Звери, нарисованные углём

Пролог

— Безумный старик… — прошипела девушка и, не глядя, разрядила один из амулетов в сторону нечестивца. – Как ты смеешь так о нём говорить?
— Не-е, ну ты чё завелась, — удивлённо захохотал он и без видимых усилий пропустил ледяной осколок мимо себя.
Полупрозрачное острие с оглушительным звоном врезалось в деревянную стену и рассыпалось по стойке. Полный трактирщик, напуганный в кои-то веки, осторожно выглянул из-за перевёрнутого шкафа с разбитой вдребезги выпивкой, но благоразумно решил засунуть голову обратно. Уж про колдунов-то он был, конечно, наслышан, как и всякий прочий тедзал, но чтобы видеть их воочию… Про такие встречи он наслушался достаточно от пьянчуг-завсегдатаев, а оттого прежде не было никакого резона в них и верить.
— Я лишь говорю, что ты сама умница-красавица… сидишь тут, вливаешь в себя бочки лошадиного пойла, а он страдает там, бедняжко-ледняжко… — наигранно вскинул он руки и играючи отмахнулся от очередного снаряда. – Могла бы делать всё, как я говорю (при том, по доброте душевной, заметь!), но ты упорно хочешь меня грохнуть…
Девушка, наконец, сдалась. Трактир можно отстраивать заново, подкупать новую мебель, а заодно и посетителей, кои теперь долго ещё не рискнут сюда прийти.
Стряхнув со стола уже подтаивающие льдинки, обладательница пугающих простой люд способностей бесцеремонно уселась прямо на него.
— Не виновата я ни в чём… — тихо проговорила она. – Он сам отстроил для себя тюрьму.
— Да разговора нет… — пожал «безумный старик» плечами и, с кряхтением перебравшись через стойку, принялся выискивать за ней что-нибудь съестное. – Но в твоих могущественных силёнках его спасти. Уж как не у тебя есть на эту безнадёгу шанс.
— Я не понимаю, о чём ты…
— Ну как тебе, недалёкой, разъяснить… — задумчиво почёсывая живот, скосил он к потолку глаза. – Короче, расклад такой – я тебе щас недалёкое и далёкое будущее нарисую, а ты по ходу жизни с ним сверишься. А ещё я… нашёл!
Девушка невольно вздрогнула от радостного вопля, да ещё и неприятно хриплого, а рука сама собой потянулась к оставшемуся амулету – последнему, между прочим. Он заметил её реакцию и, миролюбиво подняв руки над головой, – в одной была зажат цельный кабаний окорок, – вкрадчиво прошептал:
— Тихо-тихо-тихо… я пожрать чего нашёл. Вместо того чтобы тянуться к предпоследней жизнёхе, лучше бы порадовалась вместе со мной.
Девушка ответила одним лишь красноречивым взглядом.
— Не? — внешне искренне печалясь, на всякий случай спросил он. – Ясно всё. А ведь мог бы поделиться. Живи теперь с этим. Так вот, о чём это я…
— О будущем… — мрачно напомнила колдунья, как мысленно очертил про себя девушку потеющий от неудобного положения тела трактирщик вместе с остальной половиной города в придачу.
— Да какое будущее, — небрежно отмахнулся он, с удовольствием вгрызаясь в окорок. – Нет его, будущего то. И всё ведь благодаря тебе. Могла бы выделаться, героически спасти мир, так нет же, взяла и пропила свою никчёмную жизнь ко всем табунам.
— У тебя, кто бы ты ни был, последний шанс объясниться, иначе в последний раз я не промахнусь, — последовало ожидаемое обещание.
— Вот ведь, — вдруг как-то невпопад усмехнулся он. – Даже имён не использует, чертяка… Ну хоть окорок подсунул…
Затем он обернулся к столику и в раз посерьезнел. Следующие его слова по-прежнему были странными и незнакомыми, но было что-то в них такое, отчего девушка почувствовала, как её сердце сковывают нерушимые тяжёлые тиски. Он говорил правду.
— Правду-правду… А насчёт последнего раза ты уж шибко-то не выпендривайся… — увесистый мосол несколько раз кувыркнулся в воздухе и прилетел аккурат в блестящую макушку трактирщика.
Удовлетворившись приглушённым всхлипом, он коротко кивнул и продолжил говорить; говорить слова, что не должны были быть услышаны никем и ничем. Они принадлежали времени и никому больше. И всё же они прозвучали.
— Я расскажу тебе о будущем. А после о настоящем. Ты давно не видишь в своей жизни цели, и я тебе её дам. Идём за мной. А то здесь тухло так…
Он презрительно рыгнул и шумно скрылся в развороченном проломе.
Девушка несколько секунд смотрела на то, как болтающаяся на одной петле дверь замедляет свой ход, а затем и останавливается. Тогда она встала и, покидая трактир, глухо бросила через плечо:
— И впрямь скверное заведеньице… Барда, что ли, позовите…

ЗА СЕМЬ ДНЕЙ ДО ОТСЕЧЕНИЯ ВЕРИГИ

«- Милая, а это когда-нибудь закончится?
— В смысле?! Тебе не нравиться моя стряпня?
— Что ты, что ты, синичка… Я не э…
— Ах, ты ж гадёныш!
— Ай!
— Я готовлю целыми днями, а ты только жрёшь, да вино хлещешь, и тебя всё что-то не устраивает? Целыми днями всякий раз одно и то же…
— Не надо… А-ай!
— Бессовестный…
Спустя время, грустно и шёпотом:
— …вот это когда закончится…»

©. Питли и Эпона

Глава 1
Указывающий обряд

Стоит заметить, весна в эти края приходит рано и внезапно. Подобно мудрым караванщикам, что забредают сюда с западной стороны лишь в конце месяца Тлеющего огня, добродушная пора не знает опозданий. Большие и малые деревца всего за несколько оборотов облачаются в свежие зелёные наряды, а сквозь влажную почву уже пробивается травка. Однако пока что подобные изменения незримы для людских глаз. Земля и простой человек ещё слишком хорошо помнят недавние морозы и снега, а оттого просыпаются от зимнего полусна неспешно и осторожно.

Редкие призрачные стайки перистых облаков только-только стали выделяться на фоне всё ещё иссиня-чёрного неба. Округлый лик Дея пока что не показал свою обжигающую макушку из-за далёкого горизонта, однако его лучи уже прорезали свежий утренний воздух и врезались в самую верхушку броха* (древние башни, достигающие максимум 18 метров в высоту и 9 метров диаметра основания).

