Две истории про Ярика и домового

История первая.

Дорогие друзья, я давно хотел поделиться с вами одной удивительной историей. Точнее, даже двумя историями.
Прошло с тех пор довольно много времени. Было мне тогда лет десять-одиннадцать. Жил я с мамой, папой и своей сестрой Августой в небольшом посёлке, который находился не очень далеко от города (хотя тогда это казалось довольно далеко — поезд до города ещё не пустили). Было самое начало лета. В школу я уже не ходил и частенько после прогулок с друзьями возвращался домой затемно. В такие вечера мать дожидалась меня на крыльце и каждый раз бранила, как только я появлялся. Но бранила так, больше для виду.
Однажды, в один из таких вечеров моего позднего возвращения, мама сидела, как обычно, на крыльце и ждала меня. Как только я появился у калитки, она не стала особо церемониться и отчитала меня по полной.
— Яр, а ну-ка иди сюда, — строго сказала она, как только меня увидала. — Послушай-ка, что я тебе скажу, сынок! Больше ты по темноте не гуляй!
— Но, мам, ещё же совсем не… — начал было я.
— Никаких «мам»! У наших соседей куры стали пропадать, слыхал ты?
— Куры? Нет, не слыхал… И что ж с того?
— А то, что нечистая сила где-то рядом бродит!
— Мам, брось пугать! — почти рассмеялся я. — Наверняка чья-нибудь собака просто таскает. Или бродячая…
— Нет уж! Ты не видел разве, что у них курятник на дворе? Они его всегда запирают на ночь. Даже если бы и забрёл какой пёс, их Черныш сразу бы лай поднял на всю округу!
— Ладно, — выдохнул я, не желая спорить. — Я всё понял: такому маленькому и слабенькому дитёнку, как я, нужно бояться всяких домовых, которые кур у соседей воруют…
— Не домовых! — поправила она меня. — С домовыми у нас всё ясно. А это — какая-то другая нечисть. Может быть, вообще лесные духи какие! Тут уж совсем другой разговор…
Пообещав маме, что не буду больше шастать по темноте, я пошёл в дом. Отец спал. Августа, наверное, тоже (у неё была своя отдельная комнатка). Я наскоро перекусил и тоже улёгся. Довольно долго я не мог уснуть. Но даже уснув, постоянно ворочался в постели и часто пробуждался…
И вот, когда я в очередной раз проснулся, мне почему-то показалось, что разбудил меня топот ног по нашему дощатому полу. Я, конечно же, подумал, что это кошка. Приподнявшись, я начал всматриваться в другой угол комнаты. Было довольно темно, но рассветные блики уже играли вовсю сквозь занавески.
— Власка! — прошептал я. — Ты чего там носишься?
В ответ — тишина. Я приподнялся и на цыпочках, чтобы не будить родителей (они спали в другом углу), прокрался в ту часть комнаты, куда, как мне казалось, побежала Власка. Но кошки нигде не было. Я посмотрел на свою кровать и вдруг заметил внизу какое-то движение. Подойдя ближе, я увидел кошачий хвост — он торчал из-под покрывала, свисавшего до самого пола. Значит, это не Власка пробежала по комнате? Я нагнулся, чтобы приподнять покрывало, ожидая увидеть там кошку, но вдруг из-под кровати выскочил старичок, ростом с пятилетнего ребёнка, и тут же бросился к двери. Сначала меня взяла оторопь. Затем какое-то необычное чувство — смесь панического страха и нестерпимого любопытства — овладело мной. Я не мог сообразить, что нужно делать дальше. От неожиданности я шарахнулся в сторону и даже толком не успел рассмотреть старичка. Единственное, что я заметил — это то, что он был совсем небольшого роста, похож на гномика, с лицом, почти полностью скрытым белоснежной бородой. Ещё на нём была юбка — ярко-красная юбка практически до самого пола. У порога гномик обернулся, внимательно посмотрел на меня, чуть заметно кивнул — то ли в знак приветствия, то ли в знак прощания, — и выскочил из комнаты. Я тут же бросился за ним, но с размаху врезался в дверь: я рассчитывал, что она легко откроется, ведь только что маленький старичок выбежал через неё наружу! Однако дверь была заперта. Я откинул дверной крючок и вышел в сени. Там никого не было, а дверь на улицу была тоже заперта. Значит, он спрятался где-то в сенях? Либо каким-то образом проскользнул через запертую дверь…

