Точка отрыва

Мотор старой Тойоты мерно гудел увозя меня из родного дома. Водитель вёл машину по улицам на которых я провёл своё детство. Вот, в свете фонаря миновал магазин в котором когда то давно, мы с ребятами покупали штучные жвачки. В воспоминаниях разразился шелест её упаковки; кислой лимонной посыпки, мысли о ней наполнили мой рот слюной. Машина проехала мимо большого дорожного кольца и вышла на широкую дорогу, калейдоскоп огней окружавших её мелькал все быстрее слившись в одну большую трубку проносящуюся мимо нас. Когда то, лет в пятнадцать, я любил ездить кругами около этого кольца, под крутым углом закладывая велосипед. – Да, – подумал я про себя, – обязательно сюда вернусь. Я ведь уезжаю не навсегда, пусть горечь разлилась в моей груди напрасно, я это переживу и обязательно пройдусь по этим улицам вновь! Маршрут лежал к аэропорту, и был долгим, согнувшись и оперев голову на руки лежавшие в коленях, я попытался задремать. Автомобиль время от времени потряхивало на ухабах дорожного полотна, выбивая меня из хаотично прокручиваемых воспоминаний. Впоминалось мне лето, знойное и жгучее вместе с загаром оно отпечатало на мне приятный след проведеных тут дней. Перед моим отъездом мы с друзьями колесили по памятным местам и все вспоминали ушедшее лето. Тормоза скрипнули.
– Приехали, Илья, удачного вам перелёта. – Водитель улыбнулся в зеркале заднего вида, – и полёта.
– И полёта, – повторил за ним я. Ничего больше не сказав, сунул ему свёрнутые деньги, и вышел. Из вещей у меня была небольшая ручная кладь, никаких чемоданов, ничего мне там понадобиться не могло. Я посмотрел на засвеченное огнями аэропорта небо, из скудной россыпи мерцающих на нём точек виднелся лишь Юпитер. Дул очень холодный по летним меркам ветер, кожа покрылась мурашками, мне было неприятно. В дали протяжно выла пожарная сирена, я встал посреди парковки и обернулся. Водителя с его Тойотой на прежнем месте уже не было. Он уехал так же незаметно, как пролетели сорок четыре дня проведённые мною здесь. Поймав себя на том, что стою я очень пафосно, развернув голову до упора и наклонив её назад, пошел дальше. Опаздываю. Перелёт был скучный, и очень долгий. Турбины взвыли, подняв летающую машину ввысь где она провела четыре часа двадцать семь минут разрезая крыльями воздушное полотно. Изредка по салону ходила турбулентность. В окне, среди чернеющих в ночи бескрайних лесов и полей мелькали редкие паутины ночных городов. Их тусклое свечение отблескивало на кожухе расположеного впереди сидения, медленно сползая по нему вниз.
Как я добирался от аэропорта до пусковой шахты номер «Тридцать три» – не помню. Помню было утро, миновала ровно неделя по истечении которой все подготовительные процедуры были пройдены, здоровье моего организма проверенно вдоль и поперек, а сам я стоял на своеобразном «мостике» одетый в компрессионный костюм.

Размеренное освещение потолочных ламп падало на мясистое лицо моего бывшего профессора.
– Доброе утро Вахтанг, – сказал я. Рад видеть вас здесь, на новом месте.
Я пожал его мягкую, но все равно обладающую крепостью хвата ладонь штангиста.
– Я здесь проездом, Илья. Сказал он мне своим грудным голосом.
Профессор протянул мне гермо шлем от костюма, он улыбнулся оголив крупные передние зубы и оценивабще взглянул мне в глаза.
– Один? – Не дожидаясь ответа он продолжил: – Совсем один в такую даль. Я могу гордиться своим учеником, ты единственный со всего потока кто смог дослужиться до таких дальних отправок.
– Вахтанг, сглазите. Не я один, думаю такие отправки просто никого не привлекают.
Профессор раскатисто рассмеялся без причины, как он обычно это делал.
– Все равно горжусь, эта работа очень опасная.
– В наш век, когда бортовой электроникой заведует электронный мозг, пилоту останется лишь следить за процессом, и время от времени, подавать голос. Я кучер.
– Опасная психологически. – Ответил он. – Ни один кучер не сходил с ума, на рабочем месте. Гм, седле. – Вахтант снова растянул рот в улыбке и встряхнул меня за плечи. – Удачи.
