Пасека (Глава 2)

Я зашагал домой – время близилось к обеду. По пути меня нагнала коляска – Карп Савельич имел обыкновение перед обедом дышать свежим воздухом. Пара гнедых замедлила шаг, и меня позвали прокатиться.

Кроме дядюшки, в коляске находились Коля, Филат Филатович и дядя Саша. Филат Филатович сам родственником не являлся, представлял хворого дядюшкиного кузена. Был он очень молчалив и известно про него было только то, что приезжал он из какого-то невозможного далёка.

Дядя Саша – обычно его называли именно так – был, как и я, племянником, правда, не троюродным, а рангом повыше – двоюродным. Он единственный из нас не боялся Карпа Савельича. При мне только однажды дядюшка попытался над Александром Ивановичем пошутить, но это обратилось против него самого. Дядюшка тогда спросил ехидно:

– Сан Иваныч, отчего же вы не заведёте себе глобуса? Может я вот ненароком к вам загляну, и, как у человека образованного, спрошу, скажем, совета относительно путешествия. Может статься, захочется мне на старости лет страны повидать, где ещё никто не бывал, а вы дать ответа и не сможете. Право, купите глобус – полезная в хозяйстве вещь!

Когда дядюшка упоминал в своих речах «человека образованного», ничего хорошего это не предвещало. Но дядя Саша спокойно ответил:

– Приезжайте, Карп Савельич, милости просим. А глобус у меня есть. Даже так скажу – есть у меня два глобуса. Один обычный, другой – лунный. Вот на лунном глобусе целая половина не отмечена – просто белое пятно. Обратная сторона. Там-то точно никого ещё не бывало. Так что приезжайте, спланируем вам вояж.

Сказано это было на полном серьёзе, и Карп Савельич не нашёлся, что ответить. Он с досадой сжал тогда кулак, но ничего более сделать не смог, и с тех пор зарёкся вступать с Александром Ивановичем в заедательские беседы.

Правда, когда Карп Савельевич задирал кого-то, дядя Саша обычно не заступался. Но это было с его стороны очень тактичным – неизвестно, чем такая помощь могла бы обернуться. Самого Александра Ивановича дядюшка бы не тронул, но вот на его подзащитном мог бы отыграться – а даже если и нет, то ожидание отмщения давило бы на защищённого куда больше, чем уже сказанная, проглоченная и отыгранная издёвка. А урезонить Карпа Савельича так, как это делал Степан Мартынович – в комической манере – дядя Саша не сумел бы, слишком серьёзен и искренен он был для этого.

Но нужно сказать – в присутствии дяди Саши Карп Савельич шутил и отпускал колкости мягче и реже. Помнится, одно лето Александр Иванович не смог приехать, и дядюшка хватил через край. Этот год запомнили мы надолго, и теперь каждый раз по приезду первым делом спешим мы узнать, пожаловал ли дядя Саша в гости на этот раз. К счастью, путешествовать он любил, и гостил у Карпа Савельича, по-видимому, не без удовольствия.

Вот и сейчас дядя Саша был единственным, кто сидел в шляпе – белом канотье. Остальные, включая меня, почтительно держали головные уборы в руках. Коля привычно вил из картуза канат.

Карп Савельич был в отличном расположении духа и вёл разговор обо всём подряд. Быстро ездить дядюшка не любил, его лошади трусили плавно, в полной гармонии с дядиным монологом, который у него назывался «беседой». Коляска свернула к полям, и Карп Савельич поведал о пчёлах-труженицах и о приносимой ими несравненной пользе.

В перерывах между повествованиями дозволялось задавать вопросы (впрочем, не злоупотребляя этим), чем я и воспользовался:

– Карп Савельич, а что стало с хуторской пасекой, что за рекой? Ещё в прошлом году вы их мёд брали – чудный мёд!
Дядя сидел от меня наискосок. Было видно, как потяжелел его взгляд.

Дядя сидел от меня наискосок. Было видно, как потяжелел его взгляд. Внутри меня всё похолодело, я вдруг увидел, как опрометчив был мой вопрос. А если он и правда отомстил пасечнику, и теперь поймёт, что я об этом догадываюсь? А даже если и нет, то всё равно: он ведь не забыл случая с пчёлами и, пожалуй, не любит про это вспоминать! Надо было тайком у кого-нибудь из родни спросить… Что со мной сделалось, что я растерял всякую бдительность?

Но Карп Савельич, как оказалось, негодовал совсем не из-за этого:

– Та-ак-с… Это когда же, позвольте спросить, у нас за рекой была пасека? Всю жизнь берём мёд в Шувалове. С шуваловскими у нас уговор – они нам лучшего мёду заготовляют. А за рекой пасека – вёрст тридцать, зачем же оттуда брать?

