Декады день 1 мистерия 2 (Глава 4)

Мистерия вторая.
Повествующая о жизни, любви и невероятном успении
товарища-пана Макогона

«Вот вы говорите: дважды два – четыре, а я вам расскажу еще более невероятную историю, – подал из своего угла голос доселе молчавший товарищ Маузер. – Наше Учреждение (как вы знаете, я служу в Столице, в одном из районных Учреждений) занимается сразу всем, но понемножку – то т;, то сё… Когда объявили Перестройку, мы начали составлять план Перестройки нашего района. Слава Богу, до его выполнения дело не дошло – случилось ГПЧК**, а за ним грянула Великая Августовская Революция. Ну, грянула – это, наверно, чересчур сильно сказано, было в общем-то тихо-мирно, но все равно – страху мы тогда натерпелись большого. Думаю, именно поэтому революцию называют Великой… А когда всё улеглось, мы сразу принялись за составление плана по Незалежному Развитию нашего района.

**Правильно не ГПЧК, а ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению). Товарищ Маузер, как мы заметили, иногда путается в названиях. Многие уже и не помнят, что ГКЧП – это группа заговорщиков из высших эшелонов власти СССР, которые в августе 1991 года объявили о взятии всей полноты власти в стране на себя и введенни в связи с этим чрезвычайного положения. Результатом «деятельности» ГКЧП, продолжавшейся ровно три дня, стал распад СССР. История, э-хе-хе-хе! (Сост.)

Возможно, вам покажется, что составление планов – занятие сугубо бумажное, скучное и сосредотачивается в тиши кабинетов, но на самом деле это далеко не так. Ведь для того, чтобы грамотно составить план, нужно собрать данные, а также предложения с мест, нужно тщательно их проверить, систематизировать и так далее. А проведение совещаний! А связь с общественными кругами! Это целая поэма. А согласования, увязки, координация!..
Именно координацией в нашем Учреждении занимался товарищ Макогон. Отвечая за этот участок работы, он так и возглавлял группу по координации, руководителем которой числился, хотя она, эта группа, состояла всего из одного человека – самого товарища (теперь уже пана) Макогона. Впрочем, мы по старой памяти продолжали называть его товарищем Макогоном и он не обижался. Вообще, славный он был сотрудник! Всегда веселый, доброжелательный. Улыбка так и струилась с его круглого лица.
Числилась за ним всего одна странность, хотя по зрелом размышлении и странностью-то ее назвать было нельзя – он постоянно себе приискивал невесту. Дело в том, что пан-товарищ Макогон никогда не был женат. Что было тому причиною – не знаю. Скорее всего, виновато было его необычное, редкостное и даже фантастическое имя-отчество: Сосипатр Писистратович. Так и вспоминаю, как при знакомстве с ним, в компании только и слышалось со всех сторон „соси-писи” да „писи-соси”! Особенно трогательно это „соси-писи” звучало из уст милых дам. Что нам оставалось делать, как только называть его товарищем (а теперь уже и паном) Макогоном! И во всех анкетах он числился одиноким холостяком.
Но пан Макогон не отчаивался и не терял своего врожденного оптимизма. Занимаясь координацией, он ни на минуту не забывал о приискании невесты (кстати, словечко это: „приискание” – тоже принадлежало нашему Сосипатру Писистратовичу. Он так и выражался: „Поеду в командировку в Мотовиловку для координации. Надеюсь там приискать.”). Только ничего из этих приисков не получалось. Не клевала невеста – да и все тут! Ну, до знакомства – еще туда-сюда, но как только начиналось „соси-писи”, невеста моментально спасалась бегством. А если какая-нибудь и склонялась к согласию, то уж наверняка была такою, что не годилась, как говорится, ни для „писи”, ни для „соси”, и тут уже самому Сосипатру Писистратовичу приходилось пускаться в бега.
