Вековая

– Почему ты здесь? – Спросил я, обращаясь к Марку Трофимову.
Слова звучали эхом под высокими потолками станции. Казалось он не услышал меня. Долгое молчание повисло между нами, пока наконец не последовал ответ.
– А ты?
Я не ответил. Марк продолжал:
– Больше ничего делать не умею. «Наладчик защитных систем» – сказал он. В молодости окончил колледж, был «наводчиком». Жизнь загнала сюда. Как и тебя, разве не так? Наводчики больше не нужны, живые мозги заменили электронными, мне заменили одно слово в должности.
– Это так, – сказал я.
Трофимов повернулся ко мне лицом, под глазами темнели круги, он был похож на енота. Мы долго, будто изучающе смотрели друг на друга. Его взгляд стал стеклянным, через время стало понятно, что смотрит он уже не на меня. Я откинул голову назад, на подголовник. Затекшие мышцы шеи слегка болезненно растянулись, и стали расслабляться. Потолков не было видно, они утопали во мраке где то очень высоко над нами. В помещении, столь бесполезно огромном, разместились два кресла, пульт, экран с показателями и картой станции.
Под ногами, этажем ниже загудели генераторы маскировочного поля. Здесь на «Вековой» будто не было места для людей. Помещению размером с футбольное поле, инженеры не смогли дать ума, и посадили сюда нас, на передержку. В глазах товарища отблеснул голубой прочерк света. Это земля выплывала из за горизонта Луны. Вид планеты вырвал Марка из раздумий, мы оба стали всматриваться в диск родного дома покрытого пеленой облаков.
– Люди здесь не нужны. – Вырвалось у меня само собой. Хотелось развеять скуку, слушать. Именно слушать. Марк любил долгие, монотонные речи и это не позволяло состояться привычному диалогу. Список тем интересующих его был невелик: война.
– Ещё бы. – Недовольно буркнул он. – Тут даже кроватей нет. Спина болит спать полусидя.
Диск Земли тем временем увеличивался в смотровом окне. Становясь все ближе и набирая красок, континенты расцветали на голубом полотне разлитых океанов. Стали видны прочерки ужасающих кратеров облепивших планету.
– Видишь, сказал я ему указывая на поверхность земли.
Дальше можно было не продолжать. Я ждал.
– Когда ты видел людей гуляющих под светом Солнца?
Вопрос, кажется мне, не требовал ответа но я сказал:
– На моем веку не довелось.
– От родителей мне достались фотографии, на бумаге такие, с глянцем, как же это называлось, – Марк промычал что-то, потер виски, – «фотопечать». Он достал из нагрудного кармана две текстолитовые пластины, между них, выцветшая фотография двух стариков около воды.
– Это мои дед с бабкой. На берегу Атлантического океана, представь себе, они одеты в тонкие лоскуты ткани на поверхности.
– Фантастика. Нас загнали под землю еще сорок лет назад.
Марк внезапно замолчал. Я продолжил:
– И зачем мы только здесь сидим, какой от нас с тобой прок?
– Люди на войне стали не нужны. Война – удел автоматизированных систем, что висят в космических просторах. Люди уже не впомнят зачем нужна была эта война, кто ее развязал и для каких целей. Ядерные тягачи марсиан бороздят пояса астероидов, гонят каменные глыбы к нашей планете, истязая бомбардировками, а наши щиты перекрывают им солнечный свет, заставляя замерзать. Раз в полгода прилетит скала на голову, за нами – ответный удар, потом все затихает. С каждой атакой мы все глубже уходим под землю, как будто не ясно, что мы уже похоронены.
– Никто не помнит зачем нужна была война? – сказал я, – они наша колония, мы справедливо забирали ресурсы Марса для нужд землян. Отцы основатели колоний были привержены своей родине. Металлы и другие богатства недр красной планеты питали наш голубой шар исправно целых семьдесят лет. Ну, а потом на Марсе выросло несколько новых поколений, которые не ступали на Землю. Их родина была там, во внешней солнечной системе. Они воспротивились выкачиванию полезных ископаемых, взбунтовались и перекрыли все транспортные магистрали. Справедливо было закрыть им свет в первый раз? Думаю, абсолютно да.
Марк заговорил:
– Я родился раньше тебя на двадцать лет. Почему из нас двоих ты – злостный консерватор, скажем, а не на оборот? Подобно войне которую объявила британская корона колонизаторам Северной Америки, мы не захотели чтобы нашему господству в космосе появился молодой конкурент. Кстати, вот она, эта «Америка».
Трофимов указал пальцем на диск земли, что с точки орбиты в которой мы находились, стало отлично видно. Комок суши на котором раньше располагалось давно исчезнувшее государство выглядел безобразно, словно комок пластилина попавший в руки ребенку, помятый, пережеванный и окрашенный в гамму буро коричневых цветов.
– Видишь, справа от этого континента гигантская воронка? Раньше это был город на мысе Канаверал, откуда в эпоху покорения космоса стартовало бесчисленное множество пилотируемых кораблей. С этого космодрома, к моменту таяния ледников стартовало и первое колонизаторское судно. Мыс давно затопило и он оброс тысячами гектаров плавучих городов. Но этого сейчас не вспомнить никому. Эту воронку до сегодняшнего дня не могла затопить вода. Это шрам который ни люди, ни планета не может заживить.
Марк встал с кресла, тяжёлыми шагами своих больших ботинок прошёл к смотровому стеклу. Зевнул и потягиваясь распрямил грудную клетку.
– На Земле, как и на Марсе не найдется человека который сам нажимал на кнопки и убивал людей. В жарких спорах за человечность, мы не смогли больше уничтожать себе подобных, мы поручили убиение машинам, в сердце одной из которых сейчас находимся.
Я смотрел на него, он бросил косой боковой взгляд на меня, и внезапно наш контакт прервал мрак. Свет выключился. Глаза сразу стали привыкать к темноте, тусклые блики синевой отражая солнце от земной поверхности, заполняли комнату. Где-то глубоко под нашими ногами, вопил генератор гравитации. Очень громко, протяжно, угасая резал уши, становясь все громче. Звук был похож на катушку Теслы. Правда, внутри генератора сейчас бешено метались молнии в миллиарды вольт, раскаляя металл. Звук нарастал параллельно угасанию генератора, заставляя зажимать уши пытаясь противиться ноющей боли, что вызывал в ушной улитке. Гул достигал своего эпицентра, затем стихал, так продолжалось три раза, пока звуки не утихли. Тишина была обманчива, Марк продолжал зажимать уши ладонями, я повторил за ним. Не зря, генератор последним раскатом быстро загрохотал и наконец окончательно заглох.
Содержимое моей брюшной полости плавно перекатывалось вверх к грудине, наполняя меня чувством невероятной легкости. Мышцы шеи наконец перестали ныть, они больше не держали голову. Стало ясно, генератор не работает, настала невесомость.
– Держись, крикнул я ему выискивая силуэт товарища в темноте.
– Через пятнадцать секунд включатся аварийные генераторы. – Ответил он совершенно спокойным, немного сдавленным голосом.
Пятнадцать секунд растянулись на неизвестную продолжительность времени. Мои наручные часы с циферблатом не работали. Я держался за кресло всеми силами прижимаясь к сидушке руками. Глянул вверх и заметил расплывающиеся в ночи очертания Марка.