Все смотрели на меня с изумлением, кроме дяди Саши – тот выражал сочувствие. Карп Савельич же презрительно отвернулся. Но мне было это уже не важно. Мой ум занимало другое – только сейчас я осознал, что пасеки нет, и никогда не было. Но я-то ведь прекрасно её помню! А в Шувалове мёду отродясь не брали – разводят там пчёл, но далеко, за болотами, да и мёд там жиже… Но самое загадочное – ведь выходит, что и Степан Мартынович не приехал, потому что его тоже попросту никогда не было! Ведь Коля его не помнит, а он не станет устраивать розыгрышей.

Неужели из-за ежегодных поездок я тронулся умом? Это мне уж совсем было ни к чему.

За обедом Карп Савельич оттаял. Во-первых, он разомлел от французского супа, который обожал. Во-вторых, поскольку я сидел понурый, дядюшка, не понимая истинных причин моего состояния, был уверен, что ему удалось меня как следует проучить. Накушавшись, он стал нахваливать себя, как выдающегося педагога, и всем советовал отпрысков своих, ежели те вздорным поведением позорят родительские очи, отдавать ему на перевоспитание.

– Не извольте даже и сомневаться – по окончании оного получите совершенного качества продукт: покладистый и в почтении корней своих преусерднейший! – и Карп Савельич свысока поглядывал на меня.

Мне же было совсем не до дядиных нравоучений. Когда я оторвал глаза от тарелки и понуро осмотрел стол, то увидел вдруг, что не пришла Анна Егоровна! Это было немыслимо – пропустить обед в последний день. Но я уже стал догадываться, что произошло. Как в головоломке, подаренной мне братом по окончании гимназии, где нужно было располагать шарики по клеточкам, соблюдая правила и добиваясь особого узора, мои догадки стали собираться в единую картинку. Но картинка та была просто отчаянной – по ней выходило, что я не сумасшедший, нет… Но лучше б я оказался умалишённым, и все мои видения были бы болезненным бредом. Ведь если я не рехнулся, то окружающая меня действительность сама является чем-то болезным, непредсказуемым и невероятно странным.

После обеда надолго не расходились – по заведённому здесь обычаю ждали чаю. Я вышел в сад и сел на скамейку под яблоней. День звенел, в воздухе играли блики.

Я и не заметил, как рядом подсел дядя Саша. Он смотрел вверх, сквозь листву, задумчиво постукивая большое, ещё зелёное яблоко, свисавшее прямо над скамьёй. Это был поздний сорт.

– Карп Савельич – человек сложный, – сказал он задумчиво, – но родственников мы не выбираем. Бояться его не надо – он это сразу чувствует, и не может устоять – тут же подковыривает. Ему-то кажется это забавным, он ведь, по его разумению, лишь легко подтрунивает… Но лезть на рожон тоже ни к чему – зачем лишние волнения?

– Да, это я понимаю, – бормотал я в ответ. Ясно, что Александр Иванович хочет меня успокоить, но ведь он – и никто в целом свете – не может догадаться, что дело не в дядюшкином ко мне отношении.

– Конечно, понимаешь! Ну вот ты, например, пытаешься шутить, и думаешь, что смешно, правда? А ведь прямо скажу – непонятно, чего ты добиваешься? К чему ты придумал пасеку за рекой? Ведь знаешь же, что дядя не любит ездить за реку.

Я на мгновение задумался. После случая с пчёлами дядя, как я помню, кататься за реку не перестал. Пасеку объезжал стороной, но чтоб совсем туда не соваться… Впрочем, стоит ли вспоминать о пчёлах, если пасеки-то, оказывается, и не было… И я ответил:

– Нет… А почему не любит?

– Так ведь… — дядя Саша смотрел пристально и, увидев, что я вовсе не пытаюсь шутить, немного смущённо произнёс:

– Так ведь третьего года его по ошибке охотник зацепил, ногу еле спасли. Там, на лугах, за рекой.

– А я этого не знал – спокойно ответил я.

– Да как же? Неужели тебе не сказали? Ведь из-за этого мы в тот год на две недели позже собрались, и Карп Савельич даже за стол не являлся – не вставал. Хотя постой, ведь в то лето твоя матушка тебя заменила. Но неужели она тебе ничего не сообщила?

– Дядя Саша! Матушка здесь гостила лет восемь назад. В позапрошлом году сюда ездил папенька, я не смог пожаловать… Вот как мне быть? Ведь там, на лугах за рекой, хутор был, и пасека. И мёд у них был – ни в пример слаще нынешнего. Значит ли это, что я теперь своему рассудку совсем не могу довериться?