– Я её заслужил.
Вот я коленями уперся в чегет, по регламенту проверяя его жёсткость. Приложив силу, ладонью покачал подголовник – исправно. Словно в скале выточенный. Ремни безопасности обвязали мой корпус зафиксировав прочно. Зашипел герметический затвор шлюза, следом загорелся серый светодиод над головой, люк закрыт. Это первый этап полёта, и сейчас я подумал: пути назад уже нет. Мой взгляд опустился ниже, к правой руке. Ей я нащупал крышку внизу подлокотника, откупорил и погладил спрятанную под ней кнопку. Если я нажму её, раздастся едва уловимый ухом щелчок, как показывали в телевизионной имитации полета. Перопатроны сработают гулко, взрывом эффектно выбросив в воздух запечатавающий их гипс. Засовы сцепляющие кабину пилота в которой я сижу, с топливным баком, выбьет взрывной волной. Перископы в недрах корабля зажужжат с неимоверным усилием выравнивая меня вертикально относительно земли. Одновременно с ними впыхнут огни аварийной системы спасения, сокращенно – «САС». Своими косыми языками они вдарят по воздуху со всей доступной этим малюткам мощи, и потащат меня прочь от места старта. Электронный мозг поведет маршрут на одну из семи спасательных платформ расположеных в пяти километрах от пусковой шахты, сработают атмосферные парашюты, и я совершу мягкую посадку. Бригада быстрого реагирования в купе с медиками быстро разбортируют корабль и окажут помощь. Но её не потребуется, меня будут ждать судебные тяжбы за порчу государственного дорогостоящего оборудования. Я закрыл колпачок кнопки.
– Три! – Послышался холодный механический голос из динамика в правом ухе. – Два! – Один!
По телу ударила свинцовая тяжесть, дюзы зарокотали где то далеко внизу; рассекая воздух горячими струями газа они уносили меня к звездам. Компрессионный костюм заработал в это же мгновение, компенсируя перегрузки в семь жэ. Он перестальтикой сжимаясь от манжет брюк и поднимаясь выше, качал кровь к груди, которую за меня сокращала экзоскелетная система искусственной подачи кислорода. Громогласными раскатами по каркасу космолета прошла дрожь: он начал заваливаться в бок, рисуя будущую орбиту. Выйдя из плотных слоев атмосферы планеты, дрожь сотрясающая корабль стала угасать. Прямоугольный экран перед глазами транслировал изображение земли. Земная твердь вытянулась как струна, начав изгибаться на горизонте, дымка обвалакивающей её атмосферы все больше теряла насыщенность, пока вовсе не обернулась тонкой линзой вокруг земного шара. Корабль вышел за пределы тропосферы, об этом сигнализировал глухой звук похожий на рвущуюся верёвку. Этот звук – отстыковка первой и единственной ступени. Я почувствовал невероятную, опьяняющую лёгкость наполнившую меня изнутри. Ремни безопасности ослабились, компрессионный костюм прекратил свою работу, избавив от ощущения поедающей меня заживо Анаконды. Кишечник, желудок и все органы, что заполняли мою брюшную полость хаотично заплавали внутри. В перерыве пока космолет по энерции выносило на нужную точку траектории полёта, настал краткий миг невесомости. Теперь, когда опасный старт и фаза заваливания позади, мысль, зревшая на обочине моего разума вышла наружу. Сосредоточение на профессиональной деятельности и перегрузки больше не могли её удерживать. Мне неприятен запах только что сошедшего с конвейера автомобиля витавший в кабине. Чегет неудобен, он предательски давил мне на шейный отдел побуждая скорее из него выбраться. Мне противен вид удаляющейся от меня планеты. Действительно неприятная картина, когда твоя уютная койка, твой дом, люди живущие в нём и дающие чувство общности мельчают, отрываясь от тебя и становясь все меньше, пока ты не сможешь закрыть их большим пальцем вытянутой руки. Вся человеческая культура, все что только создала наша цивилизация становится бесконечно маленьким и теряется на фоне огромных пространств космоса.
– Я хочу домой.
Произнес это в слух, сомкнул веки и продолжил монолог. – Я это заслужил. Удачу, что бы то ни было ещё, я это заслужил.
