богинки (Глава 2)

Спустя 3 года

Вороной конь рыл копытом землю, не желая лезть в «Клятые топи». Зверь ржал и вставал на дыбы в попытке скинуть седока. Черноволосая воительница с глазами цвета спелой черники бранила его и все никак не могла успокоить.

--Треклятая ты кобыла! — кричала она—не ровен час, как выйдут болотные огни!!! И если мои догадки верны, они приведут нас куда нужно!!! Нельзя их упускать!!! Ну полезай же, скотина!!! Никто тебя не сожрет!!! Здешняя нечисть конями не питается, особенно такими упрямыми!
И зверь сдался под напором сердобольной всадницы и нехотя, осторожно спустился в трясину.

--Иди, иди! Не бойся! — все подгоняла его девушка.

От гнилой воды разило мертвячиной и затхлостью. Жижа пузырилась и с неприятным звуком булькала. Вороны граяли над корягами. Недобрый знак.
Очередная осока расступилась и из-за нее показался белесый огонек, затем еще один, и вскоре, над болотами заструилась тонкая ниточка прозрачного света. Охотница направила коня в нужную сторону. Войдя глубже в болото, она стала прислушиваться к отдаленному гоготанию кикимор и свисту ветра.
Через несколько часов хождения по тине она услышала протяжный младенческий плач. Конь нервно ржанул.

--Да, мой хороший, мы нашли что искали! — дева облегченно улыбнулась.

Воительница пришпорила скакуна, выводя его из трясины. Плач с каждым пройденным аршином становился громче, к нему еще прибавилось верещание трех голосов.
Богинки, похищавшие чужих детей, за неимением своих, сперва пытались нянчить малыша, но, когда тот их пугался выбрасывали в омут.
Их было три. Они все были одеты в купальные рубахи, длинные, всклокоченные черные с проседью волосы застилали их глаза и растянутые жабьи рты с кабаньими клыками. Старая седая бабка пыталась успокоить ревущее от страха дитя, но она была столь страхолюдна, что ребенок лишь больше заходился плачем. Дева подошла прямо к коряге, у которой они сидели, держась за огромные животы.
Маленькие глаза, пустые, словно невидящие, казалось смотрели в упор.
Она оставила своего коня, и, обнажив меч, двинулась навстречу нежити. Две молодухи резко поднялись на тонких кривых ногах и завопили. Осунувшиеся тела с обвисшим животом и грудью проворно подбежали к ней и на удивление быстро набросились на девушку. Острые когти одной вонзились в кисть руки, рвали плащ и кольчугу. Жуткие зубы второй впились в голень, раздирая онучи и кожу сапога.
Мерзкий визг глушил, а когти и зубы полосовали латы и кожу, оставляя все новые царапины и раны.
Охотница, закричала, скидывая с себя богинок. Они упали навзничь, продолжая верещать. одна нашла в себе силы подняться и оцарапала деве лицо. Струйки крови потекли по ее щеке, и не успела первая капля ее достичь земли, как нечисть лишилась головы. Вторая голова слетела с осунувшихся плеч сразу после этого. «слабые…» --подумалось ей: «слишком быстро…»
Старшая все верещала и плакала, заглушая своим воем дитя. Сгнившая плоть
на ногах не позволяла ей убежать, а встречать смерть ей не хотелось.
Воительница выхватила младенца из ее когтей, и оставив богинку в живых, поехала прочь из «клятых топей».
***
Резвый вороной конь вьехал в Велеград. Ребенок спал, завернутый в потертый выцветший плащ охотницы. Конь заржал, остановившись, взрыл копытом землю и вскинул голову.

--Хозяева, дитя свое принимайте!!!—закричала она, спешиваясь. На пороге показалась добротная, богато одетая купчиха, увешанная перлами и самоцветами. Она ахнула, и подобрав юбки, подбежала воительнице навстречу.

--Последила бы за младым, мамаша! Стыд тебе, да позор, первенца на волю нежити оставлять!!! Дозор выстави у его колыбели, не то снова богинкам попадется

--Как так!!! Неужто богинки?!—мать прижала свое дитя крепче к сердцу.

--Они родимые, куда ж без них. Ты об уговоре нашем на радостях не забыла?! Я тебе первенца, а ты мне сотню золотом! — дева сложила руки на груди, требовательно хмурясь.