Дядя Саша задумался. Большая тяжёлая бабочка слетела с ветки и засеменила над самой травой. Где-то скрипнула оконная рама.

Наконец Александр Иванович медленно заговорил:

– Я могу тебя понять. Расскажу тебе историю из собственной жизни. Произошло это много лет назад: ходили мы в осенний лес собирать каштаны. Я был с отцом и сестрой. Вышли поздно, вечер выдался, помню, прохладный, но светлый – всходила луна. Набрали мы каштанов два полных лукошка. Скорлупу сразу счищали, чтоб зря домой не волочить. Каштаны, впрочем, были зрелые, подлопнувшие и чистились легко. А дома бабка их вымыла, обсыпала солью и напекла в печи. Ясно помню вкус – вроде картофельного, только слаще. И все за столом ещё смеялись – мол, зачем такие сложности, проще картошки в мундире наварить.

– А в каких краях вы жили? У нас каштаны несъедобные вырастают.

– Вот то-то и оно! О съедобности местных каштанов я никогда не задумывался. Но прошло сколько-то лет – не слишком много, десять, может – и собрались мы почти в том же составе, и тоже осенью. Тогда я и предложил вспомнить старое и напечь каштанов. И тут-то выяснилось, что остальные запомнили всё по-другому. Оказалось, что дед мой, чтоб не мучаться по осени поясницей, велел нам набрать в лесу желудей. И требование дедово было, чтоб жёлуди непременно были собраны в полнолуние. И вот дождались мы полнолуния и пошли в лес с лукошками. И насобирали желудей, не каштанов! Бабка потом калила их в печи, заворачивала в тряпицу, а дед прикладывал к спине. А каштаны наши – как и у вас – никто не жарит и не ест. Для этого французские покупаются, или итальянские.

– Получается, и вы тогда в своём уме усомнились?

– Усомнился, но скоро нашёл ответ. Есть такой медицинский журнал – «Пинцет». Так вот, в нём я прочёл, что бывает такое явление – ложная память. Конечно, странно это. Хотя привиделись каштаны мне достаточно давно, но ребёнком малым я уже не был, скорее, в отрочестве, поэтому за память свою поручиться могу без зазрения. И всё же бывает. Правда, одно обстоятельство меня смущает – все мои знакомые утверждают, что каштанов я никогда ранее не ел. Так откуда же я знаю их вкус? Ведь когда мне про жёлуди-то рассказали, я несколько дней потрясённый ходил. А потом решил этих окаянных каштанов попробовать. Зашёл в ресторан, заказал. И знаешь? Тот же самый вкус – сладковатая картошка, один в один.

– И вы и это смогли объяснить?

– Пожалуй, да. Есть ещё одно психологическое явление, называется дежавю. Ты, наверно, слыхал. Вот я и думаю, что вкус каштанов впервые ощутил в ресторане, а память снова дала слабину – придумала, будто я с ним давно знаком.

– И вы сами верите этим объяснениям? Что сразу несколько редких феноменов случилось по одному поводу?

– Да, это кажется удивительным, но… Если есть два явления, которые могут объяснить почти все странности, то почему бы им не произойти? И тот лесной поход, ничем вроде не примечательный, мог оказаться настолько ярким для моего впечатлительного подсознания, что вызвал каскад ложных воспоминаний. Я назвал для себя это явление так – «лунные жёлуди». И если кто-то припоминает сомнительные события, то я говорю: «Э, брат, да ты лунных желудей объелся…»

И Александр Иванович по-доброму рассмеялся.

Выводы дяди Саши были настолько стройными, что он меня почти убедил. Может, действительно не было пасеки за рекой, а мёд испокон веков покупали в Шувалове? Я понемногу успокаивался. Действительно, всё это похоже на самообман, на разыгравшееся воображение. Я вскочил и стал расхаживать перед скамейкой, приводя мысли в порядок и пытаясь, по примеру Александра Ивановича, найти всему рациональное объяснение. И мне почти это удалось! Я вот-вот поверил в мысленную иллюзию, и повернулся к своему собеседнику, чтобы выложить все свои доводы на его суд, но тут мой взгляд ухватил окна веранды над кустами смородины, и всё логическое обоснование пошатнулось и рухнуло в зыбкий песок. Я вспомнил колокольчик, Степана Мартыновича, Анну Егоровну, дядюшкину хромоту, мой якобы несостоявшийся визит в позапрошлый год – слишком много придётся объяснять, проще допустить, что мне просто пора к доктору.

Александр Иванович с интересом следил за мной, ожидая, по-видимому, моего какого-то озарения, но мне пришлось его огорчить.

– Дядя Саш… А Степана Мартыновича вы тоже не помните?