Гудение обдуваших лицо вентиляторов, спрятанных под забралом шлема утихло, на смену ему пришёл бубнеж моих одногруппников. Шелестя жалюзи в приоткрытое окно задувал апрельский ветер, аудитория была полна молодых, совсем еще зелёных юношей и девушек. Мое левое ухо и костяшки на обоих руках горели огнём. В этой аудитории проводились занятия по основам орбитального маневрирования, но мы изучали здесь орбитальную механику небесных тел. Пролетели три месяца с момента моего зачисления в Академию, наша группа разбилась на небольшие подгруппы людей связанных по интересам. Волею судьбы вышло, что я ни к кому не примкнул, и чем дольше так продолжалось, становилось тем труднее найти себе коллег по скамье. Однако приобрести недругов у меня получилось без особых проблем. В первые же месяцы, не помню как так вышло, я сильно протаранил плечом загорелого, низкорослого парня с несуразно огромными ушами вытянутыми в стороны. Без злого умысла, ведомый лишь спешкой я дал этому парню плечом прямо в нос, он откочил и рухнул на земь, его ноздри хлыстнули кровью запятнав белую рубашку. Думаю он обозлился не столько за удар, сколько за разразившийся за нашими спинами смех блондинки, за которой по пятам следовал этот парень. Её веснушчатая физиономия изкажалась в улыбке, пока я помогал ему встать. Я отряхнул его, дал свой носовой платок чтобы остановить хлещущюю кровь. Рассыпаться в извинениях я не стал, скзазал только одно короткое «прости», за инцидент, мол, коридор был слишком узкий, не размянулись. Помню ответа так и не дождался, он лишь кинул в мою сторону полный злобы взгляд и побрел своей дорогой. После чего этот человек, узнал его имя немногим позже Семён, каждый раз проходя мимо старался толкнуть меня плечом. Стоит думать он, ведомый не столько местью за обиду, сколько за причиненный ему позор, по прошествии времени обнаглел, и стал толкаться все сильнее. Как и сегодня, один час назад, когда наша группа толпилась у входа в аудиторию, он в бесчисленный раз толкнул меня. Зная что это произойдет, с самого утра я решил положить этому конец. Семён совершил привычное ему движение, ткнув меня он прошёл ближе ко входу но я не позволил ему ступить и шага. Схватил того за ворот рубашки, про себя подумав «как собаку за шкирку», и притянул к себе. Не медля он развернулся и резким ударом предплечья попытался избавится от держащей его руки. Не вышло, моя хватка выстояла. Следом Семён пальцами ухватился мне в горло расцарапав кожу, и гаркнул что то матерное.
– Та девушка смеялась над тобой когда ты сидел на полу с разбитым носом, – Начал я цедя сквозь зубы. – Её уважение ничего не стоит как и репутация которую ты хочешь востановить в её глазах, своими глупыми выходками.
Я услышал треск отрывающейся пуговицы, он слишком сильно сдавил мне горло и я не мог больше сказать ни слова. Семён пристально сверлил меня своими крупными глазами, так внимательно, что не увидел моего кулака летящего ему в подбородок. Столпотворение людей в эпицентре которого началась склока, в миг рассеялось, редкие зеваки разошлись по углам и оттуда кидали в нас косые взгляды. Ни Семëн, ни я драться не умели. Оппонент немного покосился в коленях, тут же выпрямился восстановив равновесие, и замахнулся на меня по очень большой траектории. Я перехватил его руку и локтем протаранил глаз, рассечя и бровь. События раворачивались молниеносно, мне ударили мне по уху. После чего я окончательно потерял всякий разум, что как предохранитель, не позволял мне выкинуть какую нибудь глупость. Мы с Семёном перешли в клинч и стали поливать друг друга размашистыми ударами напрочь забыв про защиту. Два студента Академии превратились сцепившихся дикарей, жаждущих лишь кровожадной смерти друг друга. Моя голова кружилась, все куда то плыло, и в этом мыльном ансамбле я видел лишь Семёна и свои мелькающие кулаки. Не чувствуя боли от встречных ударов но чувствуя их тяжёлый осадок я чуть было не завалился на земь, однако я вовремя вцепился в него левой рукой. Он, измотанный и тяжело дышавший поступил так же. Я увидел как его дыхание выдувает из носа сотни капелек крови, пачкая рубашку и это, сам не знаю почему, разожгло во мне свирепую злость. В какой то момент мы синхронно стали бить лица друг друга тяжёлыми правыми хуками, это как показалось, продолжалось очень и очень долго.
– Стоять!