Он завис метрах в пяти надо мной, скрестив руки на груди. Сцена сбивающая с толку. Слова, что я хотел сказать ему сразу вылетели из головы. Напарник замешкался, послышалось шуршание. Он снимал с себя комбинезон. Скомкал его с шелестом, и выбросил в противоположную от меня сторону. Одежда полетела к потолку, по мере удаления от нас растаяла в темноте. Образ Марка напротив, налился деталями, он очень медленно приближался ко мне широко расставив руки и ноги.
Зрелище комичное но утомительное. Наконец подлетел достаточно близко, я выставил локоть и он крепко вцепился в него притягиваясь ко мне. Словно паук переполз на свое кресло, ни сказав ни слова за время всего маневра.
Вскинув руку, Марк взглянул на часы. Сказал:
– Пятнадцать секунд давно прошли. Видно это этака марсианской армии. – Шмыгнул носом..
– Почему твои часы работают, а мои отключились? – Вдруг спросил я.
Не следил за девайсом, не мог точно сказать в какой момент они перестали работать, но подозревал, что одновременно с отключением электроэнергии на станции.
– Мои часы старые, старше, чем фотография деда, которую ты видел ранее. Даже старше, чем сам дед. Если это действительно «кибер атака», то атаковать хитрым марсианам в них нечего. Батарейка формата таблетки, и кристалл кварца, проще этого только крестьянская телега.
Я не понял последнего слова товарища, должно быть он имел в виду обменник информацией времён ранней цифровизации. Сам того не ведая, он подтолкнул меня к мысли, переключиться на архаичный кабельный канал связи, тумблер от которого зарос пылью в ящике под панелью индикаторов.
Держась одной рукой за подлокотник, я подался вперед, открыл ящик и вынул устройство. Толстый провод с каучуковой изоляцией давно испортился, сгибаясь он щипал мне пальцы множеством трещин. На самом его конце расположилась латунная головка, с прорезью под динамик и двумя кнопками промаркированными «вход» и «выход».
После проведения подготовительных манипуляций, я нажал кнопку из пожелтевшего пластика. Раздался треск, а после ужасная новость. Голос начальника станции кричал наперебой шуршанию радиопомех.
– Высокотехнологичная атака по объекту, кремнивая электроника выжжена. Нападение со стороны малого форпоста «Луна – север». Перемещение по станции не рекомендовано.
Связь прервалась. Я обернулся на Марка, его брови были нахмурены, взгляд сосредоточен. Лицо застыло, будто в кататоническом шоке. Я понимающе скривил губы и отвернулся. Мне так же было не ясно, что делать с этой информацией. В повышенных тонах голоса начальника станции, звучало надлежащее ему железное спокойствие.
– Думаешь, нам лучше остаться здесь?
Этот вопрос прозвучал из ниоткуда. На деле его задал я.
На фоне космического простора раскинувшегося от края до края иллюминатора, металлически блеснула точка. Мерцание погасло сразу же, затем повторилось, запустив цикл. К станции приближается неизвестный объект. Марк заметил эти блики, и так же вёл наблюдение.
– Наряд механиков должен заступить на дежурство через девять минут. – Сказал он глядя на часы, сам того не подозревая, угомонив разыгравшееся у меня беспокойство.
Мы сидели там и ждали. Стало трудно дышать. Я сделал несколько глубоких вдохов шумно шмыгая ноздрями, но это не дало ожидаемого эффекта. Воздуха напротив, стало еще меньше.
Марк взглянул на меня боковым зрением, расхохотался и заговорил:
– Поколение взрощенное на искусственной гравитации, совсем забыло о полётах, когда «космонавты» пребывали в невесомости по несколько месяцев.
– Космонавты? – Удивился я.
– Теперь мы не просто служащие, отныне мы космонавты.
Марк потянулся в мою сторону, сложил губы трубочкой и с силой выдохнул весь воздух, что был у него в лёгких. Тёплый поток с каплями слюней обдал мое лицо. В мгновение тяжесть в груди пропала, мысли прояснились и мне стало легче дышать.
– При условиях исключающих гравитацию, газы ведут себя иначе. Я заметил, что тебе стало не по себе. Привычной диффузии, здесь, на станции с отключенными генераторами поля, нет. Углекислый газ, что производит твой организм как побочный продукт, при выдохе никуда не девается. Он обволакивает твою голову, формируя вокруг неё сферу из ядовитого газа. Чтобы этого избежать на кораблях времен ранней экспансии космоса, двадцать четыре часа в сутки гудела вентиляция, поставляя чистый воздух и сдувая с людей углекислород.
– Почему в таком случае, ты не испытываешь тех же проблем, что и я – Задал я резонный вопрос.
– Я покачиваю головой переодически, сфера разрушается от резких движений.
Тем временем, в иллюминаторе вырос образ корабля, ощетиненый множеством шипов, походивших на боевые орудия.
Веретенообразное судно подобно хищной стальной рыбе зависло в пространстве, замерло. Его Фюзеляж больше не поблескивал в лучах светила, оно переродилось из переменной в постоянную. По грубой прикидке на глаз и любви человека к округлениям в десятичной системе, мы оценили расстояние до него в пять километров.
Оно совсем не походило на дежурное судно механиков, под брюхом которого обыкновенно располагались манипуляторные клешни. Казалось пространство между нами накалялось, вакуум отделяющий станцию от неизвестного судна стал плотным, желеобразным. Усваивая новую привычку, я качнул головой. Действие выдернуло меня из фантазий. Явной причины для стресса не было.
Напарник был спокоен, прямо смотрел перед собой абсолютно безучастным взглядом, словно наблюдал фильм на телеэкране. Две точки по бокам «Ежа» – присвоенное мной название для судна, налились ярко зелёным свечением. Сам корабль окропило волнообразной рябью, видно свет и пространство вокруг этих точек искажало нечто. Скулы Марка напряглись… Он, как и я, подался вперед, чтобы лучше разглядеть происходящее. Пространство искажало корабль, мяло его как комок пластилина. Он растягивался по диагонали, казалось его сейчас скрутит в тугой канат и разорвет на части. Затем следовало сжатие по горизонтали. Зрелище совершенно противоестественное, чуждое моим глазам, отчего их хотелось зажмурить. Точки вспыхнули огнем ярче прежнего в десятки раз, тонкие полоски света образовались вокруг и тянулись к ним медленно переливаясь холодным свечением. На лбу выступил пот. Судно померкло на фоне мерцающего пламени. На едва уловимое мгновение ансамбль света и оптических иллюзий прекратился, после вспыхнул шар.
Исполинских размеров диск пылал новым светилом, разрастаясь в размерах. Грануляции на его поверхности, точно передавали текстуру настоящего Солнца. Колоссальная мощь, видимо, потребовалась чтобы раскалить громадную массу энергии, подобную этой. По периметру диска сияющего в ультрамариновом оттенке, вырывались в космическое пространство языки протуберанцев. Неконтролируемые всплески нагретой до тридцати тысяч градусов – я понял это по характерному свечению, – плазменной материи очерчивали вакуум. Монструозное зрелище поглотило наши умы, мы висели там, где оно нас застало.
Из головы клином выбились все мысли, страхи и вопросы терзающие нас минутой ранее. Это атака, враг выбил у нас из под ног всякую опору, обесточив электронику станции. Смертоносная цитадель, охраняющая землю, обернулась грудой бесполезного металла подобной астероиду. Яркое, ледяное свечение заливало помещение, мрак отступил, отдав во взор те высокие потолки, что таил в себе. Честно, я не понимал где верх, а где низ. Стало очень ярко, железные листы покрывающие нашу рубку сияли как раскалённые, отражая свет новой звезды.
