Глава восьмая. Две тени за спиной капитана (Глава 8)

Третья неделя перехода к Бете Наугольника тянулась томно и однообразно. «Арго», затерянный в бархатной пустоте гиперпространства, превратился в летучего голландца космоса, в замкнутый мирок, где реальность причудливо переплелась с легендой.

С одной стороны — серая, будничная реальность. В которой Малинин, как я и думал, побоялся подавать на меня очередной рапорт, хотя инцидент на совещании, где Басов вывел его чуть ли не за руку, давал ему формальный повод. Но он явно недооценил реакцию офицерского состава. Он был тактиком бюрократической войны, а не полководцем. Одно дело — втихаря делать мелкие пакости, и совсем другое — выйти с открытым забралом на превосходящего тебя по численности и боевому духу противника. Но я знал его: он не сдастся. Он залёг на дно, как подводная лодка, и его молчание куда опаснее его докладных. А пока кипучая энергия старпома находила выход в терроризировании рядового состава: внезапных проверках и придирках к всевозможным незначительным нарушениям. Но экипаж быстро научился жить с этим, как с фоновым шумом.

С другой стороны — космическая сага, главным героем которой стал Фиво. Легенда где вокруг одного робкого существа неожиданно закипела невероятно интенсивная бурная деятельность. Он стал магнитом, к которому устремились все чаяния, энтузиазм и вера команды. И если бы мне год назад сказали, что сердцем и душой этого стального корабля станет дрожащее от страха существо с щупальцами, я бы посоветовал проверить психическое здоровье говорящего. Но времена меняются.

А началось всё прозаично: Поначалу Фиво тренировался на симуляторе в довольно тесной специализированной симуляторной комнате, но внезапно вспыхнувший ажиотаж экипажа всколыхнул корабль куда сильнее, чем любая турбулентность. Матросам и техникам надоело толпиться в дверном проёме, пытаясь украдкой взглянуть на это виртуальное побоище. В итоге ко мне поступило официальное обращение! Самая что ни на есть настоящая петиция с формулировкой, достойной народного вече: «о временном переносе тренажёра пилотов в помещение комнаты отдыха в целях повышения боевого духа личного состава и моральной поддержки оператора». Документ, под которым стояли несколько десятков подписей, и даже пара шуточных рисунков Барсика, сражающегося с «Дроном», был подан мне с торжественной серьезностью, не оставлявшей сомнений в важности просьбы.

Я не стал возражать. Здраво рассудив, что Фиво сейчас важна любая поддержка, а искренний энтузиазм экипажа вселяет уверенность лучше любого приказа, и я наложил резолюцию: «Не возражаю. Обеспечить».

То, что последовало дальше, можно смело назвать маленьким чудом. Громоздкий симулятор, чья официальная процедура переустановки занимает семьдесят два рабочих часа, был разобран, перенесён и собран на новом месте силами добровольцев буквально за одну смену. Это был не перенос, а народная стройка. Техники, забыв об отдыхе и обеде, с азартом разбирали кабельные трассы. Матросы таскали блоки аппаратуры, координируя действия чёткими, интуитивными жестами, словно делали это всю жизнь. А Карма Сингх лично принес ящик с прохладительными напитками «для рабочих», что было высшим знаком одобрения.

И вот теперь симулятор, громоздкий и величественный, стоял в углу просторной комнаты отдыха.

Воздух комнаты отдыха, обычно пахнущий тоской и переработанным кислородом, теперь был наполнен энергией предвкушения. И когда Фиво, что-то стеснительно бормоча, занимал своё место, его окружал не холодный свет ламп, а тёплое, одобрительное молчание десятков людей, видевших в нём не неудачника-Спасси, а своего героя. И это, возможно, был самый главный тренажёр — тренажёр веры в себя.

Наш новоявленный легионер за эти недели буквально сросся с боевым симулятором. Его жизнь превратилась в бесконечную, изматывающую схватку с виртуальными «Дронами». Но самым невероятным зрелищем был даже не его медленный, но верный прогресс, а метаморфоза, произошедшая с Лизой Чен… Наша «снежная королева», чьё лицо обычно хранило ледяное спокойствие, превратилась в его личного тренера, в сурового и безжалостного адепта пути воина. Её стройная фигура, как мраморная статуя, неподвижно стояла возле кресла пилота, и лишь её ровный, холодный голос был саундтреком к этому виртуальному побоищу:

«Он разворачивается. Реверс. Сейчас будет реверс. Вираж девяносто, сейчас! Ракеты, не жди! Выпускай ракеты!»

И когда юркий «Заяц» на гигантском экране успевал в последний миг увернуться от ослепительного прожектора дезинтегратора, у неё на лице появлялась короткая, сдержанная, но совершенно однозначная улыбка одобрения.

