Чеснегур

В гравитационном колодце земли старые космические души выстраивались в очередь для отправки на землю. Они засыпали на угольных стержнях ночи, посылая накопленные импульсы в синоптическую сеть болевых тел. Домоправитель сосредоточил давление в простуженных клапанах, окропляя мертвой водопроводной водой запыленные меблированные склепы. В клетушечном сознании пронумерованного домовладельца теплилась мысль об его успешности. Греясь под своим одеялом, он эмоционально втягивался в виртуальные знакомства, астральные турне, вампирические пустоты черных дыр, оставляя на темной стороне планеты импульсы своей уникальной подписи.
Вода усилила электронную плазму модифицированного человека и растворила в гиперпространстве его сознания заряд беспробудного лета. Отлеживаясь во влажном, голубом тумане шипевших под потолком батарей, я ждал шанса, который никогда не представиться. Светившая в окно инфракрасная лампа перемолола звездные камни в сгущенном акварелью куполе вокзала, создав эффект контражура в перечеркнутом названии станции. Я поднялся на чердак, вскрыл щит управления, блокируя мысли, которые привык считать своими. Тот, кто обнаружил мое подпространственное тело, нацелился на захват питавшего его источника. Световой шнур соединил в кольцо железнодорожные линии, курившим в тамбуре пассажирам ничего не оставалось, кроме как ловить нужный поток времени в общем ходе его движения.
Вагон встал в туннеле. Из грунтовых стоков дамбы в дренажную призму откачивалась отфильтрованная вода моих воспоминаний. В слоях белого золота я обнаружил слежавшиеся пласты горняцкого братства. Рыбак — Ребушка, проходчик — Шкода, туберкулезник – Руденко кололи меня драчливым кайлом, цепляли мой самокат ручной тягалкой под банкетом набросанных камней. Фара моего роллера, как зонд гастроскопа, осветила туннель водосброса, концентрируя в рефлекторе иллюзию жизни. Прикрывая йони золотом волос, в лоно большой воды вошла Ольга. Она склонила к союзу повелителя вод, заставив его держать над выходным порталом копьевидную голову и следить за слиянием течений в донной яме водоворота. Из бездны медленно поднялся корабль, освещенный шахтерскими фонарями. В оптическом камуфляже моего сна незримо присутствовал Дериган Джорме. Он неустанно казнил мое бившееся о рвотный люк тело скопленным на кончике жала гормоном счастья.
Я лежал на пологой стороне белого террикона, швыряя камни в составы, стоявшие по обе стороны платформы. Домоправитель разрушал меня изнутри. Разгулявшаяся в тумане осень превратила мою кровь в красную ковровую дорожку на перроне. Пассажиры отражались на маслянистой поверхности пленки и, сами того не зная, увозили домой дышащие любовью образы. В оконный фильтр, забитый крупицами детских тревог, прокралась чревовещательная темнота. Разогревшая пароду бурильная машина привела во вращение раскаленные жилы камней. Виртуальная камера моего внешнего, независимого сознания вошла в горящую атмосферу экзопланеты. В щупальцах подземного спрута засветились кибер-бордели и торговые автоматы. Каждый вздох нес минимум драгоценного кислорода, разряженный воздух делал кровь густой, а ночь несговорчивой, не готовой впустить под свои непрозрачные одеяния. В режиме ночного видения я рассматривал выращенные из живых клеток скафандры секс-кукол, оценивал жесты и мимику человекоподобных секс-ботов. Я был окурком, застрявшим в дымном тоннеле в ожидании стыковки западного и восточного портала, мечтавшим распасться на искры в глубокой затяжке с Ольгой.
Домоправитель поменял поршень в заклинившей дрели. В наступившей тишине жильцы услышали траурное соло кенара, узнали голоса женского хора, прорвавшиеся сквозь разбитую плавуном перемычку. Ольга ощущала, как грязь заполняла каверны, поднимая ее по дублеру уходившего в небо тоннеля. Ее душа лежала на леопардовой шкуре облаков, наблюдая за скоплением воли и мужества в пороховых слоях войн. Отяжелев свинцовым дождем, она пролетела через грозовой фронт и простилась с мокрым, взъерошенным парнем на вершине террикона.
Дериган Джорме появлялся в кошмарах жильцов в минуты агонии организма и запускал в апартаменты чешуйницу, превращая в хитин фолианты накопленного человеческого опыта. Состриженная с людей органика превращалась в биотопливо для освещения дома, и жизнь улетучивались через шлюзовые камеры с приходом анабиоза. Домовладелицы вели тихую жизнь в опустевших гнездах, растратившиеся в собесах старушки не улыбались на улицах. Сваренный из первичного бульона человек возвращался в рациональный мир, в котором сложные комплексы чувств держались на громоздких ментальных конструкциях разума.
Огненные муравьи балансировали с семенами мимозы под багровым небом лаунж-зоны, выступая экспромтом на дворовом диджитал-перфомансе. Красные, синие, зеленые лазеры захватили жемчужную россыпь частиц вложенных миров и поместили духовное солнце чистого сознания в каркас топиари. Над домом засияла звезда, напоминавшая своей яркостью Ольгу. Я сжал своим щупом ее корону. Под ней не было живого ветерка, способного залезть мне под кожу, стрекота сердечной жемчужины, гула атомной станции, пропускавшей через себя волны слов и принимавшей их на веру. По кольцу наших бионических рук побежали огни биоэлектрических потенциалов. Я вспомнил свою первую встречу с Ольгой и зародыши планет, двигавшиеся вокруг ее талии.
Дериган Джорме разорвал коммутационную медь и отправил тысяча жилых камер в космос бессознательного. Защитный механизм срабатывал, когда фара роллера упиралась во сне в скальную стену. Я возвращался под купол вокзала и, как всякий, крестился и притворялся, что верил в покровительство духа-хранителя. Живое, иллюстрировавшее меня начало выкатывалось из сырого, необжитого пузыря на белое яблоко зацикленной пластинки о лете и оттесняло обесточенные тела моих товарищей. Их горняцкие жизни, служившие разменной монетой в слоте игрового автомата, залогом чужих планов и финансовых обязательств, рождались в этот мир заново, прохлаждаясь в электрическом озоне полосато-пижамного утра. Роботизированная рука сжала в шурфе горстку моих костей, сшила из лоскутов и наполнила матерью разорванное вакуумом тело, подняв меня, словно выигранный приз, над первым опытом любви, над правилами, усвоенными в школе, над куполом вокзала, соединявшего судьбы. У перистых башен въездного туннеля в кольце сигаретного дыма спала моя Ольга.