В висках застучало, кровь все сильнее приливала к голове из за невесомости, вспомнив о ней, пришлось снова тряхнуть головой. Резкие повороты лица из стороны в сторону понемногу перерастали в привычную компульсию. Я взглянул на Марка, выискивающе изучал его лицо, что щурилось от непомерно яркого света. Хотелось понять, что нужно делать дальше. Ловить эту плазменную картечь грудью, ждать момент смерти, когда нас пронзит луч, – от одной мысли об этом гнев закипал в поджилках. Наши полузакрытые глаза пересеклись. Гримаса Трофимова рисовала растерянность качественно иного уровня, какую прежде мне видеть за жизнь не доводилось ни разу. Гротескные, угольно черные тени легли на его лицо подобно мазкам гуаши на незаконченном портрете.
Все затихло. Видимо шар схлопнулся. Я не успел этого увидеть, помещение столь огромное, заволокло мраком, который утянул в свою чернь и товарища. Последовала новая вспышка, едва заметная и тусклая. За ней – толчок чудовищной мощности, станцию повернуло, стон гнущегося металла раздался отовсюду сразу. Удар едва не выбил нас из крел, кисти автоматически сжали поролоновую обивку.
Из глубины многочисленных отсеков раздался взрыв. Волна горячего воздуха, вырвавшись из вентиляции, обдала нас жаром. Стоит судить, что станция развернута более чем на тридцать градусов, ведь Луна, к которой иллюминаторы были повернуты, скрылась из виду. Мы будто пылинки в чудовищно великом калейдоскопе.
«Вековая» имела массу в четырнадцать процентов от лунной, являлась полноценным планетоидом; ум не мог постичь, как тот маленький корабль, мог одним своим ударом заставить нашего исполина покачнуться. Этот удар, я классифицировал полноценным нокдауном. Обида пронзила мою грудь, болью откликаясь на причиненный ущерб станции, которую я прежде не любил. Моя беспомощность оставляла доступным наблюдать за гибелью великана на плече которого я сидел. Собственная смерть, грозившая наступить произвольно в любое последующее мгновение, отнюдь не беспокоила.
Кресло Трофимова пустовало. Сдавленное – «Ау!» – обращенное к нему, вырвалось из моей груди.
Взгляд заметался по помещению разрезая чернь. Глаза пришлось натужить, они заслезились. Наконец удалось заметить по кошачьи раскорячившийся человеческий силуэт. Марка выбило из кресла ударом, но унести далеко не успело. Метрах в пятнадцати от от пульта управления, он вцепился пальцами в прорехи напольной плитки и прижимался к полу.
– Тяжело когда нет опоры под ногами. – Раздалось из темноты. – Я думаю нужно скорее добраться до шлюпок катапультирования, они в соседнем крыле станции. Если аварийный отсек не разнесло в щепки, то у нас есть шансы выбраться.
Бессознательно я покривился от мысли покинуть станцию.
Голова качнулась сама собой, на глаза попалась массивная, медно красная дверь из сплошного листа металла. Мы переглянулись.
Я подхватил нить диалога продолжив:
– Нам нужно покинуть злощастный пункт контроля, это главная проблема.
Строит моему напарнику ослабить хватку, его утянет вверх. Его знания физики помогли вернуться вниз в прошлый раз, но в этом, у него не осталось увесистой куртки. Невесомость здесь не дает права на ошибку.
Марк помолчал с минуту, комично покачал головой и взглянул на меня:
– Добраться до двери. Как выберемся в коридор сможем передвигаться отталкиваясь от стен.
Разразилась пауза. Мы оба думали как вытащить его из этого положения.
– Резкие движения убьют тебя. Замри и старайся не дышать, чтобы воздушной тягой не сдуло. – Закончил я фразу шуткой.
Закрыв глаза, в голове запустилась прокручиваемая вереница абсолютно хаотичных мыслей; подобно нарезке кадров кинематографического произведения. Мелькали последние два месяца службы на станции, озоновый запах искусственного воздуха из кислородоочистительного отсека; внезапно всплыл образ толстых, жилистых корней какого то необычного дерева, привезённого отцом из Африки, что росло у нас в купольном саду. Дача нашей семьи, расположенная в Океане бурь на Луне, все тот же озоновый запах стоял у нас на кухне в обед: в это время система жизнеобеспечения жилища пропускала весь воздух дома через фильтры, при этом мерно гудя. Мы принимали пищу под этот гул, мать была убеждена, что принимать пищу на «свежем» воздухе полезно. Я резвился в усадьбе камней, что отец возвёл при жизни, валуны были окрашены в желто синие оттенки по четко обозначенному периметру. За этот периметр мне наказано было выходить: вышка радио связи покрывала площадь условленную только в его пределах. В динамике на левом ухе раздавалось шуршание, датчики настраивали передачу телеметрии, после – голос мамы зовущий меня к столу. Услышав его я мчался домой пятиметровыми прыжкам, торопливо вводил на панели шлюза код доступа. Немного погодя железная дверь съезжала в сторону, я заходил внутрь, и, после закрытия люка, начинался процесс закачки воздуха. Стало слышно как гудят моторы выравнивающие давление в отсеке. Пока это происходило, я хватал с лавки обувную щетку и счищал со своего скафандра опасные, микроскопические частицы лунного реголита. Они витали серым облаком заполняя пространство в шлюзе. Я вспомнил эту пыль, она липла ко всему, что касалось её. Белёсые манжеты скафандра, становились бурыми уже на следующий день после стрирки. Счищенные с одежды, они цеплялись к металлу на стенах и даже птолке.
Цепляться. Вдруг неожиданная ассоциация выбила меня из бурного потока воспоминаний о детстве.
– Почему они липли. – Проронил я шепотом фразу лишенную интонации.
Слова громко отозвались в звенящей пустоте, Марк услышал меня и переспросил:
– Кто?
Я не обратил внимания, углублялся в мысли нервно щурив глаза. Они.
Статическое электричество, вот что заставляло липнуть частички ко всему подряд. Напарник оставался на месте, в нелепой позе, теперь напоминавшей ленивца переползающего дорогу. Смешок сам собой вырвался из рта, невероятный приток сил и радости наполнил мои мускулы жаром разлившись от живота к пяткам. Я снял с запястья часы, ставшие бесполезным атрибутом. В темноте нащупал щель стыка крышки, и, с трудом просунув в нее ноготь, отщелкнул от корпуса, обнажая электронное нутро. Оно меня не интересовало, я отковырял пальцами плату усеянную кремниевыми чипами, разодрал несколько запутавшихся проводов. Достал аккумулятор.
– Что? Что ты делаешь? – Кричал товарищ, вытягивая голову на длинной шее в разные стороны, будто ища подходящий ракурс. – Покажи мне, что ты задумал?
Трепет сотрясал мои ладони, они дрожали от волнения, что ничего не получится. Отвечать ему я не собирался. Взяв шнур от старого микрофона, выдрал из него медную жилу. Она неестественно заболталась в воздухе подобно мёртвой змее. Такое было возможно лишь при работах внекорабельной деятельности, невесомость выхватывала страхующие канаты из рук рабочих, я видел такое в далеком детстве из окна иллюминатора на окололунной орбите. Образы давно забытого детства мешали сосредоточиться. Намотал проволоку на продолговатую батарею ампутированную из часов, образовав спираль. Замкнул контакты на плюс одним концом и минус другим, как мог сжимая их ногтями туго скрутил, зафиксировав соединение. Замер. Мои веки затрепетали, я протянул руку к металлической столешнице остановившись в сантиметре от неё. Пальцы тянуло к ней как зоговоренные. Из непроизвольно разжатой ладони выпрыгнул только что смастеренный прибор. Мое творение ожило и теперь существует само по себе. Стукнувшись о столешницу он мгновение дрожал на ее поверхности и, притаившись, замер.
