Пролог. Небесный Исполин. (Глава 1)

Моей дорогой племяннице Энн.
Как было бы славно начать эту повесть с чего-нибудь банального: выверенным литературным опытом набором слов, которые встречаются почти в каждой книге. Но проблема в том, что это не просто книга, в привычном понимании, и даже не дневник. Я бы сказал, что это письмо. Очень личное, и очень дорогое мне, и для которого давно нету изначального адресата (к моему величайшему сожалению). И все же, я бы не хотел оставаться перед ним в долгу — клянусь всем, что у меня есть, это было бы просто ужасно. Когда-то давно, я обещал этому человеку, что напишу про него биографию. Я солгал. То была просто уместная шутка, и ничего более. Однако сейчас, на склоне лет, я понимаю, что это просто необходимо — ведь со мной уйдет и последняя память о нашей истории, к которой я отношусь так трепетно.
Я надеюсь, что ты сочтешь эту книгу достаточно интересной, чтобы запечатлеть ее в своей памяти, ведь именно так и живут истории, моя милая Энни. Пускай местами она будет тебя смущать и расстраивать, не стоит пугаться этих эмоций, — ведь даже то, что сжимает нам сердце тисками и оставляет привкус горечи, есть ни что иное, как величайший дар — быть живым и чувствовать.
В детстве, ты часто спрашивала меня, «какого было жить в облаках?». Меня, признаться, это крайне умиляло, — ведь тогда ты не смогла бы понять всех тонкостей, о которых мне приходилось умалчивать. Но сейчас, я верю, ты уже достаточно взрослая для того, чтобы узнать обо всем целиком и не судить меня слишком строго. В конце концов, это всего лишь письмо.