Парочка пичужек, устроившихся на прохладных камнях, отвернулась от яркого света, бьющего прямо в чёрные глазки-бусинки, и раздражённо повернулась к восходу своими пёстрыми спинками. Но вот прошло несколько минут: разомлевшие пташки прикрыли глаза от удовольствия и, сладко причмокивая крохотными клювами, стали вбирать в себя столь приятное после промозглой ночи тепло.

Одна из птичек, та, что располагалась слева от своего более крупного собрата, чуть приоткрыла глаза и медленно окинула сонным взором распростёршийся перед ней пейзаж.

Увэйн – название небольшого селения, коим с незапамятных времена нарекли его обитатели глухих земель, располагался аккурат между двух высоких холмов, в туманной низине, разделённой рекой. Продолговатые широкие холмы простирались ровно с севера и юга от немногочисленной общины, поэтому с месяца Плывущих вод и вплоть до месяца Тлеющего огня Дей подолгу грел неровный клочок земли, увенчанный серой башней. К слову сказать, брох, представляющий собой эту самую башню, был самым высоким и древним сооружением в селении. Никто доподлинно не знал, с какой целью оно возводилась и кем, однако были у местных жителей на сей счёт свои предположения и доводы. Наиболее болтливые и досужие до пустых разговоров старики с мрачной радостью могли бы выдать пару тройку баек о том, какие страшные силы приложили свою нечистую руку к данному творению, и какая участь ждёт тех, кто имеет смелость использовать его по своему усмотрению. Однако, конечно же, никому до их нелепых историй не было дела.

И всё же были некоторые странности, упустить которые из виду было бы непозволительным упущением.

Едва обосновавшись на довольно плодородной земле, племя земледельцев тут же нашло удачное применение давно покинутой конструкции. Соорудив внутри каменной башни четыре этажа, разделённых крепкими бревенчатыми полами, поселенцы вскоре обустроились в них, а спустя какое-то время внезапно покинули. И по сей день ходят слухи, что Нечто, незримо обитающее в брохе, выжило незваных гостей из своего тёмного убежища, однако, вероятнее всего, что люди, выкопав себе подле башни землянки и проложив между некоторыми из них узкие ходы, решили уступить по-своему величественное и обширное сооружение своим многочисленным богам.

И действительно, данному предположению находится вполне видимое доказательство…

Молоденький пуночек (кругополярная птица из семейства подорожниковых, гнездящаяся в области тундр Старого и Нового Света), переведя встревоженный взгляд с большого ворона, замершего на ближайшем дереве, на своего дремлющего братца-погодка, вдруг, словно вспомнив о чём-то неимоверно важном, нелепо чертыхнулся и, быстро расправив короткие крылья, соскользнул с карниза, увитого густым плющом, вниз. В доли секунды преодолев несколько метров, птенец на мгновение сложил крылья и привычно нырнул в небольшую щель между пористыми камнями, а затем приземлился на светляк, прикреплённый к выщербленной стене.

Ни один факел в небольшом круглом зале не горел, однако воздух здесь был наполнен концентрированным запахом воска и каких-то жжённых душистых травок. Самые разнообразные по диаметру и длине бледно-жёлтые свечи были вразнобой расставлены по краям зала. Подле двухметрового каменного истукана, возведённого в центре помещения, так же были расставлены свечи, которые, однако, отличались от остальных более правильными формами. Их мерцающие языки пламени время от времени искрились и потрескивали, источали с самых своих концов тонкие волнистые струйки дыма и, растворяясь в полупрозрачном сероватом облаке, заполнившем комнату, сливались в одно целое.

Стараясь не обращать внимание на неприятных запах, птенец подобрал под себя лапки и сжался в небольшой дрожащий комочек. Вряд ли бы пуночек стал терпеть столь ощутимые неудобства, если бы не существовало то, что с некоторых пор возбуждало в нём любопытство. Повернув слегка наклоненную головку в сторону, птица устремила внимательный взгляд на предмет своего неподдельного интереса.

Каменная фигура, отличавшаяся искусностью исполнения, тем не менее, имела весьма своеобразный внешний вид и представляла собой что-то вроде получеловека-полуптицу с открытым клювом и широко распростёртыми в стороны крыльями.

Птенцу не терпелось подлететь ближе и рассмотреть статую подробно, однако общая атмосфера страха перед чем-то неизведанным не желала отпускать из своих цепких лап его податливое сознание. Кроме того, присутствующие в зале люди, что столпились вокруг застывшего в безмолвном крике существа, вызывали во всём теле пташки мелкую дрожь и заставляли биться её сердечко быстрее.

Дело в том, что полностью раздетые жители селения, а точнее некоторые из них, уже взрослые мужчины и женщины, совершали важный и весьма сложный предпразничный ритуал, от которого зависело, будет ли последующий сезон сбора урожая плодородным и радостным, или скудным и пустым. Плавно покачиваясь и устремляя свои раскрашенные в яркие цветочные краски лица на застывшую в немом ожидании фигуру, они монотонно, нараспев проговаривали древние, заученные с детства слова:

Сладкий сок цветущих трав,
Воды гор Акдарха, — Прах.
Ты вкуси души остаток,
После снов суровых, — Злато…

По окончании последних слов самый старый из присутствующих житель, облачённый, в противоположность остальным, в просторную серую тунику до самых пят, прикрывающую его дряхлое тело, выступил из толпы и вытянул из просторных складок своих одежд ярко-жёлтый цветок Солнечного складня. Сверкнув желтоватыми белками глаз, он подхватил откуда-то снизу короткий кинжал и, коротко взмахнув дрожащей рукой, рассёк выставленный перед собой кулак с зажатым в нём цветком. С дальнего конца зала послышался чей-то испуганный вдох, который тут же оборвался раскатистым звуком оплеухи. Внешне присутствующие не обратили на произошедшее никакого внимания, в том числе и жрец, но мысленно поблагодарили того, кто усмирил неретивого участника обряда. Обратив предельно сосредоточенный взгляд своих затуманенных временем глаз на лик статуи, старик поднял свой сухой, окрасившийся в красный цвет кулак к раскрытому клюву и вложил в него частично покрытый кровью цветок.

