Гость волшебного мира. Книга первая: Незнакомец

Глава первая: Ведьма

Стенные ходики в избе пробили семь часов утра, когда Витя Совин, поёживаясь, вошёл на кухню.
Это был худой и смолистый, как чертёнок, мальчик двенадцати лет. Смугловатое лицо, которого, однако, усыпали веснушки. И стоило Вите снять шапку – все неизменно удивлялись, видя чёрную шевелюру, вместо ожидаемой рыжей.
Эффект каждый раз настолько потрясал окружающих, что и конопушек Витя совсем не стеснялся. Скорее даже переживал, что рано или поздно они сойдут на нет, как и у его отца в своё время.
Широко зевнув, Витя сел за стол, где стоял привычный завтрак – кружка молока и кусок хлеба.
Рядом лежала ещё луковица – мама вечно просила съесть хотя бы половинку – но Витя лишь забавно морщил нос. Ему, как и любому ребёнку, хотелось яблока или конфет.
Да только вот чуланы и кладовые в избе Совиных, стояли пустые.
И во всех домах деревни Караваево, что ютилась возле леса и реки – тоже. Голод начался тут почти сразу, едва разразилась война.
Сперва, она забрала на фронт отца – и больше никого из деревенских, остальные были старики. А через несколько недель почтальон доставил похоронку…
Последующие дни Витя помнил смутно – они прошли в каком-то сумраке или затмении. Мама плакала, а сам он будто бы окаменел. Затем, достав семейный альбом, взял оттуда папино фото. И долго-долго – почти весь июль – ходил, сжимая его в опущенной руке.
Селяне видели мальчика то бредущим по берегу реки Вьюнки; то понуро сидящим на холме, у опушки леса. Словом, везде, где он гулял с отцом два месяца назад, изучая окрестности деревни, в которой предстояло жить их семейству.
Он шел, как тень, не откликаясь на своё имя, и глядя лишь на фотографию отца. Или под ноги, потухшими глазами.
– В землю смотрит… – говорили меж собой старики. – К отцу просится…
Развеять горе могли бы сверстники, друзья. Но, Витя был единственным ребёнком в этой далёкой маленькой деревне.
Односельчане, тяжко вздыхая, несли его маме коржики и пирожки, как утешение. Но, время шло, и ничего не менялось, пока однажды, местная ворожея баба Сейда – суровая, угрюмая старуха – не дала Вите кулёк карамельных цветных петушков.
От вкуса их и аромата, где каждый леденец обладал своей, неповторимой изюминкой – кислинкой ли, пряностью, или сладкой искрой – становилось легче, боль уходила, и Витя постепенно возвращался к жизни.
Он чувствовал, что словно вынырнул из забытья, а с груди будто свалился тяжкий камень.
Когда горечь утраты притупилась и чуть поутихла, Витя спрятал фотографию отца во внутреннем кармане. И больше с ней не расставался.
Переодеваясь, он мог забыть в одежде что угодно: игрушку, или перочинный нож. Но фотография переходила с ним из старой куртки в новую всегда и неизменно.
А Витя, едва закончился последний леденец, вновь стал самим собой.
Деревенские неделю взбудоражено судачили об этом! У колдуньи бабы Сейды была слишком зловещая слава в округе, чтобы ждать от неё хоть какого-то доброго чуда! Ведьма с посохом – низкая, плотная, в тёмной телогрейке и диковинной шали, покрытой заплатками – вселяла только безотчётный суеверный ужас.
Но, скоро стало всем не до чудес, в Караваево пришли завоеватели – немцы.
Они вползли серой, гигантской колонной. Ревели машины, мотоциклы; грохотали в пыли сапоги. Солнце ослепительно блестело на мокрых от пота волосах непокрытых солдатских голов.
Поток шёл просто нескончаем. И Витя даже представить не мог, как вся эта огромная военная масса разместится в их крохотной деревушке.
Селяне, видно, думали о том же. По дворам быстро пронёсся слух, что немцы хотят вышвырнуть всех на улицу и занять даже сараи.
Однако, воинство прошло через деревню, не сбавляя шаг, оставив тут лишь хозяйственный взвод. Он сразу окружил село часовыми и действительно принялся хозяйничать в нём, будто у себя дома.