Злобно крикнул кто то грудным голосом, будто доносящимся из ведра. Это профессор, он сейчас нас разнимет. Своими глазами застекленными яростью, я заметил приближающуюся к нам крепкую фигуру. Я не мог проиграть, я слишком долго терпел, слишком много позволял этому отморозку. По моему лицу хлынули ручьи слез, я схватил врага за рубашку и со всей силы впечатал лбом в его лицо. Стал повторять этот удар снова и снова как одержимый, пока не почувствовал как Семён ослабил хватку на моем горле, он обмяк и рухнул на кафельный пол залитый нашей кровью. Сильная рука профессора Вахтанга одернула меня прочь от места стычки, но мне было уже все равно. Не дав мне упасть профессор что то буркнул и облокотил к стене. Во рту стоял железистый вкус разбитых о зубы щёк, но это была не кровь, так ощущался вкус победы.
Меня всего качало из стороны в сторону, зрение сузилось до точки в которой я увидел Семёна. Окружённый людьми, он едва дыша лежал на полу, его лицо было уничтожено, нос наклонен в неестественном положении, в приоткрытом рту жадно хватающем кислород торчали обломанные зубы. После драки его физиономия напоминала полигон для ядерных испытаний. Не смотря на произошедшее, в этот же день я сидел в аудитории. У меня болело только ухо и кулаки, от драки на лице остался лишь кровоподтек в глазу и ссадина под ним же. Профессор не успевший разнять драку вёл занятие, переменами очень неодобрительно смотря на меня. Я пришёл только под конец этой лекции, целый час меня допрашивали в кабинете деканата и заставив написать объяснительную, отпустили.
– Занятие окончено.
Сказал профессор и в кабинете до потолка поднялся шелест и шепот, студенты засобирались домой.
– Но не торопитесь уходить, – продолжил он. – На этой неделе ведётся набор для экспедиции в обсерваторию Архыза. Заинтересованные подойдите ко мне, я запишу ваши номера, организаторы свяжутся с вами. Остальные на выход.
Я всегда с упоением наблюдал звёздное небо, особенно любил наблюдать его в горах, подальше от светового загрязнения. Обрадовавшись шансу попасть в настоящую обсерваторию, встал в очередь и немного потолкавшись дождался аудиенции Вахтанга.
Профессор встретил меня злобным взглядом, таким же, каким смотрел на меня весь остаток занятия.
– Хочешь в экспедицию?
Задал он мне в лоб вопрос.
Сбитый с толку, я стал думать, что на него ответить, но не успел сообразить как профессор задал мне еще один вопрос:
– А ты заслужил?
Я открыл глаза, передо мной развернулась утыканная сотнями кнопок панель управления в кабине космоплана. Я все ещё по энерции гнался через вакуумную пустоту. Земля голубой точкой померкла и затерялась на звездном полотне. Где то в глубине маневрового центра, высекая искры сработали рубильники. В лопатки толкнуло, меня вжало в чегет, гравитация маленькой крупицей вновь возобладала посреди космоса; сработало включение маршевых установок. Их работа обошлась без сильных перегрузок, корабль выровнял движение, шёл уверенно и гладко. Экран на панели передавал изображение с передних телекамер моего судна. В центре картины несколько пикселей налились белым, нечто веретено образное возникло по направлению движения. Бортовой дальнометр указывал расстояние в один километр семьсот метров. По мере приближения к объекту, он набирался объёма, на нём обретали свои места крупицы новых деталей. Наконец я смог отчётливо наблюдать величественный, отдающий перламутром в лучах светила корпус «БМС» – букстровочную межпланетную станцию. В вакууме блеснули холодные струи газа, включилась ракетная система маневрирования. Мой космоплан закачало, он стал лениво разворачиваться спиной к БМС, электронный мозг готовился к стыковке. В следующее мгновение, по всему помещению раздался гулкий стук, отворившиеся створки ударились о корпус судна, оголив стыковочное окно. Ювелирный, завершающий все подготовки этап перелёта оставался без надзора людских глаз, столь сложный процесс полностью отдали в руки электронного мозга корабля. И правда, космоплан, как и БМС пусть вещи в своём роде не маленькие, равным образом растворялись на фоне колоссальных пространств околоземной орбиты. В моей голове никогда не укладывалось, как можно найти нечто столь незначительное здесь, в космосе, на скоростях выше двенадцати километров в секунду. Это все равно что забить мяч в корзину с высоты Эмпайр-стейт-билдинг.