--Упаси тебя, Алконост, нет у меня денег! — закудахтала купчиха, отдавая закудахтала купчиха, отдавая сына няньке.

--Оно то по тебе и видно, куда деньги делись, сути это не меняет, хоть жемчугами своими плати!—охотница сердилась.

Тут из окна высунулось бородатое, опухшее от пьянства лицо и густыми бровями.
--Полно тебе жадничать, сварливая ты баба!!! Это Алконост, это тебе не хухры-мухры!!! Ее каждая собака знает, а кто не знает—юродивый, она тебе сына спасла, а ты ей жалкую сотню жалеешь!!! Выдай ей золота сколько просит и в дом иди!

Нехотя женщина отстегнула от пояса туго набитый кошель и небрежно кинула в сторону девушки. Та ловко поймала его, шутливо откланялась и, взяв коня под уздцы, пошла в город.
Многие люди оборачивались ей вслед, едва замечая на груди вороний череп—метку охотников. Она снискала себе славы в землях запада. И в каждом кабаке о ней рассказывали байки, что на деле были сущей правдой. И все кликали ее Алконост, птица возвещающая о скорой смерти. И только она сама знала, что ее истинное имя—Мора, значило когда-то давно совсем другое.
***
В небольшой таверне вовсю гулял Велеградский сброд. Звон бокалов и музыку заглушало хмельное пение и хохот, но стоило раздаться глухому стуку в дверь, как все притихло.
Темная фигура, укрытая полинялым изодранным плащом, вошла в залу. Ожерелье из волчьих когтей со звоном билось о испачканную в тине и крови, ржавую кольчугу. Стальные наручи были забрызганы кровью, а онучи и сапоги исцарапаны. Хребет Мули, служивший поясом, нес бремя ножен и кошеля, и висевших на нем черепов и когтей мелкой нежити. Дева прошла за самый дальний стол и, сняв с себя заплечный мешок, уселась, вытянув ноги.

--Найдется ли здесь для Алконост место, чтоб зализать свои раны?—сказала она, набивая трубку. Тут же рядом возникла девица, принявшая заказ на похлебку и пиво. Посетители вернулись к смеху и гомону, и охотница прикрыла глаза, закуривая.

Мора с удовольствием принялась трапезничать, как только ей подали еду. Потраченных денег она определенно стоила, да и пиво в кои то веки не было похоже на прогорклую дрянь, а наоборот было на редкость вкусным.
Она сделала еще один большой глоток хмельного и сделала затяжку табачного, в смеси с можжевеловым, дыма. Перед глазами все слегка поплыло, и девушка расслабленно прикрыла глаза, потягивая пиво.Гомон таверны прибавлял дурмана в голове. Она так устала, гоняясь сутки с лишним за болотной нечистью, что теперь все, чего она хотела, это допить пинту и уснуть прямо на этом самом месте. Желание поскорей погрузиться в сон пересилило желание допить пенное и докурить так успокаивающую нервы трубку и Мора сняла себе комнату.
Оставшись в ней наедине с зеркалом в пол, охотница стащила с себя плащ и кинула его на заплечную торбу. Следом полетела непригодная для носки, порванная кольчуга и пояс со всем, что висело на нем вместе с ней. Наручи с грохотом упали на пол, онучи и сапоги были небрежно скинуты неподалеку от двери, и теперь, когда Алконост осталась в грязной, засаленной косоворотке и таких же штанах, она осмотрела себя в старом зеркале.
Черные пряди обрамляли скуластое острое лицо с тонким носом и пронзительно синими холодными глазами, которые смотрели на собственное отражение холодно, отрешенно. Тонкая шея переходила в крепкие плечи, а те в сильные руки, кончающиеся длинными, огрубевшими от боев пальцами. Под серой рубахой, что была ей велика и темными, висящими мешком штанами скрывалось бледное тело, с выпирающими ключицами и ребрами, с узкими бедрами и длинными худыми ногами. Кое-где просвечивали ее многочисленные раны и шрамы, тонкими белыми полосами рассекающие ее плоть. Свежие раны были забинтованы, а потому кровь не вызывала у девы отвращения, лишь боль неприятно ныла на задворках помутненного можжевеловым куревом и пивом рассудка.
Она легла спать, улыбаясь тому, что наконец почует на перине, а не на холодной земле. Сон похитил ее разум и она отдала его тому без промедлений.