Глава пятая. Холодная война за горячую воду (Глава 5)

Проснулся я от того, что сам себе улыбался. В памяти всплывали обрывки вчерашнего: ликующий экипаж, аплодисменты в ангаре, сияющий единственный глаз Фиво. Трудно было поверить, что этот вечный комок дрожащих нервов, чья жизнь была сплошным руководством по выживанию в условиях тотального невезения, теперь красовался перед командой, пытаясь отдать честь щупальцем. Мы, конечно, немного подтолкнули его к подвигу. Но это сработало! И сработало блестяще.

А за иллюминатором, тем временем, плыла Бета Геркулеса. Мы приближались к третьей планете системы — газовому гиганту. Сам гигант был для нас недоступен — ни один наш челнок не выдержал бы чудовищного давления в его атмосфере. Но вокруг него могло кружиться несколько спутников — каменных глыб или ледяных миров. Именно их предстояло обследовать, и работа предстояла долгая и кропотливая.

Я потянулся, сладко зевнул и посмотрел в иллюминатор. За ним была лишь вечная, бархатная чернота, усыпанная алмазной россыпью далёких звёзд. Но внутри у меня было самое что ни на есть настоящее утро. Свежее, ясное и пахнущее победой.

В этот момент я живо представил, что на это сказал бы Малинин. Я почти физически услышал его сухой, бескомпромиссный голос: «С точки зрения астронавигации и суточных циклов, ваше текущее состояние нельзя классифицировать как «утро». Вы находитесь на борту космического корабля в глубоком космосе. Понятия «восход» и «закат» здесь не имеют физического смысла. Ваше пробуждение обусловлено исключительно внутренними циркадными ритмами...».

Я усмехнулся и мысленно продолжил за него, пародируя его манеру: «Более того, использование субъективных ощущений для определения времени суток демонстрирует недостаточную дисциплину мышления, что для командира корабля может считаться...»

«А вот это, дорогой мой Александр, — парировал я, направляясь в санузел, — моё личное дело. У меня утро наступает ровно в тот момент, когда я просыпаюсь. И если я решил, что сейчас воскресенье на берегу Средиземного моря — то так тому и быть».

Эта небольшая мысленная победа подняла настроение. Я решил закрепить успех настоящим, а не метафорическим утренним душем. Повернул кран… Ничего. Ни намёка на шипение воды, ни единой капли. Постучал по вентилю — молчит. «Сломалось, что ли?» — промелькнула первая, наивная мысль.

Я вышел из душевой, надел комбинезон и вызвал мостик.

— Слушаю, капитан.

Почти мгновенно ответил спокойный голос штурмана.

— Алекс, у меня в каюте какая-то проблема с сантехникой. Вода не идёт. Душ не работает.
— Понял. Проверяю. — Послышался стук клавиш. — Вода в системе есть. Давление в норме. Фильтры работают. — Басов на мгновение замолчал. — Капитан, согласно журналу обслуживания, подача воды в вашу каюту была приостановлена сегодня в 05:13 по корабельному времени.
— Приостановлена? По какой причине? У нас что, экономия? Кончилась техническая вода?
— Запасы воды в норме, — Басов сохранял олимпийское спокойствие. — Основание: дисциплинарное взыскание. Санкция применена автоматически, на основании официально поданного рапорта. Ссылка: Устав Космофлота Земли, пункт 4.4, подпункт «г».

Да что ж такое-то? Куда ни наступишь везде это «г»… Я мысленно пролистал толстенный том Устава. Пункт 4.4… «Безответственная эксплуатация систем корабля, приведшая или способная привести к...» Да, вот оно: «… к необоснованному риску для жизни и здоровья членов экипажа, включая несанкционированную разгерметизацию помещений с возможным нахождением в них персонала».

Ааа-а-а, вот оно что! Операция «Барсик-2». Разгерметизация ангара для катапультирования «Зайца». Формально — да, я отдал такой приказ. Но Фиво был уже внутри корабля, пристёгнутый! Никакого необоснованного риска для жизни и здоровья и в помине не было. Это была чистейшая формальность, крючкотворство высшей пробы!

— А кто подал рапорт? — спросил я, уже зная ответ.

— Старший помощник, капитан Александр Малинин, — голос Басова был подобен гладкой поверхности озера. — В 05:12 по корабельному времени он внёс запись в судовой журнал с соответствующей формулировкой. Система автоматически применила санкцию согласно протоколу. Всё по регламенту, капитан.