И вот в нашем славном Учреждении случилось одно, а точнее даже целых два события. Во-первых, скоропостижно померла заведующая нашей канцелярией Мария Кузьмовна (с ударением на у: Кузьмовна) – очень хорошая, порядочная женщина, Царствие ей Небесное! Все любили ее и до сих пор вспоминают добрым словом. Вторым важным событием, повлиявшим на ход нашей истории, было то, что на ее место приняли новую сотрудницу – и тоже Марию Кузьмовну – такое вот необычное совпадение. То есть, сама себя она называла Марией Кузьминичной, и в паспорте у нее так было записано, но мы настолько привыкли к прежнему, что уже и к ней обращались не иначе как Мария Кузьмовна. К чести ее надо заметить, что она не обижалась на такое переименование, восприняв его как некую традицию нашего Учреждения, что немало способствовало ее скорейшему вливанию в наши дружные ряды.
Лет Марии Кузьмовне было что-то чуть больше тридцати. Была она бездетною вдовою и очень хорошо сохранилась. Особенно нравилась нашим мужчинам ее полная грудь, тонкая талия и пышная, приятная, извиняюсь, попа. Немудрено, что пан-товарищ Макогон сразу же положил на нее глаз на предмет приискания. Кстати сказать, Мария Кузьмовна в нашем небольшом, районного масштаба Учреждении по наследству от своей предшественницы вела и кадровые дела и как-то легко, без напряга и излишних эмоций восприняла имя-отчество Сосипатра Писистратовича, только краснела каждый раз, произнося его, что очень шло к ней.
Начиналась осень и приближалось важное событие в жизни всего нашего коллектива: пан-товарищ Макогон готовился отметить свой полтинник – до него оставалось что-то такое месяца два-три. Но готовиться нужно было уже сейчас – вы ведь помните, что в те времена и выпивку и закуску достать было ох как трудно! Правда, теперь это уже как-то стало забываться и я даже сам себя иногда спрашиваю: неужели было такое время, чтобы организовать выпить-закусить составляло целую проблему? Водки хорошей почти не было, достать „Московскую” или „Столичную” было почти подвигом, а единственное, чем изобиловали гастрономы, был напиток „Козацький”, который мы между собою называли „Кизяцький” – благодаря оригинальному вкусу и запаху, намекавшему на его возможное происхождение.
Поэтому мы, чем могли, помогали нашему Сосипатру Писистратовичу, понимая, как много для него значит этот юбилей – ведь на нем он собирался сделать предложение Марии Кузьмовне, и при благоприятном стечении обстоятельств – а у него, да и у нас были полные основания полагать, что обстоятельства складываются благоприятно, – юбилей мог плавно перейти в свадьбу! Наши сотрудники с энтузиазмом доставали для пана Макогона приличную выпивку, пользуясь многочисленными связями, которые имело наше учреждение, покупали, где могли (тоже по блату), дефицитные консервы, красную рыбу, сырокопченую колбасу и прочую „деликатесную группу”.
Однако спустя некоторое время мы стали замечать, что наш Сосипатр стал раздаваться в ширину. Сначала мы думали, что это просто так, сезонные колебания, но буквально через пару недель он так раздобрел, что его пузо, когда он садился, уже ложилось ему прямо на колени, штаны не сходились на пузе, а пиджак трещал по всем швам.
– Слышь, таварыщ-пан Макогон, – не выдержав, вставил ему как-то не отличавшийся особою тактичностью Кахи Швилидзе – завсектором связи с общественными кругами, – ты, мабуть, батоно*, всю нашу жратву схавал, что стал такой жирный, да?!
– Что вы, товарищи-панове! – чуть не плача, ответствовал пан Макогон, адресуясь ко всему нашему сообществу. – Верите ли, отломил только маленький кусочек колбаски – и вот на тебе, видите, что случилось!
– Ну да! – не унимался бесцеремонный Кахи. – Нэбось, ночью пад падушкой малотышь дэфсыт («дефицит») за обэ щеки, унычтожаешь „дэлыкатэсную группу”, да?! Какые акарака («окорока») и харызму («харизму») нагулял! Цхе!

*уважаемый (грузинск.)

Но вскоре мы убедились, что Сосипатр не врет. И тогда стало понятно, что на него неожиданно напала таинственная хвороба какого-то спонтанного и стремительного ожирения. Макогон неуклонно толстел, и динамика, так сказать, этого процесса была пугающей – он уже с трудом проходил в дверь. Юбилей и связанные с ним матримониальные ожидания оказались под угрозой. Надо было что-то делать.