Покачивающиеся в подобии транса жители, между тем, продолжали воздавать молитву своему покровителю. Почтительно отступив от статуи на несколько шагов, старик обернулся к хору голосов и, прикрыв испещрённые сетью морщин веки, вторил им сам:

Три пути ведут в Иное,
Отвори ты мрак
И прочь…
В час полуденного солнца
Ты вернёшься,
Или сгинешь…
Глаз сиянья озаренье,
Видимое станет дверью,
Муки долгого притворства
Вновь отступят,
После ночь…

Негромкие слова, складываемые в грубую, уходящую к далёким истокам чего-то истинного и частично познанного песню, постепенно стали произноситься всё громче и отчётливее, а темп ускоряться.

Старик поднял левую ладонь кверху и вперил взгляд своих глубоко посаженных глаз на рослого молодого юношу, что, согласно поданному знаку, выступил из толпы.

Пуночек, продолжая наблюдать за действом, всё так же сидел на своём привычном месте и терпеливо дожидался развязки разыгравшегося представления. Не так давно, когда он впервые наткнулся на птицу-человека, зал был абсолютно пуст, поэтому птенец мог вволю налюбоваться такой притягивающей и одновременно отталкивающей статуей. Вряд ли птичка отдавала себе отчёт в том, что же в каменной фигуре привлекло внимание, и почему её интерес к ней так и не угасал. Одно пуночек знал точно – сейчас он хотел приблизиться к статуе как можно ближе.

Тем временем старик едва ли не силком вручил растерянному юноше кинжал, на котором ещё остались следы крови, и коротко кивнул. Парень, с трудом оторвав взгляд своих голубых глаз от глаз жреца, расслабился и, запрокинув голову кверху, вытянул руку с зажатым в нём клинком вверх. Все остальные тут же последовали его примеру и устремили свои взгляды в тяжёлый каменный потолок.

Птичка, едва ли не подпрыгивая от переполнявшего её возбуждения, посчитала, что наступил тот самый момент, когда она сможет осуществить задуманное. Подскочив с места, птенец в пару взмахов крыльев пересёк отделяющее его от заветной цели пространство и сел на самый кончик клюва бога-птицы. Когда он летел, тот самый житель, что совсем недавно не удержался от восклика при виде крови, заметил его и на этот раз коротко вскрикнул. И теперь никто из собравшихся не обернулся. Лишь хмурый низкорослый мужичок, который в прошлый раз отвесил шлепок по бритому затылку, не выдержал и, моментально выйдя из себя, приглушённо рявкнул:

— Кусок разложившейся крысы! – собрав покатый лоб в ряды тяжёлых складок, бородач подтянул восклицавшего вплотную к своему багровому лицу и многообещающе выдохнул. – Ещё раз взвизгнешь, отправишься сопровождать Диши (бог плодородия) в его вознесении лично… в качестве одной из душ!

Дородный парень с оттопыренными ушами и коровьими глазами захрипел и, покраснев подобно мужичку, судорожно закивал в сторону статуи:

— Так… энто… птица же!

Коротышка, обернувшись в указанную сторону, при виде пичужки округлил глаза и невольно ослабил свою железную хватку. Парень тут же воспользовался моментом и, стараясь не касаться оголённых тел односельчан, поспешил убраться в противоположную от мужичка сторону. Тот же, в свою очередь, собирался что-то воскликнуть, когда произошло непредвиденное.

Старик же невольно обратил внимание на знаки, подаваемые недалёким детиной и, медленно повернувшись в сторону изваяния, заметил посматривающего на него пуночка.

Прошло не более полминуты – и вот уже истошно вопящие селяне выбежали из старого броха, после чего разбежались по своим небольшим землянкам и хижинам. Ужас такой силы, охвативший в столь короткий промежуток времени видавших всякое жителей, возможно, впервые наполнил собой их грубые наивные сердца.

Лопоухий парень, покинувший зал первым, теперь пытался судорожно нацепить на ноги тканые штаны. Шумно вдыхая прелый воздух, наполненный запахом земли, он сидел на своём лежаке и, выпучив глаза, прокручивал в голове жуткие картины произошедшего.

Рядом с парнем послышались тихие шаги босых ног. Миниатюрная по сравнению с пареньком мать, облачённая в короткий лисий полушубок, уселась перед ним на колени и осторожно притронулась к рыжей голове сына. Тот, почувствовав прикосновение, в мгновение натянул не поддававшиеся прежде штаны и обратил на женщину свой очумевший взгляд. В груди матери ощутимо кольнуло, и она вкрадчиво спросила:

— Что случилось, Оло? Почему ты так рано вернулся?

Парень, приоткрыв рот и не моргая, отрешённо уставился в стену. В такие моменты скорого ответа ждать не стоило.

Однако худенькая, но сильная женщина, знала своего сына лучше, чем кого-либо ещё, а потому коротко хлопнула его ладошкой по округлой щеке, мелко вздрогнувшей от удара, подобно свежему холодцу. Парень, вздрогнув, очнулся от подступившего забытья и непонимающе уставился на мать.

Не меняя нарочито спокойного выражения лица, женщина вопросительно дернула головой и повторила вопрос:

— Что произошло?

Парень широко открыл глаза, словно впервые увидел мать, и вдруг скривил лицо, залился слезами и уткнулся ей в плечо:

— Я не виноват! Не виноват! – сдавленно запричитал он. Рука женщины успокаивающе легла на всклоченные волосы паренька. – Там птица прилетела… это она виновата! Я просто хотел предупредить!

Качнув копной густых и таких же рыжих, что и у сына волос, женщина быстро отстранилась и, теряя всякое самообладание, спросила:

— Что?! В Святилище была птица?

— Да! Она… она села на Странствующего Диши, а потом… – вновь всхлипывая, горестно отозвался парень. – Потом вождь Кайден… Он как увидал птаху… Закричал так жутко, словно бы его резали изнутри… А потом… Его глаза покраснели, и он рухнул плашмя, словно подкошенный… Ну мы энто… Разбежались кто куды…

Закончив короткий рассказ, Оло враз замолк и, вытерев мокрое лицо массивной рукой, остановил свои покрасневшие глаза на матери.

Та, отвечая сыну не менее опустошённым взглядом, в ужасе застыла на месте и пробормотала:

— Так что же теперь с нами будет… Энто же… — женщина моргнула и, неловко поднявшись с места, медленно подошла к затянутому бычьей плёнкой окошку, располагавшегося под самым потолком, а по прошествии пары тихих минут, видимо приняв про себя какое-то решение, обернулась на сына. – Переодень портки правильно, Оло! Идём к Кровному Очагу!

