День 4 Мистерия 14 (Глава 16)

Мистерия четырнадцатая. Поющая о том, что мы видим в наших снах…

«Повесні мені завше снилоси, що в мене ростуть роги. Причому вони не просто самі собі ростуть, а ніби як я їх ви-рощую. Коли вони, нарешті, з’являютьси – вилазять на світ Божий, то спочатку м’якенькі. Але потім починаєтьси процес їхнього закостеніння. І сей процес є дуже болючий. У сей період я намагавси лігати якомога пізніше, а прокидавси ні світ ні зоря. Весь час хотілоси спати і гумор постійно був препоганий. Психи аналітики, до яких я звертавси, усі як один, були заскочені на сексі. Коли дізнавалиси, що я нежонатий, спочатку губилиси, але потім знов правили своєї, що се пан має острах перед шлюбов і взагалі перед перспективов близьких стосунків із жінками. Цікавилиси: а чи пан си не бавить онанізмов? Доходили висновку: то треба здолати. Копирсалиси у минулому, аж до відомого мені коліна. А там, у нашому життю, чого тільки не знайдеш! Влаштовували мені «рефрейминґи». Спочатку я си бояв сего «рефрейминґу», а потім утямив, що гірше ніж те, що відбуваєтьси уві сні, воно не є.*

* По весне мне постоянно снилося, что у меня растут роги. Причем они не просто сами себе растут, а как бы я их выращиваю. Когда они, наконец, появляются – вылазят на свет Божий, то сначала мяконькие. Но потом начинается процесс ихнего окостенения. И этот процесс очень болючий. В этот период я старался ложиться как можно позже, а вставал ни свет ни заря. Все время хотелося спать и юмор постоянно был прескверный. Психи аналитики, к которым я обращался, все как один, были застуканы на сексе. Когда узнавали, что я неженатый, то поначалу терялися, но затем талдычили свое, что пан имеет страх перед браком и вообще перед перспективой близких сношений с женщинами. Интересовалися: не забавляется ли пан чрез онанизм? Делали вывод: это надо превозмочь. Копалися в прошлом, аж до известного мне колена. А там, в нашей жизни, чего только не обнаружишь. Устраивали мне «рефрейминги». Поначалу я было боялся того «рефрейминга», а потом усек, что хуже чем то, что во сне происходит, это не есть.


Але були й такі, що з ними можна було просто побалакати. Один, лагідний такий, у літах казав, не бійтеси, мужчина, справжні роги ростуть лише у пусторогих копитних. Та ще й називав їх уголос: барани, тури, антилопи, архари. Говорив, що здебільшу се красиві тварини – звісно, якщо їх не доглядати. Та й узагалі: що таке роги? За конструкцією, мовляв, їх можна сміливо порівняти до чохлів, що си натягують на кісткові стрижні, які до черепа приросли. Прирощуваннє їхнє йде від їхніх основ. Нема нічого дивного у тому, що роги з’являютьси у вас повесні. Дивним є те, що вони потім зникають. Се – неправильно. Взагалі ж, говорив він, рогоносці зустрічаютьси й серед непарнокопитних. Це носороги. Але до сего звіра ви, вочевидь, не дотягуєте, говорив він.
Крок за кроком ми у своїй аналізі підсвідомости дійшли до кайнозойськов еров. Яких тільки чудес ми там не надивилиси! У чвертичному, до прикладу, періоді ми знайшли лише два види оленів, але зате які у них були роги – розмахом штири метри й вагою п’ятдесят кильоґрамів! Иноді не хотілоси повертатиси. Але життє диктувало своєї. Правда, і в сему життю було багато цікавого, до приміру, у гамелеона Джексона-Веника було цілих троє рогів.*