Лицо Александра Ивановича стало серьёзным.

– Это так зовут пасечника?

– Нет, это один из наших, их родни Карпа Савельича. Приезжал каждый год.

Дядя Саша поднялся и, заложив руки за спину, прошёлся по садовой тропинке. Я остался ждать у скамьи.

– Он в прошлом году приезжал, да? – послышался его голос из-за деревьев.

– Да, а сейчас вот впервые отсутствует.

– А что, если… Не случалось ли с тобой в прошлом году сильного потрясения? Ведь и хутор, и этот Степан-родня, относятся к прошлому приезду.

Александр Иванович продолжал цепляться за рациональные объяснения, но уже не так настойчиво.

– Понимаю! – отвечал я бесстрастно, – но вот Анна Егоровна…

– А это кто? – дядя Саша вернулся из глубины сада и от удивления снял шляпу.

– Кузина жены Карпа Савельича. Живет недалеко от усадьбы. Только вчера изволила ужинать в нашем присутствии.

– Вчера… – дядя Саша покачал головой. А может – и он посмотрел на меня с жалостью, не решаясь сказать.

– Вы к тому, что моё место на страницах медицинских журналов? Я об этом думал и, может, по возвращении схожу к врачу. Но странно, что до сих пор никто вроде не замечал, что я того…

В эту минуту всех позвали к чаю. Я выпил три больших чашки, съел четыре калача, и старался ни о чём не думать и ничего не говорить.

После чаепития я пошёл к дому Анны Егоровны. Я не волновался и, казалось, совсем ничего не чувствовал, но, подойдя ближе, был так поражён, что сел на камень у обочины дороги. До сих пор где-то теплилась надежда, что я стал жертвой розыгрыша – может, хутор разобрали зимой, а все делают вид, что его не было. И Анну Егоровну упросили сегодня не приходить. Разумеется, это выглядело бы очень глупо, но такая возможность существовала. Теперь же…

Вместо дома Анны Егоровны я обнаружил поросшую травой и покрытою проплешинами пустошь, по которой были раскиданы кусты и корявые деревья. На краю пустоши стоял большой старинный амбар из красного кирпича. Дубовые двери дышали сыростью, кованая пластина с замочной скважиной порыжела, крыша просела и прогнулась, но строение выглядело крепким. Только вот Анна Егоровна никогда такого амбара не держала, на его месте была пристройка к дому.

Наконец я смог встать с камня и побрёл осматривать странное место. На оном из углов амбара торчала водосточная труба – разломленная, позеленевшая от времени, она что-то мне напоминала. Но что? Я всмотрелся и вдруг вспомнил: точно такое же навершие с резными листьями я видел у самовара Анны Егоровны – он часто стоял у неё в беседке.

Сделав это открытие, я стал приглядываться к мелочам, но больше ничего обнаружить не смог. Тогда я вернулся на дорогу и попробовал вспомнить, где и как именно располагался дом. Вдруг сердце ёкнуло. Не веря глазам, я вновь побежал к лужайке, смотрел и прямо, и сбоку, и даже опустился на пыльную землю, чтобы получше рассмотреть… Так и есть! Там, где раньше была стена жилища Анны Егоровны, теперь проходила какая-то еле заметная граница – трава на месте дома была ниже, не такая густая и немного другого цвета. Значит, не такой уж я сумасшедший. Но что это всё означает? Я проходил тут всего лишь позавчера – дом был на месте, а теперь – еле заметные следы.

Тут меня осенило – надо идти на бывший хутор – не оставил ли и он после себя следов? Я бросился по дороге, по которой, к счастью, проезжал мужичок на телеге. Он согласился доставить меня на тот берег. Лошадка еле брела, но времени у меня было много. Впрочем, я уже переставал понимать, что такое время – ведь я проходил тут всего лишь позавчера, и дом был на месте, а теперь – еле заметные полосы.

По пути неожиданно повстречался дядя Саша. Он догадался куда я еду – дорога вела к переправе.

– На пасеку? – крикнул он мне.

Я кивнул в ответ. Он махнул одобрительно рукой, постоял немного и вдруг пошёл следом:

– Скажи, а где точно она была? На лугах?

– Точно там, у излучины.

– Подожди-ка! Я с тобой.

Мостов через реку было два – один до острова, второй после. Лошадь безо всякого страха прошла по старым, растрескавшимся доскам, и мы выехали за реку. Припекало, над водой реяла мошкара.

– Ты часто тут бывал?

– Раза два только… Я в основном из-за реки эти хутора и видел… Наверное, точного места не найду…

– Ничего, я найду! – вдруг ответил дядя Саша.

Наконец мы добрались. Вон видны сосны. Дорога делает петлю – значит, где-то здесь.