Я поднялся на борт «Небесного Исполина» в возрасте 26 лет, оставив позади Нижний Мир, надоевший мне своей неисчерпаемой суетой, унылостью и ханжескими моралями, которым нет конца. С того момента, они стали для меня чем-то совершенно неважным и отмершим — я сбросил их так же, как ящерицы сбрасывают свои хвосты, безо всяких сожалений.
В тот день, когда мои ноги впервые коснулись узорчатых ступеней этой огромной, но удивительно изящной в своей монструозной мощности машины, я был настолько сильно переполнен эмоциями, доселе мне неизвестными, что совершенно потерял из виду все остальное. И хотя к этому дню я дотошно готовился с предвкушением, клянусь: если бы не напоминание в виде моего билета и сопутствующих документов, я бы даже не смог назвать точной даты посадки, — настолько я оторопел в ту минуту умом. Кроме того, на борту «Исполина» люди в принципе почти никогда не следили за временем — гости, приглашенные сюда, были вольны проводить свой досуг так, как им заблагорассудится, безо всяких обязательств, графиков и прочих ограничений, и в нашей тогдашней повседневности считалось абсолютно нормальным опоздать на какое-нибудь мероприятие, или пропустить встречу. Этот феномен быстро стал неотъемлемой частью нашего нового бытия, внося очаровательную хаотичность и даря нам полную свободу действий, которой мы без устали наслаждались.
Вряд ли ты смогла бы совершенно четко представить и осознать всю его величину – уж название свое он оправдывал с лихвой, могу тебе поклясться. «Небесный Исполин», в чьих недрах я прибывал чуть более 20 лет, являл собой последнее слово авиационной науки — да и в принципе науки, как таковой. На его многоярусной и до неприличия обширной территории могло находиться одновременно более пятнадцати тысяч человек, а высота его полета, с помощью мощнейших двигателей, легко достигала отметки в десять тысяч метров над землей, с почти непрекращающимся периодом полета и минимальным количеством посадок. Этим он и притягивал таких, как мы – творцов, художников и философов, изобретателей и исследователей, писателей и музыкантов, что бежали из Нижнего Мира туда, куда устремлялось их сознание долгие, томимые жестокой реальностью годы — поближе к звездам. На борту «Небесного Исполина» были записаны самые дорогостоящие и узнаваемые музыкальные хиты, созданы сотни различных скульптур и инженерных шедевров, написаны самые узнаваемые современные картины и научные труды, а книги и лекции, отправленные с него в многочисленных копиях, получали статус бестселлера чуть ли не с первых дней публикации. Не только из-за своей эксклюзивности – но в первую очередь из-за своих опережающих время идей и поистине гениальных концепций, скандальных мировоззрений и захватывающих дух историй, описанных в них, и которые могли зародиться только в голове человека, свободного от земли.
Создателей проекта «Исполина» было всего трое, и на нем их гордо называли Основателями. Закадычные друзья с детства, они вместе мечтали построить такой домик на дереве, где до них никто не смог бы добраться. Удивительно, но у них и правда это получилось — пускай для этого им и пришлось сначала завладеть большей частью компаний в стране, став одними из самых влиятельных монополистов мира. Конечно, далеко не все оценили их творение по достоинству — многим претила мысль об элитарности пребывания на нем, а некоторые даже говорили о них, как о богохульниках, тех, «кто поднял Содом и Гоморра в небеса для того, чтобы смеяться Господу прямо в лицо», как писали во многих религиозных книгах и повестках с громкими заголовками. Очевидно, набожным людям пришлось не по вкусу подобное «нахальство», но у создателей «Исполина» нашлось на это средство еще более действенное, чем сам Бог — адвокаты.
Кстати говоря, как я однажды слышал, амбиции основателей изначально были куда более масштабными – они хотели поднять в небо целый город, однако, по ряду многочисленных причин (как очевидных, так и не очень), в итоге они ограничились лишь воздушным кораблем, по форме своей напоминающий изогнутый, крылатый дирижабль. Огромный, просто потрясающе огромный дирижабль. И тех, кому выпала честь бороздить на нем небо, прозвали «Бронзовыми святыми».
Само собой, в такое место невозможно было попасть просто так, приобретя обычный транспортный билет в аэропорту. Туда могли подняться только избранные, по-настоящему талантливые люди, даже если на момент выдвижения своей кандидатуры они, по сути своей, еще являлись никем. Выбирали их крайне тщательно, вручая индивидуальные приглашения на тонких, бронзовых сертификатах с вручную вырезанными символами, получить который было величайшей честью. И, как и многие другие, свой билет я получил совершенно неожиданным образом.
К тому моменту, у меня за плечами уже было несколько написанных книг, которые продавались из рук вон плохо. Я никогда не понимал, как правильно продвигать свое творчество, и всегда надеялся лишь на удачу и расположение аудитории. Конечно же, этого было недостаточно, и не шло ни в какие сравнения с теми объемами продаж, которых достигали более ушлые писатели, умеющие пользоваться услугами пиара. Но, как и у многих начинающих авторов, у меня не было ни достаточных знаний, ни денег, ни настойчивости, из-за чего любые мои старания выглядели жалко. Наверняка, будь мой вечно недовольный отец жив, то он бы хорошенько надо мной позлорадствовал, напоминая в сотый раз о долге его наследника, которого я избегал всю свою жизнь, — то в художественных училищах, то в армии, то на дне бутылки. Славно, конечно, что более меня это не тяготит — в прочем, как и наследство. Непослушным «подающим надежды» сыновьям его, обычно, не оставляют.
И вот в один из таких сине-серых дней, полных уныния, я как раз разговаривал с издателем в его офисе, когда беседа уже начала выходить за рамки приличия и уровня шума: мою хрупкую гордость опять уязвили комментарии человека, глубина личности которого соразмерна с тарелкой для круассанов, и ущемленный подобной наглостью, я стоял там и пытался ему что-то доказать. Наверное, тогда мне казалось это чем-то важным, — ведь я даже позволил себе сорвать голос, после чего ушел, намеренно хлопнув дверью и забыв на стуле шарф. В прочем, об этой опрометчивости довольно быстро сообщил промозглый ветер, растрепавший мне волосы, но возвращаться за пропажей я все равно не стал: было бы неловко.
Это мерзкое чувство, когда ты не знаешь, что с собой делать и куда тебе податься, нарастало во мне как снежный ком и уже давило на голову. В попытках его унять, я зашел в ближайшее бистро, где занял самый неприметный и одинокий столик, который смог найти. Хотелось спрятаться и весь оставшийся день себя жалеть, но вместо этого я просто вглядывался в изображения разных блюд из меню, пытаясь подобрать к их названиям забавные рифмы, чтобы отвлечься. Официантка то и дело донимала меня вопросами, так что пришлось заказать кружечку чая и суп, чтобы она наконец-то отстала. От нервов я не мог нормально думать, а челюсти сжались так, что жевать ими что-то твердое сейчас совсем не хотелось.
Слова того издателя, про «направленность на современную повестку», все никак не хотели покидать мою голову. Какая дурная мода, — стоило одной не обременённой интеллектом дамочке написать какую-то невнятную книжонку для подростков, наполненную дешевыми клише и несколькими романтическими линиями, так все повально начали производить на свет ее копии, одна хуже другой. И все же, их покупают. Никогда этого не понимал. В моих книгах никогда не было и толики романтики, но куда бы я их не приносил в печать, везде мне указывали на «низкую эмоциональную нагрузку», которая была нынче так популярна. Как же это утомляет.
Неожиданно мои размышления прервал сквозняк. Я машинально бросил беглый взгляд в сторону входной двери и увидел там джентльмена, чья одежда и манера держаться явно была не по статусу такому скромному заведению: выглядел он крайне дорого и породисто. «Прям как я когда-то» — прозвучало у меня в голове, и на мгновение на душе стало будто бы липко. Отвернувшись обратно, я уставился в стол и отпил немного чая, однако, к моему удивлению, незнакомец подошел к моему столику и начал беседу.

— Весьма неприятная сегодня погода, неправда ли? Могу ли я составить вам компанию, если Вы не против?
— Присаживайтесь…

От неожиданности я даже не успел ни о чем толком задуматься, но на душе уже было тревожно: вдруг какой-то мошенник? Чего ради со мною садиться, я совершенно не выгляжу настроенным на светские беседы. Если только его не послали за мной с извинениями от издательства, контрактом и кучей денег.

— Выглядите весьма удрученным, честно признаться. Я Вас из окна еще заприметил.
— Здесь нет никакого окна, это угловой столик.
— Дак я и не об этом здании говорю. Я сидел в своем автомобиле, когда Вы выходили из издательства. Судя по выражению лица, разговор с Алланом вышел из рук вон плохо, не так ли?
— Лично знакомы с ним, так понимаю?
— А-то как же, еще с учебного. Он всегда был таким: приземленным и безвкусным, как и все его публикации. Меня до сих пор поражает, что кто-то вообще читает те литературные выкидыши, которые он пропускает в печать. Кто-то скажет, что каждому свое, конечно, что это дело предпочтений. А на мой взгляд, он просто производит неполноценные книги для неполноценных людей, только и всего.
— Ну… Вкусы вкусами, но если в блюдо положить испорченные продукты и неверно сготовить — то получится гадко. И есть такое будут согласны только свиньи, да нищие. И дело не только в строении сюжета, или логике. Книги, не несущие в себе никаких идей и написанные безо всяких глубоких оттенков души — заслуживают лишь забытие.
— Абсолютно с Вами согласен.