* * *
На следующее утро я встал поздно. В доме было тихо. Я заглянул в комнату сестры — никого. «Неужели все ушли? И даже меня не разбудили!» И тут я вспомнил: мама говорила мне, что с утра они собираются ехать в город по делам. Я выбежал на крыльцо.
— О, соня-засоня проснулась! — прыснула Августа. Она стояла у крыльца рядом с родителями и что-то складывала в сумку.
— А ты тоже едешь в город?
— Да, — ответила за неё мама. — Я попросила Августу нам помочь.
— А как же я?
— А ты спи дальше, — сказала Августа и засмеялась.
— Остаёшься за хозяина, — строго сказал отец. — Ты уже вон какой мужик!
Он всегда умел поворачивать все подобные ситуации таким образом, что я переставал чувствовать обиду.
— А вы надолго?
— Нет, — ответила мама, — к вечеру вернёмся.

Чуть проводив их за калитку и получив от отца указания, я вернулся в дом и сел завтракать. Мама, как всегда, постаралась: стол просто ломился от еды. Тут смело можно было ещё человека три приглашать на подмогу. «Позову Тимку в гости» — подумал я, отрезая кусок хлеба. Тимку я считал своим лучшим другом, и мы действительно были с ним не разлей вода.
Закончив завтракать, я пошёл заниматься хозяйством. Дел было полно, но за два часа я легко управился. Тут я вспомнил, что нужно было ещё убраться в бане и хорошенько её просушить, ведь вчера был банный день. Подойдя к бане, я почувствовал лёгкий запах гари. «Странно, — подумал я, — неужели печь ещё топится?» Войдя в баню, я обнаружил, что так оно и было. Наверное, забыли потушить. А может, и специально: бывало, что печь оставляли на ночь, чтобы наутро была тёплая вода. Я открыл печную заслонку и кочергой пошевелил угли. Они ещё тлели. Угли были уже тусклые, но их было очень много — они застилали весь колосник, словно звёзды на безоблачном небе. Я закрыл заслонку и пошёл дальше по своим делам.
Я решил сразу отправиться к Тимке. Дом его находился на одной улице с нами, только через один перекрёсток. Это была большая двухэтажная изба, и там вечно царил бардак. У него было много братьев и сестёр, и родители, видать, просто не успевали следить за порядком. Но мне всё равно всегда нравилось бывать у него в гостях: там можно было найти столько всего интересного! У Тимки весь дом был просто завален разными разностями: и книжки с цветными картинками, и старинные игрушки — такие, каких я ни у кого больше не видал. А ещё разные хитроумные приспособления. Например, в прошлый раз Тимка мне показал такую штуковину, которая из обычной воды делает газированную.
— Пошли гулять, Тим, — крикнул я ему, когда тот показался у ворот небольшого сарайчика. — А потом ко мне пойдём, ты мне с обедом поможешь.
— В смысле? — спросил Тимка, открывая калитку. — Я готовить не умею, если что.
— Да не готовить! Мои уехали. Мамка еды оставила — я за неделю не справлюсь!
— А, ясно. Ну ты заходи пока что, — Тимка пропустил меня вперёд и закрыл за мной калитку. — Дай мне времени чуток. Мне там наказали жерди новые для кур сделать.
Я сел на скамейку, рядом с сарайчиком-мастерской, наблюдая, как Тимка строгает жерди. На дворе, в мастерской и прочих хозяйственных помещениях порядку у них было явно побольше, чем дома.
— Тимка, как думаешь, домовые существуют?
— А то! — ответил он. — Мне бабуля знаешь сколько историй про них рассказывала?
— А ты сам их видел?
Тимка прекратил строгать жердь и уставился на меня, словно что-то вспоминая.
— А почему ты спрашиваешь?
— Да видел его, кажись, этой ночью.
— Да ну, шутишь, — он опять взялся за строгание. — Привиделось наверняка. Я думаю, их сейчас совсем мало осталось. Распугали всех! Во всяком случае, моя мамка не видала. Да и папка тоже.
— А ты? Или сёстры твои с братьями?
— Неее… — протянул Тимка. — Я же говорю, мне кажется, они все вымерли уже. Или что-то вроде того.
— Но я думал, они бессмертные… Может, их выжили? — предположил я. — Люди!