Дядя Саша соскочил с телеги первым и уверенно направился по луговой траве к невысокой берёзке. Я шёл за ним следом.

– Вот, смотри! – и Александр Иванович показал куда-то. Я смотрел и ничего особенного не видел. Но внезапно различил, что по лугу как бы пробегает линия – с одной её стороны трава более жёлтая.

– Да, это здесь! – закричал я, не помня себя, – хутор был тут!

Мы бродили по траве. Наш извозчик с изумлением за нами наблюдал, не понимая, чего мы здесь ищем. В некоторых местах трава сходила на нет и сменялась бурыми подпалинами – в одном таком пятне можно было даже разглядеть ровный угол. По-моему, здесь раньше был пчельник.

Закончив осмотр, мы, впечатлённые, двинулись в обратный путь.

– Но как вы догадались, что от хуторов остался след?

– Я как тебя увидел, сразу понял, куда ты едешь. А потом вдруг подумал, уж не на лугах ли находилась твоя придуманная пасека? Дело в том, что эти отметины мне местные ребята показали уже лет десять назад…

– Лет десять!.. А ведь хутора стояли ещё в прошлом году…

– Кто его знает… – дядя Саша задумчиво подбрасывал свою шляпу и снова ловил её. – А может ли быть, что это просто совпадение? Может, были тут строения много лет назад, и до сих пор остатки фундамента как-то воздействуют на почву?

– Так это не единственное совпадение! Я ведь почему туда поехал? – и я рассказал дяде Саше о доме Анны Егоровны.

– Что же ты сразу не сказал?

И мы решили немедленно отправиться к амбару.

– Этот амбар тут сто лет стоит, наверное… – рассказывал дядя Саша, – его родственники между собой никак поделить не могут. Потому и стоит заброшен…

– Почти как у нас история!

– Да, только мы-то вообще неизвестно что делим! А тут вон вполне себе добротная ценность – материальная и осязаемая. Вишь, как ладно отстроен! Погоди-ка, ты видишь? Тут, говоришь, пристройка была?

Мы долго стояли у кирпичной стены. Солнце начинало клониться к холмам, под деревьями играли светотени. Прохожие удивлённо взирали на нас – вот ведь стоят два чудака, уставились неподвижно на амбар, а ничего не происходит. Но на самом деле тут наблюдалось нечто необычное.

Часть кирпичей стены отличалась от остальных. Они были как будто немного новее и позже положены. И граница проходила вертикальной линией – как раз там, где раньше кончалась пристройка дома.

– Эй, синьоры, мне что ль ехать? Али ещё куды вас вести? Ежели до темноты кататься будете, так ещё накиньте!

Я хотел отпустить возницу, но дядя Саша решил посетить одного своего знакомого.

– Понимаешь, надо удостовериться, что те линии на лугах действительно все эти годы были, а не привиделись мне сегодня на солнцепёке.

– Ну, не могли же они привидеться нам двоим?

– Я не про то… Квадраты за рекой и правда есть, никаких сомнений! Но, помня историю с желудями, я не могу уверенно сказать, что я их раньше видел. То есть, в этом-то я совершенно убеждён, но и вкус каштанов был для меня реальным и ощутимым!

Знакомым дяди Саши оказался сын пекаря – Александр Иванович легко заводил приятелей. Паренёк подтвердил, что квадраты на лугах известны давно, и место то считается местной ребятнёй заколдованным.

– Говорят, что там ставка Наполеона была – с тех пор и следы на местах, где палатки стояли.

– Только вот французы до сюда не дошли… Ну, ладно, не будем мешать, тесто убежит. Ты теперь занятой!

Выяснилась ещё одна любопытная деталь – по рассказам пекаря, на том месте, где я помнил трубу, была рябина. Но её недавно сразило молнией.

Доплатив извозчику за услугу, мы наконец отпустили его и пошли домой пешком, чтоб упаковать мысли и прогуляться перед полдником. Для него не было заведено определённого часа – кто когда приходил, тогда и полдничал. Всё дело в том, что Карп Савельич любил днём поспать, и время выбирал для этого совершенно произвольное.