Глава 2
Огонь и вода

Хижина-колесо была куда внушительнее любой из прочих хижин, а уж тем более и приземистых землянок. Она называлась Кровным Очагом не просто так. Построенная несколько десятков зим назад, хижина служила жителям тем местом, где они при особой нужде могли собраться вместе и, опираясь на мудрость вождя, да наиболее умудрённых годами стариков, совместно разрешить насущные проблемы. Кроме того, в промозглые зимние вечера люди, отходя от наполненных повседневной суетой оборотов, приходили сюда, чтобы пропустить пару-тройку чашек креплёного мёда, погреть около живительного огня свои продрогшие насквозь кости и поделиться с остальными накопившимися заботами и мыслями.

Полукруглая конструкция, имеющая каменное основание и такие же стены, была прикрыта с самого своего верха ровными слоями жёрдочек и прутьев. Имея в наибольшей своей ширине диаметр в пятьдесят, а то и более локтей, она не без труда, но всё же вмещала в себя всех членов племени. Только здесь, вокруг внушительного, окаймлённого оплавленной цепью камней кострища, враждующие члены различных семей могли найти общий язык и договориться хоть и о временном, но всё же перемирии.

Вражда эта никогда не доходила до драк, а уж тем более убийств, и ограничивалась лишь злыми словами и взаимным презрением, зародившимся ещё с незапамятно давних пор. Впрочем, и эти недобрые чувства были лишь поводом для того, чтобы воздать честь своей семьи над всеми остальными, приукрасить её. Некоторые семьи и вовсе были дружны, особенно те, что имели по характеру своих ремёсел торговую или взаимодополняющую связь.

Толпа приглушённо переговаривалась и перемежалась, подобно течениям в реке, во взаимных приветствиях. Некогда высокий и статный, а ныне дряхлый и скрюченный прожитыми годами Альбион, наистарейший представитель семьи Рыбьих Голов, доковылял до устроившегося с северного края хижины Оло и встал подле него. Надо отметить, сам Оло принадлежал к богатой семье Сытых Ткачей и, был, не считая своего младшего брата, самым юным членом племени, удостоенным участвовать в предпраздничном Указывающем обряде. Альбион, чувствуя к парню не что иное, как неприязнь, с тщательно скрываемым презрением уже в который раз отметил на лице детины всякое отсутствие интеллекта и тупое выражение его светлых глаз. И всё же он натянул на своё сморщенное лицо как можно более доброжелательную улыбку, на деле беззубую и жутковатую, и, затронув интересующую его тему издали, обратился к орясине:

— Здрав будь, Оло! Слыхал, ты присутствовал на ритуале и видал, чего там стряслося…

Оло, вздрогнув от скрипящего голоса старика, обернулся на его сухощавую фигуру, укутанную в тёплые осенние одежды и, чувствуя смутную радость от внимания столь высокочтимой в некоторых кругах персоны, с воодушевлением ответил во всю силу своего внушительного голоса:

— И тебе не хворать, достопочтимый Альбион! Энто да, я того…

— Тише ты! – вполголоса шикнула на дубину-сына мать, стоящая в некотором отдалении со своей давней знакомой и младшим сынишкой.

Старик, при звучном ответе парня собиравшийся выдать явно что-то нелицеприятное, всё же с трудом переборол раздражение и промолчал.

— Так энто… — понизив голос и доверительно наклонившись к любопытствующему старику, прогудел Оло. – Да, был я там… Там такой страх случился… Вспомнить страшно… Сам Диши обернулся в птицу и забрал душу вождя Кайдена в своё далёкое странствие… Так мать мне сказала…

— Как, Кайден сгинул? – сменив выражение лица на испуганное, быстро прошамкал Альбион. – Так, ишто обряд не завершился, я не пойму?

— В том то и страх, старейший! – по своему обыкновению выпучив глаза, вкрадчиво поддержал тон старика парень. – Энто же чего будет? Увэйн сгинет и мы вместе с ним, ежели Диши не пролетит над нашими землями и не принесёт Благостные ветра!

— Великий Диши, не обдели нас своим всеобомляющим вниманием, вспомни о путеводцах своих и грядущих, обретающихся в этом мире и Ином… – крепко зажмурив глаза и обратив лицо к потолку, тут же запричитал старик, однако, в доли секунды сбросив маску напускной богобоязни, вновь обернулся на глупого юнца. – Так, выходит энто сын его, недоросль, теперича вождём станет – Сидмон… И верно, конец селению…

Тут мать Оло, вдоволь наговорившаяся со своей объемистой подругой, женщиной, так же принадлежащей к семейству Ткачей, наконец, заметила старика, притулившегося за внушительной фигурой сына. Мигом оказавшись подле него, она прищурила глаза и, скривив губы в улыбке-оскале, процедила с издёвкой в голосе:

— Скорого упокоения тебе, Альбион! Так ты ещё жив… а я то думала, чего энто в Увэйне чёрные обороты всё идут, да идут…

— И тебе того же, острица! – ответив точно таким же взглядом, с желчью в голосе отозвался старик и, надув щёки, постарался принять как можно более внушительный вид, чтобы казаться увереннее. – Осторожней будь с языком своим острым, иначе в следующий раз, когда будешь штопать портки своего отсталого сынка, заместо иглы может оказаться ядовитая рыбная кость!

— А ну-ка заглохли оба, злыдни! – прошипел взявшийся невесть откуда мужичок, тот самый, что совсем недавно отвесил Оло оплеуху. Парень, завидев своего недавнего знакомого, побледнел. – Не пристало вам, аки собакам, лаять в дружном месте! Нукать разошлись в стороны! Сейчас сын вождя со словом выступит…

Напоследок жутко ухмыльнувшись юноше, мужичок побрёл сквозь толпу к центру помещения. Оло побледнел ещё сильнее прежнего и с неподдельной дрожью в голосе спросил сверкнувшую глазами женщину:

— Мать, а энто кто?

Проворная ткачиха, уводя сына подальше от Альбиона, со злым удивлением обернулась:

— Так один из воинов, близких к вождю — Агро… Как ты не можешь его знать?

— Дык откуда ж мне… — протянул парень, не отрываясь наблюдая за скрывающейся в толпе спиной мужичка.

— Откуда ж, — раздражённо бросила мать. – Оттуда ж! Ты в Увэйне живёшь иль где?

Оло лишь глуповато пожал плечами и встал рядом с матерью.

Между тем, атмосфера страха и паники в полукруглом зале всё более нарастала. Агро, влив в кострище из кожаного бурдюка приличное количество масла, развёл огонь и, сложив ладони рупором, звучно призвал собравшихся к тишине. Обратив свои взгляды на испещрённый рисунками тканый полог, отделяющий общий зал от уединённого ответвления, из которого должен был появиться сын Кайдена, перепуганные жители замерли в напряжённом ожидании.