* Но были и такие, с которыми можно было просто покалякать. Один, милый такой, пожилой, говорил, не бойтеся, мужчина, настоящие роги растут лишь у полорогих копытных. И даже называл их вслух: бараны, туры, антилопы, архары. Он говорил, что большею частию это красивые животные – если за ними не ухаживать, конечно. И вообще, что такое роги? По конструкции, говорил, их можно сравнить с чехлами, надетыми на приросшие к черепу костные стержни. Прирост ихний идет от ихних оснований.
Нет ничего удивительного в том, что роги появляются у вас весной. Странно то, что потом они исчезают. Это – неправильно. Вообще же, говорил он, рогоносцы встречаются и среди непарнокопытных. Это носороги. Но вы до сего зверя явно не дотягиваете, говорил он.
Шаг за шагом мы в своем анализе подсознания дошли до кайнозойской эры. Каких только чудес мы там не насмотрелися! В четвертичном, например, периоде мы обнаружили только два вида оленей, но зато какие у них были роги: размахом четыре метра и весом пятьдесят кило! Иногда не хотелося возвращаться. Но жизнь диктовала свое. Правда и в этой жизни было много интересного, например, у хамелеона Джексона-Вэника было целых трое рогов.

За сезонністю появи панських рогів панові ближче олені – робив після серйозних та глибоких роздумів висновок Дохтур. Проте, за думкою багатьох і таки впливових зоольоґів, що се й не роги у них зовсім. Пан же наполігає, що у пана роги. Він – себто я, тобто і не Дохтур зовсім, а Пациєнт, дивувавси, казав, що він ні на чому, зрештою, і не наполігає. Просто, казав, що болісно переносить період їхнього росту. Тоді Дохтур починав був питатиси, як я си ставлю до ріжних там періодів – сезонів, порів року, значить. Ну, та й инше, що на його думку, тобто не Дохтуря, а Пациєнта – себто мене, до справи не мало жадного стосунку. Але той наполігав, і він – себто я – захоплювавси, багато чого розповідав на сю тему, та й на инші теж.
Під кінець бесіди Дохтур сей, лагідний такий, літній, майже завжди був дуже задоволений, питавси мене – Пациєнта тобто, ну, казав, пан відчуває, як ми із вами просунулиси сего разу? Я хтів не обідити Дохтуря, той був лагідний такий та літній, тому стримано із ним погоджувавси. *

* По сезонности появления панских рогов, пану ближе олени, делал после серьезных и глубоких размышлений, вывод Дохтур. Но как считают многие и таки влиятельные зоологи, что это и не роги у них вовсе. Пан же настаивает, что у пана роги. Он – то есть я, то есть и не Дохтур совсем, а Пациент, удивлялся, говорил, что он ни на чем, в общем-то, и не настаивает. Просто, говорил, что болезненно переносит период их роста.
Дохтур начинал спрашивать о том, как я отношуся к разным там сезонам, временам года, значит. Ну и другое, что с точки зрения его, то есть не Дохтуря, а Пациента – то есть меня, к делу не имело малейшего отношения. Но тот настаивал, и он – то есть я – увлекался, много чего рассказывал на эту тему, и на другие тоже.
К концу беседы Дохтур этот, добрый такой, пожилой, почти всегда бывал очень удовлетворенный, спрашивал меня – Пациента то есть, ну, говорил, пан чувствует, как мы продвинулися на сей раз.

Коли Пациєнт – себто я – не міг відповісти, куди ж потім щезають роги – адже після завершіння весни вони більш не снятьси – Дохтур задумчиво хитав головою і казав, ймовірно, ви їх скидаєте. А потім питав дивне як на мене – Пациєнта – запитаннє, а чи не з’являютьси у панських снах, опісля того як пан скине роги, миші або, скажімо, тушканчики?
Одна зі версій, що її був висунув Дохтур, була та, що рогість – це прояв боротьби за иснуваннє. Адже було беззаперечно, що для оборони сей реманент є вельми корисний. Особливо, коли руки зайняті. Роги сміливо можна розглядати як правдивий покажчик сили й ґенетичного здоровля. Які видатки внутрішньої енерґії та кальцію си витрачають їхні власники, аби їх виростити! Слабкому се не під силу. Тобто роги – се не біда, та й, зауважимо, не розкіш, але розумна платня за процвітаннє.
Тут у Пациєнта – себто у мене – починало си кружити ув голові. «Дохтуре, а коли ж почнетьси сеє процвітаннє?» – несміливо питавси я. Дохтур дививси на мене печально та продовжував психо-енерґетичну коректировку. «А спитайтеси, либонь, у мене те саме, але з иншими интонаціями». – «Як це, Дохтуре?» – «Ну, от якби ви мали право требувати од мене сего процвітанню».*


