Декады День 4 Мистерия 16 (Глава 18)

Мистерия шестнадцатая.
В которой рассказывается о Тех, Кто над нами

– Так вот, Клеврет Станиславович как-то раз создал Идею. Не простую в исполнении – с первого взгляда. Но на многих страницах он глубоко обосновывал ее полезный для общества ужас.

В своей Идее он аргументировал обстоятельно и всесторонне, что наша держава – не Гондурас. И что это должно быть всем разъяснено не на словах каких-то словесных, а созданием чего-то такого величественно-грандиозного, какого в Гондурасе нема. Логика его историческая на том строилась, что после создания такого-какого мы во всяких перечнях иностранных займем достойное место выше того самого Гондураса.
Труд Клеврета Станиславовича издали на очень хорошей бумаге и с прекрасной обложкой. Я сама с удовольствием его листала. Много там чего было про Гондурас написано. Для этого он в командировку по Латинской Америке долго ездил. Фотографий цветных – не считано. И в конце научный вывод: работать надо.
Когда этот Труд Гаранту представили, Он, в силу целого ряда незапланированных причин, свет в конце Своего конституционного туннеля уже видел. И, между нами, побаивался, что это окажется не выход из этого туннеля, а огни паровоза. А тут загорелся – решил память о Себе оставить и столкновения с той фурой железа, которая вот-вот из туннеля могла выскочить, избежать таким образом. И вот так вот Клеврет Станиславович у Него в первых философах державности очутился.
Какой там Парламент! Какой Кабмин! Даже любимая Рада По Национальной Безпеке, даже Его невинные милые хобби – пчелки и глиняные горщики не развлекали более Гаранта – Институт Грандиозных Исторических Событий Планирования и Идея в то время заполонили всё Его конституционное нутро. Клеврет Станиславович у Него в то время каждый день бывал. Каждый день, с самого утра звонок по сотке из Секретариата: «Академика Говнюка – до Самого!». А вернется оттудова – ни с кем не разговаривает, только глаза горят и аура такая над головой вращается и сверкает, что просто плакать хотелось. И, знаете, заметил он мою сочувственную реакцию происходящему. Зайдет в кабинет, вызовет меня и скажет:
– А не испить ли нам, Шурочка, чайку горяченького, крепенького?
А когда я принесу, то посадит меня напротив себя и грезит вслух:
– Представляешь, Сашенька (он меня то Шурочкой, то Сашенькой называл), сидим мы, значить, с Гарантом у Него на диванчике, а диванчик такой сам по себе интересный – на магнитофон чем-то похожий. А Гарант вслух размышляет о том, какая жизнь скоро настанет в нашей державе. Ну, и о тех, кто нам ее строить-разбудовывать мешает, тоже не забывает. И не остановить Его. Только время от времени на звоночек пальчиком нажимает – и разные люди прибегают, а Он им надиктует быстренько чего-то, и снова ко мне свой взор обращает.
Потом Клеврет Станиславович так глубоко задумается – и так трогательно-возвышенно на меня посмотрит и скажет:
– Эх, – скажет, – да разве такой у нас кабинет с тобой, Сашенька, скоро будет! Эх!
Счастливое время было. Но время это летело быстро. Надо было принимать решение, чем Гондурас поразить.
И вот, думали они, думали и, наконец, решил наш возвышенный Гарант, вдохновляемый Клевретом Станиславовичем, в назидание потомкам и на вечную память о Самом Себе поставить в столице памятник народным героям Гонте и Зализняку – вождям крестьянской войны «Колиивщина» в 18 веке. От присутствия Своего образа в композиции сразу отказался. Сказал, что это не скромно. Но на придание народным героям выражения Своего мужественного, выразительного лица, однако, согласился. Клеврет Станиславович убедил Его, что это будет соответствовать исторической правде и, так сказать, самой глубинной сути нашего национального характера. Замысливался памятник размеров циклопических – гораздо, во много крат больший, чем статуя возле музея Отечественной войны ….
– Цэ та баба, що москалив мечем лякае, да, Шура?
Александра Валерьяновна посмотрела на Хватанюка каким-то долгим, отсутствующим взглядом, но тем не менее не пропустила мимо ушей его вопрос:
– Я, пан Хватанюк, ваше население совсем с другой стороны знаю. Я его с хорошей стороны знаю – вот с какой стороны я его знаю. А вы тут, я бачу, пытаетесь выглядеть далеко не лучшим его представителем.
И продолжила, не дожидаясь болезненной реакции Хватанюка:
– Выше египетских пирамид, и даже выше вообще всех известных на земле строений. Выше самых высоких гор, всяких там Джомолунгмов-Канчанджангов, выше даже нашей Говерлы*…

* Джомолунгма и Канчанджанга – горные вершины в Гималаях (8848 м. и 8585 м. соответственно), Говерла – высшая точка украинских Карпат (2061 м.). Шурина оценка упомянутых вершин связана, по-видимому, с тем обстоятельством, что с большого расстояния и Гималаи кажутся не такими высокими как Карпаты. В этом и состоит принцип географической относительности. (Сост.)