А вокруг симулятора образовалось нечто вроде античного амфитеатра. Матросы, техники, даже повара из камбуза — все, у кого появлялась свободная минута, приходили смотреть на сражения и болели с таким азартом, будто это был не тренировочный бой, а финал чемпионата мира. И каждый раз, когда кораблик Умга взрывался яркой вспышкой, по отсеку прокатывалось гулкое, ликующее «Ура!».

Парадокс в том, что наш робкий Фиво, которого ещё недавно все жалели, сам того не ведая, сплотил экипаж прочнее любой уставной дисциплины.

А в другом углу комнаты отдыха кипели не менее интересные литературные страсти. После моего строгого запрета на «наскальную живопись» кто-то догадался повесить в комнате отдыха большую белую доску. Теперь весь поэтический вандализм был локализован и легализован. Выяснилось, что самый плодовитый и популярный поэт — зелёный маркер. Вслед за ним шёл синий, замыкал тройку лидеров оранжевый. Они вели свою ожесточённую битву. Битву за умы и сердца экипажа.

Однажды, проходя с Билли мимо комнаты отдыха, мы остановились у поэтической доски, которая изобиловала новыми творениями.

— А что же чёрный маркер? Не даст им бой? — спросил я, глядя на пёстрое полотно, усеянное стихами о «Барсике-Герое» и «Барсике-Спасителе».

Билли улыбнулся, и в его глазах мелькнула лёгкая ностальгия.

— Я давно повесил перчатки на гвоздь, капитан.

— И совсем не хочется вернуться в большой спорт? — Я приподнял бровь, изучая его выражение лица.

— Нет, капитан. — Он лишь развёл руками, и улыбнулся с лёгким смирением и умиротворением. — Большой спорт не для меня.

— А что там дальше было с танком? — не сдержал я улыбки.

Билли на мгновение застыл, пытаясь сообразить о чём вообще речь.

— С каким танком?

— Ну, «Люблю тебя моя родная, моя любовь как танк — стальная...» — начал я нараспев.

— А-а… — рассмеялся он так заразительно, что в уголках его глаз собрались лучики морщин. — «Пусть грянет гром, пусть вьюга воет, моя броня тебя укроет!»

Я посмотрел на доску. Среди четверостиший о Барсике-герое зрелый, опытный чёрный маркер смотрелся бы как Ван Гог на детском конкурсе.
— А мне кажется, чёрный маркер очень даже зря повесил перчатки на гвоздь! Он мог бы ещё дать бой молодёжи!

— Да что вы, капитан! Там уже целый «Литературный кружок» оформился, — пояснил Билли. — Стихи о Барсике вышли на новый уровень. Появился анонимный поэт, пишущий уже не четверостишия, а целые поэмы в стиле космического эпоса о «Подвиге Барсика против Синей Искры». Их зачитывают по вечерам прямо тут, под одобрительный гул. А потом вывешивают вон там, правее. — Он указал на лист, прикреплённый сбоку от доски. Поэма заканчивалась мощно:

… И в синем вихре, страха не тая,

Взмывает «Заяц», властелин огня!

«Вы все бегите прочь с дороги!

Я Барсик! Меня боятся даже боги!»

— Талант! — отметил я, чувствуя, как растёт моё уважение — Похоже на зелёного.

— Похоже, — согласился Билли. — Но мы всё ещё не знаем, кто это. Он тщательно скрывается.

Я позволил себе ещё немного поглазеть на это народное творчество с выражением блаженного умиления, прежде чем вернуть на место деловое выражение лица.

— Но это ещё не всё, — воодушевлённо продолжил он. — Творчество нашего экипажа не ограничивается только стихами. Один из техников — Дживо Кумар, вы его знаете, тот самый, что с золотыми руками, вдохновлённый подвигом Фиво, собирает в своём цеху из списанных деталей уменьшенную, идеально детализированную модель «Зайца» в масштабе 1:100. Говорят, он даже хочет подсветку внутри сделать, чтобы глаз Фиво светился зелёным огоньком.

А ещё один умелец — рядовой Хендрикс, рисует комиксы о приключениях Барсика в космосе, которые расходятся быстрее, чем горячие пирожки!

Билли замолчал, и улыбаясь, обвёл взглядом поле поэтической битвы.

— Кстати, ты провёл инспекцию второго челнока? — вернулся я к делам.

— Провёл. Всё сделано качественно, добротно, и я с чистой совестью подписал акт приёмки. — Билли поморщился. — Один индикатор, правда, там чудит, но он и на первом челноке такой же — похоже, вся партия бракованная. Я не стал придираться.

— Это правильно, — кивнул я. — Если мы начнём уподобляться Малинину и цепляться к каждой мелочи, корабль превратится в концлагерь. А мне нужно, чтобы экипаж был сплочённым и поддерживал друг друга, а не маршировал лицом в пол, заложив руки за спину. Сильвестр, поди, обрадовался, что ты не стал его терроризировать из-за индикатора?

