мгле преданий».
Увидели, чего хотели.
В метро сегодня людно. Ещё бы: еду на добрых полчаса раньше, чем всегда. Так что даже сесть не получилось. Да и ладно: я сегодня достаточно насиделся. Хотя…
Нервничал, конечно. Потому что одно дело — когда ты, как на нашем тренажёре-симуляторе отрабатываешь, вот именно — индивидуально, а другое — когда вживую, да ещё всем Братством. Ответственность уже совсем другая! Да и чувство «локтя»…
С другой стороны, когда лупили желтомазых в переулке за заведением Сурэновича, да и когда сжигали и взрывали подземелья Чайнатауна — здорово сплотились. Думаю, уж не обошлось тут без чёртовых препаратов из киселя: способствуют они тому, что понимать друг друга стали буквально с полуслова. А иногда — и вовсе без слов!
Ничего не скажешь: очень грамотно всё это дело устроено.
И вот теперь пожинаем, так сказать, плоды. Ну и радость и гордость за сделанное сегодня — реально обалденная. Но всё же…
Циничный наблюдатель, что с некоторых пор сидит у меня в голове, вполне мирно уживаясь со звероподобным сволочем-берсерком, отмечает этак равнодушненько: по большей части — напускное всё моё волнение. И переживания.
Потому что вполне штатно и как-то даже походя, всё прошло.
И пусть теперь беспокоятся те, кто добивался доставки сюда этих ценных заложников. А уж тут много чего может пойти не так.
А ну, как не поведётся на шантаж объект, чьих детей мы спёрли вместе с его отцом, и их дедом?!.. И просто заведёт себе других детей? Жена-то у него… Очень молода. Ещё бы: когда наш деятель брал её в супруги, в звании «Мисс Незалежна — 20…», ей ещё не было и двадцати. А ему — сорок.
Да и к деду, то есть — упёртому бандеровцу, своему отцу, он может вовсе и не питать тёплых чувств. Хотя, если честно, сам дед — тоже не подарок. Это именно этот сволочь благообразный с виду, написал тот, прошлый, учебник истории, в котором доказывалось, что это русские — виновники всех проблем несчастной Незалежной. И с самого начала «оккупации», которую москали называли «воссоединением», гнобили, унижали и эксплуатировали они несчастных хохлов — что твоих рабов! И приводились и «факты» — абсолютно вымышленные, конечно, и легко доказуемые. Вернее — это они в России — доказуемые. А простые хохлы уж точно сейчас к гос.архивам доступа не имеют. И доказывать своим детям, что их учат неправильно — ни за что не будут. Чтоб те случайно где-нибудь, а особенно, в той же школе, не брякнули чего «антигосударственного». И чтоб такой «несознательный» родитель не отправился в те заведения, где труд — как в концлагерях у Гитлера. Или Сталина. Рабский. То есть — неоплачиваемый. По двенадцать часов в сутки, под бичами и электрошлокерами надсмотрщиков-бугаёв. И всё это удовольствие ещё и с конфискацией всего имущества, и репрессированием всей семьи.
Кстати, это именно от Большого Брата, ещё со времён недоброй памяти Трампа, пошла в Украине такая методика: сажать в тюрьмы побольше людей: чтоб не платить, а только кормить. Потому что только в этом случае Государство имеет право принуждать заключённых работать! И получается — хорошо. Расходы минимальны, эффективность — максимальна. В той же Америке сейчас сидят по реальным и надуманным поводам почти семь миллионов из трёхсот восьмидесяти. А вот в Незалежной — три из оставшихся тридцати.
Дома застаю полный порядок — в смысле, мать смотрит сериал.
Но на звук открывшейся двери ко мне весьма шустро выходит. Лицо сияет.
Спрашиваю, ехидно ухмыляясь:
— Ты — что? Конфет с коньяком наелась?
— Нет, лучше! Гораздо лучше. Представляешь, Ривкат? Сегодня уже я уговаривала Сергея Николаевича ехать со мной! Этот паршивец с утра завёл меня в нашу подсобку, и начал разводить бодягу. Типа: он уже старенький, и ворчливый, и брюзгливый. И занудный. И что он не хотел бы своим непритязательным видом, отвратительным характером, и вредными привычками портить мне удовольствие от отдыха… Вот баран, а?
— Точно. Баран. Свинья. И как он только посмел вытворить то, что, собственно, ещё вчера собиралась проделать одна милая девушка преклонных лет!