Но Тимка не успел ответить. В этот момент калитка распахнулась и во двор влетел дядька Родион, главный пастух в нашей деревне.
— Яра! — обратился он ко мне, еле выговаривая слова, так как совсем запыхался. — Мамка с папкой-то твои… где? А?
— А что? Что случилось? — подскочил я со скамейки, почувствовав неладное.
— Случилось! Баня у вас горит, вот чего.

Я бросился на улицу и сразу же увидел, как с той стороны, где стоял наш дом, валил чёрный-пречёрный дым. И шёл он явно не из трубы.
Когда я подбежал к дому, во дворе уже стояла водокачка. Главный наш по пожарам (не помню, как его звали), высокий молодой парень в специальном обмундировании, держал трубу, подсоединённую к насосу, из которой била сильная струя. Целая цепочка людей выстроилась, передавая друг другу вёдра с водой.
— Ярик, — накинулась на меня соседка, тётка Агафья, — где мамка-то с папкой?
Я чувствовал, что вот-вот расплачусь. Сам не знаю, почему, но мне вдруг стало жутко обидно. Из-за того, наверное, что я был совсем рядом с домом, и не смог уследить… Ведь заходил же в баню, всего час назад — и не уследил! Ох, и влетит же мне от отца, думал я…
— Они в город уехали, по делу какому-то… — еле-еле ворочая языком, ответил я.
— А Августа? С ними?
— Ага…
— Ну хорошо… Хорошо, что никто не пострадал! Я во дворе была — чувствую, дымом откуда-то тянет. Пошла на ваш дом посмотреть. Вроде, ничего. Дай, думаю, до бани дойду — ну не топят же они баню с утра пораньше! Повезло… А так бы вся сгорела, ещё и на дом бы перекинулось!
Баню потушили довольно скоро. Пострадала она не сильно, но отцу пришлось очень долго её потом чинить. Тем летом мы часто ходили в гости к тётке Агафье — мыться. Ходили каждый раз, когда она топила баню для своей семьи.
— Эх, ты, мужик… — попенял меня вечером отец. — Как же так получилось-то?
— Ладно тебе! Главное, что сам не пострадал, — мама всегда так говорила, когда что-нибудь происходило по моей вине.
— Я закрывал заслонку, плотно закрывал! — чуть не плача, отвечал я. — Не понимаю, как это произошло…
— Очаг был явно от печки. Видно, всё-таки плохо была закрыта заслонка… Уголёк стрельнул — вот тебе и пожар. Веники там рядом ещё лежали сухие… Лежали?
— Кажется, да, — ответил я, сгорая от стыда.
Несколько дней я ходил как в воду опущенный. Случай этот сильно на меня подействовал. Я чувствовал свою вину, и постоянно старался чем-нибудь угодить родителям: то помогал отцу по хозяйству (особенно с починкой бани), то матери по дому. Но они, видно, тоже чувствовали какую-то вину — что оставили меня одного за хозяина, а я ведь действительно мог пострадать от пожара…

История вторая.

Спустя пару недель после тех событий я решил рассказать родителям о старичке в юбке, которого видел накануне пожара. Отец, конечно же, не воспринял мой рассказ всерьёз. Но мама расспросила у меня все подробности и была в полной уверенности, что я встретился с домовым.

