Декады День 3 Мистерия 10 (Глава 12)

Мистерия десятая.
Предпринимающая попытку донести до слушателей взгляды
Маркияна Рахваиловича, пана Хватанюка на «дружбу между народов»

Третий День Декады начался безо всяких происшествий. Никто из Кураторозавров не явился утром к началу «свободного» времени, не напомнил о Дисциплинарном Мониторинге – Реципиенты оказались предоставленными самим себе. Но они не ощущали по этому поводу благодарных чувств. Лица их казались измученными, с застывшей миной неудовольствия, раздражения и усталости. Видно было, что вчерашние события (причем не только сам Эксперимент, но и явления рыла фавна чрез физиономию Кураторозаврихи Хаживупы) произвели чересчур сильное действие на них, хотя об этом не вспоминали и впечатлениями не делились. Даже прекрасное, солнечное сентябрьское утро и начинавшаяся золотая осень не вдохновляли Реципиентов. «Боже, какая погода! – думала про себя Валерия Александровна. – Как перед концом света! Такая была и осенью в ту войну, когда все мои дорогие погибли. Наверно, скоро помру…».
Прямо перед широкими панорамными окнами холла росли два дерева – береза, листья которой уже начинали желтеть, и зацветший вследствие радиации и глобального потепления второй раз в этом году каштан – наглядное свидетельство того непорядка, который имел место в природе и головах людей. Председательствовал Вольдемар. Но даже он, несмотря на всю свою бесшабашность, чувствовал себя не в своей тарелке и не очень представлял, как повести заседание. Петро Кондратович устроился рядом с Александрой Валерьяновной и что-то нашептывал ей, а она рассеянно внимала ему, машинально покачивая головою и слабо улыбаясь. Светлана казалась еще более отстраненной, чем прежде. Товарищ Маузер и Сократ Панасович молча сидели рядом. Алена тихо устроилась возле Валерии Александровны. Даже мадам Рюкк-Зак – Феня то есть, сидела с заспанным видом, не выказывая своего обычного жизнелюбия. Самое большое неудовольствие демонстрировал пан Хватанюк, который с сосредоточенным видом прохаживался вокруг фонтана, бормоча себе что-то под нос и нервно жестикулируя. «Вот с этого живчика и начнем!» – сказал себе Вольдемар и, обратился ко всему обществу с такою речью:
– Дамы и господа! Как выражаются Кураторозавры, надеюсь, вы хорошо «провели» время в гостеприимной Зоне Эксперимента, которая предоставила вам навалом необходимого комфорта? Надеюсь, что у вас за отчетный период не возникло проблем научно-интимного, частно-бытового, а также лично-производственного характера? А как у «нас из вамы» обстоят дела с Дисциплинарным Мониторингом? Тоже все в полном порядке? Ан, нет, кажется у Хватанюка какие-то научно-интимные проблемы. Маркиян Рахваилович! Как вам спалось? С большим успехом? Поделитесь с народом!
– Слухай, Вольдемар, чи як тебе там, – недовольно отозвался пан Хватанюк, – відчеписи ти від мене!*

* Послушай, Вольдемар, или как тебя там, отстань ты от меня! (Укр.)

– Дорогие друзья! – как ни в чем не бывало, продолжил Вольдемар, – если Маркиян так просит, то, думаю, нужно и ему дать слово. Мы ведь демократы! Аленушка, вы как считаете?
Алена засмущалась, как это случалось с нею всегда, когда к ней обращался Вольдемар, но на выручку пришла бабушка Валерия, которая с первого же дня решила во всем поддерживать понравившуюся ей юную девушку:
– Володенька, вы сегодня прекрасно выглядите. А вам как спалось?
– Намек понял, Валерия Александровна! – отозвался нахал. – Начинаю функционировать в пределах своих функций, не выходя за их пределы.
– У вас прекрасный слог, Володенька! – улыбнулась Валерия Александровна. – Вы не пробовали писать?
– Не пробовал, – соврал Вольдемар, – но думаю, что после нашей феноменально-экспериментальной эпопеи попробую. А может и раньше. Особенно, если Маркиян Рахваилович нам сейчас сообщит что-то интересненькое. Мы тогда изложим это в литературной форме.
– Ну добре, Вольдемар, чи як тебе там! – отозвался пан Хватанюк, – А також і всі ви. Бачу, що тут си зібрало дуже багато ріжних народів. То зараз я вам і розповім містерію «про дружбу мєжду народів», як каже Буряк. Але щоб ніхто потім не обіжавси. Згода?*