Наблюдал за происходящим и тот, кто находился за едва приметным отверстием в кладке. Прозрачно-голубой зрачок, выделяющийся на фоне тёмного массива стены, устремлялся то на крепкую фигуру Агро, застывшую со сложенными на груди руками, то на массивную покатую спину Оло, прикрывающую собой большую часть пространства, а то и на жадные языки пламени, облизывающие выложенные в конус брёвна.

— Что там, Брейден? – спокойно вопросил детский голос подле подсматривающего.

Рыжий мальчишка, не отрываясь от трещины в стене, протянул:

— Да что-что… Народу в хижину набилось, словно скотины в земляное убежище. Тут вон и Оло даже тугодумный… не видать за ним почти ничего. Уж он то, пустая башка, чего тут забыл?!

Всё тот-же детский голос в ответ назидательно прошептал:

— Ты бы думал, прежде чем рот открывать…

— Дуфф, отвянь! Не хватало мне ещё и тебя выслушивать… — не глядя отмахнулся Брейден и, приоткрыв от разбирающего его любопытства рот, замолчал, переключил всё своё внимание на происходящее за красноватыми камнями.

В отличие от своего рыжеволосого брата, Дуфф не отличался столь явным проявлением заинтересованности в черте чего-то запрещённого. Да и вообще, сами братья были различны между собой подобно огню и воде. Так, если бы некто всесильный объединил в целое всё сущее, а затем разбил на две противоположные половины – то и были бы столь не похожие друг на друга братья.

Не похожи они были и внешне. Брейден – рослый четырнадцатилетний парнишка с крепким не по годам телосложением — был исконным сыном своей матери, от которой ему досталась пламенно-рыжая шевелюра и необыкновенно светлые голубые глаза. Прямой нос и белая, словно высокие весенние облака, кожа, припорошенная на скулах красноватым румянцем, выдавали в нём истинную кровь западного народа, а вместе с ней и необыкновенную решительность, отягощённую, в противовес, невероятным упрямством.

Двенадцатилетний же мальчишка среднего роста, усевшийся на вросший в землю валун — Дуфф, которого хоть и вряд ли можно было отнести к народу юга, — всё же уловимо отличался от своего наполненного бурлящей энергией братца. Не помеченный ни одним из рисунков, что было странно, учитывая специфику местных верований и образа жизни, он молча взирал на невысокие бугорки-землянки, поросшие кое-где травой, в центре которых находились железные колпаки, прикрывающие отверстия для выхода дыма от любой непогоды. Их помятые округлые верхушки, слепящие мальчишку ярко-оранжевым светом, создавали подле себя причудливые рисунки из отсветов и полутеней, которые, по мере того, как Дей скрывался за горизонтом, неуловимо менялись и двигались. Всё вокруг оставляло на себе следы догорающего весеннего денька, с радостью и тихой печалью позволяя солнцу дотрагиваться до себя своими тёплыми вытянутыми лучами… всё, кроме тёмно-ореховых глаз мальчишки. Глубокий задумчивый взгляд остановился на ярко-рубиновой краюхе светила, нисколько его не опасаясь. И не только эти странные глаза вызывали в каждом из живущих в этих краях невольные вопросы и недоумение.

Кто еще, подобно ему, на свете имел столь необыкновенно бледную, с причудливым голубоватым оттенком кожу, тёмно-каштановые длинные волосы, небрежно лежащие на худеньких плечиках и точёные, не свойственные ни матери, ни брату черты лица, выдающие в нём необыкновенную ясность ума и какую-то особую сосредоточенность? Немногие знающие поговаривали, что столь причудливую для этих мест внешность мальчик полностью перенял от своего давно сгинувшего отца, однако затрагивать данную тему местные не любили.

Дуфф, наконец, оторвал взгляд от завораживающего зрелища, а затем осторожно выхватил из-под тугого волоконного пояса ровную жёрдочку, заострённую на конце, и принялся ею что-то вычерчивать на рыхлом пятачке земли под ногами.

Дей, между тем, скрылся полностью, и Брейдену, по всей видимости, надоело вглядываться в мерцающее нутро хижины-колеса. С кряхтением разогнув спину, он сладко потянулся и, разминая затекшие мышцы, подошёл к брату; встал перед его каракулями.

— Нет там ничего! – со вздохом проконстатировал Брейден, рассматривая постепенно обозначавшийся на земле рисунок. Напоказ тряся правой рукой и не отрывая глаз от манипуляций Дуффа, он осторожно уселся рядом с ним на заросший сизоватым лишайником валун. – Минут пять простоял словно пень, а толку ноль… Иди сам посогибайся, вдруг чего увидишь, расскажешь.

Дуфф после слов брата начертил ещё несколько изогнутых линий, а затем всё же оторвался от своего занятия и, протянув палочку юноше, бросил:

— Дорисуй, а я посмотрю.

В несколько лёгких пружинящих шагов оказавшись рядом с покатой кладкой, он несколько секунд вглядывался в отверстие, водил вокруг него головой, чтобы по максимуму разглядеть внутреннюю обстановку. Однако, вопреки примеру Брейдена, по истечении времени мальчишка повернул голову в сторону и, припав к трещине ухом, прислушался к приглушённым голосам.

— Так а чего я нарисую, Котёнок? – недоумённо вопросил паренёк и, усмехнувшись, перевёл взгляд с незаконченного изображения какого-то животного на своего братца. – Ты у нас искусник, а моё знание иное. Мне бы мечом учиться махать, будь я не из Пекарей.

Дуфф покосился на Брейдена и, чуть подумав, отозвался:

— Рисуй, чего в голову взбредёт, а я опосля взгляну!

Мальчишка на валуне вновь улыбнулся, только на этот раз несколько иначе, с подобием задорного веселья, и протянул, перехватывая жёрдочку в кулак так, что её конец оказался направлен вниз.

— Вот молчалив ты и не смешон, Котёнок, а всё пытаешься шутить надо мной, — всё же водя импровизированным резцом по земле, протянул невольно сосредоточившийся на своём новом занятии Брейден. – Ну да сейчас я выдам тебе роспись…

— Т-с-с! – едва слышно раздалось со стороны Дуффа.