Был разгар лета, конец июля. Я уже и думать забыл о домовых, о нечистой силе, о том старичке в юбке… Однако в один из вечеров мама вернулась из гостей очень обеспокоенной. Они долго сидели на кухне с отцом, что-то обсуждая, а потом подозвали меня.
— Ярик, — обратилась ко мне мама. — Ты уверен, что на том старичке, которого ты видел у нас в доме, была красная юбка?
— Конечно! Как сейчас помню.
Мама замолчала.
— А что? — не выдержал я.
— Бабка Глашка говорит, что увидеть домового в красной юбке — к пожару…
— Брехня это всё! — перебил её отец. — Не слушай ты, Яр, этот бабий трёп.
Раздражённый, он встал из-за стола и вышел на улицу.
Больше мы с мамой об этом не говорили. Но мне же ещё несколько дней не давали покоя её слова. Выходит, думал я, домовые не только существуют, но и посылают нам знаки? Извещают нас о чём-то важном?
Лето выдалось тёплым. Холодных и дождливых дней почти не было. Я каждый день пропадал с друзьями на улице. Мы открыли для себя одну лесную дорогу, о которой раньше не знали. Она соединяла наше село с другим, находившимся верстах в пяти-шести. На этой дороге почти всегда было пусто, лишь редкие пастухи да заплутавшие коровы попадались иногда. Мы стали гулять вдоль этой дороги едва ли не каждый день – так она нам понравилась. Она пересекала множество пригорков, широких полянок, и там было очень удобно играть в прятки, в «разбойников», в «кол» и в другие игры, чем мы в основном и занимались.
Приближался август. Чуть меньше, чем через неделю — день рождения Августы. Родители планировали до этого события успеть съездить по ягоду. Ещё они хотели позвать с собой родственников: мамину сестру с мужем и папину тётку. Жили они не очень далеко от нас, но всё почему-то не ехали. Ждать их пришлось нам несколько дней.

Однажды я пробудился ни свет ни заря. Рассвет только-только занимался, даже петухи ещё не проснулись. Я лежал, глядя в потолок, и думал о том, каким замечательным выдалось это лето; о том, что только в это время года можно вот так проснуться, едва покажется солнце, отправиться гулять, пока вся деревня ещё спит, а потом вернуться и снова завалиться спать…
Но в этот раз всё вышло совсем иначе. Внезапно мне показалось, что я слышу в комнате сестры какой-то шорох. Неужто она тоже так рано проснулась? «Что-то не похоже на неё…» — подумал я. Да и шорох был довольно необычный. Вдруг дверь чуть слышно отворилась, и из комнаты выбежала Августа в одной ночной рубашке, пересекла на цыпочках комнату и выскочила во двор. От неожиданности я даже ничего не успел ей сказать. «Наверное, по своим делам пошла» — подумал я, продолжая валяться. Прошло, должно быть, минут десять, прежде чем я забеспокоился: чего это она так долго ходит? Я на цыпочках пересёк комнату и открыл дверь в сени: никого. Вышел на двор — тоже никого. Посмотрел по всем подсобным помещениям, даже в баню и в мастерскую заглянул, и каждый раз, открывая дверь, довольно громко звал Августу. Но в ответ мне была лишь тишина…
Я вернулся в дом и, прежде чем будить родителей, решил заглянуть в комнату сестры. А там на своей кровати, повернувшись к стене, спала крепким сном Августа. Лежала так, словно и не выходила только что на улицу. Как же это я её пропустил? Я не стал её будить и решил расспросить обо всём утром.
Но утром меня ждал сюрприз…