Нужно сказать, что все наши сотрудники приняли Макогонову беду глубоко к сердцу. Все стали проявлять интерес к средствам от ожирения и для похудения, предлагалась масса рецептов – от простейших до самых изощренных и невероятных. Каждый из вас, наверно, и сам знает не один такой рецепт, полученный от разного рода шарлатанов и врачей, которые любят наживаться на чужом горе.
Сосипатр только пыхтел, выслушивая советы коллег и товарищей по работе. Но все его попытки воспользоваться предложенными рецептами приводили, казалось, к прямо-таки противоположным результатам. Думаю, вес его уже превзошел триста килограммов и все увеличивался да увеличивался. Его зад уже не помещался на одном стуле, так что он вынужден был подставить второй. „Он тут всэх нас падсыдыт!”– шипел бестактный Кахи.
На Макогона было больно смотреть!
Не менее больно было нам смотреть и на Марию Кузьмовну, которая, уже привыкнув в душе к своей роли его невесты, вынуждена была наблюдать, как на глазах рушатся и ее надежды. И вот именно со стороны этой незаурядной женщины неожиданно последовали самые решительные шаги.
В один из дней она появилась на пороге Учреждения в сопровождении какого-то таинственного незнакомца – длинного, черноволосого, прекрасно одетого и поразительно худого мужчины, темные глаза которого пылали каким-то нехорошим огнем. Все мы потом признавались, что при виде его у каждого из нас в животе что-то булькнуло, а в сердце – ёкнуло. „Воланд!” – внутренне ахнули наиболее начитанные.
Мария Кузьмовна вместе с незнакомцем, не говоря ни слова, решительно проследовала к столу, за которым на своих двух стульях восседал Сосипатр Писистратович, пошепталась с ним несколько секунд, после чего тот, отдуваясь, поднялся и все вместе они вышли вон из помещения. Мы только переглянулись.
В тот день ни Макогон, ни Мария на службе больше не появлялись, а назавтра они явились парой, причем всем нам показалось, что Макогон значительно похудел.
И действительно! Он начал терять свой колоссальный вес буквально на глазах! Похудение Макогона походило на таяние снеговой горы под жаркими лучами весеннего солнца, и вскоре на его круглом лице вновь засияла обычная милая улыбка. Как радовались все мы вместе с ним и Марией Кузьмовной! Даже бестактный Кахи прекратил свои выпады против пана Макогона и при встрече поощрительно похлопывал его по изрядно похудевшему брюху. В течение какой-нибудь недели-двух Макогон возвратился в свое обычное состояние, и мы с энтузиазмом возобновили свои ожидания и его юбилея, и других, имевших последовать за юбилеем, событий.
Но недаром наш народ говорит „Не кажи «гоп», пока не перескочишь!”
Процесс похудения Сосипатра Писистратовича отнюдь не остановился с обретением им нормального состояния, а увы!, продолжался дальше – и с той же, и даже большей стремительностью, как перед тем – ожирение. Вскоре товарищ Макогон (его почему-то вообще перестали теперь называть паном) потерял не менее двухсот пятидесяти килограммов веса, ей Богу!, и все продолжал и продолжал худеть. Но изможденным он не выглядел, что тоже было странно. Наоборот, он становился как бы прозрачнее и прозрачнее и даже начал слегка светиться. Его улыбка, обычно милая и добродушная, приобрела легкий оттенок страдания и сожаления, но было непонятно, к чему или кому относятся эти чувства.
Думаю, что не нужно вам рассказывать, как мы опять возобновили свои советы и предложения дорогому нашему товарищу Макогону, но, так сказать, уже в противоположном направлении. Надеюсь, вы также догадались, что и эти советы не дали вообще никакого эффекта.
Мы понимали, что Мария Кузьмовна играет в этой истории какую-то особую роль, пытались выяснить у нее хоть что-нибудь о таинственном незнакомце и чт; он такое произвел с нашим Сосипатром Писистратовичем, но Мария наотрез отказалась обсуж¬дать данный вопрос, хотя мы и видели, что страдает от этого всего она, наверно, больше всех. Такое ужасное положение и связанная с ним страшная тайна угнетали ее и приносили ей невыразимые душевные муки. Она тоже сильно похудела, хотя и не так, как Сосипатр, у которого этот процесс не прекращался, можно сказать, ни на секунду. Несколько раз мы заставали ее плачущей. Теперь она почти не отходила от стремительно теряющего вес Макогона и, не таясь, крепко, изо всех сил сжимала его руку, как бы стараясь перелить в него свою жизненную силу. А он уже даже не разговаривал, а как-то так … шелестел, что ли, и голос его стал почти неузнаваемым. Впрочем, на службе они с Марией появлялись регулярно.