* Я хотел не обидеть Дохтуря, тот был такой милый и пожилой, и потому сдержанно с ним соглашался.
Когда Пациент (то есть я) не мог ответить, куда же потом исчезают роги – после завершения весны они ведь больше не снятся – Дохтур задумчиво качал головой и говорил, вероятно, вы их сбрасываете. А потом задавал странный с точки зрения меня – Пациента – вопрос, а не появляются ли в панских снах, после того как пан скинет роги, мыши или, скажем, тушканчики.
Одна из версий, выдвинутых Дохтуром, состояла в том, что рогость – это проявление борьбы за существование. Ведь бесспорно, что для защиты этот инструментарий очень полезный. Особенно, если руки заняты. Роги можно рассматривать как верный показатель силы и генетического здоровия.
Какие расходы внутренней энергии и кальция тратятся их обладателями, чтобы их вырастить! Слабому это не под силу. То есть, роги – это не беда, и, надо заметить, не роскошь, это разумная плата за процветание.
Тут у Пациента – то есть у меня – начинало кружиться в голове. «Дохтур, а когда же начнется процветание? – робко спрашивал я. Дохтур смотрел на меня грустно, и продолжал психо-энергетическую корректировку. «А вот спросите у меня то же самое, но с другой интонацией». – «Как это, Дохтур?» – «Ну вот, как если бы вы имели право требовать с меня этого процветания».

«Так що, друже мій, каліцтво – синонімою нещастя не є!» – робив Він свого доконечного висновку. – «Кажуть, що у сиву давнину – бігме, як не у XVII столітті – жила ув Анґлії така собі Марія Девіс із двома рогами на скронях, що буцімто сприяло її блискучим успіхам у любови … ну, ви мене розумієте…» – «Та це ж кобіта!», – несміливо вдававси до протесту Пациєнт – я себто – тим не менше приходячи до збудженого стану. – «І слава Богу, що то є рідкісний випадок. А то уявіть собі родину, де з обох боків будуть оці самі … ну … з рогами! Завжди може виникнути спокуса до використанню їх на залагодженнє сімейних стосунків».
«І в наше славне сьогоденнє, коли стрімко відбуваєтьси звуженнє интимного простору иснуванню…» – «Якого, якого простору, Дохтуре?» – «Несуттєво, друже мій, якого – будь-якого! Коли тіснява ця породжує аґресію, роги – то не просто… То дар Неба – ось я би як сказав!».
З кожним роком роги ставали все тонші та слабші. І Дохтур сей радів із того, мов дитина. Слава Йсу! І я, Пациєнт себто, вже почав був міркувати, а чи не повідомити Дохтурові несподівано та радісно, що роги ув мені щезли, тобто прийти одного разу повесні і сказати: «Дохтуре, спасибі вам величезне. Роги мені си не снять більше».*

* «Так, что друг мой, уродство – синонимой несчастья не есть!» – заключал Он. – «Говорят, что в седой древности, ей Бо, как не в XVII веке, в Англии жила некая Мария Дэвис с двумя рогами на висках, что якобы способствовало ее замечательным любовным успехам… ну, вы меня понимаете…» – «Так то же бабец» – робко протестовал Пациент – я то есть, тем не менее, приходя в возбужденное состояние. «И слава, Богу, что это редкостный случай. А то представьте себе семью, где обе стороны будут с этими, ну … с рогами! Всегда может возникнуть соблазн использовать их для выяснения семейных отношений». «И в наше славное сегодня, когда происходит сужение интимного пространства обитания…» – «Какого, какого пространства, Дохтур?» – «Неважно, друг мой, какого – все равно какого! Когда теснота эта порождает агрессию, роги – это не просто… Это дар Неба – вот я бы как сказал!».
С каждым годом роги становилися все тоньше и слабше. И Дохтур сей радовался этому как дитя. Слава Исусу! И я, Пациент то есть, уже начал было подумывать, а не сообщить ли однажды Дохтуру неожиданно и радостно, что роги у меня исчезли, то есть, однажды весной прийти и сказать: «Спасибо, Дохтур, вам огромное. Роги мне не снятся больше».