— Ты сам свинья! — вижу, как мать опять мило краснеет, явно конфузясь, — Вот хотела тебе сказать спасибо за то, что вставил мне мозг, а теперь не буду. Пока не извинишься перед Сергеем…
— Ладно-ладно! Извиняюсь, конечно! А что? Он уже здесь, у нас дома?
— Нет, конечно! — мать делает большие глаза, и притворно сердито выпячивает губы, — Он, может, и после санатория будет жить у себя. Ну, он так сказал сегодня, что, вроде, не хочет пока обременять меня. И менять свои привычки. И что консерватор. И любит опрятность и чистоту. И всё такое прочее. Чего я и сама отлично знала.
Словом — ещё посмотрим. Может, ещё и я к нему перееду.
— И оставишь нашу многострадальную квартиру на моё пофигистское попечение?! Чтоб всё запылилось, покрылось паутиной, и заполнилось и завоняло нестиранными носками? Ну уж нет. В квартире должна чувствоваться заботливая женская рука! Так что никуда я тебя не отпущу. Приводи, так уж и быть, своего завсклада в наши хоромы. Кстати. Ты, надеюсь, ему мозг тоже — того? В-смысле — вправила?
Мать смеётся. Потом говорит, дёрнув худеньким плечиком, и приподняв бровь:
— Уж не сомневайся! Получил он у меня по-полной. Даром, что ли, только вчера у меня был неплохой урок по поднятию самооценки, и вправления этих самых. Мозгов.
Киваю. Вздыхаю. Спрашиваю, искоса глядя на неё, улыбаясь одними глазами:
— Ну и как этот старый соблазнитель целуется?
— Ривкат!!! — тут она вообще заливается краской, что твой маков цвет, — Как ты можешь!.. — и, спустя паузу, довольно большую, выдавливает-таки, — Как догадался?
— Тоже мне — проблема. У тебя губы припухли. И помада — видно, что свеженаложенная.
— Чёрт! Правда, что ли, так заметно?! Вот же блинн… А я-то, дура старая, все недоумеваю: чего это Надька с упаковочного так на меня сегодня пялилась в обед!.. А что? Действительно — сильно заметно?
— Нет. И вообще — это заметно только мне. Поскольку часто вижу тебя вблизи. И при хорошем освещении. Так ты не ответила. Он целуется-то — нормально?
— Свинья! Как ты можешь такое спрашивать у своей матери?!
Не выдерживаю, и убираю с физиономии задумчиво-серьёзный вид. Ржу снова, как конь, прислонившись, чтоб не грохнуться, задницей к стене у вешалки. Мать даёт мне шутливого тумака, сердито выговаривая и фыркая. Потом тоже похихикивает пару раз. Говорит:
— Никогда не думала, что придётся второй раз в жизни брать на себя обязанности матери и покровительницы. Но, похоже, Сергею Николаевичу такая девушка в хозяйстве не повредит. Уж больно он… Наивный и необученный. Такой прямо весь… Беззащитный. И вообще он — душка!
— Ага. Точно. Тот ещё душка, пристёбывавшийся к тебе, доводя до слёз, в самом начале твоей карьеры.
— Так это, оказывается, было от того, что я ему понравилась. Тоже — сразу. Ну, и для общего повышения трудовой дисциплины у остальных работников.
Руку от затылка убрал волевым усилием — иначе точно себе плешь прочешу. А ведь верно: пока не вступил в Братство, и сам инстинктивно так поступал: гнобил, дразнил, и пристёбывался к тем девочкам, которые нравились особенно сильно.
Ну что сказать: и правда — баран!
Правда, сейчас-то мне не до девочек. Спасибо химикатам.
Говорю:
— Похоже, твой завсклад и правда — тот ещё закомплексованный бедолага. Прикрывающий свою ранимую и чуткую душу маской вредного и придирчивого козла.
— Ривкат. Прекрати. Он — начальник. И не должен допускать никакого панибратства. Или делать поблажки кому бы то ни было! Иначе потеряет авторитет.
— Ну… Согласен. Ладно. Я, если честно, рад, что у вас всё, вроде, налаживается. (Тьфу-тьфу на вас!) Со своей стороны обещаю его не бить. И не третировать. И вообще — буду молчать. Вот и сейчас: за квартирой присмотрю, питаться буду полноценно. Баб водить не буду. Так что спокойно езжай себе, и ни о чём не беспокойся.