– Ой, не преувеличиваете ли, дорогая Александра Валерьяновна? – мягко засомневался товарищ Маузер. Но к тому времени Александра уже покачиваться взад-вперед, взад-вперед стала и никаких вопросов не слышала. Из угла – все равно как в старые добрые времена при просмотре в заводском клубе тяжелой, жизненной кинокартины – послышался громкий шепот бабульки-Валерии:
– Это она вспомина-а-ает!..
Но Шура, не слыша, продолжала свои, действительно, воспоминания:
– Грандиозность замысла настолько поразила народное сознание, которое вокруг Гаранта вращалось, что ни у кого не хватило силы и воли воспротивиться упомянутому роковому Его желанию. Все ходили как сомнабулы. И лишь проектный институт, созданный за бабки соросовского гранта специально для данной цели, лихорадочно работал, не покладая рук ни днем, ни ночью, дабы уложиться в отведенный Гарантом срок – к очередной годовщине Предварительной Национальной Революции (ее, как вы знаете, еще называют Великой Августовской Революцией).
И вот, наконец, проект был готов. Когда макет показали по телевизору, у населения, которое ту программу смотрит, даже дух захватило – ничего подобного оно не видело не только в жизни нашей, но и во всех остальных своих снах.
– Это ей сни-и-ится!.. – снова громко прошептала из своего угла бабулька-Валерия. Но Шура, не реагируя, продолжала свою сонную грезу:
– Вопрос, кому памятник строить, не стоял – в то время Градоначальником, как вы помните, был Омельян-Застроительник. Так его благодарный народ окрестил. Тот, оторва, мог все, что хошь, построить, и где угодно. Причем обязательно с выгодой для себя.
Настойчивость, с которой Гарант воплощал в жизнь Свое наследие, захватила население всей Его преданной Администрации, которому уже стало казаться, что воздвижение памятника – не бред никакой вовсе, а дело не только возможное, но и вполне реальное, даже желанное и, к тому же, обещающее такие радужные перспективы, о которых раньше никто и мечтать не смел. Заговоренный ближайшими советниками и, в первую очередь, моим Клевретом Станиславовичем, Гарант возомнил, что произойдет нечто необыкновенно прекрасное, волшебно-изумительное, что-то такое, что сразу изменит историческую природу и Электората, и Элиты, и даже природу природы, и всё … воссияет! Сверхчеловеками многие станут (список, помню, согласовали и приложили), окружатся дивными ореолами, засветятся чудными аурами, подымут Его, Гаранта, вровень с воздвигаемым памятником… И не опустят до следующих выборов, а может и вообще не опустят.
Но тут-то начались проблемы, и не там вовсе, где их ожидать можно было. Оказалось, место трудно было выбрать. И не то, чтобы места найти было нельзя – дело-то дурное, оно мастера боится. Уж чего-чего Градоначальник только не предлагал – готов был снести все, что угодно, включая даже наследие из списка ЮНЕСКО, лишь бы только дать такому чуду на свет в нашей державе появиться. Но вот беда, никакая почва, по расчетам конструкторов, в Столице такого чуда вынести не могла…
Александра Валерьяновна тяжко вздохнула и добавила:
– Так и стали друг перед дружкой эти два бреда – исторический и природный. Гарант страдал, рвал и метал. Морда Его от злости пошла прыщами. Многие полетели со своих постов. Постепенно паника начала проникать даже в ряды самых закаленных борцов. Дрогнул было и сам Клеврет Станиславович. Стал в церкву ходить каждый день по нескольку раз. Свечки ставить. Поклоны бить. Чайком все реже баловался. Больше коньячок стал попивать. Несколько раз я даже наблюдала, как он всплакивал…
И тут вдруг, в одном из городских парков, совершенно случайно, при прокладке канализации обнаружена была подземная скала, площади весьма обширной. Когда геологи стали исследовать ее вглубь, то оказалось, что глубина ее равняется бесконечности…
Доложили Гаранту – Тот возликовал: «Вот оно – место! Вот он – Божественный Промысел, Провидение Господне! Благословение Небес! Строить! Строить! И еще раз Строить!» – отдал Он фас Омельяну-Застроительнику и тот рванул вперед!
Ввод в действие памятника запланировали к третьей годовщине Основной Национальной Революции (ее, как всем известно, еще называют Великой Помаранчевой Майданной Революцией).
Не буду вам сейчас рассказывать все перипетии этой воистину молниеносной стройки. Да я и сама их толком не знаю. Знаю только, что эту стройку засекретили – наложили самый страшный гриф. Потому-то ее почти никто и не видел и никто ничего не знает. Знаю еще, что отдельные части конструкции памятника собирали где-то в секретных институтах НАКАЖЕПРО и под покровом ночной тьмы свозили в парк. Сам же парк окружили высоким бетонным забором, а по углам поставили вышки с пулеметами и прожекторами.
И вот, наконец, наступил долгожданный и торжественный день подъема памятника. Планировалось, что он, собранный на земле, будет поднят сразу вверх сверхмощными домкратами, которые по иронии судьбы были закуплены в Гондурасе. Неожиданно оказалось, что вследствие глобализации почти вся мировая домкратная промышленность сосредоточилась именно в этой далекой стране.
Если бы вы знали, с каким чувством наш Гарант, а с Ним и Клеврет Станиславович и другие наиболее близко приближенные члены Элиты ожидали воздвижения данного памятника и его воссияния торжественного над миром!
И вот долгожданный и вожделенный час настал.
Памятник, поддерживаемый со всех сторон домкратами, стал медленно, но неуклонно подниматься вгору. У присутствующих захватило дух от такого фантасмагорического зрелища. Подъем продолжался пять часов. И все это время Гарант вместе со всеми Своими приближенными стояли на коленях подле этой чудовищной воздвигающейся горы и страстно молились нашему Национально-Административному Богу. Лишь только один Омельян-Застроительник бегал вокруг, отдавая какие-то невнятные приказания, махал ручонками, топал ножонками, кричал, бесновался, подпрыгивал, но, казалось, никто уже не обращал на него внимания.
Автоматика ровно гудела, домкраты, следуя заложенной в них программе, делали свое дело, гора все росла и росла. Своей вершиной она уже давно пробила облака и теперь только можно было наблюдать, как она растет в ширину. Вдруг наступила тишина и все поняли, что автоматика закончила свою работу. Домкраты остановились. И в этой наступившей тишине раздался истошный крик нашего Гаранта:

наступившей тишине раздался истошный крик нашего Гаранта:

Героям Слава!

Слава Героям! Слава Тим,

– Слава! Хто над нами!

И все подхватили:

Героям Слава!

Слава Героям! Слава Тим,

– Слава! Хто над нами!

Ликование достигло той точки, когда уже хотелось схватить что попало в руки и лупить им кого попало по башке – направо и налево. Экстаз накрыл всех присутствующих. И тут вступил оркестр и хор, и над парком, подымаясь к вершине горы, поплыли торжественные, ни с чем не сравнимые звуки нашего державного гимна. Гарант замер, прижавши правую руку к левой стороне груди, где у Него находилося сердце; все мы последовали Его примеру…
Но тут внезапно, сквозь музыку и пение, все сначала почувствовали, а потом и услышали, как из нутри горы раздался какой-то незапланированный стон.
Увы! это был звук разрушения и падения!
Очевидно, что – то ли вследствие ошибок в расчетах, то ли под действием вдохновенных звуков гимна, то ли в результате каких-либо иных причин – Конструкция не выдержала самоё себя. Она, изда¬вая стоны, стала падать прямо на всех нас присутствующих, включая и Гаранта с Его свитой и хор с оркестром. Началась невообразимая паника. Все бросились врассыпную, безо всякой субординации давя друг дружку, хотя было понятно, что от такой огромной падающей громадины не убежишь. Гарант грохнулся на землю и заколотил по ней ножками, заходясь в истерике. Клеврет Станиславович пал на Гаранта, закрывая Его своим телом.
А падение горы продолжалось. Но свергалась она не монолитом, а разрушаясь на части в процессе своего падения. Причем эти части, приближаясь к земле, продолжали дробиться на все более мелкие. Падение это продолжалось около получаса. И завершилось оно тем, что гора в воздухе распалась в пыль.
Однако свойства пыли этой были весьма и весьма необычны. Казалось, что ее состав образовался из высушенного и размолотого в пудру человеческого кала. И эта смердящая пылевая оранжевая туча, оседая, накрыла почти весь город, а стоящие непосредственно под горою едва не были погребены под ее многотысячетонною массою.
А что же все-таки случилось? Как показали последующие фундаментальные исследования, под влиянием, по-видимому, гения Клеврета Станиславовича, академика Говнюка, субстанция горы приобрела свойства его фамилии. Причем упомянутые свойства стали, вероятно, проявляться лишь при ее поднятии и последовавшем за этим разрушении и падении.
– А скажите, запаха желудочного сока или, скажем, урины, часом, там не наблюдалося? – профессионально-заинтересованным голосом вопросил Сократ Панасович.
– Кажись не наблюдалося, а может и наблюдалося – не помню. Не до того было. В это самое время на фоне оседающей смрадной тучи, как лазерное голографическое изображение, вдруг возник колос¬сальный образ Хакамады, которая почему-то была не в своем обычном черном одеянии, а в сверкающем белом фраке. Она улыбнулась своей неимоверной сатанинской улыбкой, вознесла кверху руки, зареготала леденящим душу хохотом – и тут же раздался ужасный гром, из небес сверкнула чудовищная молния и разразился такой страшный ливень, какого я за всю свою жизнь не упомню. Охрана, под раскаты грома, вспышки молний и хохот лазерной Хакамады, бросилась к Гаранту, схватила Его в охапку, увлекла в машину, и кортеж в окружении ментовского эскорта рванул с места по направлению к Гарантовой резиденции в Конче-Заспе. Все остальные тоже поразбегалися кто куда и затаилися по своим углам.