Он неосознанно показал какой-то жест, который обычно используют при игре в покер, а затем подозвал официантку, чтобы сделать себе заказ. Этого промедления как раз хватило, чтобы я сформулировал вопросы.

— Хотелось бы, кстати, поинтересоваться, а почему Вы вообще выказываете столько участия? Переманиваете клиентов?

Он лукаво улыбнулся и часть его закрученных усов поплыла вверх. На губах сверкнул отблеск отпитого им виски, который ему недавно принесли.

— Можно выразиться и так. Как я говорил, Аллан всегда был неосмотрительным — стало быть, действительно талантливых людей нужно б поискать среди тех, кому он отказал, смекаете? Он прям как гарант качества, только реверсивный. Я нахожу это крайне забавным.
— Вы, значит, его конкурент? Я пытался сотрудничать со всеми издательствами, от начала Лозового Побережья и Белого Мыса, так что вряд ли мог Вас пропустить. Вполне вероятно, Вы мне уже отказывали, пускай и не лично.
— Гарантирую Вам, что нет. У моего издательства… скажем так, у него охват куда больше, чем все Побережье. Полетов, кстати, не боитесь?

Смутные намеки стали резко прогрызаться в мозг. Уже ходили слухи о том, как по всей стране появлялись бронзовые билеты и что они сулили. На секунду мое сердце даже наивно пропустило удар, но я заставил себя вернуться к реальности.

— Если Вы про тот самый летучий корабль, то я Вам не верю. Не может быть, чтобы подобного рода сделки заключались так легко и просто, с первым встречным. Считаете, раз мне несколько раз отказали, то я кинусь на любую подозрительную авантюру, лишь бы у предложившего был дорогой костюм и богемная стрижка? Я не первый день на земле живу, и не таких как Вы тут видывал. Лучше убирайтесь.
— Да, именно. Пока что, вы все еще живете на земле, волоча свои ничем не примечательные будни. Но кто Вам сказал, что Вы лишь первый встречный, Луис Фрай? Думаете, я Вас о совершенно ничего не знаю? Ошибаетесь. Мы работаем иначе.

Он осушил свой бокал, после чего вновь подозвал официантку, оплатил оба счета и протянул ей солидные чаевые вдогонку. Все казалось абсурдным и ненастоящим. Как именно он узнал мое настоящее имя? И почему выбор пал именно на меня, — одного из самых не состоявшихся авторов, чьи книги считают скучными и депрессивными? Да быть этого не может, каковы шансы?..

— А вот это…

Он повернулся обратно ко мне и на столе оказался аккуратный, нарядный сверток.

— Это Вам, Луис. Не нужно больше копаться в этих скучных низинах, гробя всякий потенциал. Видите ли, порой людям необходимо буквально указывать пальцем на то, что действительно заслуживает внимания, так как для большинства из них, личное мнение – ничто иное, как умело внедренная кем-то другим иллюзия. И с этим «кем-то» мы давние конкуренты. Ну, всего доброго. Думаю, мы о Вас еще услышим.

После этих слов он спокойно удалился. А я все бездумно пялился перед собой, не в силах открыть его подарок. Подделка же там лежит, не иначе?
Я выждал, пока дыхание немного успокоится. Затем потянулся к свертку и одним движением вытащил из него бронзовый билет, с высеченными на нем моим именем и данными. Узорчатые бронзовые детали сияли так, что отбрасывали несколько небольших зайчиков на мой жилет, а медные шестерёнки по краям можно было даже немного подвигать пальцами.
Он был самым настоящим.

Я до сих пор помню то утро, до самых его мельчайших деталей. То, как «Небесный Исполин» впервые предстал пред моими глазами, какой нечеловеческий восторг и изумление я тогда испытал, лишь на него взглянув. Как вокруг завывал ветер, поднятый его двигателями, неистово закручивая пыль и мелкие камни с земли; как рычали его медные трубы и эхом звенел каркас от напряжения; как по всему его корпусу блестели вручную сделанные металлические росписи, освещенные редкими солнечными лучами, которым с трудом удавалось пробиться сквозь объемные тучи. Его расползающееся по взлетной полосе тепло, — мимолетное, но очень ощутимое, — и, конечно же, этот непередаваемый запах…смесь металла, топлива и частицы чего-то, совершенно личного и незримого, — оно начиналось от сдавливающего голову осознания собственной ничтожности, от противоречивой смеси ужаса и восторга пред неизведанным, и пульсирующе распространялось по всему телу, оставляя отпечаток железного привкуса на губах — это был запах крови. Если не считать моего полузабытого детства, то чувствовать себя маленьким, настолько по-настоящему маленьким, мне еще не приходилось ни разу в жизни. И это ощущение и пугало, и дико заводило меня одновременно.
Я был столь заворожен, что абсолютно не замечал огромную толпу людей вокруг себя, но сдается мне, у каждого стоящего в ней было такое же глупое, застывшее от непонимания лицо. Однако, момент, который тогда мне казался чуть ли не бесконечным, резко оборвала чья-то не по-человечески холодная рука, которая бесцеремонно грохнулась мне на плечо. Очень грациозная и худая рука.

— Твою мать, ну и громадина! Небось, не просто ребяткам было его собирать!
Тогда я впервые услышал этот невероятно бархатный, полный мелодичного энтузиазма голос, — настолько запоминающийся, что даже в последние секунды своей жизни я бы с лёгкостью припомнил его шутливый, саркастический полутон.
— Ну кто бы мог подумать, правда? Чтоб такую бандуру, да в атмосферу! Со всем этим скопом! — Он сделал по театральному широкий жест, развернувшись на половину к толпе и указав на них своей жилистой кистью, а вторую все так же держал на моем плече, сжав его еще крепче, будто боялся, что я от него убегу — А ведь недавно все писали, что это технически невозможно! Какая ирония, мой друг, какая ирония!