Мать констатирует:
— Нет, ты всё-таки у меня, хоть и свинтус порядочный, а понимающий сынуля. Предотвратил, можно сказать, наметившийся в наших с Сергеем отношениях кризис. За что тебе — без дураков! — спасибо. А теперь пошли-ка. Сегодня я сама всё тебе разогрею.
Нервно вздыхаю, но на этот раз обхожусь без комментариев. Нельзя подкалывать. Молчу. Раз он уже — «Сергей», значит, точно — всё у них в порядке.

После ужина и мытья захожу в Сеть — благо, освободился от трудов праведных на полчаса раньше обычного.
По нашим новостным каналам, понятное дело — ничего. Тишь да гладь.
Зато уж по Евроньюс!..
И так и так, буквально с пеной у рта завзятые бабы и мужики — корреспонденты расписывают, как радикально настроенные террористы подло, напав многократно превосходящими силами, уничтожили целый взвод (Брехня. Охраняло наш объект всего-то семь бойцов печально известного «Азова»!) патриотически-преданной национальной Гвардии. И взорвали и сожгли дачу сенатора и известного правозащитника Семёна Грицацуйло. (Вот только не надейтесь, что я его настоящую фамилию назову!)
Нападение было произведено в дневное время, нагло, открыто, и демонстративно. И уже нашлись свидетели, которые, якобы, видели отряды нападавших повстанцев, в их «фирменной» военно-камуфляжной форме. Напавшие, вероятно, надеялись застать там в это время и самого правозащитника. Однако он в этот момент представлял интересы своей партии и избирателей в Раде. И что хотя тела отца Грицацуйла, и его детей до сих пор не найдены, никакого сомнения в том, что варварски были убиты и сожжены и они, нет.
А посмешило меня интервью этих так называемых свидетелей, глазки у которых затравлено бегали, и руки, которыми показывали туда и сюда, стоя возле дымящихся руин, тряслись. Придурки, которые их инструктировали, позаботились общую информацию вдолбить, конечно, такую, чтоб они не противоречили друг другу. Единственное, что немного напрягало — так это то, что оба барана, выступавшие в роли свидетелей, буквально слово в слово повторяли то, что им вдолбили. Словно зазубренный наизусть текст.
А что самое смешное — ни одна зараза и не заикнулась, что ничегошеньки не зафиксировала ни одна из многочисленных камер наблюдения, которыми оснащён чёртов элитный дачный посёлок… (А ещё бы: проверить, не попало ли чего на эти самые плёнки, наши «прикрывающие» не забыли!)
Ничего: эти факты всплывут, когда Комиссия «по правам человека», или ещё какая, из ООН, будет допрашивать этих лже-свидетелей.
Ну, понятное дело, не обошлось без пресс-конференции, срочно созванной Правительством, и на которой босс этого самого Грицацуйло с пеной у рта призывал всех сограждан теснее сплотить ряды, и ответить повышенной дисциплиной и бдительностью на угрозы как со стороны внутреннего, так и внешнего врага. Особенно смешно было слушать комментарии про всё это от Сиэнэн, и Энбиси. Прямо — мировая трагедия! И сейчас всё мировое сообщество, все прогрессивные демократические страны, сплотятся, и прям единым фронтом выступят в поддержку… Ага — два раза.
Всем странам Европы и их правительствам на самом деле плевать. А особенно — плевать на побирушку-Незалежну. Поскольку своих внутренних проблем хватает.
Не без удовольствия отметил, что на этот раз инсинуаций про то, что это всё — тщательно спланированная провокация, спец-акция, проведённая спецслужбами России, почему-то не озвучивалось. Видать, никаких зацепочек или даже малейших следов не нашли. (Ещё бы!) А нагнетать лишний раз и без того напряжённую атмосферу на границах, в экономике, и в дипломатических отношениях — Правительство Незалежной всё же поопасалось.
Не хотят, видать, чтоб получилось как в прошлый раз: когда они обвинили, не предъявив реальных доказательств, а наши отключили им трубу. А дело как раз было зимой. И в самом Киеве, даже в доме этого самого Правительства, и в Раде, у всех буквально сосульки из носу торчали! И заседали в шубах и дублёнках.
И пока наше Правительство не получило от их Правительства официальных извинений, газ не включали.