Я мысленно представил этот самый пункт 4.4. Его дух, его истинный смысл был кристально чист и прост — не допустить, чтобы живое существо в ангаре погибло от вакуума, от чудовищного перепада давления. Суть — спасти жизнь. И Малинин и я это прекрасно понимали. Но Малинин вывернул его наизнанку. Он использовал букву правила, чтобы ударить исподтишка, прекрасно зная, что Фиво был в безопасности внутри корабля. Это была не забота о безопасности, а чистой воды бюрократическая дуэль. Он намеренно проигнорировал суть, чтобы воспользоваться формальным поводом.

Всё по регламенту. Конечно. Малинин не мог открыто оспаривать мои приказы, особенно приведшие к блестящей победе. Но он нашёл свою лазейку. Удар ниже пояса, но абсолютно легальный. Лишить капитана душа после триумфа — это так по-Малинински элегантно и подло одновременно.

— Капитан, — голос Басова нарушил мои невесёлые размышления. — Разрешите вызвать старпома на мостик? Я уверен, что после краткой, но содержательной беседы на тему того, что саботаж боевого духа командира негативно сказывается на боеспособности всего экипажа, он пересмотрит своё…

— Не надо, Алекс, — перебил я его. Сцена с нашей «воспитательной беседой» с Малининым была заманчива, но бесполезна. Это только дало бы ему повод для новых бесконечных докладных о «неуставных отношениях». — Спасибо за инициативу, но не в этот раз.

Я почувствовал, как остатки утренней эйфории окончательно испарились.

— Алекс, насколько я помню Устав, — сказал я, мысленно сверяясь с первоисточником, — я не могу снять Малинина до возвращения на базу? Нужны какие-то чрезвычайные обстоятельства?

— Так точно, капитан, — без тени сомнения ответил Басов. — Согласно параграфу 12.7 Устава Космофлота, снятие старшего помощника с должности капитаном возможно только по прибытии на базовую станцию через подачу рапорта командованию. Или в случае прямой угрозы жизни экипажа, или доказанной чрезвычайной некомпетентности, или открытого неповиновения приказу… Однако его рапорт является формально верным, а потому, — Басов сделал многозначительную паузу, — к сожалению, не подпадает ни под один из перечисленных пунктов, служащих основанием для немедленного отстранения.

«К сожалению». В устах Басова, чья речь была образцом бесстрастия, эта обычная формула вежливости прозвучала как полноценная эмоциональная вспышка.

— Понятно, — кивнул я. Значит, до станции мне придётся терпеть эту тихую войну. — Значит, будем действовать строго в рамках правил.

За пару мгновений перед моим мысленным взором пронеслись все эти предстоящие баталии, а мне почему-то этого ой как не хотелось. И не только из-за усталости. Что-то здесь было не так. Малинин — педант, да. Формалист, конечно. Но чтобы вот так… целенаправленно, почти с личной неприязнью? Это было на него непохоже. Его манера — это разносить в пух и прах всех подряд с одинаковым, безразличным усердием, как будто он не человек, а воплощение некоего бюрократического абсолюта. А здесь… чувствовалась какая-то странная избирательность. Личный вызов. Но почему? Может, он сам метил в капитаны? Или я когда-то, по незнанию, перешёл ему дорогу — отверг какое-то его «гениальное» предложение и ущемил его самолюбие? Все эти версии крутились в голове, но ни одна не казалась исчерпывающей. Слишком уж примитивно для такой отточенной, ледяной натуры. Значит, есть какая-то другая причина, лежащая глубже, вне поля моего зрения, которую я пока не разглядел. И эта мысль была тревожнее самой стычки.

— Скажи честно, Алекс, у тебя в каюте вода есть?
— Так точно, капитан. Подача не отключалась.
— А душ свободен?
— В настоящее время — да.
— Тогда, — я глубоко вздохнул, — будь другом, поделись электронным ключом от своей каюты. Капитанство капитанством, а гигиена прежде всего.
— Ключ отправлен на ваш персональный браслет, — без тени улыбки в голосе доложил Басов. — Разрешите также предложить мой запас геля для душа с ароматом «Свежесть ледников Каледонии». По субъективным ощущениям, он идеально соответствует «утреннему» настроению.

Вот за что я люблю Басова. Он не просто предлагает решение — он делает это с такой лёгкой, почти невидимой иронией, что самая досадная ситуация вдруг начинает казаться просто очередным рабочим моментом, а не личной трагедией.

— Спасибо, Алекс. «Свежесть ледников» — это то, что нужно. Благодарю за понимание и готовность помочь. А Малинин… — я снова взглянул на безжизненный душ, —… с Малининым определённо надо что-то делать. Вот только я пока не знаю что…

Я отключил связь, взял свой гигиенический набор и направился к двери. В голове крутилась одна и та же навязчивая мысль, ироничная и горькая одновременно: «Вот так всегда. Думаешь, что воюешь с Ур-Куанами за будущее галактики, а на деле самая яростная борьба разворачивается с теми, кто ближе всего.»