Взвод состоял из тридцати немецких солдат под командой двоих офицеров и отдельной кучки полицаев – десять человек: наших, русских мужичков, перешедших на сторону немцев.
Военная форма, им очевидно, не полагалась. Во всяком случае, одеты полицаи были в том, в чём, видимо, давно ушли из дома – мятые пиджаки, грязные брюки, засаленные рубахи и стоптанные сапоги. Лишь белая повязка «Polizei» на рукаве указывала, что эти жалкие, чумазые оборванцы – с немцами заодно.
Не полагалось им, должно быть и никакого оружия, кроме винтовок. Ни пистолетов, ни автоматов, ни гранат, которыми бряцали весёлые немецкие солдаты, Витя у полицаев не видел.
Зато, им полагалось очень много работы. Похоже, немцы их считали кем-то, вроде слуг.
Офицеры обращались с полицаями надменно и высокомерно, отдавая лишь резкие приказы. В то время как с солдатами смеялись на равных, и угощали сигаретами.
Солдаты относились к полицаям попроще: коряво окликали по именам; добродушно хохоча, давали пить из своих фляжек.
Но, полицаи и с солдатами чувствовали себя несвободно. На шутливые оклики оборачивались нервно. Фляжки принимали с несмелой улыбкой, словно ожидая подвоха.
«Зачем они тогда к немцам пошли?» – недоумевал Витя, глядя, как полицаи спешно строятся на солнцепёке, повинуясь команде офицеров.
Солдаты в это время, отдыхали, развалясь у колодца – в ожидании сменить часовых. Приказ о построении их, поэтому нисколько не касался. А ещё наверно потому, что задача, которую офицеры ставили полицаям – была годна лишь для прислуги. И называлась – грабёж деревни.
Караваево вмиг наполнилось криками, плачем и треском вышибаемых дверей. Поочерёдно обходя дворы, полицаи изымали коров, свиней, овец, гусей и прочую живность, разве что кроме кошек и собак.
Закинув винтовки за спину, они суетливо возились в стойлах и хлевах. Под задорный солдатский смех гонялись за курами и визжащими поросятами.
Офицеры шли следом и бесстрастно указывали стеком, что ещё нужно взять.
Домашней птицей и скотиной отъём отнюдь не завершился. Завоеватели проголодались и есть уже хотели прямо сейчас. Поэтому, после сараев, полицаи полезли в дома.
Всё готовое съестное они не глядя выметали подчистую и бегом тащили к колодцу, к ногам гогочущих солдат. В пять минут там выросла великая груда изобилия. Витя часто её теперь вспоминал, когда в желудке урчал тоскливый голод.
Хлеб и сочное мясо, картошка и ломтями пироги, чугунки со щами, россыпи варёных яиц, соленья, варенье, мочёные яблоки – это был настоящий пир горой, как в сказке.
Отдельными рядами в тени, угодливо построенные, ждали кувшины с мёдом, молоком, домашним квасом и компотом.
А у заборов своих изб стояли притихшие старики. И потерянно смотрели на буйное солдатское веселье пирующих.
Трещали, ломаясь, куриные кости жареных окороков. Во все стороны летели объедки хлеба и куски пирога. Хрустела на зубах редиска, и брызгали струи помидорного сока. Квас, компот и молоко рекой лились по подбородку.
Солдаты зычно смеялись, чавкали за обе щёки, вытирали жирные пальцы об домотканые, вручную вышитые полотенца. И жизнерадостно скалясь, призывно махали деревенским.
– Эй! Не стой там! Тоже ест иди! – гортанно кричали они сквозь сытый хохот.
Лишь полицаев не звали на пир. Те, всё так же под присмотром офицеров, по-прежнему шерстили избы. Теперь они опустошали все припасы, не оставляя ничего.
Зверски круша двери кладовок, полицаи волокли наружу мешки с мукой и крупами. Вскрывая крышки погребов, катили бочки квашеной капусты, кадушки с огурцами и белые банки топлёного сала со шкварками. Отбирали весь сахар, соль, перец, сушёные фрукты, кульки макарон и даже лавровый лист.
Это уже было страшнее отъёма кур и вареной картошки.