* Ну хорошо, Вольдемар, или как тебя там! – отозвался пан Хватанюк, – А также и все вы. Вижу, что тут собралося очень много разных народов. То сейчас я вам и расскажу мистерию «про дружбу между народов», как говорит Буряк. Но чтоб никто потом не обижался. Согласны? (Зап. Укр.)

Все согласились и Маркиян Рахваилович приступил к изложению своей истории – принципиально на родном галичанском диалекте.
Здесь надо заметить, что все архивы, с трудом собранные после многозначной победы над Феноменом, как то характерно для демократического общества еще с трипольскими корнями, были частично утрачены, а частично переданы Общественным организациям, слившимся в Единую и Неделимую Комиссию по Расследованию Злодеяний Феномена против Народа. Аббревиатура при поименовании этой Комиссии не допускалась по причине того, что, будучи названа сокращенно по первым буквам слов, входивших в название (ЕНКОРЗЛОФЕПНА), она звучала несколько зловеще, и даже ругательно.
После углубленного и возвышенного анализа этих материалов Комиссией было принято решение, что некоторые из них не актуальны и вряд ли когда-нибудь станут таковыми. По каковой причине оные материалы были засекречены на неопределенное в человеческом измерении время. Такая же участь постигла и некоторые из Мистерий, прозвучавших в те судьбоносные и злопамятные дни. В частности, и нижеследующей, от которой остался лишь конец.

И Хватанюк рассказал притихшему обществу несколько леденящих душу историй о зверствах НКВД в Западной Украине (опустив, правда, истории о зверствах гестапо). Мы, щадя ваши нервы, дорогие читатели, не будем приводить здесь их описание. Скажем только, что речь Хватанюка была дослушана присутствующими в совершенно полной тишине. И когда он закончил, некоторое время все продолжали молчать. Наконец Петро Кондратович, который во время Хватанюкового рассказа сидел, опустивши свою большую седую голову, поднял ее и взял слово.
– Ну, «люби друзи», шо тут скажеш? Действительно страшные вещи рассказал Маркиян. Но я-то знаю и что-то совершенно другое. Послушайте немного и вы меня. Тоже украинца, но, так сказать, с другой стороны – настоящего, а не галычанского. Я длинной и всемирной истории рассказывать вам не буду, а расскажу то, шо было в моей жизни.
И Петро Кондратович приступил к своей повести, как-то незаметно для общества перейдя на родной украинский язык, и поведал обществу о зверских пытках и муках, которым были подвергнуты бандеровцами его отец и брат – советские партизаны, попавшие в бандеровский плен.

Остался лишь самый конец рассказа Буряка:
– Мама, як почули цю оповідь, то як заклякли. Посивіли – за одну ніч. А вони ще ж які молоді були – тільки тридцять і чотири роки! І замовкли. Після того я жодного слова від неї не чув. Тільки все плакали ночами. І у сорок восьмому році її не стало. Так ось, дивлюся я, Маркіяне, на тебе і добре бачу, що росіяни нам – таки брати, хоча з ними у нас є свої рахунки. А от ви – то взагалі незрозуміло що. І де ви тільки взялися на нашу голову, такі кручені? І звідки то ви узяли, нахаби, що ви за волю України боролися? Ваші Бандери, Шухевичі, Стецьки та інше кодло – то ваші, а не наші, не українські. Це, мабуть, чорт нас зібрав в одній державі! Тож затям собі назавжди – заруби на своєму довгому носі, що ваші галичанські забаганки нам, українцям, не підходять. Отож тіштеся собі там, а до нас вам – зась!*

