Станция (Глава 3)

Утро дышало свежестью, и гости завтракали на веранде. Всюду царило оживление — все были воодушевлены скорым возвращением домой. Карп Савельич ещё не встал и те, кто уезжал пораньше, подходили проститься и получить напутствие прямо в опочивальню. За окнами было шумно – бродили кони, спорили извозчики, к тому же кто-то оставил не затворенной калитку, ведущую к курятнику, и теперь по всему саду ловили кур, а огромный огненный петух, тяжело взмахивая крыльями, залетел прямо на веранду и громким криком стал выражать своё возмущение.

Я уезжал вместе с Александром Ивановичем и Колей – нам было по пути. Когда наши вещи были погружены, мы, дав обещание Карпу Савельичу непременно посетить его и через год, покинули, наконец, гостеприимный дом, и пара гнедых понесла нас мимо холмов в коляске с откидным верхом.

Я не находил себе места – веской причины остаться придумать мне так и не удалось, плана на дальнейшее развитие событий тоже не было – вернее, в голове вертелось сразу несколько комбинаций, но выбрать из них одну было решительно невозможно.

Время и бежавшие бодрой рысью лошади работали против меня – минут через сорок мы выйдем на тракт, ещё через пару часов – обед на постоялом дворе, к вечеру будем в гостинице, завтра доберёмся до железнодорожной станции… Но об этом не может быть и речи! Надо что-то решать.

Мои дорожные товарищи ничего не подозревали. Александр Иванович, подставив ветру лицо, любовался холмами. Коля в начищенных до блеска сапогах и с таким же сверкающем лицом читал книгу в зелёном переплёте. Ямщик плавно огибал ухабы, но дорога была в основном ровная и усадьба удалялась с громадной скоростью.

Когда мы уже выворачивали на тракт, я вдруг увидел почтовую станцию и, наконец, решился.

– Стой, мне тут выходить! – крикнул я, вскакивая, и чуть не свалился с коляски.

– Дело надо одно уладить, – объяснил я попутчикам: – По службе! Совсем забыл…

– Зазноба у меня тут, – шепнул я всполошившемуся Коле. Тот густо покраснел и радостно закивал – мол, понимаем!

Я тоже зарумянился от сказанной глупости и пожал дяде Саше руку со словами:

– Мне надо остаться. Свидимся – расскажу.

– Ты осторожнее будь! И вот что – напиши мне потом. Адрес мой у вас должен быть!

Ямщик помог мне снять с повозки тюк, и я замахал рукой на прощание.

Когда коляска растаяла в дорожной пыли, я собрал вещи и направился к почте. Тут я написал весточку домой – что задержусь до конца отпуска. Подумав, решил ещё уведомить своё учреждение, что, по непредвиденным обстоятельствам, могу выйти на службу с опозданием. Никто не знает, сколько я здесь проторчу.

Через полчаса я уже катил обратно на старой двуколке с почтовой лошадью. По пути заезжали мы во все сёла и останавливались чуть ли не в каждом встреченном дворе. Перевалило за полдень, когда я, голодный и изнывающий от жары, сошёл наконец в деревеньке Яблочко – в трёх верстах от усадьбы Карпа Савельича.

Здесь нашлась старушка, пустившая меня на постой, и скоро я с огромным аппетитом уписывал жиденькие щи.
Вечером, хорошо отдохнув и даже сумев вздремнуть, я отправился на разведку. Деревня Яблочко была отличным местом для моей тайной штаб-квартиры. Между ней и домом Карпа Савельича лежали леса, и уже через час с небольшим я, никем не замеченный, устраивался в кустах боярышника прямо напротив усадьбы. Остаток вечера я слушал доносившиеся из сада и с веранды разговоры прислуги, но, к большой досаде, все беседы быль сплошь вздором, и ни на йоту меня к моей цели не приблизили. Вернулся я за полночь, решив всё же не бросать своих попыток, и завтра вновь совершить вылазку.

Утром меня разбудил железный лязг. Оказалось, рядом была небольшая кузница. Это меня очень заинтересовало и я, наскоро позавтракав, немедленно туда отправился.

– Подковы – это по нашей части! Скобы для ворот куём – будут как по маслу отворяться! Обода колёсные, рессоры плавного ходу – это пожалуйста! Ежели лампаду надо отлить для украшения – тоже вам здравствуйте. А вот шарманок разных – этого не куём, это не к нам! Тонкая работа. Мы для битюгов подковы ладим, в полпуда! А вы – шарманку…

– А если так, что пусть и не работает даже? Главное – чтобы внешне похожа…

– Так я про то и толкую. Вы говорите, она перланутором отделана. Вы посмотрите, где я и где перланутор! – и кузнец растопырил руки как можно шире, чтобы наглядно показать, какая непреодолимая пропасть лежит между ним и перламутром.