Конечно, я понимал, что раз на борт «Небесного Исполина» берут исключительно творческих людей, — то и контингент тут обещает быть самым разнообразным, но именно такого плана «актеров» мне больше всего не хотелось встречать. Явно труженик подпольных театров: манерный и вызывающий, как и все они. Ни тебе чувства такта, ни стыда, ни ощущения чужого личного пространства, и даже исключительная уникальность ситуации этого не оправдывала. «Хам» подумал я тогда. Да как он смеет так бесцеремонно со мной фамильярничать, называя «другом»? Как смеет касаться меня без спроса, помыкая, словно игрушечным? Одна мелочь за другой, и каждая меня раздражала, отвлекая от самого важного момента в жизни. Впервые за долгое время, мне так сильно захотелось кого-то ударить. Но, конечно же, я сдержался. Я мягко снял его руку со своего плеча, и ответил:

— Действительно, впечатляет.
Он слегка пошатнулся, но быстро и играючи вернул телу равновесие. Оценивающие зеленые глаза бегали по моему лицу, словно проводя по каждому его сантиметру, каждой тонкости. Кошачий, по-детски шальной взгляд.
— Действительно, впечатляет — Перекривлял он меня — Не будь таким серьезным, друг, ты ведь не один из тех подсобных инженеров, которые после отбытия будут бесконечно курить свои вонючие сигареты в ремонтной каморке, обсуждая политику. Будешь и дальше так сдвигать брови, — точно отвалятся.

Сказав это, он хлопнул меня по тому же плечу и ушел куда-то вперед, через толпу. «Раздражает. Как он меня раздражает», — думал тогда я. «Лишь бы его больше не встретить».
Посадка проходила в несколько этапов, которые казались мне невыносимо долгими. После проверки наших бумаг и билетов, каждому выдали индивидуальную ключ-карту к его комнате — тяжеленькую, металлическую пластинку с шестереночными узорами и выгравированным именем корабля. Получив так же небольшой пакет бумаг с расписаниями (за которыми, как я писал выше, в итоге следить перестали), схемами строения для навигации по кораблю и т.д., я наконец-то взошел на посадочный трап, на котором даже среди огромной толпы было видно, как по-настоящему гигантские бронзовые двери с шипением отворяются нам на встречу, отворяются впервые. И мы были первыми. Ритмичные, нетерпеливые шаги людей смешивались со взволнованными донельзя ударами сердца, и словно крича в унисон, этот гул отдавал мне в виски почти что до боли.
Я знал, каков был уровень предвкушения у всех нас, знал, как долгожданен был подъем для каждого, кто шел со мной рядом. И тем не менее, осознав, что такое событие в жизни случается лишь раз, я позволил себе на время забыть о всякой тактичности, и почти у самого порога остановился, застыл на пару мгновений: мне хотелось прочувствовать этот момент еще, настолько, чтобы он навсегда отпечатался на моих костях и сухожилиях, смешался с моей кровью и побежал с нею по капиллярам и венам, словно электрический ток. Я безумно хотел слиться с ним воедино.
Наверное, с моей стороны было ужасно грубо вот так застопорить движение, и я ожидал грубости в ответ. Однако, к моему удивлению, никто мне не сказал ни слова, а когда я все-таки заставил себя оттаять и как-то совершенно невзначай обернулся посмотреть на их лица, то увидел на них точно то же самое: они все окаменели, словно я начал какую-то незримую цепочку идеи, которая была в голове у каждого, но они все не знали, что с нею делать. Я стоял там в первых рядах, будто смотря на выставку восковых фигур, пока за моей спиной гудел «Небесный Исполин», дополняя своим блеском танцующие повсюду разноцветные кленовые листья, и мне казалось, что этот миг прекраснее всего, что я когда-либо видел и чувствовал.
Вскоре движение снова продолжилось. Один за другим, «Небесный Исполин» поглощал нас, словно кит, затягивающий в себя мелкую рыбешку. Я шел аккуратно, будто боялся его повредить, боялся, что лишь одно неосторожное действие, и все померкнет, — я открою глаза, и в невыносимо траурном понимании того, что все это было лишь сном, испущу дух. Завораживала каждая деталь и мелочь, каждый изгиб. Руки нелепо чесались, как у избалованного ребенка, которому непременно хотелось все проверить на ощупь, а любой отказ был чреват глупой истерикой. Ох, как бы мне хотелось, чтобы там никого кроме меня не было! Меня выводили из себя мысли о том, что эти чувства не принадлежат только мне одному, ревность к моменту застилала глаза и жгла горло, а в груди закипала раздражающе эгоистичная злость. Счастье сменялось грустью и алчным гневом, а затем снова возвращалось на место, как ни в чем ни бывало, и этот неисчерпаемый круговорот буквально сводил с ума.
В уши бросилось приглушенное гудение, которое пронизывало весь его корпус. Тысячи механизмов и их бесконечное движение создавали эту тихую, инженерную трель. На стенах красовались росписи и шестеренки разного размера, от самых маленьких, и до тех, что были размером с высокого человека. Я не уверен, были ли у них какие-либо практические функции, или же они были лишь украшением для коридоров, но это не имело большого значения. Мы проходили все дальше, изглаживая каждый уголок своими голодными взглядами, словно все хотели себе кусочек. Никто не знал, как сложится здесь наша дальнейшая судьба и какие истины нам здесь откроются. Однако, одно было предельно ясно: тут нам самое место.
Раздался громкий и торжественный голос, пронизывающий весь гостевой зал, над которым красовалась многоярусная люстра:

— Дамы и господа! Синьоры и Сеньориты! Выдающиеся мастера и прекрасные мастерицы! Позвольте поприветствовать Вас на борту «Небесного Исполина», что вот-вот покинет эту банально-траурную землю и воспарит в облачное поднебесье — добро пожаловать в Ваш новый дом!