– Это называется Электромагнит. Медная проволока закрученная в спираль на которую подан постоянный ток.
– Угу, кидай. – Марк протянул ко мне руку, сразу догадавшись, что нужно делать.
Замахнулся, магнит поплыл между нами очерчивая идеальную линию, угодил прямо в руки Трофимову. Медная проволока застучала по полу, было слышно как Марк отрывал и снова прилеплял её к металлу. Он полз к выходу, быстро присноровившись к новому способу передвижения. Приблизился к двери, попробовал прикрепиться к ней, магнит не реагировал. Схватился за ручку, потянулся на ней, пробуя поставить ноги на пол, сразу после бросил эту затею. Я чувствовал, Марк стыдится мелких глупостей, своих неловкий действий и потому нарочито старается не смотреть на меня. Мои зубы оголились в глупой улыбке. Он дергал ручку, раз-второй. Ничего.
– Тебе пора, вставай и иди ко мне. – Голос Марка резко стал недовольным. – Видишь, одному мне отпереть дверь.
Напарник замахнулся, наремераясь швырнуть мне магнит, но я остановил его жестом. Ощущая себя каким нибудь олимпийским ныряльщиком, я поджал под себя ноги, разжал их с умеренным усилием оттолкнувшись от спинки кресла. Плывя в воздухе взял курс к двери. Вдвоем тужиться над засовом не пришлось; пусть все двери станции открывались при помощи моторчиков и совершенно не предназначались для механического воздействия непосредственно человеческой силы, эта дверь поддалась быстро. Мы уперлись руками и ногами во все выступы до которых только дотянулись, напарник едва слышно прохрипел что-то мне под ухо, и коллективная работа прервалась едва начавшись. Коридор предстал перед нами чёрной, неизведанной утробой металлического чудовища.
– Пойдем, – сухо сказал я. – Вернее, полетели.
Я оттолкнулся от косяка и полетел в черноту коридора, нащупывая руками хоть какую то опору. Марк – следом. Мы двигались в полной темноте как слепые котята, отталкиваясь от стен чтобы придать себе ускорение, и цепляясь за малейшие выступы, чтобы остановиться.
Мы двигались так, и с каждым толчком станция поглощала нас глубже. Мускулы горели, на лбу выступил соленый пот. Усталость, что шла рука об руку с осознанием бегства, требовала передышки, но я заставлял ее замолчать.
– Стой!
Марк протелел на несколько метров дальше и замер у ребристой стены. В кромешной тьме я лишь слышал его прерывистое дыхание.
– Где мы? Двигаемся наугад. Нужно сориентироваться.
Это была ложь. Я не знал, зачем остановился. Скрывал одышку силой стискивая грудь. Хотелось дать сердцу выбиться без свидетелей.
Марк ничего не ответил. Мне думалось, он вслушивался, улавливая трусливый ритм моего пульса, хотел пристыдить меня. В висках застучал гнев. – Чего он ждет? – я замер готовясь рыкнуть на него бранной репликой.
– Мы в стыке, узнаешь радиаторы? – Трофимов стукнул костяшками по стенке, та отозвалась резонирующим звоном. – Держим курс на узел управления, в рубку, иначе говоря. Двигаемся дальше. Его голос был звеняще холоден.
Мы снова перебирали руками в темноте, я доверившись напарнику, слепо следовал за ним. Глаза пульсировали и слезились, долгая напряжённость в которой я всматривался в темноту ужасно их перенапрягла. Зрачки расширялись, адаптировались к недостатку света, – едва ли это приносило эффект; в глубине станции, среди её потертых, местами проржавевших стен не нашлось бы и мерцающего светодиода. Веки сомкнулись не изменив картины передо мной. Ощущение, будто глазные яблоки взорвались и теперь растекались внутри глазниц ужасное, но одновременно с этим походило на экстаз. Если бы мы оказались микробами внутри колоссально огромного существа, и там было бы лучше. Хотелось услышать хоть что нибудь: гул вентиляции, плеск термо жидкости гонимой по хромированным трубам, треск электроники под обшивкой стен, оповестительный визг датчиков сигнализации и тот стал желанным для моих ушей. Мозг искал за что может зацепиться.
Тишина, такая пронзительная и… Сильная, она губительна для нас. Я слышал усталое дыхание Трофимова, стук его ладоней о металл, внимание перешло на свист собственных ноздрей, биение сердца такого крепкого и молодого сердца, которое стучало повиснув в пустоте; кровь, что циркулировала в артериях шеи журчала подобно горной реке.
Стальные засовы люка, ведущего в рубку, лязгнули, я держал Марка за ноги стараясь зафиксировать его в пространстве как можно жестче, пока тот откручивал штурвал. Крышка поползла в сторону, из образовавшейся между прокладок щели пробивались, разрезая мрак, красноватые лучи. Едва ли это можно было назвать светом, два тусклых светодиода грели около панели управления, что стояла по центру комнаты. Эти скудные лучи, мимо которых можно пройти днем и не обратить внимания, здесь, в чёрном нутре металлического гиганта, постепенно вобрали мощь сравнимую с сиянием светила. Глаза до того привыкли к ночи, что жадно хватались за каждый фотон.
Я подумал, что если сейчас включится основное освещение, мы ослепнем. Рубка была укутана кроваво красным полотном, там, над панелью, болтался в воздухе на двух тонких проводках прибор. Это амперметр, старый и потрепанный, на ощупь весь измазанный каким то маслом. Он был присоединен к такому же старому радиопередатчику. Отсюда начальник записал своё послание. Поодаль, в углу, под низким потолком, парил в воздухе и он сам.
– Сержев! – Донесся крик Марка из за моей спины. – Ждем дальнейших указаний.
Последнюю реплику он произнес тихо, сдавливая радость от встречи. Я так же был рад. Сержев Розендр – Необычайно стойкий ко всякого рода бедственным ситуациям человек. Ростом был очень низок, на две головы ниже меня, однако разницы этой никогда не ощущалось.
Всякий раз общение с ним навевало странное чувство, будто его всепроникающее внимание к собеседнику выворачивало мои карманы; заползало за шиворот, обезоруживало и ничего от него утаить не удавалось. Сам же он при всей своей чуткости оставался под железными листами: абсолютно не пробиваем.
Невозможно было понять шутит он, говорит правду или издевается. Он был очень избирателен к проявлению эмоций. Его невероятно проницательный взгляд, губы, улыбка которых доводила до отчаяния Марка, впрочем, не только Марка.
Сейчас все это замерло, исказилось гримасой агонии. Будто неумело сшитая из необработанной кожи, эта маска казалась неестественной на его волевом лице. Красноватое свечение мерцало в тенях наших тел, мешая как следует рассмотреть начальника. Марк приблизился к нему и тронул пальцами шею.
– Смерть от асфиксии.
Холодно обронил он, не сумев прощупать пульс мертвецу. Я приблизился к начальнику – Сержев действительно мёртв.
Глаза выпучились, широкий язык высунулся ниже подбородка. Его свел в могилу тот же неуловимый убийца, что душил меня в смотровом зале. Какая глупость, незнание мелочи о угарном газе стоило ему мучительной смерти.