Стыковочные порты сблизились, ракетная система маневрирования продолжала колибровку полёта пока полиуретановые прокладки обоих портов наконец не сомкнулись, я услышал многочисленные щелчки фиксирующих затворов, шипение мотора выравнивающего давление, и наконец, каменное спокойствие. Стены из армированного титаном алюминия защищали от космического мусора, водяные подушки препятствовали проникновению на станцию ионизированного излучения; системы поддержания жизнедеятельности дублировали друг друга борясь за мое выживание. Даже в случае сквозной пробоины в физюляже станции и полного истощения запасов кислорода я останусь цел. Умереть здесь, на БМС, этом оплоте инженерных гениев всего человечества, нужно быть упрямцем и суицидником. Опасные ситуации в космосе, подобающим большинством происходят в моменты где есть почва для закрадывающихся в расчёты случайностей. Во время вне корабельной деятельности, когда система охлаждения может сбиться и пальцы на перчатках астронавта вздуются как сардельки забирая у бедолаги возможность открыть люк и вернуться на борт. При посадке, когда попавшая в герметик пыль, фиксирующий один из многочисленных термощитков на этапе сборки, вызовет выпадение пластины из ее гнезда, что повлечет полное сгорание корабля вместе с экипажем в плотных слоях атмосферы. Тот же термощиток отпавший уже на этапе взлёта, с гигантским ускорением протаранит обшивку корабля разгерметизировав и нарушив его аэродинамику. Приведу в заключающий пример пустяковую ошибку в одной цифре кода, допущенную электронным мозгом при построении маршрута стыковки. Она заставит судно промчаться в сотнях километров от цели, или, что страшнее, впечататься в неё на второй космической, и в этот же миг стать частью миллионов осколков на которые разлетелся корабль. Подобные инциденты случались нередко в период активного освоения человечеством солнечной системы. Пусть теперь они стали редкостью, страх наткнуться на их фатальные последствия грызет пятки многим современным покорителям космоса, среди которых затесался и я. Сейчас поводы для беспокойства иссякли, и следущий угрожающий жизни момент настанет не скоро, туда мы пожалуй и переместимся. Но прежде, в этот самый миг, остатки влаги витавшие в капсуле в которой я находился, осели остроконечными кристаликами на её поликарбонатных стенках. Секунды отделявшие меня от глубокой фазы сна, мерцали во взгляде прикованном к циферблату.
Небольшая криопроцедурная капсула обещала погрузить мои сознание и тело, в нечто напоминавшее химическую анестезию, нежели смерть. Внутри криокабины мягко мерцали индикаторы жизненных функций, фиксируя малейшие изменения в переменных. Через микроинъекционные канюли, введённые в сосудистую систему, электронный мозг вводил сложную эмульсию перфторуглеродов, обогащённую нанофлюидом и селективными антифризными пептидами. Эти антифризные белки — синтетические аналоги гликопротеинов позаимствованные у полярных рыб, связывали свободную воду в наноструктуры без кристаллической решётки, препятствуя образованию ледяных кристаллов. Гибридные наночастицы условно названные «пептид-азотом» вплетались в липидные слои клеточных мембран, создавая миниатюрные каркасы, предотвращавшие разрыв и деформацию ткани при экстремальном похолодании. Плавное охлаждение организма велось ступенчато. Сначала температура тела плавно снижалась до уровня гипотермического морфа — около плюс пяти грудусов по Цельсию, что уже замедляло кровообращение и приглушало пульс. Затем системы криокомнаты активировали фазовый переход нанофлюида: тепло интенсивно отводилось, переходя через ноль к глубокому холоду. На каждой ступени был важен баланс: слишком быстрая переохлаждающая волна вызвала бы лавинообразную кристаллизацию, а слишком медленное охлаждение оставляло бы часть ферментов активными, провоцируя метаболический дисбаланс и повреждение тканей. При достижении критической точки в минус ста тридцати градусов Цельсьсия жизненные функции текучей материи почти полностью замирали. Митохондрии — эти биохимические карусели клетки — переставали вырабатывать АТФ, а ферменты застывали в промежуточных состояниях реакций. Обмен веществ прекращался, но каркас клеток сохранял свою структуру благодаря введённой витрификационной смеси — полимерному криопротектору, превращавшему цитоплазму в высоковязкий стеклообразный гель. Водородные связи ДНК, укреплённые особой «теломерной пастой», оставались неповреждёнными — даже атомарные колебания холода не разрушали закодированный геном.