Заиграл восторженный проигрыш из громогласных инструментальных перебивок

— Мое имя — Джоан Гилберт мл., и я несказанно рад сообщить, что на протяжении всего Вашего пребывания на «Исполине», я уполномочен быть Вашим гидом и гласом небесным, что будет вести Вас и присматривать за Вами, крайне, крайне внимательно… в прочем, не настолько, чтобы уходить с работы позже оплаченного, — так что будьте добры: все беспорядки только после моей смены!

Голос продолжал информировать нас о разного рода вещах и правилах, периодически не стесняясь балагурить, после чего отправил нас в сторону жилого крыла. Персонал метался из угла в угол, словно кучка муравьев, организовывая для нас какое-то грандиозное мероприятие с банкетом, а другая его часть помогала гостям сориентироваться. Меня же провожать не пришлось. В своей жизни, я терялся достаточно много раз, чтобы научиться делать это с умом. В конце концов, чтобы найти неизвестное тебе место, — нужно лишь правильно потеряться.
Я уже был на финишной прямой к своей комнате и с совершенно ребяческим упоением гадал, как же она будет выглядеть изнутри, какая там будет обстановка. Я потер пальцами металлическую ключ-карту в кармане своего плаща, собираясь ее достать, но совершенно того не ожидая, (и оттого, у меня в горле застрял неприятный комок испуга), я был внезапно остановлен все так же, как и в первый раз: беспардонно приземлившийся рукой на мое плечо. Я замер в наивной надежде, что мне показалось, и повернувшись назад, я вовсе не увижу те бесстыдные зеленые глаза еще раз.

— Ну надо же, значит, мы с тобой еще и соседи! Что ж, тогда, не будешь ли ты против, если я официально представлюсь? Ну, как на всяких там балах-маскарадах? Найт Вольцман, к Вашим услугам — Он сделал театральный поклон — А ты кем будешь, приятель?

«Какой же этот парень назойливый» -, подумал я. Тем не менее, сглотнув предательский ком, я наклонил голову в приветственной вежливости и ответил:

— Луис Фрай, будем знакомы. Говорите, мы с Вами соседи? и какая же из этих комнат Ваша?
— Вон та красотка — Указал он большим пальцем через плечо на комнату 288. Моим же номером было 289. Лукавый взгляд выдавал его довольство тем, что он все-таки вывел меня на диалог — Хотя, по чем нам знать, что там у них внутри, верно? Дверь-то красивая, как конфетная обертка почти. Спорим, тут найдется какой-нибудь нерешительный чудик, который перед своей дверью будет битый час мяться, боясь открыть?
— Ими станем мы, если продолжим тут беседовать
— Ха, вееерно…

Он снова провел по мне взглядом, в котором что-то загадочно блеснуло. Откровенно говоря, эта его привычка вечно лишала меня всякого покоя. Найт обошёл меня полукругом, слегка пригнувшись в спине и смотря на меня исподлобья, как на выставочный экспонат. Локон прямых, желтых волос, сбежавшие из длинного хвоста, спадал ему на щеку и двигался в такт его наигранным движениям. Я стоял словно загипнотизированный, подсознательно пытаясь не проиграть в этом соревновании в гляделки, как вдруг меня осенило одно любопытное замечание: он совершенно бесшумно передвигает ноги, — настолько неестественно тихо, словно он этому специально обучен.
Затем, многозначно подняв уголок рта в самоуверенной ухмылке, он выпрямился и, к моему удивлению, произнес лишь:

— Ну что ж, тогда бывай, сосед. Мы с тобой еще увидимся, более чем уверен.

Я кивнул. Мои руки спешно устремились к ключу в кармане. Найт же медленно и вальяжно побрел к комнате 288, ловко вертя карту туда-сюда между пальцев, словно шулер. Замок двери издал какой-то незамысловатый короткий сигнал, после чего она наконец открылась. Я пулей влетел в нее, лишь бы спрятаться от своего новоявленного соседа, абсолютно забыв о том, чтобы растянуть для себя этот памятный миг. Снова он все испортил!