*– Мама, как услышали этот рассказ, то как окостенели. Поседели – за одну ночь. А они еще какие молодые были – только тридцать и четыре года! И замолчали. После этого я ни одного слова от нее не слышал. Только все плакали ночами. И в сорок восьмом году ее не стало. Так вот, смотрю я, Маркиян, на тебя и хорошо вижу, что россияне нам – таки братья, хотя с ними у нас есть свои счеты. А вот вы – то вообще непонятно что. И откуда вы только взялись на нашу голову, такие крученые? И откуда вы взяли, нахалы, что вы за волю Украины боролись? Ваши Бандеры, Шухевичи, Стецьки и остальное кодло – то ваши, а не наши, не украинские. Наверно, чорт нас собрал в одной державе! Так заруби на своем длинном носу, что ваши галычанские выдумки нам, украинцам, не подходят. Так что тешьтесь себе там, а до нас вам – зась!

Наступило молчание. Наконец, Хватанюк поднял голову, вперил ненавидящий взгляд в Петра Кондратовича и произнес:
– Що я тобі скажу, Буряку. Недарма у нас кажуть, що всі ви, східняки – то то є запроданці. Всі, що на схід від Збруча. Але начувайте си, бо ми потроху вас виховаємо як українців. Файно виховаємо, дамо науки! Най тільки Гамерика нас не кидає та трохи давить на московських москалів. А з нашою рідною п’ятою москальською колоною і такими як ти здрайцями ми якось вже й самі си упораємо. Бігме, кажу!*
* Что я тебе скажу, Буряк. Недаром у нас говорят, что все вы, схидняки – запроданцы. Все, что на восток от Збруча. Но берегитесь, мы потихоньку вас воспитаем как украинцев. Фай но воспитаем, дадим науки! Пусть только Гамерика нас не бросает и немного давит на московских москалей. А с нашей родной пятой москальской колонной и такими как ты предателями мы как-нибудь уже и сами справимся. Ей-Богу, говорю!

В разговор вступила Валерия Александровна:
– Маркиян Рафаилович! Смягчитесь! Подумайте сами, на Украине больше пятнадцати миллионов русских. А многие – вот я, например, и мои родители, и их родители уже триста пятьдесят лет здесь живем. Мои предки поселились здесь еще при Алексее Михайловиче – староверы, знаете про таких? А восток, а юг – Новороссия? Кто ее заселил и освоил? Ну что вы собираетесь с нами сделать?
– Ото ж то й біда, що вас тут си розплодило. Повертали б ви си до свеї Московії та й дали б нам спокоєм свого кусеня хліба прожерти й вас не бачити-м, Бога не гнівити. Добре, що Совіти хоч жидів повипирали звідси до тего Гизраїлю, а то взагалі нічим було-м би порєдній людині дихати на Вкраїні від їхнього духу смердючого. Хоча, Хвеню, я тобі щиро скажу, що зараз москалі для нас ще гірші за жидів. Бігме, правда! Жиди хоч далеко, а ті – ось вони тутки!**

** Вот то-то оно и беда, что вас тут расплодилось. Возвращались бы вы в свою Московию и дали бы нам спокойно свой кусок хлеба проглотить и вас не видеть, Бога не гневить. Хорошо еще, что Совиты хотя бы жидов повыпирали отсюда в тот Гизраиль, а то вообще нечем было бы порядочному человеку дышать на Украине от ихнего духу смердящего. Хотя, Хвеня, я тебе откровенно скажу, что сейчас москали для нас еще хуже жидов. Ей-Богу, правда! Жиды хоть далеко, а те – вот они тут!

