Чистый лист

♫ Ludovico Einaudi — Experience

Каждый год примерно в середине Зимы в общей гостиной, где собирались духи Рождества, появлялась коробка. Один из них, как правило, старший, чьё имя называют слишком часто, чтобы вновь повторять его здесь, подходил к ней и с замиранием сердца поднимал крышку. Содержимое коробки не менялось уже много, много лет: в ней лежали письма. Большие и малые конверты, бесцветные и радужные, чёрные и белые, они отличались размером и, как кто-то мог догадаться, именем адресата.
По очереди они подходили к коробке, каждый протягивал руку и безошибочно вытаскивал наружу конверт со своим именем, филигранно вычерченным на поверхности бумаги твёрдой рукой.
Каждый год в одно и то же время коробка, опустев, исчезала, и каждый год вслед за тем комната наполнялась шорохом, хрустом и шелестом рвущейся бумаги – конверты бережно вскрывали, откладывали кто куда: на стол, на тумбу, на подоконник, — и, наконец, каждый год в одно и то же время в комнате повисала тишина.
— Мне Любовь, — неловко прерывал тишину голос первого счастливчика, и каждый понимал, что именно ему в этом году перед Рождеством предстоит самая ответственная работа – сеять самое светлое и прекрасное чувство, какое только было на земле.
— Радость, — с придыханием продолжал другой.
— И Восторг, — подхватывал третий.
Постепенно в нарастающий гул вклинивались другие, не менее бодрые, но всё больше задумчивые голоса: «Боль», «Печаль», «Ненависть». Им предстояло не менее ответственное – нести в мир тёмные чувства. Всякому человеку предстояло пройти свой урок, кто-то заслужил любовь, а кто-то кое-что совершенно любви чуждое. Первые понимающе кивали вторым, подбадривая перед предстоящим выходом в мир, вторые сдержанно пожимали плечами, сознавая своё предназначение… и как всегда один из них молчал.
— Чистый Лист… — послышался за спинами чей-то шепоток. – Чистый… — растерянно повторил другой, третий, передавая по цепочке растерянные взгляды. Обладатель Чистого Листа негромко вздохнул и, бережно заложив своё «пустое» послание за пазуху, исчез.
Чтобы через мгновение появиться на улице, в оживлённо гудящей толпе. Вечер, мелкие снежинки ласковыми прикосновениями щекочут нос, тут же тая. ЧистыйЛист огляделся, слегка втягивая в голову в плечи, оглушённый внезапным тайфуном человеческих мыслей, эмоций, чувств, разговоров. Привыкший к пустоте и безмятежности, он некоторое время осваивался в новой гамме ощущений, закрыв глаза и прислушиваясь: вокруг уже начали творить своё волшебство его товарищи, Любовь и Боль, Печаль и Радость, и многие другие, разошедшиеся по миру, едва получив долгожданные письма.
Пора. Вдохнув поглубже, он сделал шаг вперёд и растворился в людях. Дальше, скорее, вперёд, налево, вверх, прямо, направо, резко вниз. Вот она! Первая. Плачет. Болит. Душа. Ну же! Протягивая бесплотные руки к душе, вынув свой чистый листок, он проник под толщу Боли, Тоски и Разочарования, тут же агрессивно впившихся в благодатную сильную «почву» его рук. Больно. Нельзя останавливаться, глубже, за стену Отвержения, под плиту Обид, туда, где нетронутой, забившейся в уголок Надежды, сохранилась девственно чистая частичка человеческой души. Взять её крепче, обнять, прижаться всем своим существом, обернуть Чистым Листом и отбросить прочь все обиды и поражения, всё разочарование, всю ненависть, собрать их в свой чистый лист…
Он пошатнулся. Душа, сбросив оковы, к которым привыкла, вспорхнула и помчалась дальше, оставив его позади, согнувшегося от боли, которую он сам пережил, от отчаяния, которое поглотил, от обиды, которые он сам унял.
Вдох. Чистый лист, ещё Чистый. Немного помялся, потемнел, будто от прикосновений пламени, по краю, но ничего, ещё Чистый. Ещё непременно хватит. Наверное. Нет, точно хватит. Должно хватить!
Выпрямился. Огляделся. Слишком много их, слишком глубока их печаль, а Лист его слишком мал. Тряхнув головой, он дёрнулся в сторону, в одну, в другую, ища зоркими глазами чужую боль. Всюду. Недовольство. Разочарование. Гнев. Злость. Здесь, ещё, вновь, опять и снова метался он одной души к другой, не видя уже товарищей, исправно нёсших людям свои дары, хватал одного, другого, третьего, разрывая лист на мелкие кусочки и прикладывая к каждому, чтобы хоть чуточку, хоть немножечко… собрать: всё до капельки, каждую грустную улыбку из тех, к кому прикоснулся, каждую мелкую обиду, каждый недобрый взгляд, — всё-всё.
Последний обрывок Чистого Листка лёг на чёрную поверхность очередной человеческой души.
Оглядевшись, он прикрыл глаза: как жаль, что обрывки такие маленькие, их не хватит. Ну, ничего. Выдох. Снова погружение. Не хватает ни рук, ни глаз, пусть всё струится в его душу напрямую, лишь унять, лишь бы избавить, чтобы Листок не пропал напрасно.
Снежинки, упрямо ища его лицо, липли к щекам, смешиваясь с горячими солёными дорожками, к плотно закрытым векам, падали на распахнутые побелевшие в беззвучном крике губы. Он уже не видел этого, но очень медленно, постепенно, секунда за секундой, обрывки его Листка проникли в души, к которым он сумел прикоснуться, нащупали те нежные искомые рвущиеся к свободе частички и закрыли их собой, позволяя сбросить всё то плохое, что так любят приобретать люди. Отдавая их ему, пришедшему, чтобы всё плохое поглотить; и плохое кружило вихрем над распростёршимся на земле бесплотным существом, стремительно растворяясь в воздухе.
Каждый год примерно в середине Зимы в общей гостиной, где собирались духи Рождества, после самого Праздника было очень тихо. Старший молча собирал всех за общим столом. Каждый год духи Рождества проводили один день в молчании, и каждый год один из них вешал на стену рамку, в которой был вложен чистый листок.