Молчание. Меня покинула всякая спешка, на мгновение расхотелось двигаться дальше – Мы пришли куда намеревались. Трофимов, зацепившись носком за край стола, потянулся к нему. Зашуршал ладонями по аппаратуре. Замер, начал разматывать провод, подсоединенный к латунному коробку и заговорил:
– Этот канал связи руководство станции намеревалось демонтировать к концу месяца, а сейчас…
Он перещелкнул несколько тумблеров, автоматы зашипели, треск разразился из динамиков. Водил пальцами ползунки, очень медленно, с выверенной осторожностью ловил частоту.
– Нас кто нибудь слышит?
Испуганные голоса зазвучали один поверх другого наполняя комнату гамом. Механическое отделение, нас кто нибудь слышит?!
– Корпус?
Заговорил Марк. Слово, что он обронил, посеяло на том конце провода тишину. Все умолкли. Теперь звучал один голос:
– Третий корпус… под реактором холодного синтеза.
– Прима?
– Марк! – Радостный возглас донесся из динамика. – Где Сержев?
– Не важно. Есть доступ…
Марка тут же перебили:
– Послушай, свет погас мы забрались в щиток, хотели проверить сеть… – говоривший закашлялся, продолжил. – Сеть цела, напряжение проходит, но чипы выжжены, будто на них пустили двести двадцать.
– Есть доступ к шлюпкам?
– Мы едва влетели в порт, первая шлюзовая дверь загареметизирована, вторая не успела закончить цикл, тока нет.
– Вы в порту? – удивленно сказал товарищ. – Попытки выбраться предпринимали?
– Марк, естественно! У нас ломы. Толку ноль – дверь весит четыре с половиной тонны.
– Помещение небольшое, воздуха надолго не хватит. Используйте кислородные баллоны;
Марк объяснил им принцип поведения углекислого газа в невесомости. Повисло молчание.
– Ждите, мы освободим вас.
С бумажным шелестом прибор в руках Марка отключился. Мы затихли. Хотелось заговорить, развеять эту тишину, но ни слова выдавить из себя не вышло. Я чувствовал, что нахожусь в стальной могиле. Спертый воздух, почти непроглядная тьма и мертвец… Мне здесь не рады.
Мы переглянулись, между нами наростало необъяснимое напряжения. В моей голове уже вырисовывался план действий. Я вдохнул, чтобы начать но Марк махнул рукой. Произнёс:
– Нет.
– Нам нужно добраться до них, около шлюзового пульта есть рычаг, он спратан под пластиковой панелью. – Уперто начал я. – У двери есть ручной режим, мы их вытащим.
– И умрем?
Марк съязвил. Продолжил:
– На всей этой станции, мы, вероятно, единственные люди, что могут свободно по ней перемещаться. Наш путь лежит к аварийным шлюпкам, в каждой есть транзисторный радио маячок. Мы вызовем подкрепление, и спасемся в одном флаконе.
Мои скулы сжались, кожа на лице внезапно стала тесной.
– Эгоист. – подумал я но не произнёс в слух.
Марк боялся; где то неподалёку, висящим в космической пустоте, зрел новый плазменный пузырь. Наши взгляды разошлись фундаментально: помогать рабочим никто кроме нас не станет, а он хочет сбежать. Группа людей запертых в шлюзовом узле или задохнется или испарится быстрее капли воды упавшей на раскаленную плиту.
– Ну чего ты медлишь, – фигура Марка висела в проходе. – Идем со мной.
Не дожидаясь ответа он повернулся и скрылся в мраке туннеля. К горлу подступил предательский ком. В удаляющимся звучании постукиваний его ладоней о стены, в голове вскипали слова. Те реплики, что предательски не вспомнились минуту назад. Сейчас, их время себя исчерпано, как и нужда во всяких выяснениях.
– Трус, трус, – повторял я в уме.
– Идиот! – Внезапно донеслось из тьмы, после чего всякий шум умолк.
Я оттолкнулся от стены и полетел к выходу. Совершая маневр, бессознательно отвернул глаза от мертвеца. Выплыл к коридор, над моей головой едва уловимо отблескивала напольная плитка. Оглянулся, молча простился с оставившим меня товарищем и направился к машинному отделению.
Шли минуты, возможно, их минуло уже десяток. Все никак не удавалось найти этот отсек.
Марк знал станцию лучше меня, должно быть он уже покинул ее пределы. Страх, что был моим спутником с самого начала нападения, покинул меня. Я точно знал, что поступаю правильно. Пока Трофимов на шлюпке бороздит космический простор, я здесь, не сбежал подобно крысе с тонущего судна; маяк высшей добродетели освещал мой путь.
Глаза перестали слезиться, видно больше не пытались обуздать стену мрака, стоявшего передо мной. Мозг перестроился, адаптировался к изменившимся условиям. Ориентация в пространстве перешла на уровень звуков, тактильных ощущений: я пробирался вперед, простукивал и ощупывал все выступы в стенах и предметы на которые натыкался. Я узнавал их по текстуре. Определял в каком помещении нахожусь прощупывая плотность материи, и вспоминая где на станции может быть подобная отделка.
Пот крупными каплями испарялся со лба. Кожа ладоней потеряла свою упругость, на ней липким слоем собрались пыль и грязь. В каких то местах, как мне казалось, особо тёмных закоулках, чувствовалось дыхание ледяного воздуха; где то напротив, жар сочился из щелей. Я не видел пути, мои пальцы отбивали звонкий ритм по всякого рода поверхностям, они были моим путеводителем.
Аура одного неизвестного помещения, со всем многообразием наполняющих её запахов, звуков, колебаний температуры плавно, порой резко, затмевалась таким же неповторимым набором характеристик другого. Миновали сотни незнакомых мест, ощущение новизны всего, что я чувствовал, натолкнуло меня на принятие того зыбкого страха, что я гнал на подкорках своего разума прочь.
– Я потерялся.
Шепот соскочил с губ криком… Лицо нахмурилось. Как крот, нет, новорожденный котенок я плутал сам не зная где. Внимание рассеялось, пальцы потряхивала весьма ощутимая дрожь, мешая ориентации в пространстве. То и дело я бился лбом о возникавшие из ниоткуда выступы.
Дышать вдруг стало трудно, в воздухе парила тяжёлая пыль, словно цементируя мою гортань, тяжелой, вязкой волной стекала в легкие обжигая, заполняя их, выталкивала собой кислород. Я закачал головой как сумасшедший, с хрипом глотал воздух. Не помогло. На станции кончился воздух? – глупости. До того как началось удушье, мои пальцы нащупали ребристую сталь, закругленную с краев и там же усыпанную множеством зубцов; ледяную… Ассоциативный ряд вырвал из мрака образ гермодвери хим отделения.
Этот отдел находился в противоположном конце станции относительно рубки. Слепые петляния увели меня далеко, к тому же, в совершенно противоположную сторону от механического отделения. Я выдохнул весь воздух, что был в моей груди, она сжалась будто внутри разверзлась пропасть. Во рту совсем пересохло. Стал разворачиваться, забил руками в воздухе, задел гладкую трубку, кажется, она была из стекла.