Александр Иванович испытывал к произошедшему со мной явный интерес. Тем не менее, я не спешил рассказывать ему про музыкальную шкатулку. Мне-то уже давно стало ясно, что дело именно в ней: дядюшка испытал механизм на пасечнике, после чего тот канул в Лету вместе со всем имуществом, но Лета брызнула в ответ, выплеснув байку о Наполеоне – причём каким-то образом просочившуюся в прошлое. Хотя, так ведь сказать нельзя. Кануть ни в какую Лету хутор не мог, поскольку его вообще не существовало…

Но тем не менее, это событие аукнулось странным эхом – в прошлом образовалась охотничья пуля, и дядя стал хромать.
Также Карп Савельич позвал в гости Степана Мартыновича, завёл пружину для него – и привет! Вчера то же самое произошло с Анной Егоровной…

Каждый раз после «апробирования» механизма Карп Савельич забывал об этом – то ли немецкий мастер нарочно встроил в прибор такую функцию, то ли таковы законы природы… Но только шансов остановить чудовищную машину не было. Я представил, как дядюшка зовёт в гости последнего оставшегося соседа, заводит шкатулку и остаётся совсем один в округе. Если после этого ему станет скучно, и он начнёт переезжать с места на места, то тогда… Нет, это надо решительно остановить! Но как?

Александр Иванович, возможно, что-нибудь придумал бы, но я чувствовал, что про колокольчик пока сообщать нельзя. Тут дело ведь в том, что дядя Саша до сих пор ищет объяснение в психологической науке. Он не может оторваться от рациональности. Рассказать про историю на веранде – это значит запустить совсем уж сказочный мир в реальную жизнь. Есть опасность, что после этого меня окончательно сочтут за умалишённого, и дальнейшее расследование мне придётся вести одному. А другого единомышленника найти будет просто невозможно. Нельзя же каждого расспрашивать, не случалось ли ему собирать в полнолуние каштаны, оказавшиеся потом желудями?

– Интересно, почему именно я помню иначе? Вот вчерашний день – все забыли о нём, а я – нет?

– Знаешь, я тебе по-хорошему завидую, – дядя Саша похлопал меня по плечу.

– Завидуете? Чему?

– Ну, я-то лишь два лукошка лунных желудей насобирал. А ты – уже целый воз.

Мне показалось, я понял, что он имеет в виду. Александр Иванович вежливо пытается мне объяснить, что не до конца верит моим воспоминаниям. Мы ведь в общем-то, мало знакомы. Откуда ему знать, вдруг я склонен к фантазиям? Но, на моё удивления, дядя Саша сказал:

– Я думаю, когда-нибудь наука сможет объяснить, что произошло с тобой. И, кстати, со мной тоже. Я правда не знаю, какая именно научная дисциплина может в это вникнуть, и существует ли таковая вообще. Может, ещё нет такой науки, но в будущем она непременно появится. Мы ведь, в сущности, ничего не знаем об окружающем мире. Вот, например, есть у меня друг детства – сызмальства он бредил механизмами, и вот стал инженером. Мы иногда видимся с ним – и на одной такой встрече стал он рассказывать про новый план моста. Делает его целая компания учёнейших умов. Невероятные хитрости придумали они, чтоб конструкция стала совершеннейшей из когда-либо созданных человеческим разумом! Взахлёб рассказывал мой приятель, не переставая восхищаться сложнейшим механизмом. А я думал вот о чём. Отчего он удивляется сложности моста, восхищается человеческим разумом? Да, когда-то давно кто-то углядел, как ветви в лесу, сплетаясь, становятся прочнее, и теперь применил в своей постройке эту хитрость. Да, однажды случилось действительно немыслимое – мы догадались, как рассчитывать прочность мостов, как с помощью бестелесной цифры показать, останется ли постройка в веках, или развалится от лёгкого ветра… Но… Но разве не менее удивителен сам факт, что кому-то вообще пришла мысль строить мост? Что кто-то нуждается в его постройке? Что существует река, и она – поток, и вокруг реки – мир, населённый теми, кому надо перебираться через неё? И в этом мире возможен разум!

Дальше мы шли молча. Я думал, что мне делать теперь. Завтра все разъедутся, а музыкальная бомба останется лежать в лакированном ларчике, продолжая губить людей и даже стирая всякую память о них. Правда, у меня созревал план действий, но он был ещё сырой и невнятный, а лишь в общих чертах обрисованный. Собственно, пока ясно лишь одно – я должен остаться и уничтожить прибор.

Разумеется, есть более тонкие способы. Например, что будет, если заманить в усадьбу сына Карпа Савельича, вручить шкатулку ему и попросить позвать папеньку, причём при мне? Увижу ли я, как дядюшкин отпрыск растворяется в воздухе, или от такого трюка механизм сойдёт с ума и, наконец, сломается? Или если этим прибором вызвать самого герра Шноппа?
Но это всё очень опасно. От таких опытов поломаться может не механизм, а кто-нибудь из присутствующих, или же само мироздание. Оно, впрочем, уже не совсем исправно. Или всё же что-то не так со мной?