Деревню обрекали на голод не в самое ближнее время, а прямо сегодня, сейчас! А сверх того – ещё громили в щепки и переворачивали всё, что видели в домах, стремясь добраться до любых углов, где мог бы быть тайник или скрытый подпол. Старики в отчаянии заголосили громче.
Свой настоящий страх тогда познал и Витя.
Как только в дальних избах послышались первые крики вперемежку с диким грохотом, мама схватила его за плечо:
– Скорее, домой!
Стремглав они кинулись меж заборов и влетели на своё крыльцо, когда во двор их соседки, бабы Сейды, уже входили трое полицаев. Ещё двое сразу же направились к дому Совиных. Витя с мамой едва успели вбежать в кухню.
– Мама, прятать?! – лихорадочно спросил Витя, кивнув на жестяные банки с крупой.
– Наоборот! Доставать! – крикнула мама и спешно начала распахивать все шкафчики в серванте.
В сенях с силой хлопнула дверь, загрохотали сапоги и через секунду в кухню ввалились те двое полицаев.
Мама быстро обернулась к ним.
– Пожалуйста, не ломайте ничего! Мы сами вам всё отдадим! – проговорила она второпях.
Первый полицай – низкорослый и круглый, как репка – бросился к серванту, мимоходом оттолкнув Витю с дороги. Упав на колени, Репка тут же принялся сгребать пакеты с рисом и пшеном, что стояли в нижней тумбе.
Второй – худой и щуплый, дохлый, его все звали Шнурком – стоял в дверном проёме и жадно рыскал глазами вокруг.
– Открывай погреб! – крикнул Репка маме, кидаясь от серванта к стенным полкам, где были разные приправы.
– Там пусто. Я покажу! – выдохнула мама.
– Пожрать чего-нибудь есть? – хрипло пролаял, наконец, Шнурок и сглотнул.
В глазах его сверкал голодный блеск, а руки мелко, судорожно дрожали.
– Так ваши у колодца же едят… – простодушно удивился Витя.
– Заткнись! – взъярившись, вдруг, гаркнул Шнурок. – Поумничай ещё!
Мама испуганно прижала к себе Витю обеими руками.
– Вы ведь забрали все продукты – сказала она Шнурку. – У нас у самих не осталось.
– Муж твой где? – окликнул её Репка, сложив на полу всё, что вытащил из ящиков и полок. – Против немцев воюет?
– Он погиб! – быстро ответила мама.
– Его убили… – процедил Витя, исподлобья посмотрев на Репку.
– Мгм, одним воякой меньше! – криво усмехнулся Шнурок.
Витя метнул в него жёсткий, ненавидящий взгляд. Словно почувствовав это, мама торопливо закрыла Витино лицо ладошкой и стала нервно гладить по лбу, по волосам.
– Семья солдата Красной армии – удовлетворённо кивнул Репка. – Собирайтесь. Пойдём к офицеру.
– Зачем…? – едва слышно вымолвила мама.
– За награждением! – опять взбесившись, заорал Шнурок и ринулся к маме с Витей через кухню.
Мама сильнее стиснула Витю – ему даже трудно стало дышать. Витя же сжал кулаки, твёрдо решив сейчас драться.
Но, в этот момент, в сенях раздался быстрый топот. Дверь кухни распахнулась от удара ногой. Вовнутрь ворвался третий полицай – совсем ещё молодой и до крайности взволнованный.
– Слышьте?! Там бабка эта… ведьма, никого к себе не пускает! – сходу заорал он, выпучив глаза и тыча на окна.
Витя вмиг сообразил, что это про бабу Сейду.
Репка и Шнурок живо повернулись к молодому.
– Что… Прямо так и не пускает?! – оторопело спросил Репка.
– Так шлёпните её и всё! – рявкнул Шнурок.
– Да она не то чтоб не пускает…! Она… – молодой запнулся, явно не зная, как понятней объяснить.
– Что! – ещё громче проорал Шнурок. – Колдует, что ль стоит?!
– Не знаю… – молодой совсем смутился под его свирепым взглядом. – Но, смотрит так, что жутко.
Шнурок, помедлив миг, непонимающе переглянулся с Репкой. Тот, усмехнувшись, пружинисто вскочил с корточек.
– Дал Бог помощников… Пошли! – мотнул он головой Шнурку, и оба двинулись к выходу, снимая с плеч винтовки.