Я вылетел оттуда как ошпаренный, понесся в случайном направлении не разбирая пути. Лишь когда воздух вокруг стал чистым, глубоко вдохнул. С ослепительной ясностью в моем воображении всплыл образ очистительного отсека: ноздри наполнил крепкий запах озона. Ладони все еще касались коридорной обшивки но было ясно, что совсем рядом вход, впрочем, он мне и не нужен. Мои пальцы скользнули в бездонную щель окаймленную гладкой бороздкой, это были вентиляционные отверстия. Сердце быстро застучало в груди. Я выпрямился, стрелой полетел вперед. Сейчас я находился в центральной магистрали станции Вековой. Протяженный коридор раскинулся на несколько километров по обе стороны от меня. Отсюда можно без проблем добраться до стоянки судов, которая вела прямо к шлюзовой камере, где запертые рабочие ждали моего визита. Я летел все быстрее, пулей разрезая воздух. Он свистел в ушах, играл с прядями волос хлестая ими по лбу. Совсем перестал кататься пальцами стен, их ребристая шершавость растворилась по четыре стороны от меня. Набрал так сказать, крейсерскую скорость и мчал.
Приготовившись, в ожидании препятствия, вытянул руки вперед, а голову зажал в плечах. Зажмурился. Просторный коридор наполненный свежим воздухом, до краев которого я, стоит думать уже и не смог бы прикоснуться, сулил выкинуть из мрака что угодно. Я все ждал какую нибудь внезапную железку, о которую раскрою спину или поцарапаю лицо; успел обвинить себя в беспечности но ни одна из ожиданий не оправдалась. Случилось иное, то что напрасно забылось мной. Удар.
Меня швырнуло в бок, не ясно вправо или влево; я в миг потерял направление движения. Раскат адского грохота раздался совсем близко. Невольно промелькнула мысль, не соседний ли отсек атакован; на этот раз не горячий воздух обдал меня, а стена кипящей воздушной массы ошпарила все неприкрытые части тела. Стены вибрировали искажая воздух, рычали на разрывающихся заклепках. Руки обхватили голову, все тело само собой сжалось и вот так, в позе эмбриона, меня уносило в наполненные мраком, новые глубины.
Кожа лица горела, брови вмиг огрубели и затопорщились, видно обгорели. Между лопаток кольнуло, металлическим звоном встретила мой затылок неизвестная железка.
Инерция была чудовищной. Вжала меня в стену. Я почувствовал как сгибаются мои ребра. Пальцы уткнулись в знакомую шершавость обшивки, поручни располагались на своих местах.
Руки ощупывали, брали пробу пустоты прокладывая в ней путь. С каждым мгновением я проваливался в новое для себя измерение, погружался, падал до бесконечности долго. Куда – самому непонятно. Всякий мотив стал неважен. В груди, кипящими, огромными, упругими пузырями бурлило не пойми что. Прима, его жизнь оборвалась минуту назад. Пока я петлял среди этих коридоров, нацепив мундир бесстрашия, настоящих людей не стало. Их тела, даже их души без остатка стёр залп неизвестного орудия. Марк бежал, он успел, я уверен.
Остановился, мгновенние помедлил, стиснул зубы. Желваки бугрились на щеках, вдавливая зубы в надкостницу. Нервы в корнях семёрок были натянуты как струна. Омерзение. Слюна разлилась во рту, я сплюнул. Теплая густая масса, удаляясь скрылась в темноте; с липким шлепком пристала к чему то железному. Язык впитал медное послевкусие: десна кровоточили.
Руки сами собой – я давно потерял с ними связь – толкнули ближайшую стену, направляя меня вслед за плевком, вытянулись вперед. Пальцы сжались на дюралевых засовах двери, притянули меня к ней. Щеки все еще горели, я прижался одной из них к металлу. Он разил холодом, тут же отвёл все лишнее тепло.
Я висел так, упершись глазами в массивную дверь отсекающую меня от того, что за ней. Не смея пошевелиться, я ждал приказ. К горлу подступала волна горячей желчи. Челюсти сжиматься отказались. Я отвесил себе звонкую пощёчину.
– Трус! – Хотел прокричать я. Губы исказились дугой, их уголки поползли вниз. Язык не провернулся. Вместо слова я изрёк обиженный вопль.
Прима, Марк, Сержев, – я перебирал их имена одними губами, каждый слог раскусывал, дегустировал и проглатывал. Эти звуки – именно звуки, не имели отклика.
– С чего им умирать? – сказало нечто внутри меня. Знакомый и одновременно далекий – будто звучавший сквозь ватное одеяло голос.
Правда, люди ведь могут быть живы. С чего мне только думать об их смерти. Спокойствия эти думы не принесли ни грамма. Тревоги вовсе не было, я оставил её где-то далеко позади, там, среди тёмных коридоров.
Я дернул металический ставень, он поддался лязгнув в гнезде. На саму дверь сил ушло куда больше. Электромоторы встали, проку от них было едва больше, чем от камней. Несколько травмированных связок в шее и плечах завыли, откликаясь резкой болью на усилие – плевать. Огромное помещение встретило меня запахом застоялой, терпкой и многолетней пыли. Я вплыл в него, миновал привинченные к полу ящики из пожелтевшего пластика; смотровое окно гигантское, во весь потолок и торцевую стену станции. Сквозь армированное металическими штифтами кварцевое стекло, помещение заливало слабое сияние далеких звёзд. Световое гало отражённых от Луны солнечных лучей мерещилось по всей длине одного из краёв окна. В этом едва ощутимом поблëскивании, по центру комнаты кидал свою тень чудовищный исполин. Я не смотрел в его сторону.
Он меня сюда заманил – черт его дери!
Сейчас, в мой разгорячённый гневном разум, наконец протиснуль абсолютно глупая мысль. Один факт её наличия мог обратить всю злобу на меня самого. Воспротивившись ей, я не смотрел на чернеющий поодаль безобразный силуэт. Мой путь лежал к нагромождению стареньких, покрытых толстым слоем пыли телеэкранов. Они были ламповые. Пузатой гурьбой, в связке парили как воздушные шары.
Это законсервированный десятки лет назад, блок ИСИ – изолированной системы информирования.
Архаичный контрольный массив, он остался жив. Вспомнились часы Марка: даже они представляли собой конструкцию более сложную, чем ИСИ.
Десять шлейфов серебряных жил уходили глубоко в самые недра станции. Они соединяли надутые стаканы экранов с важными для функционирования станции отсеками.
Щелчок рубильника. Я приложил ухо к алюминиевому коробу, прерывистое гудение едва слышно донеслось изнутри. Силовой кабель, подведенный к этой системе обнаружен не был. Так или иначе, отсутствие питания на её работоспособности не отражалось: один из экранчиков пошёл рябью. Поочередно вспыхивали на нем тускло зелёные точки.
Стоит думать, все это работало на старых, таблеточных батарейках распада, может, ток давали фотоэлементы вплавленные в гермостенки, копившие энергию годами. Не исключаю даже пьезоэлектрические элементы в узлах соединения дверей. Эти реликтовые «глазки» – экраны, самые прожорливые в этой цепи, поглощали жалкие микроамперы. Система проста: серебряные кабели подведенные к отсеку, распадались на нити тоньше микроны. Под обшивкой стен, они опутывали помещение по периметру сетью из нескольких сотен таких волосков.
Если сеть цела – контакт замкнут. Один из экранов мерцал зелёным цветом. Я напряг зрение, в уголку на корпусе выгравированная надпись: ОДИН.
– Как удачно, – подумал я. Это рубка.
Несколько других экранов, закреплённых за отсеками ШЕСТЬ и ВОСЕМЬ, мерцали оранжевым и красным. Цвета оповещали о тридцати и пятьдесяти процентов нарушения целостности цепи соответственно. Кормовой и грузовые помещения меня не интересовали; пусть их содержимое состоит из боевых расходников, но даже при таких повреждениях не стоит ждать детонации вещества.