— Августа, ты куда это сегодня поднималась на рассвете? — спросил я её, когда она вышла из комнаты.
— С чего это ты взял? Никуда я не поднималась. Я спала!
Про себя я подумал, что она нарочно водит меня за нос. Но тут я заметил, что на Августе надета совершенно другая рубашка. Она была голубая и с рукавами чуть ниже локтей. Но когда я видел её выбегавшей на улицу, на ней была белая, точно снег, ночнушка с длинными широкими рукавами.
— Августа, а ты всю ночь спала в этой рубашке?
— Конечно, — ответила она, глядя на меня с подозрением. — А почему ты спрашиваешь?
— Да так… А у тебя есть такая же, только белая и с длинными рукавами?
— Нет, у меня только две! Эта и в клеточку.
— Скажи, что ты меня разыгрываешь!
— Я тебя не разыгрываю, Яр! Да что такое случилось-то?
— Послушай, я ясно видел, как ты выбегала на рассвете в такой белой ночнушке с длинными рукавами! Ты выбежала во двор и не вернулась. А потом я пошёл за тобой, везде тебя поискал, а когда вошёл в комнату, ты спокойно спала в своей кровати…
— Тебе всё приснилось, Яр, — почему-то тихо, почти шёпотом, сказала Августа.
Она посмотрела мне в глаза, и мне показалось, что я увидел в её взгляде какую-то странную грусть. Она как будто почувствовала, что то, что я ей рассказал, было на самом деле.
— Опять эти твои видения… — бросила она наконец.
— Но домовой! Он ведь не был видением. Мама так же считает!
— Но ты же не домового видел! А меня. А я в это время спала в своей комнате!

Помню, что как раз в этот же день приехала мамина сестра с мужем. Папина тётка, которую звали Васса, должна была приехать вечером. Так что назавтра у нас намечался долгожданный поход в лес по ягоды. Отец готовил снаряжение: корзины, совки (которые нам частично пришлось ремонтировать), специальную одежду, обувь. Мама штопала носки и ломала голову над тем, что взять с собой завтра на перекус, чтобы никто не остался голодным.
Бабушка Васса приехала поздно. Когда она вошла в дом, после долгих приветствий и объятий её усадили за стол. И хотя мы все уже к тому времени отужинали, никто не вышел из-за стола, пока она не поела.
Легли все рано. Я уступил своё место бабушке Вассе, а сам лёг на полу. Спать на полу я любил больше всего на свете. Хотя ещё больше, конечно, я любил спать на сеновале, что был у нас на чердаке, под крышей. Но туда отправили других гостей (впрочем, мама мне всё равно не разрешила бы спать там ночью).

Наутро все поднялись рано. Я совершенно не выспался и подумал: почему всегда, когда хочется спать, приходится вставать с утра пораньше? И наоборот — когда можно спокойно выспаться и поваляться хоть до полудня, просыпаешься на рассвете и не можешь уснуть?
До ягодных мест нам нужно было идти около часа. Я обрадовался, что пошли мы той самой дорогой, вдоль которой любили гулять с друзьями. Навстречу нам в такую рань, конечно, никто не попадался. Только несколько заблудших коров возвращались домой. Мы прошли версты две, и отец сказал, что надо начинать забирать влево. Никаких троп уже не было, но мы всё равно повернули. Места здесь были хорошие: широкие луга, небольшие пролески с молодыми берёзками. Пройдя через первый, довольно протяжённый луг, мы обнаружили по правой стороне едва заметную тропку. «Вот по ней и пойдём» — сказал отец, и мы гуськом последовали за ним.
Через некоторое время природа вокруг нас стала резко меняться. Мы спустились с небольшой возвышенности, и дальше пошёл уже совсем густой лес. Деревья здесь росли высокие, и, так как солнце ещё не успело подняться высоко, вокруг было довольно сумрачно, уже не было ни лугов, ни холмов. Заблудиться здесь было проще простого.
Мы прошли, наверное, минут десять-пятнадцать, как вдруг отец свернул с тропы. Он направился к зарослям на небольшом пятачке между деревьями: это была черника. Примерно с этого момента ягода начала встречаться всё чаще. Попадалась даже земляника, да такая крупная, что некоторые ягоды были размером с крыжовник.