К счастью, такие эксперименты вселенной не грозят: сложно выдумать причину, чтоб заставить детей Карпа Савельича сюда приехать. А мастер Шнопп наверняка настроил свою пружину так, чтоб на него самого музыка не действовала.
После полдника мы расположились на той же самой скамейке. Было жарко, и тень от яблони просто спасала нас. Над разогретой землёй рябило марево, вдалеке плавились холмы.

– А ты не помнишь, как звали того пасечника?

– Нет, я и не видел-то его ни разу. Только по рассказам знаю – но имени никто при мне не называл. Так и говорили – хуторянин, пасека, без уточнений. Если же про Шувалово шёл разговор, то так и называли: Шувалово. А почему это важно?

– Видишь-ли, если твои мнимые воспоминания как-то всё же оставили свой след в виде квадратов на полях, странной кирпичной кладки, рябины и прочего – уж не могло ли статься, что есть и другие отметины, только нематериального характера? Скажем, если того охотника, что Карпа Савельича ранил, зовут также, как того пасечника? Ведь случай-то произошёл за рекой, у тех самых лугов!

– А ведь правда… И знаете, что ещё? В позапрошлом году, тоже на лугах, Карпа Савельича покусали пчёлы.

– Вот как? Значит, в твоей памяти остались пчёлы, а в мире действительном пасека исчезла, но выстрелила Карпу Савельичу в ногу… Что же получается? Выходит, если начать выискивать странные явления, совпадения и обросшие легендами истории, то может статься, все эти нелепости имеют своё объяснение в чьей-то памяти и являются следами мнимых воспоминаний? И так, по крупицам, можно восстановить чьи-то мысли. Скажем, еле заметная канава в лесу может значить, что какой-то человек помнит на этом месте стену фабрики. А, например, сторожа той фабрики – мнимого сторожа, из тех воспоминаний – зовут так же, как лесничего, который в мире действительном живёт в том самом лесу.

– Только для чего всё это?

– Как? Не понимаешь? – это же ключ к тому, каким образом само пространство устроено!

Дядя Саша стал рассуждать, вновь уклоняясь в сторону науки. Для него это лишь интересный научный феномен – он не подозревает об опасности, нависшей над миром. Надо сказать ему про механизм Шноппа! Но что-то по-прежнему останавливало меня от этого шага.

В голове моей пронеслась такая картина: Я рассказываю дяде Александру Ивановичу о колокольчике. Тот удивлённо слушает, надевает шляпу и, заливаясь смехом, бьёт меня по плечу:

– Ну разыграл ты меня, братец! А я уж почти поверил в этот вздор! Стал бы теперь всюду искать квадраты на траве и кирпичи считать, глядишь – и через год ты меня в палате бы навещал… Пошли ужинать!

Именно поэтому я умолчал про гамбургского мастера.

Ужин прошёл чин по чину – Карп Савельич торжественно благодарил всех за великий труд посещения его скромного жилища и анонсировал очередное собрание будущим летом. Кушали изумительную осетрину, и снеди было – полон стол.
После небольшого перерыва, как и полагается, пили чай. Калачи были особенно толсты в этот вечер, словно выдували их стеклодувы.

Когда все стали расходиться в предвкушении завтрашней дороги домой, я остался, чтоб извиниться перед Карпом Савельичем за вопрос о пасеке. Впервые просил я прощения у дядюшки не из-за страха, а потому что действительно обидел его. Само собой, я не был виноват, но откуда дяде знать про все приключения в моей бедной голове.

– Очень виноват-с. Моя матушка, зная мою к вам привязанность, умолчала о подробностях печального происшествия, дабы не расстраивать, и я понятия не имел, что случилось это за рекой. А пасеку я, видно, перепутал с Шуваловской.

Карп Савельич жестом показал, что прощает меня – ему ведь нравилось быть милосердным. Однако я уже начал свою игру. Расспросивши дядюшку о его здравии, я осторожно осведомился о колокольчике. План был простой – напроситься на веранду, и, когда Карп Савельич достанет ключ – хватать шкатулку и бросаться прочь. Деньги и все нужные вещи были у меня уже приготовлены и лежали в походном мешке, а тот стоял в прихожей у выхода. Остальные пожитки остались в моей комнате – ими я готов был пожертвовать. Я кинусь с колокольчиком через прихожую, схвачу мешок, и был таков. Уйду через лес, спрячусь покуда, чтоб меня и с собаками не нашли. В моём мешке уже припасён кое-какой инструмент, и утром, при свете дня, я разобью полностью механизм, чтобы не было возможности его восстановить, а детали изничтожу в болоте, или пожгу. А дальше – будь что будет.

Перед ужином я намекнул дяде Саше, что ради дальнейшего расследования могу учудить, и что мне может понадобиться его протекция – подтверждение моего временного помешательства. Александр Иванович обещал пособить, хотя нахмурился и, получив от меня отказ раскрыть свои намерения, просил быть осторожным.