Мысль обрастала деталями, становясь горьче. Где-то там, в глубинах космоса, Верховный Командующий Ур-Куанов, вероятно, строил коварные планы порабощения рас. А я в это время вёл переговоры о доступе к санузлу. Великие битвы, угрозы всему живому — и всё отступало на второй план перед одним педантичным занудой с томиком Устава в руках.

Сейчас — война за душ. Завтра что? — продолжил я мысленную тираду, уже подходя к каюте Басова. Битва за право выбрать курс? Война за кают-компанию? Осада камбуза?

Эта абсурдная цепочка мыслей внезапно перестала казаться смешной. Ведь это и есть та самая тень, которую отбрасывает любая тирания — большая или маленькая. Она не всегда начинается с пушек и вторжений. Иногда она начинается с мелких пакостей. С уверенности, что твоя правота важнее общей цели.

Ур-Куаны порабощают расы открыто, силой. Их тирания видна невооружённым взглядом. Но тирания Малинина была страшнее своей банальностью. Она не ломала врата штурмом, а медленно, по капле, отравляла колодец изнутри, пользуясь правилами, написанными для защиты этого колодца.

Приложив свой персональный браслет к двери Басова, я почувствовал, как горькая ирония постепенно сменяется ощущением стальной пружины, сжимающейся внутри. Что завтра? — повторил я про себя, переступая порог. Было лишь чёткое понимание: игра только начинается, и настанет момент, когда эту пружину придётся отпустить.

…

Каюта Басова, как и всё, что он делал, была образцом функционального порядка. Ни одной лишней вещи, терминал с заставкой — схема ближайших звёздных систем, кровать аккуратно заправлена, и стойкий, бодрящий запах «Свежести ледников», который, как я теперь понимал, для Алекса был тем же, чем для меня — условное «утро».

Все мы пытаемся окружить себя приятными условностями, которые греют душу и помогают пережить тяготы похода. И если у меня это утро на берегу Средиземного моря — солнце, волны и тёплый бриз. То у Басова это его водопады кристально чистой воды, бегущей по склонам с самых ледников Каледонии.

Несколько минут под струёй горячей воды с этим гелем стали актом не только гигиены, но и морального очищения. Я стоял, закрыв глаза, и чувствовал, как напряжение медленно, но неотвратимо отступает, уносясь в слив, вместе с водой.

Я уже застёгивал комбинезон, и капли воды с ароматом «Свежести ледников Каледонии» ещё не успели окончательно высохнуть на затылке, когда из встроенного динамика в стене раздался тот самый сигнал, что заставляет сердце замирать. Резкий, настойчивый сигнал тревоги.

Я тут же потянулся к своей личной гарнитуре, лежащей на тумбочке. Одним привычным движением закрепил её за ушной раковиной, чувствуя, как устройство мягко завибрировало, подтверждая соединение.

— Капитан, срочно на мостик, — голос Басова прозвучал с той самой стальной нитью, которая означала: «Проблема».
— В пути, — бросил я в ответ, уже пулей вылетая из каюты Басова. Микрофон гарнитуры чутко уловил мои слова, даже сквозь учащённое дыхание.

Через минуту я уже влетал на мостик. Картина на главном экране говорила сама за себя. Две синие, мерцающие цели, похожие на вращающиеся шестерёнки, вышли из-за горизонта первой планеты и безошибочно легли на курс перехвата.

— Ещё два этих… шестерёночных эмиссара. Те, что вещают про мир от имени Слайландро, — доложил Басов, его пальцы уже летали по панели управления. — Конструкция та же. Вероятность, что они просто гуляли тут сами по себе — стремится к нулю. Вывод: первый зонд успел передать сигнал перед уничтожением.

Я тяжело опустился в кресло. Один такой зонд мы победили с помощью военной хитрости и двух крейсеров. Два… Это уже совсем другая история.

— Оценка, Алекс? — спросил я, глядя на то, как две синие точки неумолимо движутся в нашу сторону.

— Прямое столкновение с двумя целями маловероятно без значительных потерь, — констатировал Басов. — «Дымящийся» и «Сокрушительный» не смогут эффективно противостоять сразу двум зондам. Вероятность потери хотя бы одного крейсера — 94%. Вероятность потери двух крейсеров — 27%. Если «Заяц» тоже будет вести активные действия, хотя бы метаться по сложной траектории и отстреливаться, вероятность положительного исхода боя близка к 100%. Вероятность серьёзных повреждений флагмана минимальна.