Все общество оторопело уставилось на Хватанюка, не зная, что ему ответить. Наконец Вольдемар вспомнил, что он председатель и озадаченно произнес:
– Ну, коллеги, и дела тут у нас с вами творятся. Такое ощущение, что с дружбой «между народов» у нас что-то не складывается.
– Конечно, конечно, Вольдемар! Чего ж вы от него хотите? Разве вы не знаете, что «москалі хочуть забрати нашу свободу і наше сало»? А вы, любезный Хватанюк, скажите-ка мне на милость, можно ли вообще хоть десять дней в этом мире прожить без вашего национального вопроса? Да и вы тоже хороши, Петр Кондратьевич! С виду такой рассудительный… Вы же видите, что он здоровье на этом потерять может, а заводите его. Еще только третий день начался…. И что у нас других тем нету? Что нас сюда ваши национальные проблемы решать … посадили? – по праву старшинства с материнскими нотками в голосе начала было журить самых активных участников дискуссии Валерия Александровна.
– Та я шо, дорогая Валерия Александровна! Я ж ничего ни против никого не имею! – начал было оправдываться Буряк, но тут из угла послышался необычный звук: «сссссУки….». Все обернулись на источник этого завораживающе-свистящего звука, таящего в себе некую еще непонятную опасность не только для активистов противостояния по вопросу «дружбы между народов», но и для всех присутствующих. Светлана, уставившись на снятые с лица очки, нежно протирала их бархатной тряпочкой и при этом выговаривала, словно сама себе: «Ну, этот пидор – понятно, его уже не вылечишь. Но другой… старый хер, а туда же. Господи, когда же все это кончится! Политики, патриоты….». Выражение лица ее добрым никак нельзя было назвать. Казалось, что в следующий момент она вскочит с кресла и бросится на присутствующих – на всех, безотносительно их позиции по национальному вопросу. Алена заметно покраснела, что с ней происходило всякий раз, когда Светлана обнажала свое лицо. Все замерли. Успокаивать Светлану не имело смысла, она должна была закончить процедуру, после чего все успокаивалось само собой.
– Светочка, лапка, ну разве так можно, ведь мы же ж… – какой такой магической формулой хотела умиротворить Светлану Александра Валерьянов¬на, осталось не выясненным, так как момент для умиротворения был избран явно неудачный. Светлана метнула в ее сторону сумрачный взгляд и процедила:
– Ты хоть сидела бы себе, комсомолка, тихо в тряпочку! Пой лучше песни свои … у костра… Про ракету, что из лона вылетает. Поэтесса сраная!
Надо заметить, что благодаря непринужденной атмосфере, которая создавалась, в частности, и столь нетривиальной особенностью поведения Светланы, практически все Реципиенты уже чувствовали себя почти родными, во всяком случае, как минимум, близкими людьми. Поэтому они, и даже «сраная поэтесса», и даже Хватанюк вдруг ни с того ни с сего как-то смущенно-доверительно улыбнулись друг другу и почувствовали, что благодаря Светланиной инициативе общая обстановка неожиданно для всех разрядилась. Госпожа Рюк-Зак – так уж точно почувствовала, что она может быть просто Феней, в связи с чем чисто конкретно подвела черту:
– Вот шо я вам скажу: надо кончать эти дурные разборки и делать один одному беременную голову. Тоже мине бизнес нашли – «дружба между народов»! А вас всех лечить надо. Всех! – и после паузы добавила: – И меня, конечно, тоже, в натуре!
– Так мы ж для того здесь и собрались, госпожа… Феня! А не возражаете ли, чтоб я мог так к вам попроще? – пан Буряк, устыдившись своего публичного всплеска эмоций касательно «дружбы между народов», попытался вернуться к уравновешенности, более приличествующей его возрасту.
– Не возражаю, – буркнула, теперь уже просто Феня. – Было б у меня наше «ноу-хау» здесь, я бы вас быстро на ноги поставила и на ум направила.
– Это чем же, не изволите ли пояснить, уважаемая… гм…гм… Феня, – живо отреагировал пан Буряк.
– Зараз я вам все расскажу. Только шоб Хватанюк сидел ровно и не морочил мине интеллект и прочие органы внутренней секреции. Ты, Вольдемарчик, если шо, то притормози его.
Вольдемар без лишних слов дал ей отмашку и Феня начала свое новое повествование.