Але кожного разу щось мені завадило. Втім, я розумів на рівні підсвідомости, у чім тут справа. Від часу початку мого спілкуванню зо психоаналітиками, психотерапевтами та иншими зацікавленими ув мені особами лабиринти підсвідомости стали для мене ріднов домівков. Так от десь там, у глибинах самотньо й тускно раз у раз лунало запитаннє: ну, а далі – що? І з ще більших глибин доносиласи відповідь: «Та нічого, дурню! Живи як жив!».
Після цього у процесі подальшого спілкуванню Дохтуря зі мнов, себто із Пациєнтов, я відчув що у мені починають си відбувати зміни. З’явилиси риси, що підсилили моє життєлюбство. У весняний період я починаю розквітати, користуюси успіхом у кобіт, із ентузиязмов відвідую кнайпи й таке инше. Все це відбуваєтьси, коли я не сплю. Уночі мені так само снятьси роги. Мене переслідують болісні відчуття. Але з поміччю Дохтуря ми проводимо за тою ж самою схемою рефрейминґ болю. Біль – то є просто инше життє. Якщо сприймати її з гримасами, вона принижує; якщо сприймати як инше життє – вона шляхетности й гонору додає.
У період із березня до середини червня я (себто Пациєнт) розквітаю. Відчуваюси гонорово. Потім починаєтьси спад, и він (себто я) починає упадати ув депресію.*

* Но каждый раз мне что-то мешало. Впрочем, я понимал на уровне подсознания, в чем дело. Со времени начала общения с психоаналитиками, психотерапевтами и другими заинтересованными во мне лицами, лабиринты подсознания стали для меня домом родным. Так вот где-то там, в глубинах одиноко и тоскливо звучал вопрос: ну, а дальше – что? И из еще больших глубин доносилося: «Да ничего, дурень! Живи как жил!»
После этого в процессе дальнейшего общения Дохтуря со мной, то есть с Пациентом, я почуял, что во мне что-то изменяется. Появилися черты, усиливающие мое жизнелюбие. В период весны я начинаю расцветать, пользуюся успехом у бабцов, с энтузиязмом посещаю кнайпы (Кнайпа – на галичанском наречии кафе, бар и т. п. Прим. Сост.) и прочее. Все это происходит во время бодрствования. По ночам мне по-прежнему снятся роги. Меня преследуют болезненные ощущения. Однако с помощью Дохтуря мы проводим по той же схеме рефрейминг боли. Боль – это просто другая жизнь. Если ее воспринимать с гримасами, она унижает; если воспринимать, как другую жизнь – она благородства и гонора поддает.
В период с марта до середины июня я, то есть Пациент, расцветаю. Ощущаю себя гонорово. Затем начинается спад, и он (то есть я) начинает испытывать депрессию.

То ж тепер виходить, що період розквіту міняєтьси із періодом депресії й, відповідно, стає незрівняно довшим, проте відчуттє короткого періоду розквіту багаторазово перевищує відчуттє періоду депресії, і Пациєнт, себто я, вже не хоче повороту до минулого – туск виздоровлюючого за хворобою.
Я (себто Пациєнт) добре призвичаївси до рогів, болю та життю із Дохтурем. Нам так добре було увчотирьох, і мені (Пациєнтові себто) вже си уявляло розмірене життє: розквіт, роги, біль, депресія – аж до самої смерти, моєї або може й Дохтурової. Инколи я си замислював: а що коли Дохтур помре раніше? – він же ж такий літній та лагідний! Але силою я відкидав тії думки.
Спливали роки, зникали держави та народи, натомість з’являлиси нові. А у нас – Пациєнта і Дохтуря – нічого си не міняло: розквіт, роги, біль, депресія… і знову – розквіт, роги, біль, депресія… І сни, сни, сни… Ми із хвилюваннєм чекали кожнов наступнов фазов, для того аби вловити тремтіннє найменших деталів, найтонших відмінностів.
Аж ген, одного разу плавну течію нашої еволюції було раптово обірвано. Зовсім неочікувано, невмотивовано й нагло виник Хвеномен і після сего роги перестали си снити. Одразу і назавжди. Як відрізало! Таке горе! Дохтур аж плакав. Аби-сте ви знали, з яким жалем і я тепер згадую свої милі роги! Як же мені було ліпше із ними, ніж з оцим мерзенним Хвеноменом. І тепер я думаю, може мені на старість узяти та й оженитиси на якій молодій курві, аби вона мені настановила-м роги, тоді, мож, ми сей клятий Хвеномен щезне? Йой, леле! як же ж то воно було б файно!»*