А ещё бы их не получить: даже при всей ловкости подразделения США, фабрикующего эти самые «доказательства», реально неопровержимых не нашлось ни одного!..
Я же, пока смотрел и слушал все эти репортажи с места событий, и из Столицы Незалежной, со стандартно-симпатичными (Для вызывания вящего доверия к словам!) комментаторами и коментаторшами, буквально выпучивающих красивые глазаи брызжущих слюной из перекошенных справедливым негодованием ртов, думал только о том, не пострадало ли и правда — подразделение, осуществлявшее прикрытие нашей операции. И не поймали ли кого из них.
Потому что разоблачить проинструктированных «пойманных» «якобы исполнителей» прошлой акции не составило ни малейшего труда: подставу и фальшивых свидетелей выявили даже эксперты так называемого ООН. Хотя сейчас эту организацию никто и в грош не ставит. Но формально она — всё ещё в теме! Способствует. Разрешению конфликтов и предотвращению «недопонимания» между странами.
И установлению мира во всём мире.
Вот именно — три «ха-ха!»
Выключаю комп. Вздыхаю. Всё верно: развиваются события именно в том ключе, в каком наметили наши спецслужбы. Ещё какое-то время, для отвода глаз, и для предотвращения сплетен о том, что с какого бы переляку наш сенатор и правозащитник так круто сменил позицию, он попузырится. И пообвиняет. В частных интервью.
А потом заткнётся в тряпочку, и будет, как говорится, плясать под нашу дудку.
Ну а бедолагам-охранникам садово-дачного кооператива уж наши какую-нибудь работёнку подберут. Хотя бы лес валить где-нибудь под Нижневартовском.
Заснуть долго не удавалось: перед глазами почему-то всё время встают обмякшие от снотворного, беззащитно-расслабленные тела и лица детишек. Они-то, крохи такие, не виноваты, что их дед — бандеровский козёл, а отец так вообще — гнусная националистическая сволочь.
С другой стороны, содержать-то их точно будут вполне комфортно…
Может, даже учить будут по школьной программе.
Нормальной.

Просыпаюсь, как от толчка.
Хотя когда автоматически вскочил на ноги, выставив остриё сабли в открытый участок с фронта, ничего опасного, да и вообще — необычного, не заметил. Странно, да.
Подбрасываю дровишек в угасающий костерок, в котором светятся только угли, да редкие язычки выбираются из торцов брёвнышек потолще. Вдвигаю и дрюковину посолидней: …опой чую, что понадобится. Через минуту становится посветлей. Но я саблю откладывать и ложиться снова на свою шкуру не тороплюсь: чую подвох. Кто-то там, в темноте, притаился, внимательно изучая меня, и сейчас то ли соображает, как получше напасть… То ли ждёт подхода подкреплений.
Подкладываю и вторую дрюковину в разгоревшийся огонь, и на всякий случай одеваю давешний железный пояс, заткнув туда оба кинжала. А то, что я без трусов — меня не коробит. Не впервой. Главное — с оружием!
Но вот и началось.
9. Чёртова гидра
С трёх сторон ко мне из колодца двора начинают приближаться странные чёрные тела. И сразу понимаю я, что это — змеи. И, что стало здесь уже традицией — не маленькие!
Выхожу вперёд, становлюсь перед костром: знаю, что у змей и зрение, и теплочувствительные рецепторы, и слух. А если я буду маячить перед огромным источником теплового излучения — видно меня будет хуже. Равно как и сложнее «теплоулавливать».
Первой твари, с тихим шелестом приблизившейся на пару шагов, и уже поднявшей голову с приоткрытым зубастым ротиком на полметра от земли, перерубаю шею, сделав быстрый шаг вперёд. Может, конечно, учёные и вычислили, что бросок кобры происходит быстрее, чем удар профессионального боксёра, но я-то — не кобра. И даже не боксёр. Я куда быстрее. И это — не хвастовство, а банальная констатация фактов.
Не успела тварь среагировать. Перерубилось туловище, толщиной в мою икру, отлично. Что говорит о двух вещах: прекрасно сохранилась сталь моего оружия, наточено оно отлично, (Уж проверил!) и слабенький позвоночник, да и шкура, у змеюки. Чешуйки не бронированные, как можно было бы подумать по звуку: словно волокли по брусчатке двора связку ржавых цепей.
Туловище начинает извиваться, брызжа чёрной кровью из обрубка, голова с куском шеи отлетает далеко: теперь не страшны мне её клыки!