Рыжий мальчонка засомневался в услышанном, а оттого поднял голову. Заметив вытянутую в его сторону ладонь, он послушно замолчал. Молчание его, однако, не продлилось долго. Подбежав к брату, он нетерпеливо прошептал:

— Ну чего там?

Дуфф, или Котёнок, как его с самого раннего детства звал Брейден, а ещё раньше мать, не ответил, а лишь, многозначительно взглянув на любопытствующее лицо, повернулся к отверстию другим боком и слегка подвинулся, позволяя братцу присоединиться к подслушиванию.

Глава 3
Первое падение

Наблюдая с края родного гнезда, примостившегося на самой верхушке броха, за быстро тающим закатом, злополучная птичка нервно водила своей коричнево-серой головкой по сторонам, словно чего-то опасаясь. Впрочем, оно и неудивительно. Недавний всполох, что случился в башне, настолько её перепугал, что она до сих пор не могла успокоиться.

Вряд ли бы и человек смог объяснить странную связь, что столь внезапно проявилась во время проведения обряда, когда старик взглянул на незваную гостью, а уж пуночек и вовсе ничего не понимал. Единственные его мысли теперь были не о том, что послужило причиной произошедшего, а о страшных нереальных картинах, свидетелем и участником коих он стал.

В тот момент, как только подслеповатые глаза Кайдена, пожилого вождя племени, различили в дрожащих сумерках крохотный силуэт пуночка, между человеком и птицей протянулась болезненная, незримая со стороны нить. Потеряв всякую способность двигаться, птенец с ужасом наблюдал, как из тощей фигуры старика, из каждой его клеточки тела, бесчисленными змеями вытягиваются белёсые слабо светящиеся нити. Сливаясь в единое целое, они раз за разом пронзали птичку насквозь, пока, наконец, жизнь не оставила старика полностью. Его выпученные, заполненные кровью глаза ещё какие-то доли секунд бессмысленно таращились на оцепеневшую пташку, после чего он рухнул под испуганные крики собравшихся.

Пуночек не помнил, как покинул зал и как оказался в гнезде с другими птенцами. Да он об этом и не задумывался. Остановив взгляд на своём упитанном старшем брате, уплетающем какого-то незадачливого жука, он подумал о том, что было бы неплохо перекусить, а там, со временем, за простыми птичьими делами, навсегда забыть чёрные крылья, красные глаза и крики.

Небольшая самка, мать семейства, состоящего из шести особей и помощника-самца, редко бывала в гнезде, проводя основное своё время в поисках пищи и подходящих веточек для укрепления жилища. Пока что она, хоть и не слишком строго, но всё же запрещала пуночку покидать дом далее чем за пределы башни.

И всё же, чувствуя необходимость в том, чтобы отогнать навязчивые видения и сопутствующий им страх, птенец решил во что бы то ни стало хотя бы на короткое время оставить родной, но теперь несколько пугающий его брох позади.

Несколько раз призывно чирикнув своим братьям и сёстрам, он повернул голову набок и выжидающе замер. Некоторые из птенцов вяло чирикнули в ответ, но, тем не менее, даже не шелохнулись. По прошествии нескольких секунд они и вовсе забыли о существовании своего неусидчивого родича, решив, что куда более важным делом будет поиск вкусных насекомых, которые прятались в мягких слоях всё ещё жёлтого мха.

Нетерпеливо дёрнувшись на месте, пуночек спрыгнул на потёртый карниз, на котором совсем недавно сидел со своим братом и наслаждался утренним теплом. Как и ранее сложив вдоль туловища крылья, он камнем рухнул вниз. Инстинктивно маневрируя между спутанными зарослями плюща, он почти впорхнул в отверстие, когда вдруг зацепился левой лапкой за один из многочисленных шипов, что опутывали растение. Конечность словно обожгло огнём. Неловко перекувыркнувшись через голову, птичка пару раз взмахнула крыльями, после чего, обретя равновесие, всё же приземлилась на край зияющей в стеснении камней дыры. Слегка прихрамывая, она не без труда протиснулась в проход. Можно лишь гадать, какие силы заставили птенца вновь вступить в прохладные чертоги статуи-птицы и продолжали воздействовать на него, подталкивая к центру зала всё ближе.

Помещение было погружено в абсолютную тьму, если не считать всё ещё тлеющих огарков, однако птичке не составило труда разглядеть одинокую фигуру, распростёршую свои широкие объятья. Пичужка уже хотела подлететь ближе, почувствовать такую болезненную и в тоже время притягательную связь, что возникла в минуту той загадочной трагедии, как вдруг ледяной ветер, прорвавшись сквозь щель в стене, в одно мгновение задул все угольки. Подхватив тонкие струйки дыма, он вихрем пронёсся по комнате, ударил прямо по перепуганной пташке, всполошив её невесомые пёрышки, и убрался восвояси сквозь всё ту же дыру.

Пуночек истошно защебетал и неистово захлопал крыльями, да так, что стукнулся своей крохотной головкой о потолок, и, перебирая в узком лазе лапками, вырвался наружу. Пролетев по инерции несколько метров, снеся по пути подсушенные веточки плюща, он всё же обрёл равновесие и, расправив крылья, уже намеренно спланировал по дуге вниз.

Никогда прежде птенцу не приходилось летать на столь внушительное расстояние и высоту, поэтому, используя уже приобретённые прежде навыки, он, выставив перед собой лапки и нисколько не снижая скорости, приземлился.

Пышные кусты дикой малины, в обилие разросшиеся у основания башни, смягчили удар о землю, однако, поддаваясь ударам веток и листьев, птенец подвернул правую лапку, из которой по всему его тельцу прошлась острая режущая волна. Вскрикнув от неожиданной боли, птаха камнем рухнула в спутанные заросли.

Пуночек кричал вновь и вновь, призывая своих собратьев и родителей помочь, однако, услышав посторонние звуки, по всей видимости, не принадлежащие птице, птаха вдруг инстинктивно замолкла и вжалась в зеленоватый ковёр из невысокой травы.

Как оказалось – не зря.

Всего в нескольких метрах от неё, осторожно ступая мягкими лапами по земле и прижавшись к ней всем своим гибким телом, крался зверь куда крупнее, чем бедная птичка. То был Блейн – зрелый, в самом расцвете сил дикий кот — зверюга умная и проворная. Кот этот удостоился своего имени не просто так и был личностью в селении известной, да приметной. Зверь, не сильно избегая людей и домашнюю скотину, частенько гулял подле землянок и хижин, а ещё чаще броха; видели его и в пределах близлежащих посевов, лесов, да озера. Обладая приметным любопытством и удачливостью, Блейн частенько становился предметом забавных, а порой и загадочных рассказов у ночного костра.