* Теперь получается, что период расцвета меняется с периодом депрессии и, соответственно, становится несравнимо более длинным, но ощущения краткого периода расцвета во много раз превышают ощущения периода депрессии и Пациент не хочет возврата к прошлому – тоска выздоравливающего по болезни.
Я (то есть Пациент) славно привык к рогам, боли и жизни с Дохтуром. Нам так хорошо было вчетвером, и мне (Пациенту то есть) уже представлялася размеренная жизнь: расцвет, роги, боль, депрессия – аж до самой смерти, моей или может и Дохтуря. Иногда я задумывался: а что если Дохтур умрет раньше – он же такой пожилой и милый! Но силой я отгонял эти мысли.
Проплывали годы, исчезали страны и народы, вместо них появлялися новые. А у нас – Пациента и Дохтуря – ничего не менялося: расцвет, роги, боль, депрессия… и снова – расцвет, роги, боль, депрессия … И сны, сны, сны … Мы с волнением ждали каждой следующей фазы, чтобы уловить трепетание мельчайших деталей, тончайших отличий. И вот, однажды, плавное течение нашей эволюции было вдруг прервано. Совсем неожиданно, немотивированно и нагло возник Хвеномен и после сего роги перестали сниться. Сразу и навсегда. Как отрезало! Такое горе! Дохтур аж плакал. Знали бы вы, с какою жалостью и я вспоминаю мои милые роги. Как же мне лучше было с ними, нежели с этим мерзким Хвеноменом. И теперь я думаю, может мне на старость взять и жениться на какой-нибудь молодой курве, чтобы она мне наставила роги, тогда, может, у меня этот клятый Хвеномен исчезнет? Йой, леле! Как бы это оно было б файно!»