Что было дальше для меня самого загадка. Сознание, вероятно, погружалось в неподвижный покой, подобно одинокому фонарю в морской бездне. Нейронные импульсы замирали, приближаясь к нулевой отметке; внутренних колебаний не было, осталась лишь абсолютная тишина. Мое «я» висело вне времени как потенциал: формально живой организм но с полностью остановленным двигателем сознания и жизнидеятельности. Когда же через три года и один месяц, космоплан совершит захват на орбиту Плутона, сработают реверсивные системы и температура медленно поползет вверх, кровь вновь начнет циркулировать по сосудам. Организм постепенно оттаивает, антифризные белки распадаются, и в коре головного мозга вновь заиграют проблески сознания.

Отражение красных как клюква глаз смотрело на меня из стеклянного купола камеры. Глазные яблоки чесались так сильно, что хотелось промыть их под холодной водой; все мое тело будто задеревенело и каждое движение давалось через сумашедшее мускульное усилие. Человеку вышедшему из стазиса, давалось шесть часов, для полного восстановления организма. К великой печали, у меня такую возможность забрала воля случая: в кабине стоял визг сирены. Чрезвычайная ситуация подкралась из ниоткуда, нужно было скорее классифицировать её, но прежде, выбраться из заклинившей криокапуслы. Я чувствовал вставшую гранитом тяжесть в брюшной полости, должно быть органы не успели придти в физиологическую норму своей деятельности. Пошатав крышку, она поддалась и автодоводчики отворили её за меня. На ногах, по ощущениям, несгибаемых колоннах, я дошёл до панели управления и уселся в кресло прямо так, с вытянутыми ногами. Ожидая пока включится главный экран, вздрогнул от неожиданно пришедшей в голову мысли: почему я дошёл?
– Все не как у людей!
Вскрикнул я, к горлу подобрался гневный ком. Картина заставшая меня на экране, подтвердила опасения. Я увидел мыльную проекцию планеты Плутон, рядом с которой проходила черта траектории движения космоплана. В расчетах полёта сделанных электронным мозгом, допущенна роковая ошибка, корабль прошёл над планетой не в четырёх тысячах километров, а всего в пятиста. Гравитация в рубке являлась следствием сумашедших перегрузок, вызванных работой маршевых установок. Заглушив протяжный вой сирены, услышал как движки ревели, мощность тяги была выкручена до предельных значений. В штатном режиме, безатмосферным дюзам дозволялось работать в восемьдесят процентов от общей силы, сейчас же на панеле параметров цифры указывали значения перевалившие за девяносто пять. Такие нагрузки быстро вырабатывают мото ресурс сопла из за чего оно приходит в негодность. Ужас обременял меня с каждым проносящимся мигом все сильнее. Быстро пробежав взглядом по бортовому журналу, я наткнулся на то, что заранее ожидал увидеть:
«ОТСТЫКОВКА БМС»
По моей команде бортовые радары пробили тысячи километров пустого пространства мощнейшим зарядом радиоволн всех доступных им длинн, и ни одна из них не вернулась обратно. Не найдя БМС в орбитальном пространстве над Плутоном, я сделал вывод, что отстыковка произошла пока космоплан находился на противоположной стороне планеты, и станция давно разбилась о её поверхность. Электронный мозг перекачал все топливо в бортовые баки перед отстыковкой, во многом благодаря этому я продержался на орбите так долго. Но усилия машины были напрасны, судя по доступным данным, перед моим пробуждением корабль сделал семь витков по орбите прежде чем запасы горючего в пустую исчерпали себя, а теперь ИИ начал маневр экстренной посадки.
Я даже думать не хотел, что меня ждет внизу. Оплотом света в этом мраке, стала мысль о БМС, которая вопреки прогнозам не столкнется с планетой, я надеялся, что она осталась далеко позади и выйдет на устойчивую орбиту. Пристегнувшись ремнями, я выглянул в иллюминатор. Среди далеких, чужих и холодных звёзд, не сразу удалось найти крупицу родного Солнца. Отсюда, на удалении почти в семь миллиардов километров от светила, оно отличалось от других сияющих точек лишь половиной одной угловой секунды занимаемой ей на полотне космоса.