Внутри было очень просторно и в меру роскошно, — прекрасный баланс эстетики, чтобы излишний пафос не давил на голову. Было давно известно, что большинство творческих натур не могут похвастаться состоянием, потому что по-настоящему творческая натура редко заканчивает начатое, а если и заканчивает, — то обязательно не имеет ни малейшего представления о том, как свое детище продвигать. Так что моя комната не имела право выглядеть дороже, чем я сам, и организаторы это прекрасно понимали.
По натуре своей, мне всегда нравилась обстановка уютная и элегантная, и комнату свою при оформлении бумаг я попросил оформить соответственно. Довольно примечательная функция индивидуального подхода от организаторов, которая не могла не радовать, и мне они угодили более чем полностью: убранство внутри помещения ловко сочетало в себе как строгие металлические детали, украшавшие весь «Исполин», так и природные тона прованса, с его дощатыми обрамлениями и естественными узорами, которые смотрелись особенно расслабляюще в теплом освещении от ламп с бумажными абажурами, а так же круглых окон с декоративными завитками на ставнях. На секунду, мне даже вспомнилось наше родовое поместье, в котором я провел свои самые беззаботные годы, и в груди защемило горько-сладкое ощущение ностальгии. Кто бы знал, что времена, казавшиеся когда-то такими скучными, теперь будут вызывать улыбку, полную тоски?
Мой багаж лежал аккуратно сложенный у одной из стен. На тот момент, у меня совершенно не было желания его разбирать, однако одну вещь я должен был достать оттуда незамедлительно. Я открыл тяжелый, коричневый чехол и достал оттуда свою печатную машинку. Само собой, уже давно существовали модели поновее, и даже их продвинутые компьютерные аналоги, но они меня ничуть не интересовали. Эта старая, подаренная мне когда-то моей сестрой Эвелин развалюха, с немного прыгающей буквой «Н», была мне дороже всего на свете.
Я провел по ней пальцами: ее темно-синий корпус ощущался совсем новым, в блестящих стальных деталях сиял игривый, заговорщический огонек, тянувший прикасаться к ней снова и снова. Я вглядывался в отполированные клавиши и ощущал растущее желание нажать на каждую из них, услышать, как ритмично они будут отвечать на мой зов. Пришлось приложить немало усилий, чтобы отпрянуть. В конце концов, еще не время: мы еще не взлетели. В голове невольно крутилась мысль, что стоит мне лишь немного отвлечься, как все тут же исчезнет: и машинка, и корабль, и весь этот удивительный день — все пропадет, затерявшись в очередном безумном, абсурдном сновидении. Нужно потерпеть…
Блуждая по комнате, меня распирало от нетерпения увидеть, как вместо земли за окном будут безмятежно плыть облака, пригретые ярким солнцем. Когда-то давно я летал на небольшом туристическом дирижабле и хорошо помнил свои впечатления, но, само собой, опыт полета на «Исполине» обещал быть совершенно ни с чем несравнимым. Я прокрутил в голове то воспоминание, чувство полета, — умело замаскированное окружающими тебя стенами, но все же очень заметное, очень волнующее. Я предвкушал ощутить его вновь, думал о том, какова будет эта разница — насколько сильно защекочет у меня в ребрах, насколько невыносимо скрутит колени и заложит уши?
Нам всем предстоял еще один час ожидания — возмутительно медленно текущий час, выделенный гостям, чтобы обустроиться в своих комнатах и переодеться, но каждая из его минут выжимала мое терпение все больше, от чего я уже не мог усидеть на месте. Начав судорожно бродить от стены до стены, как хищник в клетке, и ведомый навязчивыми мыслями, что никак не давали мне покоя. И, по прошествии сорок седьмой минуты, я окончательно сдался.
Медленно открыв дверь и украдкой заглянув в коридор, я почувствовал себя шкодливым мальчишкой. Само собой, выходить было не запрещено, но мне все равно отчего-то казалось, что я бессовестно нарушаю целый свод законов. В прочем, мысль о том, что я могу побродить по еще пустым закоулкам «Исполина», тихо заглядывая туда, где еще не ступала нога других гостей, — показалась мне до одури заманчивой, и я тут же двинулся вперед, крадучись, словно вор.
Выходя из комнаты, я мельком взглянул на комнату Найта. Этот человек оставил во мне неизгладимо-негативные впечатления, а поэтому я морально готовился к всевозможным конфликтам с ним в будущем.
Мягкий кремовый ковер, который лежал по всей длине коридора, заботливо приглушал мои шаги. У меня в распоряжении была схема всего корабля, и смотря на него, меня сильно привлек небольшой крытый балкон, по своей округлой форме напоминающий обсерваторию. Этот технический купол находился в неприметном служебном помещении, что лежало смежно к отсеку с двигателями, и где, судя по всему, принимали провизию, состыковываясь с грузовым судном. Мне почему-то подумалось, что с того места я смогу увидеть при взлете гораздо больше деталей, чем если бы стоял в толпе и смотрел через главное окно, хотя оно и было в разы больше. Мимо иногда пробегали служащие корабля и некоторые гости, но мне до самого места назначения удавалось оставаться незамеченным. Но как только я наконец добрался до заветной двери и потянул за ручку, меня настигла неприятность: с другой ее стороны как раз выходила женщина в форме механика. Я тупо замер на месте, и когда она открыла дверь целиком, наши взгляды невольно столкнулись, и я увидел в них нескрываемое, раздраженное недоумение.

— Вы заблудились? — Спросила она. У нее была плотная, коренастая фигура и большие грубоватые руки, а лицо из-за напряженной работы покрылось крошечными речками лопнувших капилляров.
— Здравствуйте. Не совсем. Я лишь хотел немного осмотреться перед отлетом, пока в коридорах еще не очень людно.

Она вопросительно подняла бровь, образовав очень выразительную дугу.

— Во-первых, Вы еще успеете тут все обсмотреть, не на неделю, полагаю, приехали. А во-вторых, это служебное помещение, тут на двери так и написано. Так что будьте добры: если уж Вам в комнате не сидится, то хотя бы гуляйте не здесь. Не положено.
— Хорошо, извините за беспокойство.