Моя идея была одновременно гениальной и дурацкой – подменить шкатулку подделкой. Если её просто украсть – дядюшка может вновь заказать такую же у того же мастера. Если же подсунуть ему подмену – то выйдет горазда надёжнее. Но для этого нужно создать точную копию механизма… Сейчас я пытался выяснить, возможно ли это в принципе. Правда, чтобы не вызвать подозрений, у кузнеца я расспрашивал про шарманку французской работы.

– Ну ведь лампаду ты можешь сделать! Лампада – это тебе не подкова, вещь изящная.

– Ежели лампаду желаете – то извольте! Только отливается лампада из чугуна и по болванке. А болванок у меня всего три разновидности. Вот оне, лампады-то: и кузнец подвёл меня к стене, где кучей лежали невообразимой нелепости сосуды трёх разных размеров, но одинаковой формы. Сообразив, что лампады в этой кузнице изготовляются тоже для битюгов, я стал узнавать, нет ли в округе мастера тонкой работы.

– Есть, пожалуй! В Халаватовском уезде.

– Далеко?

– Далече! Сначала через реку, и после полями полдня ехать. Потом…

– Подожди, сколько всего выйдет вёрст-то?

– Вёрст триста будет. Это ежели на телеге. А уж коли пешком, то и того больше…

– Ну я же попросил назвать кого-то в округе! А ты – триста вёрст…

– Так а разве ж это не в округе? – и кузнец широко хватил рукой до горизонта, давая понять, что в округу входит не только Халаватовский уезд, но даже Сириус с окрестными звёздами.

Раздражённый, пошёл я домой. По пути мне попалась компания ребятишек и дед, стягивавший ремешками развалившийся старый хомут.

– Вот вишь, любую вещь можно починить – говорил старик самому старшему из мальчишек, но мне вдруг показалось, что он обращается ко мне.

И тут меня осенило, да так, что я хлопнул себя по лбу.

Не надо никаких фальшивых шкатулок! Нужно просто стащить настоящую, распотрошить её и поменять детали. Возможно, достаточно подменить только пружину – вроде в ней вся соль. Но для надёжности можно заменить всё, что можно. Тут не надобен ювелир тонкой работы – сгодится часовых дел мастер средней руки.

Вечером я вновь караулил около усадьбы. Теперь мой расчёт был такой: дядя пригласит гостей, и непременно похвастает шкатулкой. Тут влечу я, схвачу механизм – и через окна веранды выпрыгну вон.

То, что дядя будет пить чай именно на веранде, было я ясно – ведь стоят такие вечера! Это нас он мариновал обычно в гостиной – в силу устоявшегося ритуала, а также по причине многочисленности родственников (на веранде было бы всем тесновато) и торжественности наших собраний. И то иногда это правило нарушалось. Своих же соседей много не наберёшь.

Когда-то усадьба стояла на самой окраине большого и богатого купеческого села — Тривозова. Перемены несущегося века заставили поселение поредеть, купцы разъехались за лучшей долей. Теперь усадьба стоит особняком, да и само село как-то разделилось на отдельные хозяйства, перемежаемые пустырями, одичавшими садами и старинными развалинами.

Правда, не так давно рядом с усадьбой построил дом новый сосед – тот самый, что разводит странных скотов, но это, скорее, исключение. Так что надо только ждать, и однажды Карп Савельич непременно пригласит кого-нибудь на веранду. Возможно, он и не начнёт испытывать прибор на ком-то – колокольчик может просто быть запущен для услаждения слуха, если эти резкие звуки можно назвать услаждением…

Только времени у меня не так много – строго говоря, неделя. Если за эти дни дядюшка никого не пригласит – плохи дела… Есть правда ещё надежда, что дядя может запустить музыкальную шкатулку для себя, ради потехи. Не внял ведь он моим бредням о вреде звона здоровью?