Экраны в сумасбродной связке стукались и гремели. Я запустил в нее по локоть руки, вылавливая нужный сегмент. Наконец он нашелся, несколько раз юрко ускользавший от меня монитор под номером ТРИ не горел.
Невольно плечи расслабились. Нечто тяжёлое, громоздкое, бесконечно далекое и одновременно ослепительно сияющее своей коварностью – двоякое чувство.
Оно переползало на мою спину, неуклюжими толстыми лапами сдавливало грудь и упиралось в лопатки. Я поморщился и тут же одернул себя – рано.
Покрутил перед собой разящий металлическим холодком короб и протянул от себя. Замахнулся, ударил по его боковине рукой.
ЦЕПЬ ОТЦУТСТВУЕТ – гласила надпись, выложенная будто из десятков тлеющих сигаретных угольков.
Полное разрушение целостности магистрали; отсек номер три стал могилой, залитой шламом из расплавленного металла.
Лицо окаменело. Ни один мускул не смел дорогнуть под кожей. Я притаился, сгорбился. Веки отказывались смыкаться, пересохшие глаза, однако, не слезились. Дыхание выровнялось, пульса слышно не было. Будто-бы тело и разум перешли на аварийный формат работы, в протест тому с чем я сталкивался за минувшие несколько часов. Я стиснул зубы. Волна безумия и столь огромной, клыкастой злости бушевала где-то далеко. Она набирала силу, росла и вот стало слышно веяние ее смрадного бриза.
– Больше стыдиться не кого.
Выровнялся, держась руками за этот проклятый экран. Как мог выпятил грудь колесом, свёл лопатки. Поразительную чушь я выдумал, чтобы обмануть самого себя. Злость, что я испытывал к Марку, была обусловлена не его трусостью. Едва ли он мог страшиться. Марк имел семью, и, вероятно, здоровое чувство самости: не уязвленное. Этот человек с которым я нёс службу, имел честь и мужество достаточное, чтобы покинуть станцию если не для себя, так для людей оставшихся на ней.
Глаза, скрипя на сухих орбитах, медленно провернулись. И он предстал передо мной. Исполин. Окутанный мраком, погруженный в беспробудный, многолетний сон. Чернота, заполнившая все расселины между его стальных чешуй, струилась вниз, как жидкий битум.
Дверца позади меня замкнулась. Я пришел к нему. Наплевать мне было на запертых в шлюзе людей. С безразличием я относился к своей собственной жизни. Я – блуждающая в воспаленном мозгу станции, молекула ярости. Последний её предсмертный рык.
Я отстегнул фиксаторы командного пульта. Пыль, покрывшая его нетронутым саваном, встрепенулась молочно белым облаком, закрутилась в разреженном воздухе. Одеревеневшими пальцами, как не своими, я схватил штурвалы ручного наведения. Два массивных стальных диска, рифлёными краями впились в ладони обещая боль. Здесь царила гидравлика и механика. Рычаг желтевший во мраке поддался не сразу. Разразился стон металла, просящего пощады. Глухой удар отозвался в костях рук.
Я прильнул к окуляру артиллерийского дальномера. Огрубевшая за старостью лет резина его накладки надавила на глаз. В линзах толщиной с ладонь, чернела вакуумная пустота. Механизм сцепления шестеренок заскрежетал, защелкал тысячами зубьев. Ладонь срослась с латунным рычагом, я не торопился прикладывать силу. Потребовалось проверить направление винта по азимуту. Все сошлось. Кинул взгляд на купол, среди прозрачных панелей возвышающихся над головой, стал высматривать марсиан.
Было несложно: бездушный, геометрически неправильный скат дрейфовал в пустоте мерно поблескивая. Его обезображенная фигура, усыпанная иглами, грозила внушить страх.
И тут ярость, до того тлевшая где-то на подкорке, обрела форму. Ледяная, кристаллическая как структура алмаза.
Я ненавидел марсиан всем своим разумом, за их коварное нападение. Вековую, со всей ей присущей величественностью и непоколебимостью, разрывал на куски маленький едва заметный паразит.
Хулиган, задирающий, отбирающий личные вещи и наносящий увечья в туалете во время школьной перемены, – дам сдачи. Аннулирую.
Рычаг лежавший в моей руке разил холодом. Я сжал его, костяшки пальцев прохрустели. Он требовал всей массы моего тела. Уперся плечом, ноги вросли в решетчатый пол.
Невооружённым глазом стало заметно, как ёж вбирает в себя частицы света; готовится к новому удару. Чернота космоса вокруг него пошла рябью, по знакомому начала изгибаться. Раздался металлический щелчок затворной группы, механизм оживал шипя гидравликой. По направляющим рельсам побежала каретка с унитарным снарядом. Удивился, ведь в спешке даже не проверил его наличие в запасе. Длина его – почти с мой рост, вес – три моих. Он вошёл в патронник с идеальным тугим звуком – «хлюп». Звук предельной готовности. Палец нащупал шероховатость металла: спусковой крючок, массивный, отлитый из бронзы упруго сопротивлялся под ним.
Пристреливаться нет возможности. Ещё минута и меня ослепит ярчайшая сфера, скрыв в себе цель как в кожухе. Весь мир сузился до окуляра с помутневшими линзами и шершавой рукояти. Была ненависть и была необходимость стереть эту точку в космосе. Прицел пополз вверх, небольшим усилием я подводил его к кораблю. Вдруг система наведения перестала меня слушаться, заскрипела, будто перемалывая песок меж шестерен, механизм встал.
По ту сторону стёкол пылало нечто, разрастаясь языками разноцветных огней.
Я пошел на этот поступок предав себя, постулаты мужества привитые с детства и по которым жил до сих пор. Очернил честь здравомыслящего товарища, чтобы оправдаться – свинья. Так глупо и бесплодно предстояло обрести смерть от… Технической неисправности выработавших свой моторесурс механизмов.
Маневровые диски срощены с подведенными к ним трубками. Я тронул сварной шов, рука скользнула выше; держась так, можно наводить прицел прикладывая в разы меньше усилий. Конструкция этого не подразумевает, но и машина не должна была стоять так долго без дела.

Вдох, выдох – усилие которое должно было сдвинуть гору, уперлось в мертвую броню механизма. Без толку. Сухожилия ня запястьях вздулись, выступили из под кожи тугими, налитыми кровью струнами. Железо не поддавалось. Оно ждало большего. Это сопротивление, молчаливое, бездушное, – ханжеский ультиматум высеченный на металле. Машина испытывала нового оператора. Она не поддавалась, требовала больше мощи.
Я тужился до потемнения в глазах, стискивал зубы и упрямо, с ослиным тупым упорством пытался сдвинуть заклинившие зубья. Переодически, из глубины исполина слышалось трещоточное постукивание. Насмешливое «так-так-так» затихало, не давая никаких изменений. Пришлось переменить позу, я зафиксировал трубу в выемке под каблуком тяжёлого ботинка. В работу включилась вся мускулатура левой ноги – бедра, икры, сухожилия под коленом загорались алой болью. Бестолку, машина стояла мертвым идолом. В отчаянной, почти истеричной попытке сдвинуться с этой мёртвой точки я пнул по трубе. Холодное, протяжное – «ДЗЫЫЫЫЫНЬ! », наполнило помещение звуком, словно нота соскочившая со струны исполинского контрабаса. Прицел едва видимым движением сдвинулся в сторону врага и замер. Мои сдавленные, клокочущие стоны, не заметно для меня перешли на разрывающие глотку, немые вопли. Сквозь сжатые зубы я кричал, прилагая нечеловеческие усилия. По лбу стекали крупные капли пота, заливая глаза солью.