– Забирай это всё! – велел Шнурок молодому, указав на скромную кучку изъятых у Совиных припасов.
И не задерживаясь, вышел из кухни вслед за Репкой. Похоже, весть о бабе Сейде настолько поразила их обоих, что они совсем забыли про семью солдата-врага.
Едва захлопнулась за ними дверь в сенях, как Витя тут же рванулся следом.
– Витя! Куда?! – только и успела крикнуть мама ему в спину, да он уже промчавшись через тёмные сени, соскакивал с крыльца на солнечный двор.
Изба бабы Сейды была в сотне метров, и возле хилого её трухлявого забора стояли, озираясь, двое полицаев. Репка и Шнурок шли прямо к ним, с винтовками в руках.
Витя Совин кинулся к калитке. Из дома выбежала мама.
– Витя! – крикнула она надрывно. – Стой, я сказала! Не ходи!
Но Витя, не оборачиваясь, вылетел на пыльную дорогу и побежал во весь опор к избе таинственной соседки.
Его влекло тогда не любопытство. Хоть пару месяцев назад одно это и стало бы причиной: что сделает ведьма с наглецами? Одолеют ли они её вообще?
Теперь же, после вкусных леденцов бабы Сейды Витю холодил лишь страх: неужели колдунью убьют? Вот так вот просто – из винтовки? За мешок муки?!
Впервые в жизни он боялся за чужого человека, как за маму или за отца. Это было необычно, странно даже ему самому! Двенадцатилетний мальчик не мог тогда ещё понять, что начинает взрослеть…
Репка и Шнурок скорым шагом подходили к полицаям у забора. Баба Сейда с посохом стояла на крыльце, и сурово смотрела на вооружённое столпотворение возле своего двора.
– Что тут?! Бабку вам с дороги не убрать?! – загремел Шнурок на двоих полицаев, нервно озиравшихся вокруг.
– Я и не мешаю – спокойно произнесла вдруг баба Сейда низким, глухим голосом.
Шнурок замер, воззрившись на ведунью. И только сейчас, похоже, обратил внимание, что эта плотная старуха, замотанная в тяжёлый, залатанный платок, совсем не преграждала вход в избу. Она стояла рядом с дверью, и даже в паре шагов от неё.
Шнурок недоуменно посмотрел на полицаев.
– И я не понял! И чего? – проговорил он ядовито.
– Но, если войдёшь, пожалеешь – не повышая тон, сказала баба Сейда.
Шнурок мелко вздрогнул и повернулся к ней.
– Всё, что было на обед и ужин, я сама вам отдала. Больше брать не позволяю! – строго отчеканила колдунья.
Шнурок остолбенел, уставившись на бабу Сейду.
– Не позволяешь? – удивлённо спросил Репка. – А если сами возьмём?
– Возьмёшь без спросу, худо сотворю – сразу ответила она, глядя на Репку в упор.
И – то ли тень набежала на её лицо, но глаза колдуньи вдруг, начали чернеть. Будто зрачки становились шире.
И миг спустя, со стороны, из-за забора, Витя уже видел настоящую, живую ведьму со страшными как тьма, глазами.
Мороз продрал его по коже: и вот у этого кошмарного нечто он взял леденцы? Тут только и стало понятно, почему шепталась вся деревня!
Репка и Шнурок, стоявшие поближе, отшатнулись. Однако, тут же тень как мелкой рябью сошла с лица бабы Сейды, придав ей прежний облик. Шнурок и Репка застыли столбами, а Витя оглянулся на двух других полицаев.
Но, те на бабу Сейду не смотрели. Они всё больше озирались по сторонам. И один, вдруг, сдавленно охнул, увидя в конце улицы надзирающего офицера со стеком.
– Мужики… – пролепетал он.
Офицер неторопливо шёл меж домов, точно прогуливался. Казалось, ему и дела нет до грабежа деревни. Отовсюду неслись истеричные крики и вопли, во всех дворах мельтешили причитающие старики – а офицер лишь помахивал стеком на ходу, как это делают от скуки.
Но, тут он увидел толпу возле ворот бабы Сейды. И нарочито замедлил шаг.
Полицаи занервничали. Офицера они боялись сильнее, чем ведьмы – это было видно хорошо.