Через какое-то время я начал чувствовать усталость. Я отстал и медленно плёлся по тем кустам, по которым уже прошлись до меня. Каждую вторую ягоду я забрасывал к себе в рот, так что корзинка моя была всё ещё почти пуста.
В один момент я совсем отстал и даже немного сбился с пути. Но я чувствовал себя вполне уверенно, так как знал, что тропа идёт где-то справа, и слышал отдалённо голоса своих. Пару раз меня окликали, я им отвечал.
И тут я увидел впереди, чуть левее, просвет между деревьями. Должно быть, там раскинулась лужайка или долина какой-нибудь речушки. Я пошёл было в ту сторону… но не дошёл. Со всех сторон меня окружили ягодные заросли. В основном это была черника, но встречалась и земляника, тоже довольно крупная. Позабыв обо всём на свете, я набросился на ягоду.
— Эгегей! — крикнул я как можно громче. — Все сюда! Тут просто тьма черники. Я один не справлюсь!
Но мне никто не ответил. Видать, меня уже не было слышно — плотная стена леса заглушала все звуки. «Если пойду сейчас за ними, — подумал я, — то потом просто не найду это место…» Я решил, что далеко без меня они всё равно не уйдут, и задержался, чтобы набрать хотя бы половину корзинки. «Вот удивятся-то, когда увидят!» — думал я.
Я медленно продвигался к просвету и через некоторое время увидел широкую лужайку. Подошёл ближе. Там оказалось полным-полно земляники, и я, оставив свою корзинку под деревом, принялся собирать ягоду. Я не мог остановиться и бросал её в рот одну за одной, медленно продвигаясь вперёд.
Не отвлекаясь от ягоды, я заметил боковым зрением пенёк, невдалеке от меня. Я поднял голову и увидел, что на пеньке кто-то сидит. Я распрямился, присмотрелся… Сомнений не было: там сидел никто иной, как тот самый гномик-старичок! Он удобно устроился на пеньке и насвистывал какую-то до боли знакомую песенку.
— Это… Это в-в-вы? — пробормотал я вполголоса, но старичок меня услышал.
— Мы, конечно. А кто же ещё? — ответил домовой, болтая ногами — они не доставали до земли, хотя пень и так был не слишком высокий. — Да ты присаживайся, Ярославчик, присаживайся. Посидим!
Почему-то меня совсем не удивило, что он назвал меня по имени. Старичок сдвинулся к самому краю пня, уступая мне место. Пень был довольно широкий, и мы вдвоём вполне свободно на нём уместились. Довольно долго мы сидели так молча, а я не мог собраться с мыслями и придумать, о чём можно заговорить с этим человечком. Хотя, по правде сказать, человеком его назвать было трудно. Даже голос его был каким-то слишком необычным — он походил скорее на замедленный голос ребёнка, нежели на голос взрослого человека. Наконец я собрался с мыслями и спросил:
— А вы… вы домовой?
— Мы-то? Конечно! Домовые мы, — почти пропел гномик, продолжая болтать ногами и совершенно не глядя в мою сторону.
Тут я вспомнил, как мама мне рассказывала, что если видишь домового, надо обязательно спросить его: «к худу или к добру?». Я сразу же именно это и сделал. Старичок глянул на меня исподлобья и сказал:
— А ты, Ярославчик, как сам хочешь?
— Как хочу? — растерялся я. — К добру, конечно!
— Значит, так и будет, — ответил домовой. — Тебе решать, к худу или к добру.
Затем он спрыгнул с пенька, расправил свою одёжку (юбки на нём в этот раз не было, а было длинное одеяние наподобие зипуна) и сказал:
— Ну и чего ж ты расселся-то? Тебе сколько лет, дедушка старый? Ты бы лучше с сестрёнки своей глаз не спускал, а то сидишь тут!
С этими словами он повернулся ко мне спиной и побежал. Точнее, поскакал — перепрыгивая через высокую траву, точно какой-нибудь зверёк. Через несколько мгновений его уже и след простыл. Некоторое время я продолжал сидеть, пытаясь осмыслить то, что произошло. «К худу или к добру… Это тебе решать… — повторял я про себя слова старичка. — С сестры глаз не спускать…» И тут всё как-то само собой сложилось в моей голове.
Я бросился в ту сторону, где, как мне казалось, шла тропа. Однако в том месте её не оказалось. Видимо, она пошла немного правее… Круто повернуть она не могла — ушла бы в горы. Я задумался. Ведь я потерял много времени — тропа могла где-нибудь оборваться, а отец любил ходить напролом… А может, подумал я, они меня уже ищут вовсю? Я начал кричать. Голосил как мог, но ответа не было.
Я уже собрался разворачиваться и идти назад, решив, что пошёл не в ту сторону, как вдруг услышал звериный рык. Я пошёл на звук, продираясь сквозь заросли кустарников. Рык становился всё более отчётливым. Поблизости, видимо, протекала река: повеяло свежим ветерком, и мне показалось, что я слышу звук журчащей воды… Внезапно раздался испуганный, слегка приглушённый вопль: «Кто-нибудь! Ээээй! Помогите! Паааап!» Это был голос Августы.
Я ринулся на крик сестры, совершенно не глядя себе под ноги. И через пару минут я оказался на широкой лужайке у берега реки, где чуть правее меня, у высокой осины, стояла Августа. Она смотрела на меня, упираясь спиной в ствол дерева.
— Яр! Беги за взрослыми! Скорее! — дрожащим голосом лепетала Августа.
Периодически она переводила взгляд с меня куда-то вправо. Я повернул голову и замер: метрах в двадцати от Августы на четвереньках стоял медведь. Непонятно, то ли он готовился к прыжку, то ли просто отдыхал. Но одно было ясно: моё появление сбило его с толку. Он перестал рычать и теперь просто по очереди наблюдал за нами.
Внезапно я почувствовал внутри себя какой-то подъём, необъяснимый прилив сил. Трудно сказать, что сподвигло меня на дальнейшие действия. У меня как будто мгновенно исчез страх. Я схватил с земли первую попавшуюся большую ветку, поднял её над собой и начал крутить во все стороны, время от времени колотя по стволу ближайшего дерева. Вдобавок ко всему я стал громко голосить на каком-то непонятном мне самому языке. Медведь начал вздрагивать, затем поднялся, рыкнул чуть слышно и с каким-то виноватым видом убрался прочь…