Шпионить из кустов – занятие скучное. За первый же вечер я успел изучить, казалось, каждый кустик, торчащий над травой в окрестностях усадьбы. Затекали суставы, досаждали летящие откуда-то с болот комары. Несколько раз я был пребольно кусан муравьями. Единственным развлечением был старый театральный бинокль, который мне чудом удалось достать в Яблочке. Одно стекло в нём лопнуло, но работал он вполне сносно. Правда, глядеть было особо не на что. Гости не являлись.
От долгого ожидания в голову лезли тоскливые мысли. Сколько ещё подобных штуковин мог понаделать мастер Шнопп? Где ещё обретаются чьи-то дядюшки, в чьих руках имеется это грозное оружие, о котором они даже представления не имеют, заставляя играть опасную музыку забавы ради? К счастью, я осознавал, что спасти мир от всех них у меня не хватит сил. Так что я твёрдо решил сосредоточиться покамест на одном Карпе Савельиче и не думать, что будет дальше.

Через несколько дней я обратил внимание, что Трифон стал гораздо чаще проводить время в саду – забор у Карпа Савельича был не очень высоким и с просветами, и длинная фигура лакея рисовалась то тут, то там среди деревьев. Трифон ходил осторожно, будто от кого прячась, прятался иногда за стволами и что-то высматривал.

На следующий день, незадолго до захода солнца, в саду был замечен сторож Пантелей. Никогда прежде не начинал он своего дозора так рано, до наступления темноты. У сторожа было наготове ружьё, значит, дядя кого-то опасается?

Уже ночью возвращался я к себе в деревню. Стояла звенящая тишина, располневшая луна поднимался над деревьями, кидая вниз белёсые тени. Одуревший и усталый, плыл я через лунный лес, как вдруг ко мне пришла догадка – это ведь от меня охраняют дядюшку Трифон и Пантелей! Они заметили, что за усадьбой шпионят… Теперь надо быть осторожней.

Утром меня разбудил шум дождя. Тяжёлое небо опустилось низко над крышами, из распахнутого окна веяло свежестью. Всё это осложняло мою задачу, но я решил не сдаваться.

После полудня дождь утих, и всё затянуло густым туманом. Лучше времени, чтоб отправиться на задание, было не сыскать. У Агафьи Петровны, моей хозяйки, испросил я старый плащ тёмно-зелёного цвета, который мне был великоват, но в котором меня точно никто бы не узнал.

– Плащ-то добротный, ты береги его, – слёзно молила она, и я твёрдо обещал вернуть его в целости и сохранности.

В плаще и болотных сапогах, никем не замеченный в тумане, добрался я до усадьбы. Чтобы не нарваться на засаду, на этот раз я не стал лезть в свой боярышник, а выбрал для лежки большой раскидистый дуб. Он стоял дальше, чем кусты, и в стороне, но я удобно устроился в листве меж ветвей, и здесь было не в пример суше, чем сейчас в зарослях кустарника. К тому же, отсюда лучше была видна веранда.

К вечеру туман рассеялся, снова закрапал дождь. Поднялся ветер. Я весь продрог, но не покинул своего поста.

Наконец мне улыбнулась удача – Карп Савельич вернулся с прогулки не один. Когда коляска остановилась, до меня донеслись голоса:

— Как пожелаете, Андрей Кузьмич, но без чая я вас не отпущу! И не просите! Извольте согреться.

Из коляски вышел невысокий человек с аккуратной белой бородкой и в очках. Это был сосед Карпа Савельича, про которого я почти ничего не знал. Он был похож на доктора, но вот только зачем врачу разводить лающих коров?

Собеседники ступили в сад. Прошло несколько томительных минут. Но тут на веранде замаячила долговязая фигура Трифона, чему я несказанно обрадовался. Веранда была остеклена с трёх сторон, и с моей позиции она просматривалась насквозь. Вот посреди появился пузатый силуэт самовара, вот засуетилась служанка – очевидно, расставляя чашки. Наконец возникла фигура дядюшки, а напротив пристроился его гость. Окон они не открывали – похолодало. Я не чувствовал ни холода, ни времени. Моё сердце громко билось среди дубовых ветвей. В разрывах облаков полыхало багровое пламя. Я был в крайней степени напряжения и думал только о том, что сейчас совсем стемнеет, и тогда придётся действовать вслепую.

О чём они беседовали, понять было невозможно. Карп Савельич иногда задирал свой знаменитый палец и грозил кому-то под потолком. Андрей Кузьмич – так, кажется, дядя назвал гостя – часто разводил руками. Пару раз мелькнули тени прислуги – уже было неясно, кто это. Усадьба погружалась во мрак. На веранде зажгли свечи, огоньки заиграли на медном боку самовара. И тут…

Карп Савельич произвёл руками очень знакомое движение. Я впился глазами в освещённое пятно, руки судорожно вцепились в ветку. На одно лишь мгновение мелькнул в окне смутный силуэт, но мне было этой секунды достаточно – дядя открыл лакированный ларчик. Пора!