Тут же прыгаю в сторону, и отрубаю метнувшуюся ко мне голову второй змеи: знатно и она покатилась! Но торжествовать и хвастаться пока рано: как по команде все десять оставшихся ползучих гадин кидаются ко мне, и только невероятная реакция и скорость движения помогает мне уворачиваться, изгибаясь, и извиваясь, почти как и сами гадины, и прыгая, отмахиваться саблей и выхваченным кинжалом!
Стараюсь держаться на открытом пространстве, не давая загнать себя в угол. Ругаюсь, про себя и вслух. Но пока удаётся избежать контакта с клыками длиной в мой указательный палец, загнутыми и острыми. Впрочем, особым разнообразием тактики нападающие не порадовали: садятся на туловище, а ко мне головы типа — выбрасывают. Рублю! Вскоре приноровился: отсечённые головы летят только так! Да и туловища, разрубленные пополам, добивать куда сподручней: нет у них ни былой прыти, ни точности.
Но вот вокруг только бьющиеся или уже затихающие тела, а брусчатка двора и моё тело всё в потёках и брызгах вражеской крови. Придётся так и так перебазироваться со своей шкурой и костром: сейчас здесь будет и скользко, и вонять начнёт… Готов спорить на свою лысину, которую скоро прочешу до плеши, что на всю схватку ушло не более полуминуты.
А чесать приходится. Потому, что пока тела некоторых настырных тварюг ещё слабо подрагивают и извиваются, сворачиваясь то в кольца, то — в спирали, то снова распрямляясь, в зловещей тишине медленно поднимается в воздух в дальнем конце двора что-то уж совсем чудовищно-большое.
И это — не червяк, и не прозрачный угорь. И даже не змея.
Вернее — не совсем змея. Потому что туловище ниже пояса у этой монстры — точно змеиное. Длинное, метров двадцать, и толстое — как раз как торс у лошади. И не просто лошади, а тяжеловоза. И сейчас свёрнуто это туловище в широкое кольцо — чтоб обеспечить устойчивость всему тому, что увенчивает верхний конец странной уродины.
Ну а то, что это «навершие» мутантоподобной змеюки не имеет отношения к людям и змеям — сомнений не вызывает. Потому что уж слишком похоже на тело спрута. Осьминога. Кальмара. Только с отрезанным брюшным мешком. Словом, называйте эту дрянь как хотите, но именно сгусток чудовищно омерзительных и извивающихся щупалец «украшает» верхушку странной химеры. А между этими пятиметровыми хлыстами-конечностями, в центре, вижу я сжатое пока до небольших размеров, отверстие. Явно — ротовое. И уж что-что, а проверять, особенно на своей драгоценной шкуре, до каких пределов оно может раскрываться, пропуская вовнутрь добычу, мне почему-то не хочется. Как в сказке про колобка: «я от медведя ушёл, я от крыс сбежал, я от дракона спрятался…». А быть сожранным отвратительным непонятным существом — и подавно не охота! Б-р-р-р!
Как ни странно, не видно ни глаз, ни рта, ни вообще каких бы то ни было органов чувств, которые я привычно намылился было вышибить или распороть. Как же эта штука ориентируется в пространстве? И видит?
Прикидываю. Толщина каждого щупальца у основания — с мою ногу. То есть — с бедро. А вот сосчитать их никак не удаётся: во-всяком случае не меньше десяти. И длина — да, не меньше пяти-шести метров. Мне как вспышкой озаряет: да это же поганый ок-друк-джахар, из старинного комикса «Хеллбой»! Только мой — какой-то… Маленький. Не вырос ещё, что ли? И туловище у него… Не совсем, конечно, такое, как там.
Но как бы там ни было, а кормить его собой, чтоб подрос, мне почему-то совсем не хочется. Как и вступать в схватку с омерзительно присосчатыми щупальцами. Поэтому хватаю свою самую хорошо горящую дрыну, и бегу к монстре.
Если разобраться, мне — грех жаловаться. Не настолько же он всё-таки большой, как тот, что нападал на Фродо из заколдованного озера у ворот в Морию.
Драпать через стену? Или, может, справлюсь?