* * *
Вечером этого же дня, когда мы всё в подробностях рассказали взрослым, бабушка Васса предположила, что медведь, скорее всего, испугался моего крика и высоко поднятой ветки, которую я ещё и крутил. Но сам я так не думал. Я был уверен, что медведь совсем меня не испугался. Он просто понял, что мы — всего-навсего беззащитные человеческие детёныши, ничем ему не угрожающие. Что нам надо поскорее найти своих родителей и вернуться домой. Не знаю, почему, но я был в этом абсолютно уверен.

— Вот как наш Ярик спас сестру от косолапого! — в очередной раз заканчивала мама свой рассказ об этом происшествии.
Все наши родственники, друзья, не говоря уже о соседях, — все успели выучить эту байку наизусть. Но я один знал, кто на самом деле спас тогда мою сестру от медведя. Это был домовой. Тот самый добрый старичок, который живёт где-то рядом и предупреждает, хотим мы того или нет, обо всех опасностях, которые нас подстерегают. Иногда он может быть злым — но только если его разозлить. Но зачем злить домового? Ведь если ты с ним по-хорошему, то и он с тобой будет так же.
В этот раз я никому кроме Августы решил не рассказывать о своей чудесной встрече с домовым. Я подумал, что ни к чему это: пойдут разные толки, вся деревня будет на нас пальцем показывать, дескать «вон они, с нечистью якшаются!» Думаю, поэтому (а может, и не поэтому) домовой и не ушёл из моей жизни навсегда, а продолжал время от времени — реже, конечно, — давать о себе знать. Но обо всех этих историях я поведаю уже как-нибудь в другой раз…