Наверное, Карп Савельич не успел ещё снять крышку, как я летел уже по стволу вниз. Не чуя ни ног, ни усталости, я со скоростью ветра домчался до калитки, вбежал в сад и бросился к крыльцу. Дверь наверняка не заперта, ещё чуть-чуть… Но тут в голову что-то ударило, в глазах полыхнули искры, в груди сжалось, а ноги оторвались от земли. Я ещё не сообразил, что произошло, как услышал над ухом хриплый голос Пантелея:

– Попался, шельмец…

В прихожей мне дали отдышаться, после чего ввели на веранду, пред грозные очи Карпа Савельича.

– Ба! – дядюшка нацелил в меня половину калача, своё любимое оружие, – Ба! Андрей Кузьмич, позвольте вот вам представить сей экземпляр… А? Каково? Не ждал, думал, не разгадаем тебя? А мы прослышали, что ты воротился… Ну-с… Признавайся, где прячешься? Волком в лесу торчишь? Или в каком селе на постой устроился? А что ж к дяде-то родному, троюродному, и в гости не заглянешь?

– Так вот, заглянул, принимайте, – зло хохотнул сторож, ещё сильнее сжимая мне локоть.

– Ты чего задумал-то, башка? – в глазах дяди зажглись знакомые недобрые искорки. – Признавайся прямо. В бараний рог скручу!

– Карп Савельич, – я старался во что бы то не стало спасти положение и говорить как можно увереннее, но свой голос казался мне сущим лепетом, – я не решался сказать вам. Думал, вы не поверите…

– Чего говорить-то? Ясно же, зачем ты сюда пожаловал, тать! – и дядя похлопал по крышке ларца.

– Да, ради него, пропади он пропадом, этот колокольчик.

– Я всегда ведь знал, что ты с гнильцой! Как ты не изворачивался все эти годы, что сюда ездишь, а нутро – оно мне всё открыто!

Дядя, казалось, торжествовал. Но я продолжал действовать. Гость вёл себя спокойно, с интересом наблюдая за разворачивающимися событиями. Это придало мне силы.

– Карп Савельич, я красть этот механизм даже и не думал. Хотел я его разобрать, и всего только. Дайте хоть взглянуть, что там внутри! Только не здесь, давайте на болота снесём.

– Да ты что, сдурел? Что ты несёшь? – дядюшка в недоумении приподнялся над столом. Андрей Кузьмич поправил очки и подвинулся на лавке поближе.

– Прослышал я, что этот Шнопп – редкий мерзавец, а этот прибор есть не что иное, как адская машина! Устроена она хитро – сначала играет музычку, а потом раз – и взрыв.

– Да ты что, ты что? – дядя осоловело смотрел на меня с разинутым ртом.

– Путейные инженеры мне рассказали. Они – народ серьёзный, сочинять не станут. Они ведь усадьбу за версту обходят! Кто-то им про шкатулку рассказал. Карп Савельич! Вы не подумайте плохого, я как лучше хотел. Вот представьте, что мне делать? Вы ведь рассказу моему не поверили бы, как и сейчас не верите. Я и решил – разберу, бомбу выну, и верну.

Мне казалось, я достиг цели. Дядя стоял растерянный и косился на ларчик. Поверил? Поверил! Но тут вмешался державший меня сторож:

– Зубы заговаривает. Я давеча с путейцами беседу вёл, прямо у ворот. Они всю неделю свободно тут ходят, страху ни у кого нет. К приставу его свести, вот что.

– Ах ты ж, да я тебя… – Карп Савельич налился злобой и медленно стал поднялся над столом. К счастью, в этом момент напомнил о себе Андрей Кузьмич. Он подошёл ко мне, потрогал зачем-то мои уши и спокойно сказал:

– Навязчивые мысли! Похоже на обессию! — и он произнёс какое-то сложное название на латыни. «Всё-таки доктор» – пронеслось в моей голове.

– Бешеный, что ли? – озадаченно пробормотал дядя.

– Нет, зачем же? Но на лицо – общее утомление организма. Это ведь ваш родственник, кажется?

Доктор повернулся ко мне:

– Я вас завтра осмотрю! Постарайтесь хорошо выспаться. Карп Савельич, молодому человеку нужен покой. Глаза его мне не нравятся – возможна лихорадка.

– Будет ему покой, – прошипел сзади сторож.