Тело не было готово к таким перегрузкам, три года спячки не прошли бесследно. Как только корабль перешел в активную фазу торможения, меня будто окунуло в беспамятство. Обыкновенная тряска сопровождающая каждый подобный манёвр, зажала в тиски мою грудную клетку, веки налились свинца и я не нашел в себе сил разомкнуть глаз. Три года проведенные в криокапусле не отрафировали мои мышцы, я ни на минуту не постарел однако силы выдержать посадку у меня не нашлось. Потеряв контроль над сознанием, я растворился в беспамятстве.
Очнулся от боли в шее, трапециевидные мышцы ныли. Я был крепко зафиксирован в кресле, но голова свисала на бок под неестественным для её расположения углом. Инклинометр указывал наклон в тридцать три градуса. Космоплан совершил не очень удачную посадку, скорее на гору или груду камней. Моя раздутая тень играла на стене в тусклом свете аварийного освещения. Минуя боль я отстегнулся, неловко, как медведь в посудной лавке пробирался к мешку к вещами. После пробуждения из стазиса, я по прежнему был совершенно голый и липкий. Непривычно ничтожная в сравнении с земной, гравитация Плутона делала мои движения через чур сильными и резкими.
Следующие тринадцать часов я провёл за приборной панелью. С упорным наивством я непристанно отправлял запросы на связь, одновременно сканируя пространство не только радарами, но и во всех спектрах доступных бортовой оптике. Минуя старания, сигнатуры БМС ускользали от меня как песок сквозь пальцы, сотни попыток разбились в дребезги о купол великой тишины повисшей надо мной. Я сел, и внезапно ощутил неизвестное до селе чувство. Ощущение чего то экзотического, пьянящего, что дурманом окутало меня с ног до головы и внезапно исчезло, освободив… Я встал и сделал то, чего избегал до последнего, прикрываясь маской работы. За проведенное в скурпулезной деятельности время, все шесть стадий отрицания пронеслись мимо меня. Во многом благодаря этому, я встретил холодный и мертвено пустой пейзаж Плутона, обоюдно холодным взглядом железного безразличия. Мы смотрели друг в друга сквозь стекло иллюминатора. Блеклое отражение болезненного лица я не признал за своё. И все же, – быстро здаешься. Заговорил в уме голос отца его излюбленной фразой. Надежда, вот от какого бремени освободило меня странное чувство возникшее ранее. Сбитая с плечь кабала давала волю действитвовать непоколебимо, отнюдь не принятие смерти двигало мной, но безразличие к собственной жизни. Наблюдая за Плутонским пейзажем, заметил одну странность не дающую покоя: вопреки моим догадкам корабль расположился не на горе, валунов на который могла попасть одна из его стальных ног, поблизости так же не оказалось. Откуда же тогда уклон? Планета в чьи хищные когти я угодил, грозила стать моей ледяной могилой.
В мой наспех очерченный план не входил полёт обратно к земле. Топливо кончилось бы намного раньше, и я рисковал стать выброшенным на околосолнечную, очень вытяннуютую орбиту. Обратного пути с неё уже не окажется, и я в веках примкну к океану космического мусора, стану трупом в консервной банке наматывающим круги вокруг светила. Самой дальней заставой человеческого рода являлась орбитальная станция «Европа». Расположилась она ожидаемо на Европе, и представляла собой мало местную исследовательскую лабораторию на сто лиц. Доводилось читать о ней в школьные годы: группа фанатичных астробиологов, половина из которых пребывала в стазисе, пока другая часть совершала высадки на спутник и бурила лёд, пытаясь найти в водах под ним «европейцев». Места там немного, но для меня найдется. Сейчас, электронный мозг, продолжавший поиски БМС, произвёл дополнительные расчеты из котрых стало известно, что стартовое окно к Юпитеру откроется через трое суток по бортовому времени. Я влез громоздкий скафандр внекорабельной деятельности, шлюз пронзительно зашипел выравнивая давление. Вскоре звуки исчезли, я погрузился в ваккум, толстая гермо дверь плюхнулась наружу и съехала в сторону. Мой выход на поверхность нёс в себе задачу классификации причин наклона корабля, и их устранение. Выравнивание судна стоило закончить прежде чем окно старта к Юпитеру откроется, ведь после оно схлопнется всего за два часа, и медлительность обернется потерей единственного билета отсюда.