Что ж, ее ответ был грубым, но справедливым. Развернувшись, я удалился в другую сторону, а за спиной услышал бренчание: она закрывала дверь на ключ.
Возможно, не будь я столь педантичен, то это поражение не ощущалось бы столь болезненно. Однако факт того, что мой дерзкий план моментально и с треском провалился, заставляя меня ретировать, оставлял в голове зуд некой обиды. Да, конечно, я смогу увидеть взлет и из главного зала, но остаться с этим невероятным моментом один на один — точно было бы ни с чем не сравнимое удовольствие.
Жаль, крайне жаль.
Из комнат начали периодически мелькать люди: как и мне, им не терпелось увидеть первый взлет, а поэтому в коридорах становилось все тесней. Влившись в дружный поток, я оказался в главном зале, где перед огромным прозрачным куполом уже собиралась толпа. Обычно, в местах большого скопления людей я чувствовал себя крайне некомфортно, однако, в этот раз, мысли о нашей общей страсти к искусству, об общих целях и амбициях, — успокаивали меня с почти мистической силой. Казалось, вот он — настоящий коллектив мечты, стоит прямо передо мною, только руки протяни.
С окна уже сняли шторы, и в него можно было видеть почти бескрайнюю площадь аэродрома, на которой маленькие, темные точки в рабочей форме бегали туда-сюда, постоянно что-то налаживая или перетаскивая. Если присмотреться, то можно было даже разглядеть, как они увлеченно ругаются и поправляют друг друга, махая руками с недовольными лицами, а также разнося хлесткую брань по всей взлетной полосе.
Собравшиеся в зале озадаченно озирались вокруг, стоял почти звенящий гул воодушевленных голосов, что-то обсуждающих и задающих вопросы, ответы на которые, казалось, никто не знал и знать не мог:
«- Но как они собираются поднять такого тяжеловеса в воздух? Этот корабль оказался куда больше, чем я себе представляла, точно ли это безопасно для наших жизней? Будет крайне прискорбно, если корабль с таким количеством светлых умов разобьется, даже толком не взлетев...»
«- Я слышал, спецслужбы были крайне заинтересованы в этом месте, даже слишком заинтересованы. Еще бы, запускать в воздух подобную машину, так еще и на правах открытых границ. Если хоть что-нибудь с нее упадет в не том месте… Или ее присутствие в воздухе не угодит какому-нибудь политическому лидеру? Да любую малейшую ошибку и внезапную смену маршрута можно раскрутить до уровня международного скандала, вы только представьте!...»
«-… Они и провиант собираются доставлять сюда с воздуха?… Так будут у нас периодические посадки, или нет? Нас же здесь не будут удерживать силой?.. А процент продаж от наших работ...»

Не успел я полноценно влиться последние сплетни, как обнаружил позади себя уже знакомую худощавую физиономию, импозантно приземлившую свою руку на мое плечо в очередной раз. До сих пор не могу понять, как из всей толпы этот человек выбирал именно меня. Иногда мне даже казалось, что он вообще не человек: с его внешностью и повадками, он был похож, скорее, на какого-нибудь эльфа.

— Сосед, а чего это мы тут стоим, словно не элитные гости?
— Казалось мне, что в этом месте все гости «элитные», поэтому-то только мы землю и покидаем.
— Бесспорно, однако скоро и это милое общество поделится на классы да касты, помяни мое слово. Иначе людям будет не очень удобно самоутверждаться за чей-то счет, коль все равны. Ну а с дверью на балкон ты, как мне кажется, слишком преждевременно сдался.

Он игриво покрутил на своем указательном пальце ключи от служебки, подчеркивая этот жест танцем тонких, но густых бровей. Он точно обокрал кого-то из рабочих.

— Еще и взлета не было, а Вы уже воруете? И Вы следили за мной?
— Охо-хо, «Вы» да «Вы», какой официоз. Не хватает только бокала шампанского в одной руке и уродливого канапе в другой. А что до ключей — кто знает: крал, или нашел. Мало ли, какой механик выронил, а я как примерный гражданин нашел и затем верну их. Или не верну? В любом случае, такая возможность возникает лишь единожды, и если мы потратим еще немного времени на споры, то уже оба ее безвозвратно упустим. Как жаль…

Он постоянно менял свой тон, от серьезного к насмешливому, от веселого до саркастично раздосадованного и при этом каждую секунду следил за изменениями в моем выражении лица. И меня неимоверно злил тот факт, что ему удавалась раз за разом так легко читать меня, манипулируя моим самолюбием и другими эмоциями, приплетая к этому простейшие аргументы, которые из его уст казались еще более значительными, чем они были на самом деле. Пожалуй, у меня с самого начала не было ни шанса.

— Нас могут заметить. Не думаю, что мы единственные умники, которые решили прокрасться перед взлетом на служебный балкон: у двери наверняка кто-то есть.
— Ну может есть, а может и нет…
— … Ох, черт с Вами, идем. И я очень надеюсь, что в случае провала, мы как минимум успеем вернуться сюда, потому что, если я пропущу взлет совсем, я напишу про Вас самую отвратительную книгу-биографию в истории, так и знайте.
— Да мне любую будет иметь почетно, не искушайте лучше лишний раз. Идем.

Мы протиснулись сквозь толпу к выходу из зала. Найт петлял между фигурами, словно уличный кот: казалось, он даже никого не цепляет. У начала коридора, парочка охранников бросила на нас косой взгляд, но не остановила. Не было причин: возможно, просто парочка друзей решила, что им гораздо интереснее выпить в своих комнатах, чем пялиться в огромное окно. Уверен, некоторые гости так и сделали.
Иногда я нервно оглядывался, не попадаем ли мы под чей-то подозрительный взор. Комната за комнатой пролетали мимо нас, один номер сменял предыдущий, и вот мы уже были у той самой двери. На удивление, рядом совсем никого не было, и я на секунду даже подумал: а вдруг Найт просто ударил ту женщину-инженера тяжелой трубой и, забрав ключи, оставил ее связанную в одном из женских туалетов? Хотя, полагаю, для такого безмятежного человека, как он, это было бы слишком…
Найт повернул ключ в массивном замке металлической двери, и та лениво открылась.