– Вот что, Пантелей, – пришёл в себя дядя, – отведи-ка его покамест в чулан. Обустрой, пусть постель туда принесут. Запри на ночь – для его же блага. Завтра Андрея Кузьмича попросим, так сказать, обследовать.

Доктор всплеснул руками и стал горячо доказывать, что в чулан нельзя, и что пусть меня свезут к нему, но сторож уже потащил меня в прихожую. Я решил не сдаваться и сразу стал продумывать план побега – на случай, если Андрею Кузьмичу не удастся уговорить дядюшку. Интересно, в какой из чуланов меня поместят?

Прихожая в доме просторная – сразу несколько дверей выходит в неё. Сквозь узкие оконца над входом пробивается тусклый свет, так что обыкновенно тут царит полутьма. И ещё имеет это помещение свой особый запах – кисловатый, с примесью дёгтя, дерева и старой бумаги. Обычно он бывал слабее, но сейчас, от остроты моих чувств что ли, ощущался особенно крепко. Я невольно даже забыл на миг про своё печальное положение и подумал – а ведь запах этот мне знаком не только по усадьбе… Где же я мог чувствовать похожее? Уж не канцелярия ли? Или… Но додумать я уже не успел.

Как только дверь на веранду захлопнулась, мы очутились во мраке. Чтоб меня было удобней волочить, Пантелей отпустил мою руку и схватил за шиворот, в чём совершил просчёт – он не учёл, что плащ мне слишком велик. Собрав последние силы, я дёрнулся вперёд и немного вниз, выворачивая руки назад. Послышался треск материи, со стуком отрикошетила от стены оторвавшаяся пуговица, и плащ остался в руках сторожа, грохнувшегося с руганью на пол. Я же сквозняком вылетел на улицу и помчался прочь.

Я бежал, не разбирая дороги. Позади слышались крики и лай, я опасался, что за мной пустили собак – но псы, похоже, просто всполошись из-за поднявшегося шума. Потом послышался ещё более жуткий звук – в воздухе развернулась невидимая пружина и механическое эхо заструилось над землёй. Дядя завёл свою шкатулку.

Я оглянулся – бледное пятнышко веранды тонуло во мраке вечера, потом кто-то зажёг факел, но я был уже далеко. Петляя по мокрому полю и стараясь выбирать места повлажнее, чтобы сбить со следа возможную собачью погоню, я добрался наконец до леса и вдруг понял, что дальше идти не смогу – небо полностью покрылось тучами, и стало совершенно темно. Прикрывая рукой лицо, чтобы не повредить его о невидимые во тьме ветки, я брёл, как слепой. Я находился в кромешной бездне, позади – ползущий ужас, передо мной – непроглядная неизвестность. Ветер, заглушая все прочие звуки, остервенело пытался столкнуть меня наземь. Я уже отчаялся, но где-то впереди, высветив верхушки деревьев, разлился по разрывам облаков ядовито-жёлтый лунный свет, и я смог найти дорогу.

Не помню, как добрался я до Яблочка. Из разговора дядюшки я понял, что он не знает, где именно я нашёл временное пристанище, но вдруг это обманный ход? На всякий случай я решил не идти к себе. На окраине деревни стояли большие сараи – в одном из них я и решил укрыться. Лишь только вошёл я в сарай, как луна померкла во мгле, сверкнула молния и по крыше загремел ливень с градом.

Еле забравшись наверх по ветхой лестнице, я пополз наощупь, очутился на куче соломы и сразу заснул.

Я проснулся от воркования голубей – они обитали где-то под самой крышей. Через небольшое окно внутрь падали солнечные лучи, и на серой дощатой стене прямо передо мной светился золотой квадрат. Пахло сеном, деревом и летом. Я чувствовал себя совершенно отдохнувшим, будто и не было утомительных слежек за усадьбой, нервного напряжения и вчерашней погони. Я вдруг понял, что мне ничего не угрожает – я уже чуть ли не официально признан медициной не совсем вменяемым, а попытка ловить больного родственника с собаками ударит прежде всего по Карпу Савельичу.

Выбравшись из моего убежища, я вышел на улицу и был поражён яркостью красок – словно за ночь кто-то раскрасил всё сочными оттенками: свежее небо несказанной синевой парило над умытой зеленью, а солнце лилось золотым потоком в невесомой вышине.

Был ранний час. Агафья Петровна быстро приготовила для меня завтрак. Когда я устраивался на постой, то не торговался особенно, и, очевидно, был выгодным постояльцем, поэтому старушка старалась. А может, просто по доброте душевной.