Монструозно огромный корпус космоплана покрытый стальной чешуёй предстал передо мной в тусклых сумерках, значившихся здешним днем. Приглядевшись я увидел на каждой чешуйке небольшие окрулости, вмятины выгрызенные микрометеоритами, на которые наткнулась машина во время трёхлетнего перелёта. Опустив глаза ниже и приглядевшись, я наконец установил причину наклона судна: стальные ноги, как и дюзы оказались вплавленными в лёд на котором оно распологалось. Стоит думать, во время посадки перегруженные двигатели так сильно раскалились, что провалились в поверхность Плутона, я не мог придать ума каким образом корабль вовсе не рухнул на нее. Жар стоял невероятно мощный, даже опоры потянуло вниз, из за чего накренился весь корабль. Три дня – достаточное количество времени чтобы успеть расколотить сковавший космоплан лёд. Экспедиция в которую я отправился имела геологический характер, потому в инвентаре имелся широкий выбор инструментов для проб грунта. Вооружившись одним из них – обычной киркой я полез под корабль. Пробравшись ниже, увидел своё отражение в хромированном патрубке, я был похож на несчастного узника закованного в стальную бабу; мой вид полностью померк в этих технологичных латах. Принялся колотить киркой лед, покрытый пенной коркой перхлоратов сверху, он не желал откалываться, лишь покрывался паутиной трещин и понемногу крошился в пыль. Дальше больше, за каждым отколотым кусочком следовал кусок крупнее, и так по нарастающей пока не становилось нужным разбивать уже отколотые булыжники. Работа шла, уставая я переодически отдыхал, облокотившись к оплавившемуся кожуху реактора расположеного над соплом. Удар за ударом я вгрызался все глубже. Минуя третий час пахотного труда, под кораблём хватало места чтобы вытянуться в полный рост. Теперь я смог внимательнее рассмотреть кожух реактора: он весь был покрыт подтекавшими сверху струйками металла. Нажав на него пальцем, я продавил внутрь слой окалин и увидел хаотично намешанное содержимое. Там не оказалось ни трубок ни урановых стержней, все переплавилось и напоминало «слоновую ногу».
Сердце замерло и бешенно застучало в груди. Я попятился назад, рука одновременно скользнула в набедренному подсумку, вытащив счетчик Гейгера. От одного только осознания какой смертельной глупостю я занимался последних три часа, к животу подкатил рвотный позыв. Пластиковый коробок в моих руках затрещал по радио, глася, что нужно скорее выбираться. Стрелка перепрыгнула табло пропустив все значения на нём, я рванул к выходу и внезапно желудок скрутило спазмом. Меня вырвало на забрало скафандра. Бежать было поздно, и некуда. Наблюдая как струйки желудочного сока стекают вниз, увидел как мой нос желушится, кожа моего лица была обожжена радиацией. Я засмеялся в полный голос, и меня снова едва не стошнило. Смех разошёлся болью по грудной клетке, каждый новый вздох давался труднее предыдущего. Ноги и руки оставили свою силу, ослабли, едва волоча тело, вылез из под космоплана и рухнул на лёд. Снова рассмеялся, закашлял, сгустки крови окропили стекло. Мои легкие спеклись, жадно глотая кислород я все равно не мог им надышаться. Я умирал, чувствовуя как каждая клетка в теле растекается теряя свою форму. За три часа проведеные около реактора, регулярно контактируя с ним, мой организм получил колоссальную дозу радиации. Но умирать здесь, лежа ничком с киркой в руке, меня бросило в ярость. Приложив чудовищное усилие, сквозь хлынувшие по лицу кровавые слезы я выкрутил подачу кислорода до максимально допустимых значений. Стало легче, ненадолго. В жилах снова очнулась сила, я встал и в бреду пошел на ближайшую возвышенность. Моя нервная система отказывала, уже не чувствуя рук, ног, той пронзительной боли что вела меня под плечи, я облокотился к многотонной каменной глыбе, и раздался щелчок. Предостережительный визг сигнализации растворился в свистящем в моих кровоточащих ушах вакууме. Я снял шлем, из последних сил запрокинул голову выше и замер. На моих покрытых инеем глазах навсегда отпечатался вид одиноко стоящего космоплана. Над ним, такой же одинокой, играла голубыми лучиками маленькая едва заметная точка. Мой родной дом, родная планета Земля.
– Я обязательно пройдусь по этим улицам вновь.
Гласила моя последняя, уходящая в никуда мысль.