Справиться-то я, может, и справлюсь. Только не этой зубочисткой, что сейчас у меня в левой руке, и не палочкой с огнём. Нужно было-таки взять с собой одну алебарду! Ну и полежала бы она себе рядом со мной, ничего ей не сделалось бы…
Однако пока суть да дело, пытаюсь следовать поговорке «Используй то, что под рукой, и не ищи себе другое!». Вот и метаю, как копьё, свою горящую с одной стороны дрюковину прямо в центр ротика, надеясь, что тварюга хоть на пару секунд отвлечётся! И я смогу прорваться к центральному входу в замок, и вооружиться, вот именно, алебардой. Или хотя бы парой пик или копий.
Тварюга отвлеклась, конечно, но не так, как я рассчитывал. Несколько щупалец невероятно быстро взметнулись вверх и вперёд, легко перехватив в полёте мой огненный таран, и отшвырнув в сторону. Не мешкая, ныряю вниз, уклонившись от тех отростков, что устремились ко мне, и… Мне удаётся прорваться! Путь свободен!
Бегу что есть мочи ко входу в прихожую, и сразу — в зал. За спиной слышу шум и скрежет: чешуйки пустившегося в погоню змеюшного тела скребут о камни двора!
Жиденькие отсветы от моего разгоревшегося костерка проникают и внутрь зала, стены с замечательными железяками видно неплохо, и хватаю я сразу самую большую и ближе всего висящую алебарду. Едва успеваю обернуться, а монстра уже тут как тут!
Очень быстро эта штука движется с помощью своего «змеедвижителя»!
Размахиваюсь, заревев так, словно я — Илья Муромец, и наношу удар режущей кромкой сверху — вниз!
А неплохо получилось, чтоб мне провалиться! (Хотя лучше не надо!)
Два щупальца, которыми эта штука, похожая на самом-то деле, как прикидываю сейчас, на самую банальную пресноводную гидру, только чудовищно увеличенную, попыталась прикрыться, перерубились практически у основания! И из ран брызнуло что-то голубое! Да ещё и фосфоресцирующее в темноте! И вонючее — сразу вокруг завоняло тиной, и каким-то медным купоросом. Чёрт! Голубая кровь!!! Инопланетянин?!
Нет: тут же вспоминаю уроки Вадима Петровича: у некоторых головоногих и правда — не гемоглобин, который окрашивает в красный, а гемоциан! Этот кислородоноситель и правда — голубой. Но особенно много задумываться о тонкостях кровообращения местного животного сообщества, равно как и о извращённой фантазии того, кто эту чудовищную тварь генно намодифицировал, не приходится. Потому что выдёргивают мою алебарду у меня из рук, да так, что едва устоял на ногах, а замершая было на секунду монстра вновь кидается ко мне, а я не успеваю добраться до очередной секиры-алебарды. Потому что ноги мне словно каким кнутом спеленуло, охватив в три оборота!
Однако я тоже не лыком шит, и успеваю отрубить конец щупальца, опутавшего мои нижние конечности, саблей — её-то, родную, ни за что из руки не выпущу!
Ко мне мечется сразу два новых щупальца, но я уже далеко: отпрыгнул, даже не распутав ноги, в сторону! Там, в стороне, и скинул чёртову петлю: такая, сволочь, прочная и цеплючая оказалась!.. Мечусь к следующей алебарде-секире. Сдёргиваю с держаков. Едва успеваю обернуться, как приходится рубить. И снова — рубить!
Тварь стала опытней, и щупальца успевают отдёрнуться! И пока в очередной раз замахивался, получил в лицо заряд какой-то клейкой фигни — брызнувшей прямо из «ротового» отверстия! И такая толстая и мощная оказалась струя: чуть не захлебнулся с переляку! О-о-о…
Вот теперь я понимаю, что чувствовали те, кто попал под действие наших стрелок с парализующим нейротоксином…
Потому что подгибаются вдруг как-то сами-собой ноги, сознание плывёт, в голове словно граната взорвалась! А глаза этак нагло — берут и закрываются!..
И я проваливаюсь в ревущую на тысячу глоток темноту. Даже не ощущая боли, когда падаю на каменный пол…

Очнулся уже в сидячем положении. На кровати.
В дверях — мать: кутается в тощенький застиранный халатик, смотрит на меня выпученными со страху глазами, тяжело дышит.
Спрашиваю, криво усмехаясь:
— Кричал, что ли?