– Эх, плащ-то я ваш не уберёг! От собак вчера пришлось убегать, вот и потерял, – посетовал я, прихлёбывая чай.

– Худо! Уж я-то как собак боюсь!

– Плаща жалко! Новый…

– Чего уж, ветхий плащ-то… Ладно, что от собак-то цел ушёл! Где тебя угораздило-то?

– Да в Тривозовской усадьбе, у Карп-Савельича!

– Это кто-ж такой? В Тривозове-то я всех знаю. Ты не попутал?

Я уронил чашку.

– Карп Савельич. С усадьбы. У него сосед ещё доктор – Андрей, как же там…

– Андрей-Кузьмича знаем! Хороший доктор. Коровы у него страшные – лают, как собаки. А собак-то я боюсь, уж говорила… А зато из молока тех коров-то сыворотку получают особливую… Помогает, говорят, от… Да куды ж ты бросился, доешь хоть!

Я уже бежал по двору. Мне не терпелось попасть в усадьбу, три версты показались огромным расстоянием. К моему счастью, на дороге показалась бричка. Сельский учитель как раз катил в Тривозово и согласился подвезти. Вместо оплаты я должен был держать тяжёлый ящик с книгами, свечами и сургучом, чтобы тот не выпал с повозки.

Заметив моё нетерпение, учитель покачал головой и спросил:

– Не пойму, куда люди торопятся, будто на светопреставление опаздывают? Или вы на станцию? Так сразу сказали бы!

– На станцию? – я подскочил и чуть не опрокинул ящик в дорожную пыль.

– Как вас понимать?

– А никак-с! У меня, знаете, обессия… Запамятовал, как по-латыни. Нервы-с!

– Это от полнолуния. От полнолуния всегда нервы делаются! Так вы к доктору?

– Да нет…

– Что, сами не знаете, зачем едете?

– Знаю ли я? Ну почему же нет… — тут я осёкся. Учитель прав! Я не знаю, зачем еду. Более того – я не должен сейчас ехать ни в Тривозово, ни в Яблочко, и даже знать об этой всей глухомани не должен! Ведь Карпа Савельича нет – я это уже понял. И никогда не было! А если так – зачем я сюда приехал? Дядюшки у меня не было никогда, я приехал-то я к нему. Получается нелепица, вздор.

– Одного я не понимаю! – воскликнул я: – Куда делся плащ?

– Плащ? – удивился учитель.

– Да, старый зелёный плащ. Агафья Петровна про него вспомнила сегодня – значит, он был! Но он ведь остался у сторожа…

– Так значится, плащ теперь у него!

– Так-то так, но сторож…

Тут я решил замолкнуть. Будет скверно, если я начну рассказывать про несуществующую усадьбу. Ещё чего, меня правда свезут к доктору.

Остаток пути проехали молча – мой возница понял, что я не в себе и больше ни о чём не спрашивал. Я же всё думал – если Агафья Петровна меня узнала, значит, я у неё действительно остановился. Значит, не образовался я для неё из ниоткуда сегодня утром. И все предшествующие вечера я куда-то уходил… Куда? Карпа Савельича-то и его усадьбы нет!

Бричка въехала в Тривозово и покатила по просторной ясеневой аллее, когда я вновь чуть не выронил ящик – по дороге шла женщина, держа за руку девочку лет шести. Я узнал Наталью – дочь Анны Егоровны. Она жила в городе, но часто приезжала навещать родительницу. Наталья несла большую корзину, дочка держала букет полевых цветов.

Наскоро поблагодарив учителя, я помчался навстречу и поздоровался. Женщина кивнула в ответ. Не узнала? Я пошёл дальше, с замиранием сердца ища знакомый забор. Вот и он! Дом Анны Егоровны стоял на своём привычном месте. Сама хозяйка хлопотала во дворе. Она была такая же, как неделю назад, когда карп Савельич завёл свою шкатулку. Правда, её глаза как будто изменились – стали более живые, весёлые, без привычного оттенка тоски.

Обрадованный, я немедленно заскочил в калитку, горячо поздоровался с Анной Егоровной, будто сто лет не видел, и стал расспрашивать про здоровье, родственников – словом, обо всём, кроме дядюшки, само собой. Анна Егоровна благодарила за внимание, рассказывала, не жаловалась, а я всё думал – почему она не предложит мне чаю? В Тривозове все помешаны на чаепитиях, и не пригласить пожаловавшего родственника на чай просто немыслимо!