Цифры были безжалостны. Эйфория от вчерашней победы испарилась окончательно. Да, мы можем выиграть эту битву, но один из крейсеров будет почти гарантированно уничтожен.

Кого я больше никогда не увижу? Жизнерадостного Волкова? Лизу Чен?

Нет. На это я пойти не мог.

— Нет, Алекс. Победа, добытая такой ценой, больше похожа на поражение. Меня такая пиррова победа не устраивает. — Я с досадой посмотрел на метки зондов. — Успеем уйти в гипер?

Басов бросил взгляд на расчёты, его лицо оставалось невозмутимым.
— Так точно. Они выйдут на дистанцию атаки примерно через тринадцать часов. А нам для выхода на безопасную от светила дистанцию для осуществления прыжка потребуется около пяти часов. Времени более чем достаточно.

В рубке воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным гудением приборов. Я мысленно представил ровный, лишённый эмоций голос Малинина: «Капитан, ваше решение о бегстве без принятия боя — это вопиющая демонстрация слабости, граничащая с предательством. Подобные действия не просто наносят ущерб боевому духу — они создают культуру избегания ответственности. Экипаж начинает воспринимать осторожность как оправдание трусости! С сегодняшнего дня каждый матрос будет знать: когда появится реальная угроза, командир предпочтёт отступить. Лавина некомпетентности начинается с одного такого решения. Сегодня — бегство от боя. Завтра — невыполнение приказа. Послезавтра — потеря корабля...» Эта мысленная реплика прозвучала настолько чётко, что я почувствовал, как сжимаются кулаки. Он всегда найдёт способ превратить разумную осторожность в трусость, а тактический расчёт — в предательство.

Отступать всегда неприятно, даже когда это тактически оправдано. А особенно от бездушных кусков металла. Но великий полководец — не тот, кто всегда побеждает, а тот, кто знает, когда нужно отступить и перегруппироваться.

— Ладно, — наконец сказал я, и в моём голосе звучала не досада, а холодная решимость. — Значит, не судьба сегодня с ними танцевать. Придётся вернуться к Бете Геркулеса позже, с более вескими «аргументами».

Я обвёл взглядом мостик, встречаясь глазами с каждым офицером. В их лицах читалось понимание и одобрение. Короткие кивки, скупые, но поддерживающие жесты рук — все эти мельчайшие реакции сливались в единый, неозвученный ответ. Они видели те же цифры, что и я, и понимали: это не бегство, это единственно правильное решение, а бой лучше принимать тогда, когда мы сможем выиграть его без неоправданных жертв.

— Внимание всем! Разворачиваемся. Плавно, без лишней суеты. Начинаем подготовку гипердвигателя к прыжку. Делаем всё чётко и последовательно. Без спешки. Время у нас есть.

Я повернулся к Басову. — Алекс, как у нас с топливом? Сможем дотянуть до сферы влияния Умга и потом вернуться к Земле?

Штурман снова погрузился в изучение данных.
— Расчёты показывают, что топлива хватит. Даже с запасом.
— А если мы на обратном пути сделаем ещё одну попытку тщательно изучить Бету Геркулеса?
— Впритык, но хватит. Останется даже небольшой резерв на непредвиденные манёвры.

Это была хорошая новость. Очень хорошая. Так и запишем: Это было не паническое бегство, а стратегический манёвр!

— Отлично. Значит, наш путь лежит к весельчакам-хохмачам. Может, они знают что-то про Чёрный Эскадрон. А может, просто пошутят так, что нам потом сто лет смеяться…

Корабль развернулся и медленно начал набирать скорость. Звёзды на экране поплыли в стороны. Я посмотрел на две синие точки, которым не суждено было нас догнать. Через несколько часов впереди появилось дрожащее алое свечение — гиперпространство отвечало на вызов двигателей. Скоро свечение начнёт нарастать, закручиваясь в вихрь, пока чёрный космос за иллюминаторами не станет уплывать из-под ног, как вода в воронке. А потом ещё немного — и корабль провалится в гипер, оставив за спиной враждебную систему и её стальных стражей.

Я откинулся в кресле, глядя, как зонды на экране превращаются в едва заметные искорки. Проиграли бой? Нет. Мы его не приняли. И в этом есть своя, особая мудрость. Мудрость, которую мне, как капитану, предстоит объяснить экипажу. И особенно — одному старпому, для которого тактическое отступление, наверняка, является «доказательством стратегической несостоятельности».