Мать наконец входит, садится ко мне, на краешек постели. Кивает:
— Ещё как! Я думала, ты сам проснёшься, ещё после первого раза. А ты… Как завыл, как завыл!.. И ещё такие выкрики… Как будто дерёшься с кем! А что там было на самом деле? Ну, в твоём кошмаре?
Чешу, традиционно, в мокром от пота затылке. Затем пытаюсь пригладить упругий и неподатливый ёжик. Вздыхаю, киваю:
— Всё правильно. Дрался я. С… э-э… чудовищем. Ох и противная штуковина попалась. Злая. Хитрая. Сильная. Уж я её, зар-разу такую!..
— Не может быть. Тогда бы ты радовался. А так, похоже — всё-таки она — тебя!
— Твоя правда, — снова усмехаюсь, дёргая плечами. Говорю же: чуем мы с ней друг друга. Телепатия? А …рен её знает! — Уделала она меня. Ну и ладно. То, что бывает во сне, обычно получается наоборот — в жизни!
— Ну, дай-то Бог… А вообще-то кошмары — это к здоровью. Ну, это по соннику мисс Хассэ. А по Миллеровскому — к неприятностям.
— Ну, я тогда за мисс Хассэ. Даёшь крепкое здоровье и хорошее настроение!
Мать тоже усмехается:
— Даёшь. Может, переоденешься — а то майка буквально насквозь?
— Ну понятно, переоденусь. Вот. Кстати: надо бы снова зайти в военторг, да маек защитного цвета прикупить. А то я из этих… Уже вырос. Да и поизносились они.
— Пожалуй. Ладно, как-нибудь на днях зайду. Ну, или сам зайди — деньги я дам.
— Да не надо. Деньги уж на майки как-нибудь найду. — сам во время разговора скидываю майку, действительно всю тёмную от пота, и одеваю приготовленную на спинке стула сухую, — Может, и носки какие прикуплю. И трусы.
— Ага. Заодно уж и сапоги, и гимнастёрку. А то на днях ты ночью орал: «За родину!» И ещё «Ура!». Воевал, что ли?
— Точно. Воевал. — не помню, чтоб что-то такое мне снилось здесь, дома! Ведь я «воевал» — там, на Базе!!! На четвёртом. Но вон оно как получается. Если уже не помню, что снилось, и как кричал — нужно бы насторожиться. А то крышняк только так съедет…
— А с кем?
— Да с фашистами проклятыми. Ну, их-то — точно уделал!
— Молодец ты мой. Патриот! Защитник Отечества. — она хлопает меня по спине в сухой майке, и говорит, — Спи уже, беспокойное хозяйство! Прадедушка наш уже отвоевался за нас с фашистами…
— Ага. Ну, спокойной ночи. — киваю, ложусь. Мать вздыхает, но тоже кивает, вставая. Уходя, оборачивается через плечо: взгляд чертовски озабоченный, но она старается держаться. Ничего не говорит. Лишь кивает ещё раз, вымучивая улыбку.
Глядя в тусклом свете ночника в потолок, лежу и думаю.
Оно и верно: прадедушка наш успел повоевать. Правда, недолго: с сорок четвёртого по сорок пятый. Зато после Потсдама, куда дошёл с частью, перебросили его в Манчжурию. Уже в июле сорок пятого. И выбивал он оттуда чёртовых япошек весь август. А те — настырные были и упорные. Злые. Себя вообще не жалели… Ну, это так про них уже дед рассказывал, Пулат-ака. Рассказывал, конечно, моей матери.
А мне уже — ничего не рассказывал про прадеда. Похоже, считал, что мне или рано… Или, как почти всем современным молодым — до лампочки. Стриг, короче, всё подрастающее поколение под одну гребёнку…
А мне вот не до лампочки. Горжусь я прадедом.
Может, ещё и поэтому пошёл в Братство. Поддержать честь фамилии. Семьи. И показать распоясавшимся и зарвавшимся, что честь и долг всё-таки превыше стяжательства и пофигизма…
Ладно. Что-то меня от чёртовой гидры на философию потянуло. И социологию. Рановато. Она — только в выпускном. А пока лучше поспать. Завтра снова — в школу.

Утром всё как обычно.
Мать уже ушла. Встаю, умываюсь. Заправляю постель, завтракаю.
До школы приходится бежать: завозился, пока менял бельишко, запасные штаны, и прочие тетрадки — в своём ранце. Но успеваю вовремя: дошёл до класса, когда зазвенело.
Уроки проходят штатно.