– Давай же! – кричал я не размыкая челюсти.
Мышцы горели. Каждое волокно, каждый пучок работали на пределе. Чистая воля выжигала из организма посление ресурсы. Под кожей на руках, что-то коротко и жгуче дернулось – несколько жилок не выдержали и надорвались разливая по конечностям странное, стреляющее тепло.
Эта агония стала оружием. Мое тело, протестующее, разрываемое на части предсмертной яростью, достигло той точки резонанса, которую требовала старая машина. Механизм уступая, пополз вверх. Удалось поймать в перекрестие прицела корабль, сияющий в переливах градиента. Палец на спуске встретил ничтожное, заключительное сопротивление.
Глухим раскатом грома донесся звук, подобный тому, если бы великан прижался губами к земле и сказал: «умпф».
Меня вместе с машиной тряхнуло, на миг ощутил притяжение. В глазах помутнело от отдачи вжимающей в кресло. Мимо.
Снаряд, этот кусок дорогостоящего ничто, начертил в пустоте насмешливую линию и растворился.
Перезарядка. Тронул жёлтый рычаг, сдвинул, он поддался с сухим щелчком, вернул в исходное положение. В нутре исполина защипела гидравлика, плюнула отработанной картузной гильзой. По рельсам с мёртвой, инженерно выверенной точностью, забегала каретка вгоняя в патронник новый снаряд. Звук все тот же – тугой, влажный «хлюп».
Развел линзы в окулярах как можно дальше. Вместо ежа я видел теперь лишь плавающее марево в окошке.
Последний раз сверил точность нацеливания.
Слезы, солёные и жгучие текли по моим щекам смешиваясь с потом. Не было силы вытирать их, я смотрел в окуляр сквозь пелену.
Второй выстрел. Идентичный глухой «умпф», от которого звенело в ушах, толчок. Мимо. Только сфера в линзе разрасталась и переливалась синевой; она мерцала ещё наглее. Запустился какой-то невообразимый цикл: шипение, торопливый лязг каретки по рельсам, «хлюп», нацеливание, выстрел, отдача, промах.
Снова: рычаг, шипение, хлюп. В воздухе запахло гарью и раскаленным металлом. Тысячи шестерней и поршневых механизмов где-то внизу гудели, набирая нездоровый, визгливый тон. Что-то звонко треснуло, в механизме наведения. Отдача сильнее и настойчивее хлыстала по кистям отбивая костяшки. Мое тело стало частью этой самоуничтожающейся системы.
Необходимо закончить начатое, я это понимал. Бой закончился десятью выстрелами назад, пути уже не было. Все происходящее в кабине этой космической зенитки, стало походить на псевдо деятельность душевнобольного. Каждый выстрел, каждый промах был плевком в лицо беспомощности. Вереницы промахов молотом били по моему рассудку, накаляя его все сильней. Я рыдал, давился слезами и едкой копотью горелой изоляции. Температура в кабине поползла вверх. Духота крепчала, густела, а вскоре сам металл стал изучать жар. Мягкая обивка кресла задымилась, от прикосновений она ветшала и сыпалась. Касание к металлическим поверхностям обжигало кожу. Раскаленный воздух выжигал глаза. Я вывел движения перезарядки, нацеливания и спуска до автоматизма, продолжал стрелять сквозь слезы и тепловой фон.
Ещё выстрел. И ещё. Механизм надрываясь стонал, я не давал пощады ни ему, ни себе. Гидравлика захлебывалась, давала течь расплескивая горячую жидкость, которая шипела на раскаленной броне. Исполин дрожал как в лихорадке, его стальные мускулы были взвинчены до предела. Я все продолжал, вдавливал спусковой крючок обожженным, лишенным чувствительности пальцем.
После очередного, особенно яростного выстрела, рычаг перезарядки не отщелкнул, как обычно, а завис. В то же мгновенние на меня обрушилась волна невыносимого жара. Потоки кипящего воздуха сочились сквозь решётки в полу, плавя сапоги. Подошвы прилипли к прутьям обратившись смолой. Броня башни, раскаленная добела пекла мне спину и плечи. Плавился комбинезон, прикипая к коже спины. Чувствовал как волосы на моей голове тлеют, воздух спекает легкие изнутри. Я варился. Рассудок поплыл, расфокусировался и растерялся. Всепоглощающая боль выжигала мысли, кроме одной.
Я был почти трупом, сидящем в раскаленной добела печи. Мой обугленный палец все еще лежал на спуске. Сквозь сходящий с век пепел, в треснувший окуляр я с ослепительной ясностью увидел его. «Ёж», насытившись энергией плавал внутри сияющей сферы.
Инстинкт, сильнее боли, сильнее вызванной ею агонии, сжал остатки ветких мускулов. Последний предсмертный спазм, последовало нажатие.

Электроника оживала. В стенах гудели атмосферные помпы, выравнивая давление. Очень глубоко, десятью этажами ниже Марка, идущего по залитому белым светом коридору, работал гравитационный генератор. Марк щурил глаза, не готовый к резкой перемене освящения. На затылке ныл свежий ушиб от падения. Шёл в место, откуда минуту назад слышались раскаты залпов артиллерийской установки. Марк, как главный наладчик станции, знал эту установку, и по молодости активо на ней работал. Знал и то, что она давно отработала своё. Ещё со времён, когда он пребывал в должности наводчика.
Приводы дверей искали сцепление: их порядок был сбит вероломным проникновением. Двойная дверь хлопала, поочерёдно закрываясь.
Едва Марк успел приблизиться к ней, они поймали ритм и защелки сцепились, преграждая путь. Завидев человека, заработали в привычном темпе, пропустив внутрь.
Ужасная вонь стояла внутри. Небольшой пожар, видно, успели потушить пожарные автоматы, залив помещение тающей пеной. Запах горелой краски, лака, всевозможных резиновых прокладок и перегретой стали, забетонировал ноздри. Марк поморщился и стал обходить конструкцию по широкому кругу. Колосс стоял на четырех змеившихся ногах, с верху донизу покрытый чешуёй. Титановые чешуйки, подверженные невероятному нагреву, стали фиолетовыми. Редкая бахрома из облезлой краски топорщилась меж них. Несколько широких труб, на которых еще пенилась противопожарная жидкость, покрылась шлаком. Марк слегка пнул по ней: истончившаяся сталь провалилась внутрь, обнажая пустоты. Панорамные окна покрылись непроглядной смолью. Не видно было космос. Под самым потолком, близ закопченных стеклянных панелей разместилась кабина оператора. Листы железа зияли широкими щелями. Герметичные прокладки между них выгорели. Марк провёл в этой кабине сотни часов учебного дежурства. После, когда заступил на службу, учил управляться с оборудованием и своего младшего товарища. Марк глянул на часы: механики, вызволенные им из плена шлюзового отсека, должны были достичь форпоста «Луна — Юг» и вызвать помощь.
Жестяной великан терял температуру. Когда рука свободно выдерживала касание к его коже, Марк полез вверх.
В кабине сидел человек. В его сгорбленных очертаниях, слившихся угольно черных контурах головы и линзы нацеливания, Марк узнал своего сослуживца.

В тот момент, когда сознание его гасло навсегда, а внутренности превращались в пар, последний выпущенный снаряд прошил сферу насквозь. Накрыл Ежа ослепительным, ядерным солнем. Противник, захлебнувшись огнём, ответил обоюдным залпом, только в этот раз, направленным на самого себя.