Поговаривали, что кот этот не раз провожал припозднившихся женщин в тёмное время суток до своих жилищ, словно бы оберегая их от возможных опасностей. Говорили так же, что Блейн далеко не так молод, как это может показаться.

Как-то один старик из выродившегося рода Воинов Отвергнутого припомнил, что во времена его далёкой юности кот этот и тогда маячил меж селян по своим, одному ему ведомым делам. Вряд-ли его слова воспринимали всерьёз, считая, что если дед и видел зверюгу, то иную, однако высказывать на сей счёт свои мысли никто не смел. Чтили хранителей прошлых времён большинство из жителей, чтили. Ну а прочих, кто сопоставлял своё разуменье со стариковским, редко когда воспринимали всерьёз, а то и вовсе презирали, мысленно заключая на нём ярлык непроходимой тупости. Что с дураками спорить?

Другое дело – вражда кровная, семейная. Тут дело святое, вопрос в другом, и отношения эти всем понятны и объяснимы.

Что же всё-таки касается происхождения кота, так совсем уж почитатели недоступного и вовсе приписывали Блейну причастность к фэйри (общее название для мистических существ, обитающих в землях Адэйра), народу незримому и необъяснимому. Выходило, что кот и не кот вовсе, а принявший зримый облик уриск (эти фэйри ужасно уродливы, до такой степени, что им приписывают то, что они могут напугать людей одним своим видом до смерти) – один из отвратителей лета, уродливое в своём истинном облике и довольно мрачное существо. Мол, дела у него среди смертных есть, вот он и бродит повсюду, то помогая одним, то причиняя вред другим.

Впрочем, домыслы эти может и не были столь нелепы, как казалось «здравомыслящей» части племени. Чего только стоил внешний вид зверюги. Кот обладал складно сложенным телом, покрытым жёсткой короткой шёрсткой необычного полосатого окраса. Иссиня-чёрные промежутки, чередуясь с бурыми, словно верхняя глина, остатками, складывались в симметричный и сложный рисунок, позволяющий Блейну смешиваться с красками осени и нападать на своих жертв незаметно вплоть до последнего момента. Впрочем, жертвы порой и успевали заметить перед неизбежным концом ярко-жёлтые круглые глаза, разделённые узкими зрачками-щелочками. Острые, словно стрэтернские клинки, когти, впивались в несчастного зверька и никогда не выпускали его из своей цепкой хватки вплоть до последнего вдоха.

И всё же, вопреки всяким рассказам, пуночек расслышал осторожные шаги зверя и теперь словно бы обратился в камень. С замиранием сердца он вслушивался во всё приближающиеся звуки, пока в блёклых просветах листвы не появился сжатый в пружину силуэт. Обречённо наблюдая за приближением окончания своего столь короткого жизненного пути, птенчик переводил взгляд своих бусинок то на прижатые к телу уши-кисточки, то на обнажённый ряд желтоватых клыков, что словно бы фосфоресцировали в полумгле, образованной естественным навесом из зелени, и, наконец, на безумные, горящие ярче любой лампы, глаза.

Перед самым прыжком зверя пуночек всё же нашёл в себе силы сделать отчаянный рывок в сторону, которому, тем не менее, не было суждено завершиться. Чёрно-бурая тень подхватила другую, совсем крохотную по сравнению с ней, но тут же, разразившись отчаянным визгом, скрылась из виду.

Пташка, не смея верить в чудо, долго лежала на траве и слушала надрывное биение собственного сердца в созвучии с нестройным хором из голосов сверчков и лягушек, затянувших свою привычную песню в преддверии грядущей ночи.

Глава 4
Ведьма

Складки полотняного занавеса неуловимо всколыхнулись, высвобождая из небольшой комнатки бордового и чем-то раздосадованного Агро. Мужичок, зло поиграв скулами, выступил к костру и окинул своим суровым взором собравшихся, а затем произнёс, напрягая голос так, чтобы его услышали все:

— Добрые люди Увэйна! Из-за того, что вышло на священном обряде, Сидмон глубоко скорбит по своему почившему отцу, достопочтимому вождю Кайдену, а потому не может к вам выйти! – раздув ноздри в презренной полуулыбке, скрывшейся за густой бородой-лопатой, воин поднял руку, призывая взорвавшуюся испуганными возгласами публику к тишине. – Да, то истинно – Кайден мёртв… Более того, случилось данное в брохе, во время проведения обряда.

Люди, и прежде напуганные едва ли не до предела, ещё более потеряли контроль. Старухи, припоминая древние сказки и былины о далёких напастях, обрушивающихся на людей прошлого, зажмурили глаза и, приложив к обережному символу на груди руку, запричитали. Старики, хмуро поглядывая на своих богобоязных жён, мелко закивали головами, словно покорно соглашаясь с настигнувшей их судьбой. Немногочисленные дети же, не разобрав смысла в сказанном, но видя неподдельный страх на лицах родителей, переняли общее настроение и встревожились, а кто и вовсе заплакал.

Агро, между тем отчаянно пытающийся утихомирить толпу, чувствовал столь редкую для него растерянность. Привыкший со времён свой молодости слушать других и честно бороться с такими же тесаками, что и он сам, воин понятия не имел, как умело вести речь, а тем более разрешать проблемы без драк.

— Чего же энто с Увэйном станется!? Забыл всех Диши, иль хочет погибели нашей скорой!? А сынок-то вождин и вовсе отсиживаться намерен, а нам теперь сидеть-ждать, да помирать дружно, как знали! – с надрывом вопила обезумевшая тётка, массивная и громкая, словно цикада в утро, представительница семьи Сытых ткачей.

— Да чой блеять вам тут всем, эко овцам некормленным! – разражался праведным гневом увесистый лысый Анант – наивно-добрый, но абсолютно не верующий ни во что Высшее пекарь. Стуча по каменному полу самодельным посохом, на который он опирался при своей неровной ходьбе, здоровяк громогласно басил, перекрывая своим зычным голосом все иные. – Будет вам надрываться, люди! Послушайте, наконец, не богов энтих невидимых, не сына вождя, что спрятался в норке своей крысиной, а меня – вполне себе разумного и живого человека, состоящего из мяса и кости! Нет правды в сказаниях прошлого, нет правды и в этих доморощенных волхвах, да друидах! А правда вся в труде честном, да упорстве каждодневном! Не плакаться теперича надо, а сеять пшено, да свеклу!