Общество сочувственно отнеслось к Хватанюковой поэме. Первой, как всегда, выскочила Феня:
– Хватанюк! Бедненький! Шо ж ты на мине не женился? – я бы сразу тебе роги наставила! Ха-ха-ха! Мама, я Хватанюка люблю!
– Подождите, уважаемая Феня Боруховна, – остановил ее Семен Никифорович, еще не вполне вышедший из своей роли психоаналитика – давайте немного поанализируем. Здесь мы несомненно имеем со сложным социально-психологическим явлением, которое я не советовал бы упрощать.
– Так я ж ничего таки и не упрощаю, Сэмэн! – возразила ему Феня. – Ви себе даже не можете представлять, как это бы все у нас из ним не просто происходило бы! И даже очень бурно – все соседи бы сбегалися бы! Токо, знаешь, Маркиян, я бы до ваших бандеровцев таки ни за шё бы не поехала бы. Ни за какие бабки. Сильно вы там какие-то все задрюнфонфиленные.
Потрясенный таким невероятным неологизмом, Вольдемар закашлялся, а Феня продолжила свою мысль:
– А у нас бы ты прижился. Все спрашивали бы: мадам Рюкк-Зак, и де ж ви себе такого симпатичного старичка-бандеровца надыбали? Он у вас шё – таки да безаденомный? – то вам таки сильно крупно повезло! Я б тебя до синаноги сводила, из ребе подзнакомила, ма-а-аленький обрезанец сделала – символический такой. Сало из мацой научила б кушать. Ты ведь не можешь без сала, да? И твоя харизма стала б еще ширше. И стал бы ты у мине настоящий аид, ну и немножко гой, конечно. А, Хватанюк? Так, короче: кто еще имеет сказать пару умных мыслей за роги, копыта и прочую аналогичную психологию? Прошу высказываться «по существу». Петро Кондратович, может ви, как крупный руководитель «нашого из вамы» сельского хозяйства, га?
– Шо вам сказать, Феню! – отозвался пан Буряк. – Мне нравится, как вы берете быка за роги, чи то пак – ведете наше собрание. Но, знаете, на такие психологические темы мне може даже и высказываться непристойно. Тем больше, шо тут среди нас имеется больше образованная молодёж – и Вольдемар, и Светлана, и наша Аленушка, как будущая врач – она тоже может чего лучше изложить по сути изложенного.
Но тут дамы подошли до Петра Кондратовича, окружили его со всех сторон и стали изо всех сил упрашивать. Им очень хотелось еще раз послушать пана Буряка – ведь он производил впечатление такого опытного в жизни человека, такого уверенного, много повидавшего и пережившего. К тому же ко всему и симпатичный он был дядька. Петро Кондратович сопротивлялся не долго; чувствовалось, что ему приятно дамское внимание, и, приобнявши за разные по калибру талии Светлану и Александру, он, наконец, вымолвил:
– Ну, цокотухи, добре! Слушайте же! Да, это, конечно, не легко, когда такая от психология, как от у Маркияна, происходит среди нас. Нас этому не учили! – вздохнув, произнес он. – Но, шоб вы знали, шо по настоящему страшные вещи происходят там, а не здесь.
– И где это там, позвольте узнать? – проявил интерес к, практически, внутреннему монологу Семен Никифорович
– Да, это я так. Вспомнилось. Одна порядна людына рассказывала. Почти друг. Даже и не знаю, как это и поведать вам…
– Ні, ні, пане Петре! – воткнулся Маркиян Рахваилович, довольный тем впечатлением, которое произвела на слушателей его «поэма». – Я б вас дуже попросив би! Секретів у нас тут немає. Всі говорили – так от і ви кажіть. Давайте вашу страшилку. Оприлюднюйте *

* Нет, нет, пан Петро! – воткнулся Маркиян Рахваилович, довольный тем впечатлением, которое произвела на слушателей его «поэма». – Я бы вас очень попросил бы! Секретов у нас здесь нет. Все говорили – так вот и вы скажите. Давайте вашу страшилку. Озвучивайте!

– Ну, шо ж. Спасения нации и державы ради… Так вот. Когда все это с Феноменом начиналось, мой добрый приятель уже на ногах крепко стоял. С детства был проворный. Что такое НДС* знал, когда еще и «налоговых» не было. Я иногда думаю, что это он его и выдумал – этот хитромудрый НДС, чтоб потом, как они говорят, «отбивать».

** Для очень наивных людей: НДС – это налог на добавленную стоимость, главный источник, тайна и страсть державного бюджета (Сост.)

– Кого, кого це «отбівать»? – предчувствуя, что в этом повествовании наконец-то прольется давно ожидаемая кровь, вопросил Маркиян Рахваилович.
– Да не о том речь, – отмахнулся от вульгарного интересу Петро Кондратович и без дальнейших лирических отступлений рассказал историю не такую уж и неправдоподобную, но любопытную и в чем-то действительно страшную. Для Реципиентов погружение в профессиональную специфику фаворитов Феномена было весьма интересным и даже по-своему захватывающим – как романы Артура Хейли, если кто помнит такого.
По-видимому, рассказ Буряка, который он изложил, был сам по себе не легок, потому что в архивах ЕНКОРЗЛОФЕПНЫ** вместе с магнитофонными записями сохранился текст, подвергшийся герменевтическому воздействию. Этот текст, пожалуй, более уместен в связном повествовании, нежели оригинальный рассказ Петра Кондратовича, который кроме некоторой косноязыкости рассказчика, связанной с употреблением не присущей ему терминологии, слишком часто прерывался уточняющими вопросами слушателей. Итак, к делу.

** Напоминаем, что ЕНКОРЗЛОФЕПНА есть аббревиатура, означающая: Единая и Неделимая Комиссия по Расследованию Злодеяний Феномена против Народа. Упоминается редко, дабы без крайней нужды не пугать население. (Сост.)