Так что есть надежда прослыть припадочным и навсегда забыть о ежегодных поездках к дядюшке. Карп Савельич наверняка войдёт в положение, и не станет учинять неприятностей ни по моему адресу, ни всей нашей родственной линии. Матушка, конечно, переволнуется, да и по службе моей могут возникнуть препятствия, но что делать – на кону стоит жизнь людей и постоянство нашего несовершенного, но привычного мира.

С такими намерениями, жутко волнуясь, стоял я сейчас перед дядюшкой.

– Да, так и не опробовали его мы с тобой вчера ни на ком, не успели! Только начали – и на тебе, дурно стало… А сегодня, прощай – в ногу опять вступило, не могу, да и настроения нет. Завтра всё равно все уедете – и никакого Шноппа не надобно, чтоб вас прогнать – расхохотался Карп Савельич.

Мои планы рушились, надо было их менять на лету. Нужно выяснить, где содержится ларец со шкатулкой. Я залепетал про хрупкость механизма, и выразил обеспокоенность, не хранится ли чувствительный прибор в сырости и не рассохнется ли он от сухости. Дядюшка заверил, что ларчик хранится как полагается, и ничего ему сделаться не может. Тогда я решил поменять тактику, и стал причитать о дядином здоровье:

– Право, Карп Савельич, не имею права не высказать свою озабоченность! В одном учёном медицинском журнале – называется «Пинцет» – вычитал я про вред громкого и резкого звука для ушей. Вчерашний мой гм… конфуз случился как-раз по причине чрезвычайно высокого тона этой музыки! Опасаюсь, как бы сия мелодия не навредила бы состоянию здоровья вашего!

– Хм… – Дядюшка почесал свои подбородки. – Тут ты прав, звенит он довольно противно. Я иногда так, для забавы, запускаю его, но редко. Ведь музыка должна быть для души, а тут… Тут больше для услаждения глаз, а не ушей – само изделий редкой красоты! А мелодия – ты ведь сам помнишь, для чего мелодия – прогнать противную тебе персону! – И дядя вновь залился гремящим смехом.

Не солоно хлебавши, вышел я в прихожую, взял свой мешок и теперь стоял в темноте, думая, что дальше и не решаясь уйти. Через приоткрытую дверь веранды был слышен разговор дядюшки с Трифоном:

– Ты эту немецкую игрушку надёжно прячешь?

– А как же, барин! Держим, как полагается!

– Ты будь начеку – видится мне, на эту шкатулку гости мои глаз положили. Ты сам разумеешь – они мне, конечно, сродники, но всё ж седьмая вода на киселе. А вещь дорогая, редкая.

– Не извольте беспокоиться, Карп Савельич!

Хорошего же мнения о нас дядюшка, ничего не скажешь!

Осторожно пройдя сквозь прихожую, я тихо вышел в вечерний сад и сел на всё ту же скамейку под яблоней. Тёплый воздух лился с темнеющего прозрачного неба, и все звуки мгновенно разлетались в нём по всей вселенной. Слышались чьи-то разговоры, шаги… Кто-то звонко смеялся. На реке плеснуло весло. Откуда-то доносился кашляющий скрип. Я узнал этот звук – так скрипят старые мосты переправы. Неужели кто-то на ночь глядя собрался за реку? Или, наоборот, возвращается? А может, это просто рыбаки пристраивают на мосту свои удочку?

Но что мне делать теперь? Не сказать ли дяде всё прямо? Он думает, что мастер Шнопп пошутил, и не знает истинных последствий этого забавного механизма. Но поверит ли мне дядя? Я представил, как сообщаю Карпу Савельичу об опасности, и в воображении моём возникла веранда, и вот склонившийся над столом дядюшка, выслушав меня, поднимает голову, долго смотрит вдаль, а потом манит пальцем и заговорщицки шепчет:

– Говоришь, я много раз уже звонил, но всё время об этом забываю? А давай-ка попробуем! Страсть, как интересно. Вот на Александре Ивановиче испытаем! Надоел он мне – ума много, а что у него на этом самом уме – понять не могу. Только ты, брат, не обессудь – на этот раз в сторонке постоишь, а Трифон за тобой присмотрит, чтоб шкатулки не тронул. Не могу тебе доверять – зачем с мешком всюду ходишь, чего задумал?

Я вскочил. Нет, я не могу завтра уехать! Нужно решительно что-то придумать. Но что? Тут только я ощутил, что неимоверно устал. И решив, что утро вечера мудрее, я побрёл в свою комнату, стыдливо прижимая груди теперь уже не нужный мешок.