Анна Егоровна вдруг смутилась и, поглядывая искоса, спросила:

– Вы уж простите, я забываться стала… Никак не припомню, где вас видела… Вы не из Шувалова?

Я остолбенел, но сразу всё понял – Анна Егоровна не может меня знать, ведь мы с ней не родственники, а были знакомы только через Карпа Савельича!

Я рассмеялся. Анна Егоровна прыснула в ответ.

– Это вы простите, забыл представиться! Да, из Шувалова я, но давно уже в городе живу, не удивительно, что вы меня не помните.

Я наплёл что-то ещё, после чего немедленно был приглашён на чай. Пришлось выпить чашечку – к счастью, Анна Егоровна не стала выпытывать, где именно в Шувалове мой дом, кто моя родня и где мы виделись.

Откланявшись, я пошёл к усадьбе, ожидая увидеть на её месте какой-нибудь амбар. Вот угодия доктора Андрея Кузьмича с его чудными коровами, вот отсюда должен виднеться дядюшкин сад… Я остановился – сад был на своём месте! Значит, усадьба существует? С замиранием сердца зашагал я вперёд… Вот и поле напротив сада, а в поле дуб, с которого ещё вчера я шпионил. Сейчас среди листвы появится веранда, с которой всё началось… Но веранда не показалась. И я сообразил, что это вообще не дядюшкин сад – деревья выше и высажены реже, а между ними виднеются чугунные фонарные столбы, и солнце играет на их стёклах.

Я подошёл ближе. Вместо дома Карпа Савельича моему взору предстала железнодорожная станция. Небольшое вокзальное здание, за ним – перрон. Вместо дядюшкиного сада был разбит парк. Чуть поодаль возвышалась водонапорная башня – неуловимо напоминала она самовар Карпа Савельича, пузатый и коренастый.

Называлась станция «Савельево», а вовсе не «Тривозово», как следовало бы ожидать. Канувший в Лету дядюшка оставил след своего имени. Неторопливо направился я к вокзалу. Отворив тяжёлую резную дверь и заглянув в прохладный зал, а замер – меня встретил тот самый запах, что выпроводил меня с дядиной усадьбы – кисловато-бумажный, с деревом и дёгтем, запах железнодорожной станции…

За парком оказалась привокзальная гостиница, и моя дальнейшая судьба вдруг сложилась сама собой.

На обратном пути меня окликнули – всё тот же школьный учитель возвращался в Яблочко и пригласил меня в бричку. Мне снова достался ящик – только теперь в нём лежали старые перья, бутыль с чернилами, пачка бумаги и два огромных циркуля.

– Как ваши нервы? Разобрались, кто вы и где вы есть?

– Да, разобрался наконец! Завтра еду домой.

– Что ж, отрадно!

– Повезло, – билет на завтра удалось взять. Какой-то пассажир отказался. Выкупить надо до вечера: деньги-то у меня в Яблочке остались. Я ведь утром не собирался никуда…

Но тут я замолк и подумал: «Нет, право, буду молчать, а то ведь высадит меня от греха подальше»

Дальше ехали молча. Звонили к обедне, и над холмами разливался чистый медный звон – живой и светлый, и воспоминания вчерашнего вечера растворялись в нём и таяли, становясь чем-то далёким и призрачным.

Вчера дядюшка завёл-таки шкатулку, ведь я слышал, спасаясь от погони, леденящую мелодию. Очевидно, объектом её действия был избран я – как персона самую на тот момент противная и подозрительная. Но я не канул в Лету, а очутился на другом её берегу, и теперь еду домой… Сколько же берегов у этой реки?

Хозяйка была обескуражена:

– Быстро нынче люди живут-то! Срываешься с места, как валун с обрыва!

– Не могу ждать, Агафья Петровна! Домой еду. Можно тут извозчика найти, чтоб прямо сейчас на станцию свёз?

– Ну, дома-то поди лучше. Только всё одно – быстро, быстро живёте… Извозчик будет, собирайся, коли так скоро…

– Агафья Петровна, я вам может странным покажусь, есть к вам вопрос, прошу ответить как есть и не удивляться.

– Ну-тко?

– Я вам не говорил, куда ходил по вечерам все эти дни?

– Нет милый, так я и не спрашивала, мне-то что. А что, заподозрил кто? – тут она перешла на шёпот: – У тебя зазноба поди в Тривозове, а? Не бойсь, я никому!

Ох уж мне эта зазноба!

Через десять минут я закинул свои пожитки в телегу, запрыгнул следом, и рыжая лошадка с хитрым взглядом понесла меня обратно в Тривозово.