— Ну? Добро пожаловать в наш VIP-зал на сегодняшний вечер! Из прохладительных напитков, правда, только машинное масло и медная смазка, но мы можем еще взломать пару рабочих ящичков — кто знает, возможно там будет ром, или водка?

Я невольно улыбнулся

— Если ты замки взламывать умеешь, то на кой черт тогда воровал ключ?
— О, так мы уже на «ты»? — Увидев мой гневный взгляд, он быстро сменил тему — Все просто: ключом открывать дверь безопаснее, нет шанса повредить замок. Ну, естественно, если руки у тебя как у алкоголика не трясутся. В таком случае и ключ не поможет: повернешь разочек жопой кверху — вот уже и пальцы сломаны. Так оно всегда и бывает, у особо удачливых-то.
— «Особо удачливые» и без алкоголя обычно справляются.

Найт рассмеялся. Чистый, искренний смех озорного юноши. Я даже невольно задумался: а не от того ли меня раздражает этот парень, что рядом с ним любой среднестатистический мужчина покажется грязью из-под подошвы? Его обаяние было неоспоримым и почти осязаемым, но от этого же ему хотелось сопротивляться. Кроме того, его слова об алкоголизме задели меня за старую рваную рану на душе, так что мне даже на секунду показалось, что в комнате внезапно помрачнело, и ни дневной свет, ни смех Найта совсем ее не озаряли.
По разным от нас сторонам лежали инструменты и гудели загадочные механизмы. Пройдя между ними, мы встали вплотную к панели управления, над которой возвышалось большое закругленное окно, закрытое бронзовыми ставнями. Я прекрасно понимал, что какая-то из кнопок на панели должна была их раскрыть, но совершенно не представлял, какая именно. Как я и говорил ранее, этот купол был меньше, чем тот, что стоял в главном зале, но тут кроме нас никого не было, никакой толпы, никакого шума или ограничений. Вот только на какую кнопку нажать? Нам нужно было лишь убрать ставни, а не устроить локальную разгерметизацию, и это несколько усложняло ситуацию. Время ко взлету подходило все ближе, и неприятные мысли об упущенном шансе увидеть его воочию все больше заполняли мою голову.

— Мы не знаем, что именно нужно нажимать, а мне не нужны проблемы с персоналом. Предлагаю вернуться в зал.
— Ну неееет, я по-твоему что, позаимствовал ключи ради жалкой капитуляции в последний момент? Не пойдет. Сейчас я все устрою, подожди.
— Не будь идиотом, нажми ты что-то неправильно, и нас в лучшем случае попросят покинуть корабль!
— Да неужели? А что же тогда в худшем?

Я запнулся, на секунду осознав, что даже умереть здесь по глупости — не кажется мне участью намного более ужасною, чем быть изгнанным с «Исполина».
Воспользовавшись моментом, Найт начал рыскать по панели, и, объятый паникой, я бросился его отгонять, но взлет уже начался. От внезапной тряски, я потерял равновесие и навалился на Найта всем весом, попутно зацепив какой-то неприметный рычаг своим плащом. Боль в колене, что крайне неудачно приземлилась на что-то острое, в купе с остальными накопленными эмоциями, вызвала во мне огромный, сиюминутный взрыв неконтролируемой злобы. Приподнявшись на руки, я начал посыпать Найта всеми мне известными ругательствами, и уже инстинктивно замахнулся в его эльфийское лицо сжатым кулаком, как вдруг зрачки в его глазах резко сузились и в лиственно-зеленой радужке заиграли ослепительные солнечные лучи, от чего я впал в ступор, а рука зависла на пол пути до удара. Найт жестом указал мне повернуть голову — ставни открылись.

Свет наполнил всю комнату. Как два завороженных мотылька, мы замерли в глубоко внутреннем исступлении и наблюдали, как всю площадь окна медленно поглощает синева. Я неловко слез со своего болтливого соседа, даже забыв извиниться за свою грубость, и, спустившись на грузовую площадку за панелью, медленно уселся на полу по-турецки. Найт последовал моему примеру. Мы сидели молча и не отрываясь смотрели в большую куполообразную панораму. За металлической дверью послышались отголоски музыки, бряканье бокалов и восторженные выкрики. Но весь этот тихий шум был от нас уже очень далеко, настолько, что казался нам совершенно несущественным, почти ненастоящим. Корабль поднимался все выше, и его обшивка уже понемногу тонула в облаках, временно теряя из виду линию горизонта и очертания земли. Белый туман, казалось, окутал все вокруг, и не было ему конца. Ноги стали ватными, а в груди потяжелело, уши периодически закладывало. Однако, спустя некоторое время, «Исполин» вынырнул из пелены, словно огромное глубинное существо из океанских пучин, и уже выравнивал свою высоту: ощущения всякой тревоги отступили. Зависнув на пару секунд, корабль начал двигаться вперед, все более увереннее, но не слишком быстро: его задача была вовсе не в перелете из точки «А» в точку «Б». Из коридора вновь донеслись довольные возгласы, уже более утвердительные, «Мы взлетели, полет нормальный» словно говорили они, и «Небесный Исполин» отвечал на них всем своим телом, каждой деталью и механизмом: «Да, мы летим. Теперь вы дома».
Мы с Найтом просидели там еще очень долго, прежде чем пойти в главный зал. И хотя все это время мы молчали, сердца наши бились так красноречиво и громко, что порою мы не могли различить, где чье. «Наверное, — подумал я тогда, — даже у такого инфантильного и бесстыжего человека, как Найт, есть четкое понимание прекрасного, а также того, как нужно им правильно наслаждаться».

На мгновение, мне даже показалось, что он меня больше не раздражает.