— Молчал бы уж, недоходок! – с издёвкой в голосе гаркнула какая-то женщина из толпы. – Иль забыл, как в юношестве за неверие твоё, когда плавал ты c Рыбьими головами по речушке, Брайс Быстротечный поломал твою ногу под водой, да так, что ходишь ты теперь только с палкою ольховой! А при смерти от сглаза дурного чуть не умер опосля, не помнишь как? Свезло, что ведун «доморощенный» проходом здесь бывал, да и вылечил тебя, дурака такого, глаза одного лишь в уплату лишив. Уж не ты ли и сам со своим неверием деревянным стал причиной гнева нашего бога весеннего?!

Анант, тут же потерявший всю свою былую уверенность, напряжённо поводил единственным глазом по верхушкам голов, да больше не выступал, а лишь упрямо покачал из стороны в сторону массивной головой и пробубнил под нос что-то нечленораздельное.

— Да будет вам! Разойдись по сторонам, да молчать, а ни то зашибу кого ненароком! – кричал между тем окончательно вышедший из себя Агро, отпихивая озлобившихся и взбудораженных людей друг от друга. Умело раздавая направо-налево оплеухи и затрещины в успокоительных целях, воин настолько вошёл во вкус, что не сразу заметил, как люди уже вовсе и не злобятся друг на друга, а успокоились, да стоят, уставившись на кого-то позади него.

Как только он резко обернулся, худощавая фигура, вырисовывающаяся на фоне костра, чуть приблизилась, а затем зал наполнил звонкий юношеский голос, исполненный, между тем, неуверенности.

— Народ Увэйна, я, сын Кайдена – Сидмон, — вышел, чтобы самолично с вами поговорить! – голос семнадцатилетнего паренька сорвался, но спустя несколько тихих секунд, он прочистил горло и продолжил. К счастью, лицо говорившего было скрыто тьмой, что обозначилась потрескивающим за его спиной пламенем, иначе бы жители с презрением отметили наполненные слезами голубые глаза и взбухшие под ними тёмные мешки. – Я… я знаю, что вы все напуганы произошедшим! Правду… сказать… я так же напуган, но вместе мы…

С каждым произнесённым словом всё более глухой блеющий голосок паренька перекрылся несколькими другими возмущёнными голосами, а через какое-то время и вовсе растворился в возобновившемся гомоне.

— И энтоть будущий вождь? Да лучше уж сразу рученьки сложить, да в погребальную яму! – восклицал всё тот же грудной женский голос. – Чего он нам поможет, этот Сидмон?! Сколь себя помню – непутёвый паренёк был, несмышлёный. Вы ж гляньте на него – соплёй перешибёшь!

Сидмон тем временем, потерянно взиравший на собравшихся людей, пару раз попытался их перекричать, но безрезультатно. Смущённо отступив к костру и не зная, куда деть руки, он застыл в нервной неестественной позе.

Гомон этот всё же не продлился долго, оборвавшись на высокой ноте при свистящем звуке выхватываемого из ножен клинка. Это Агро, прибегая к последнему доступному средству, обнажил свой изогнутый, зазубренный на верхней своей части кинжал, с которым не расставался, даже когда спал, либо потешался с женщиной.

— Ещё один писк и чья-то дурная головешка покатится к костру! – негромко, но так, чтобы услышали все, процедил бородач, водя своим прищуренным взглядом по выделяющимся в свете высокого пламени лицам. Найдя, впрочем, в себе силы немного успокоиться, воин уже несколько более миролюбивым тоном закончил. – Никогда более не заставляйте меня обнажать оружие в Кровном месте! Думайте загодя, прежде чем что-то делать! А теперь выслушаем сына вождя! Он не закончил свою речь…

Сидмон вновь выступил вперёд и благодарно кивнул Агро, отчего его светло-соломенные волосы соскользнули с плеч, волнами ниспали вниз.

— Все вы знаете, что через пять оборотов (дней) настанет Первый день Светлого пришествия! – раздумывая над тем, что сказать, наконец, воскликнул юноша. – Обряд же не завершён… прежде такого не бывало, а если и бывало, то в незапамятно далёкие тёмные времена. По крайней мере, никто из нынеживущих такого не знавал. Теперь… я думаю, теперь нам совместно нужно решить, что делать дальше. Если у вас есть какие-либо мысли…

— Случалось уже энтое, Сидмон, сын Кайдена, — важно нахохлившись, вдруг оборвал несобранную речь паренька старый Альбион, заранее протиснувшийся ближе к костру.

Взоры собравшихся обратились на сгорбленную, укутанную в шкуры фигуру. Мать Оло, узнав в выступившем противного старика, цокнула языком и презрительно прищурилась, явно подумав о том, что сушёная вобла всего лишь хочет заполучить свою минуту внимания.

Почтительно склонив на краткий миг перед стариком голову и впервые почувствовав за всё последнее время проблеск надежды, Сидмон неловко махнул рукой, давая тем самым Альбиону слово.

Тот обратил своё сухое бритое лицо на юношу и сначала укрыл затянутые сетью вен кисти в складки одежд, а затем прошамкал:

— Отец моего отца в зимы моего детства каждый раз, возвратившись после нуждного плаванья с далёкого океана, сказывал мне истории, что с ним приключились. Помнится, сидишь в часы сумерек подле сквозного входа, а Мердок (так деда звали) прикорнёт подле, да давай рассказывать мне всякое. Вот история была, — улыбнувшись беззубой улыбкой, начал Альбион, глядя куда-то сквозь юнца своими потускнувшими от далёких воспоминаний глазами, – разбирал он как-то рыбу на мелкую, середнюю, да крупную. Взял он одну такую за жабрину, собрался в корзину со середней бросить, а она ему хлысь хвостом по лицу, да и говорит: «Ты чего это, ошалел, злобень? Покровителя своего не признал, Мердок, сын…»

Тут старичок крепко задумался, приоткрыв рот и высвободив из-под накидки правую руку. Слабо водя пальцами в воздухе, словно перебирая зерно, он беззвучно зашевелил губами и нахмурил без того испещрённый сетью морщин лоб.

— Так, энтож… как отца-то его звать было… А уж не Олан-ли… Зараза лесная… — остановив лишённый всякого смысла взгляд на танцующих языках пламени, пробормотал старик и в сердцах сплюнул наземь.

— Так, Альбион, ты давай, это… — нетерпеливо прошептал стоящий рядом Агро в большое волосатое ухо старца. – По делу ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)