И вот, наконец, наступила развязка этой странной и необъяснимой трагедии.
Снова в один из дней, во время обеденного перерыва Сосипатр что-то прошелестел Марии (теперь только она одна могла понимать его), после чего та достала из своей сумки бутылку шампанского и сказала: „Панове! Сосипатр Писистратович приглашает всех выпить за его здоровье!” И тут все мы вспомнили, что сегодняшний день – и есть день пятидесятилетия нашего товарища. Но никому и в голову уже не приходили мысли о юбилейных торжествах и прочем.
Мы молча сгрудились возле общего стола, разлили шампанское в какую кто имел посуду и как-то остановились в ожидании, что будет произнесен какой-то тост или хоть какие-нибудь слова. Но вместо этого мы увидели, что Сосипатр (тень бывшего Сосипатра!) высоко поднял свой бокал (нам даже показалось, что бокал поднялся вверх как-то сам и потянул за собою Сосипатрову руку) и медленно начал пить золотистую влагу. И по мере этого, так сказать, выпивания тень Макогона становилась все бледнее и бледнее и, наконец, исчезла совсем. Некоторое время в воздухе еще витала милая, хотя и скорбная улыбка нашего дорогого и незабвенного Сосипатра Писистратовича, товарища-пана Макогона, но вот – пропала и она. („Чеширский Кот!” – пронеслось опять в самых начитанных головах). Бокал упал и разбился.
Боже праведный, какое потрясение мы испытали!!! С Марией случилась истерика; наши дамы, сами находясь в полуобморочном состоянии, откачивали ее, чем могли.
Расходились по домам в состоянии полной прострации, не зная, что думать и что делать. Ну, нам-то еще туда-сюда, а каково начальству? Ведь история-то на этом не закончилась – как это так? исчез кадровый сотрудник, причем где? – прямо на рабочем месте! КЗОТом такие казусы никак не предусматривались. Уволить Макогона также не было никаких оснований ни по какой статье, и что писать в трудовой книжке? и кому ее отдавать? Оформить его смерть – а где же тело? И какой диагноз? Служащий человек поймет, перед какой неразрешимой дилеммой оказалось руководство Учреждения.
Что характерно, что никто из нас не хотел и вспоминать о судьбе продуктов, припасенных на Макогонов юбилей. Раз кто-то из сотрудников (не Кахи) заикнулся было на эту тему, но на него все так замахали руками, что он тут же замолк и больше к этому мы не возвращались.
Понятно, что по всей этой истории было возбуждено уголовное дело и проводилось следствие, но, как вы понимаете, результатов оно не дало. С каждого сотрудника органами первого отдела была взята строжайшая подписка о неразглашении.
„А что же Мария?” – спросите вы. Она то и стала и главной свидетельницей и главной подозреваемой. Однако до суда дело не дошло. Ее долго тягали в разные следственные органы, а потом она исчезла – наши говорили, что где-то в недрах СБУ. И дело заглохло само собой. Как-то получилось, что его заслонили другие, более насущные события. Начиналась эпоха Великого Дерибана. Нужно было растаскивать в разные заинтересованные стороны „честными руками” беззащитную социалистическую собственность, закладывая, так сказать, основы новой цивилизации. Для этого, как вы помните, было придумано простое и гениальное до идиотизма средство – ваучер. Работа закипела! Штаты Учреждения были увеличены более чем втрое, появились новые люди, новые подразделения – наконец-то Учреждение впервые за всю историю своего существования занялось настоящим, серьезным делом. И о случившейся трагедии все как будто позабыли. Только ветераны Учреждения каждый год в день именин и невероятного успения Сосипатра, не сговариваясь, после работы заходили, предводимые Кахи Швилидзе, в какую-нибудь забегаловку – благо их теперь развелось сколько душе угодно, и, не говоря ни слова и не глядя друг другу в глаза, выпивали по стакану водки и – расходились по домам.