— Ещё как! — Билли весело хмыкнул, и перешёл на пародийно-аристократические интонации, удивительно точно копируя манеру третьего помощника: — «Лейтенант Робинсон, ваша прагматичность и умение отделять существенное от второстепенного вызывают глубочайшее уважение. Подобный подход, надо сказать, нечасто встретишь среди представителей… боевых шахтёров».

Я усмехнулся. Какой-то он всегда чересчур учтивый. И вот это лёгкое, почти неосязаемое пренебрежительное «боевых шахтёров», приправленное безупречной вежливостью. Я слегка поморщился.

— Интересно, кем он был на Веле?

— А вы разве не знаете? — Билли посмотрел на меня с искренним удивлением. — Это его сначала хотели назначить командиром этого корабля.

Меня будто током ударило. Удивление, вероятно, было написано у меня на лице крупными буквами. Увидев такую реакцию, Билли даже немного смутился.

— Я думал, вы в курсе.

— Нет, — медленно проговорил я, чувствуя, как в мозгу щёлкнул какой-то переключатель. — А почему не назначили?

Билли оглянулся и отвёл меня в сторону, подальше от пары матросов, горячо спорящих о рифме к слову «Спасси».

— Да я точно не знаю, капитан. Но ходили слухи… очень странные. Как-то он себя повёл… неадекватно. Ну, а потом уже вас назначили.

«Неадекватно»? Сильвестр фон дер Кампф? Этот лощёный аристократ, чьи манеры отточены как бритва? Тот, кто всегда говорит правильные слова и чья любезность порой кажется неестественной? Что он мог такого сделать или сказать?

— А ты не припомнишь, что именно он сделал?

— Да говорили, его рассуждения были похожи на жёсткую, циничную математику. Будто он раскладывал всё по полочкам, без всяких эмоций. Мол, если для достижения стратегической цели потребуется пожертвовать третью экипажа — это приемлемая цена. Если нужно бросить крейсер на верную гибель, чтобы флагман ушёл, — это логично и оправданно. Поговаривают, начальству это не понравилось. Решили, что такой циник не может командовать таким количеством ЖИВЫХ людей. Что он глазом не моргнёт, отправив их на бойню.

Вот оно что. Это был не просто карьеризм. У Сильвестра была своя, чёткая и, вероятно, бесчеловечная идеология. И он, выходит, считал, что корабль и миссия должны были достаться ему. Он видел себя не капитаном-собирателем, а капитаном-трибуном, готовым на любые жертвы. Он бы, вероятно, не отступил от тех зондов… Бросил бы крейсера Волкова и Чен в мясорубку, посчитав потери оправданными… А теперь он мой третий помощник. Идеально вписывался в команду. Горячо поддерживает мои решения…

— Понятно, — сказал я, ощущая, как в голове складывается новая, тревожная картина, словно пазл из осколков тёмного стекла. — А почему его тогда вообще рассматривали на роль командира флагмана? Откуда такая высокая стартовая позиция?

— Так он же был командиром крейсера, на котором прибыла первая экспедиция на Велу, — сказал Билли, как о чём-то само собой разумеющемся.

— Так вот оно что! — выдохнул я. От этой новости у меня перехватило дыхание. Теперь понятно откуда корни его амбиций и его холодной уверенности! — Ты прямо вываливаешь одну новость за другой. Я где-то случайно у тебя внутри не открыл ящик Пандоры?

Билли смущённо улыбнулся.

— Я думал, это общеизвестный факт.

— Но мы же вылетели с Велы с «Сокрушительным», это ведь тот самый крейсер? Его, получается и оттуда сняли?

— Именно так. Его сняли с командования, крейсер передали Волкову, а Сильвестра… понизили до третьего помощника на флагмане.

«Оч-чень интересно… — Мысли пронеслись вихрем. — Похоже, наш Сильвестр не так-то прост. Он не просто обиженный карьерист. Он — падший князь, вынужденный прислуживать тому, кого он, вероятно, считает выскочкой. И он выжидает. Но чего? Своего часа? Моей ошибки? Надо держать с ним ухо востро.»

— Ладно Билли, спасибо, что рассказал. Не распространяйся пока об этом.

— Так точно, капитан.

Я снова посмотрел на доску со стихами, услышал отдалённый гул триумфа, долетевший со стороны симулятора… Мой корабль был полон жизни, юмора и преданности. Он был тёплым, шумным, почти родным. Но под этой живой, пульсирующей поверхностью, в её теневой, холодной части, тихо шевелились две очень разные, но равно опасные угрозы. Одна — в лице педанта, вооружённого уставом. Другая — в лице аристократа, вооружённого холодным, безжалостным расчётом.

И пока мы летели навстречу «Дронам» Умга, настоящая, тихая и необъявленная война уже вовсю шла прямо здесь, на борту «Арго». И я должен быть готов сразиться на обоих фронтах.