– Давайте… Надо что-то делать…! – второй полицай заметался у калитки, но так и не решился войти.
Меж тем, офицер вообще встал посреди дороги, легонько хлопая стеком по ладони. Он с брезгливым интересом наблюдал за четвёркой перепуганных полицаев, а баба Сейда со своего крыльца сверлила их тяжелым, мрачным взглядом.
Шнурок быстро облизал пересохшие губы и оглянувшись на офицера, заорал бабе Сейде, что есть сил:
– Какое «худо»?! Чего ты мелешь?! Ну, делай, давай! Давай! – и врезав ногой по калитке, ворвался во двор.
Полицаи обомлели, один даже хотел перекреститься.
Баба Сейда же, не шелохнувшись, стояла на месте.
– Сделаю – веско сказала она. – Всему своё время.
– Ха! – дико крикнул Шнурок. – А если я так?!
Он резко клацнул затвором винтовки и вскинул её к плечу, поймав колдунью на прицел.
Витя судорожно вцепился пальцами в гнилые доски забора и поперхнувшись, перестал дышать.
Полицаи, забыв про офицера, смотрели теперь только на ведьму.
Сам офицер тоже замер вдалеке, прекратив играться со стеком. Не зная в точности, что тут происходит, он просто с любопытством ждал, как поведёт себя прислуга. Станет ли стрелять и убьёт ли кого?
– Всажу прямо в лоб, и чего?! – проверещал Шнурок. – Тоже будет худо?!
– Тогда и тебе будет смерть. Через девять дней – всё так же негромко, но твёрдо, ответила баба Сейда.
И тёмные глаза её при этом были неподвижны.
Шнурок выдохнул – шумно и протяжно. Винтовка мелко тряслась в его руках. Над головой Шнурка, невесть откуда, начала кружиться и лениво жужжать большая синяя муха. Нервно отмахнувшись, Шнурок торопливо посмотрел на офицера вдалеке. Тот опять легонько постукивал стеком по ладони.
– Да к ч-чёрту!!! – яростно процедил Шнурок, рывком закинув винтовку на плечо. – Я в это не верю. Идёмте все!
И решительно двинулся к крыльцу. Баба Сейда неподвижно смотрела, как он с топотом взбегает по дощатым ступеням.
– Помни про худо – лишь кратко заметила она.
– Пошла вон! – в бешенстве выпалил Шнурок и повернулся к полицаям, всё ещё стоявшим у калитки. – Я один таскать не буду! Кто идёт со мной?!
Секунду помявшись, от кучки отделился Репка и вошёл во двор. Остальные стояли, точно приросли к земле.
Офицер вдалеке по-прежнему игрался со стеком.
– Я вам вечером припомню! – прорычал Шнурок двоим полицаям и развернувшись, остервенело пнул входную дверь.
Витя напрягся, ожидая за порогом что угодно после ведьминых угроз. Однако, там были обычные, тёмные сени.
Правда и они теперь казались похожими на чёрную дыру, или зев чудовища. Шнурок стремительно вошёл в проём и исчез во тьме, словно ступил в гигантскую раскрытую пасть.
Во дворе настала тишина. Витя приготовился услышать вопль из темноты, или треск провалившегося пола. А может тяжёлый удар рухнувшего сверху бревна.
Но, по дому стучал лишь раздражённый быстрый топот. Потом, загрохотало пустое ведро, и резко скрипнула вторая дверь. Через миг, в одном из окон – в комнате – мелькнул силуэт Шнурка.
Тогда и Репка, чуть помедлив, поднялся на крыльцо.
Баба Сейда отрешённо смотрела куда-то в землю, словно отгородившись от происшедшего.
Двое полицаев робко переступили через калитку.
– Захар… – окликнул один из них Репку. – Может мы… Давайте, вы через окно нам всё передадите… Чего топтаться-то там вчетвером…? – забормотал он, трусливо поглядывая на бабу Сейду.
Ничего не ответив, Репка вошёл в избу.
Баба Сейда же молча спустилась с крыльца и двинулась вон со двора – лишь посох тихо постукивал по земле.
Позади неё, в окне за стеклом возник Шнурок и толкнул ладонью раму, но створки не открылись.