На вокзале я получил билет и ради любопытства почитал объявления и посмотрел расписание поездов. Среди разномастых листков, предлагающих всяческие услуги, я обнаружил краткое описание истории вокзала. Оттуда я между прочим узнал, что вокзал возник на месте старой конной станции, названной в честь Села Савельева – когда-то богатого, но позже поглощённого более удачливым Тривозовым. Отчего Савельево так называется – доподлинно неизвестно, и даже самые старожилы не могут дать убедительного этому разъяснения.

Пообедав в станционном буфете, я направился в гостиницу, попросил чернил и сразу же пошёл к себе в номер, где часов до пяти старательно записывал по свежим следам все последние события, произошедшие со мной – я твёрдо решил найти дядю Сашу и рассказать ему обо всём. Меня он теперь, стало быть, не вспомнит – слишком дальняя мы родня, которую только Карп Савельич мог искусственно собирать вместе. Но я нарисовал фамильное дерево – выходило, у нас с Александром Ивановичем был общий прапрадед или прапрабабка, а значит, про меня или мою матушку знать он всё же должен. Я расскажу ему всё, и, если дядя Саша вспомнит историю с лунными желудями, он мне непременно поверит. А если выяснится, что ничего этого не было, и меня сочтут чудаком – что ж, не впервой.

Когда повеяло вечерней прохладой, я вышел в парк и стал бродить среди деревьев, прислушиваясь к их тихому перешёптыванию. Помнят ли они, как были садом? Потом мне пришло в голову посмотреть, что сейчас на месте скамейки. К моему удивлению, скамейка оказалась на том же самом месте. Яблоня также возвышалась над ней, но, в отличие от той поздней яблони, эта была скороспелой – крупные плоды уже налились румянцем, а несколько яблок лежали на траве. С разрешения сторожа я отнёс их к себе в номер – вкус оказался слаще мёда, ничего подобного я раньше не пробовал.
Потом я пошёл на свой склон и долго смотрел на реку. Её пересекал железнодорожный мост – он был в точности такой, как мне представилось тогда, несколько дней назад. И так же протяжно зазвучал паровозный гудок – проходил вечерний экспресс. Что это тогда было – видение или предчувствие? Я так и не нашёл ответа.

Мост являл собой чудо механики – так же, как и шкатулка Карпа Савельича. Но только, в отличие от музыкального прибора, мост не противопоставлялся пространству, не разрывал его, а наоборот – дополнял, гармонично сливаясь с ландшафтом.
На другом берегу стояла пасека, и труба коптильни снова являла трио с двумя соснами. Солнце зашло, над миром стояла огромная луна, и серебряное сияние наполняло реку. Маленькая лодка бесшумно двигалась по зеркальной глади, роняя в воду своё отражение. Я всё стоял и думал.

Моя тётушка, принявшая в воспитании моём не самое последние участие, любила повторять, если что-нибудь у меня выходило не так: — Не печалься, всё это – лишь круги на воде, растают – и не вспомнишь.

Что, если весь мир – это лишь круги на воде? Сливаясь и проходя друг сквозь друга, они образуют причудливую рябь, и вся моя жизнь – череда всплесков и отблесков в хрустальном кружеве волн. Мастер Шнопп каким-то образом всколыхнул этот поток, затронул тайные струны мироздания – волны схлестнулись, запутались и разбрелись, неся незримые отпечатки друг друга. Было ли это случайно открытие? Осознал ли механик опасность своего создания в полной мере? И если бы я тогда сумел заменить детали шкатулки на другие – помогло бы это? Может, дело не в сплаве, из которого изготовлена пружина, а в самой структуре механизма, или даже в той музыке, которую он воспроизводит? И если можно было бы сыграть это нечеловеческую мелодию на пастушьей дудке – не возникла бы и тогда станция на месте усадьбы?

Вернулся в гостиницу я за полночь, и тут же заснул. Мне снилась тихая река Лета, что несёт в лунном мерцании свои воды. Я стоял на одном из берегов, а где-то там, за водной гладью, за стелящимся над водой туманом, жил себе Карп Савельич. Отсюда того берега не видно, но доносятся до песчаной отмели оттуда тихие волны, касаются песка и тают, и только я могу прочитать по ним эхо, идущее с других берегов.

А где-то на маленьком островке посреди реки, зацепившись за куст ракитника, свисает старый зелёный плащ, и его отражение полощется в волнах среди лунных отблесков.

2022