Однако через пару-тройку лет после описанных событий Мария неожиданно появилась вновь – и где бы вы думали? – на политической сцене! Но это была уже совсем другая Мария, да и не Мария даже, потому, что она выступала под совершенно другим именем. Непонятно как, но у нее теперь было абсолютно другое не только имя, но и отчество и фамилия. Да вы все знаете ее или, по крайней мере, слыхали – это же известнейшая наша Дьяволита Ультиматовна Измаильчук – та, что всегда появляется в черном. Ее, кстати, так и называют: Черная Вдова.
Как переменилась она с тех времен!
Казалось, что в ней воплотились самые роковые силы судьбы, а во внешности, особенно в глазах, каким-то необъяснимым образом угадывались теперь черты того самого таинственного черного человека…
Она всегда возникала на больших предприятиях, которые нужно было довести до банкротства, чтобы потом скупить за бесценок, и, говорят, никому лучше нее это не удавалось. Целые города она оставляла без работы и средств к существованию. И, что характерно, никаким правоохранительным органам не удавалось поймать ее на горячем, хотя дела на нее были заведены сразу в трех Независимых Государствах, не считая нашего. А потом она, говорят, купила себе Популярно-Народную партию*, место в парламенте и стала вовсе недосягаемой для правосудия.

* Да-да! Мы знаем: есть такая партия! Только товарищ Маузер опять перепутал название: правильно – Народно-Популярная партия. Мы еще не раз услышим о ней в ходе нашего правдивого повествования (Сост.)

Кстати, Феномен прихватил меня именно на ней – вот уж действительно рок судьбы! И я теперь думаю: а не причастен ли к возникновению Феномена тот черный незнакомец, погубивший Макогона и, по-видимому, теперь каким-то образом вселившийся в Марию и переродивший ее? Но в другие моменты возникают сомнения – ведь толстеть-то Сосипатр начал, вроде, без него? А может нет? – А может и нет, Бог его знает! Одно понятно: таких событий не было никогда и нигде. Ведь не будем же мы воспринимать взаправду историю с Чеширским Котом…».
Товарищ Маузер замолчал – так же неожиданно, как и начал говорить. Общество было ошарашено и в первые минуты не могло вымолвить ни слова.
Первой опомнилась и подала голос Феня Рюкк-Зак:
– Слушайте сюда, товарищ Маузер и вы, мосье Вольдемар! А скажите, или вам не сдается, что этот ваш черный Воланд и тот Докторага – это один и тот самый фэйс? Мине сдается! Подумайте – все сходится к одному! Как у Агаты Кристи в том кине!
– Не знаю, Феня, не знаю, – задумчиво отозвался интеллигентный нахал. – Мине, например, сдается, что у вас вообще все сходится к одному, но я же не бегаю по помещению и не кричу: «Кто последний до Фени?». Какие, скажите, у вас основания для таких интерполяций?
– Ой, нахал, да при чем тут поллюции?! – погнала было картину Феня, но Голова энергично призвал всех к порядку, предложив высказываться по существу. Однако сам тут же и осекся: по существу – чего?!!!
И действительно, история пана Макогона, рассказанная товарищем Маузером, выглядела настолько фантастичной и, при всем том, такой безнадежно достоверной, что была способна вызвать завихрения и в более крепких, чем у нашего общества, мозгах, так что ни о каком „существе”, понятно, не могло быть и речи. Но и просто принять к сведению такую повесть тоже нельзя было никак. Выход из ситуации, казавшейся тупиковой, нашелся в лице той же Фени Рюкк-Зак, которая аж подпрыгивала на своем месте, переполняемая жгучим желанием высказаться.
– Слушайте сюда! – решительно и без всякого насилия присущего нашей эпохе завладела она общественным вниманием. – Давайте не будем страшилки гонять, а то мы, таки, тут все из вамы точно Манечку заработаем. Господин Голова, скажите им, чтобы не перебивали, дайте женщине тоже что-то такое рассказать!
Петро Кондратович, со своей стороны, тоже был рад некоторой разрядке, которая – все ощущали – была просто необходима после рассказанных фантасмагорий, и поэтому с облегчением предоставил слово Фене. Поскольку ее мистерия носит, в некотором роде, комико-эротический характер, то она и подается здесь с приставкой «эротокомедия».