Перекосившись от гнева, Шнурок скинул с плеча винтовку и жёстко врезал по раме прикладом. Раздался глухой удар, колыхнулись стёкла – окно по-прежнему не поддалось.
Тогда Шнурок ударил с размаху, сильнее и злее. Сухо треснула древесина, створки резко распахнулись во всю ширь, а затем пружинисто схлопнулись обратно. И окно взорвалось россыпью мелких осколков.
Полицаи во дворе пригнулись, как присели. Шнурок едва успел вскинуть ладони, с грохотом уронив винтовку. Сотни стеклянных иголок вмиг посекли его ладони и пальцы, во все стороны брызнула кровь. Шнурок истошно заорал, бешено тряся руками. Но, ведьма даже не обернулась на ходу.
Шнурок исчез в оконном проёме, слышны были только его дикие вопли. Два полицая попятились.
– Бабуся… – жалобно зачастил первый, когда колдунья проходила мимо. – Нам ты не сделаешь худа…? Ведь мы ж не заходили!
Баба Сейда, сурово глянув на него, вышла за калитку. И тут же увидела Витю, прижавшегося на корточках к забору. Витя поднял на неё глаза и несмело улыбнулся. Ведунья смотрела холодно и строго.
– Уведи его домой! – бросила она кому-то за спиной Вити и отвернувшись, пошла прочь.
Витя быстро обернулся – прямо за ним стояла мама, встревоженная, напуганная, теребившая кончик кофты в руках.
А баба Сейда пошла по дороге вдоль деревни.
Миг спустя из её избы выскочил Шнурок, без винтовки. Одна рука его была кое-как обмотана окровавленным платком. Испуганно и в то же время, зло скуля, он выбежал со двора и помчался в другую сторону, к реке, зубами выдёргивая мелкие осколки из ладони. Полицаи растерянно глядели ему вслед.
– Оставил свою кровь у ведьмы в доме… Будет худо ещё больше… – пробормотал второй полицай.
Из окна выглянул хмурый Репка.
– Чего встали? Принимайте… – и скинул на землю первый мешок. – Живее! – прикрикнул он, увидя, что полицаи медлят.
И начался грабёж ведьминого дома. На первый взгляд, казалось, будничный, обычный, как у всех вокруг.
Только полицаи во дворе то и дело вздрагивали от любого звука в избе бабы Сейды. Да Репка позже вышел мрачный, молчаливый, погруженный в свои мысли. Про Совиных в тот день он так и не вспомнил.
Да впрочем, было уж ему не до того – офицеры нашли прислуге новую работу, велев, вместо обеда замерить местные поля и огороды.
Под присмотром офицеров полицаи так же сосчитали все яблони и сливы, кусты крыжовника, смородины и облепихи.
Офицеры неотступно следовали рядом, делая расчёты у себя в листках.
А потом был общий сбор деревни. Селян переписали поимённо, для постановки на учёт в комендатуре.
И объявили им – ошарашенным, ограбленным и разорённым, что их земля и урожай с неё, отныне собственность немецкой армии, чья часть сегодня тут прошла.
И всем окрестным деревням вменялось кормить эту войсковую массу, разместившуюся на базе леспромхоза, в соседнем посёлке Котлы.
И потому, согласно офицерским расчётам, от Караваево требовалось сдать к осени почти весь урожай.
Кроме того, увозя с собой караваевский скот, немцы оставили корову Дарью, двух молочных поросят и десяток кур, которые предоставлялись деревне в аренду.
От коровы было велено сдавать по три ведра молока ежедневно, от кур – по одному яйцу с каждой в день. Поросят же надлежало откормить к Рождеству на офицерский стол и чтоб по триста килограммов туша.
А сверх того – увидя рядом лес и реку Вьюнку – завоеватели добавили в список поставку рыбы и лесных ягод.
После чего, хозяйственный взвод, наконец, покинул деревню, гремя и пыля доверху забитыми грузовиками.
Полицаи в кузовах спешно жевали, разламывая остатки пирогов друг у друга в руках. Шнурок, в дальнем тёмном углу, баюкал туго перебинтованную кисть.
Старик же, староста, потрясённо глядя в оставленный ему список налогов и сборов, тихо бормотал:
– Это, бабоньки, уже не голод. Это – верная смерть…

(продолжение — по желанию читателей)