Ливень продолжался целых пять дней. И смыл в Днипро все следы соревнования с Гондурасом. Люди рассказывали, что вонючая масса еще несколько недель плыла вниз по Днепру через всю Украину и, наконец, миновав Днепровско- Бугский лиман, впала в Черное море и там растворилася.
Неожиданно благодатным следствием этого события стали невероятно расплодившиеся косяки кефали, которые вдруг обнаружилися в том районе на следующий год. Их фантастические уловы резко повысили уровень производства нашей рыбной промышленности. Причем в вяленом и соленом виде все отмечали какой-то совершенно необычный, дивный аромат и вкус этой прекрасной рыбы.
На этом рассказ Александры Валерьяновны закончился и она умолкла. Реципиенты тоже как в рот воды набрали и не спешили при¬нять активное участие в обсуждении мистерии. Да и что тут скажешь?
– Ну і що, пані Олександро, ну і що ви нам таке розказали? – не выдержали, наконец, нервы у Хватанюка и на этот раз он, кажется, был прав. – Якийсь дурнуватий сон. Теж мені штука – ті, хто над нами їй наснилися. В сраці сидів – гівно видів! Та якого тільки гівна над нами нема – то що, про всіх сни дурні дивитиси, ясна дупа? А Ґонта із Залізняком – то є мученики. То що – їм і послі смерти мучитиси? І ще: щоб ви знали, що риби я не їм, най її (і всіх вас) шляк трафить!*

* Ну и что, пани Олександра, ну и что вы нам такого рассказали? Какой-то дурноватый сон. Тоже мне штука – те, кто над нами. В сраке сидел – говно видел! Да какого только говна над нами нету – то что, про всех сны дурные смотреть, ясная дупа? А Гонта с Зализняком – мученики. Так что же – им и после смерти мучиться? И еще: чтоб вы знали, что рыбы я не ем, пусть ее (и всех вас) шляк трафит! (Зап. укр.)

Александра Валерьяновна, как бы и не слыша комментариев и риторических восклицаний пана Хватанюка, неожиданно произнесла:
– А вот еще история….
Реципиенты насторожились. Все вдруг обратили внимание, что Александра Валерьяновна, рассказывая, как бы покачивается вперед-назад, вперед-назад.
– Тише ты! – зашипела на Хватанюка Феня, мадам Рюкк-Зак то есть.– Тише! Она ж не в себе!
– Это – транс, – также шепотом определил Вольдемар.
Александра окинула всех потусторонним взглядом и произнесла свой вчерашний вопрос:
– Может и не политики вовсе виноваты?
А потом тихо добавила:
– Пойду я, пожалуй…
Она встала с широко раскрытыми, но не видящими глазами и неверными шагами направилась к двери, выставив вперед руки. Общество проводило ее печальными, непонимающими взорами.
После продолжительного молчания вступила Феня:
– Знаете паны, а я еще позавчера, когда она с этим своим стихом выступила, подумала: шоб я так жила, а здесь шо-то не так!
– Так или Не Так, а вам, Феня, за ведение сегодняшнего дня, как Председателю большой Минус. Это ж вы допустили… такое. Надо было вовремя заметить и остановить, что с женщиной происходит! – подвел резюме товарищ-пан Фригодный.
– Да, я то что… Как…такое остановишь … героическое … – неожиданно для всех и, самое главное, для самой себя засмущалась мадам Рюкк-Зак. – Може в нее шо по-женски? Типа климакс?
– От-от-о! Крови справжньої ви ще не виділи!* – вдруг страстно заявил Хватанюк.

* Во-во! Крови настоящей вы еще не видели!

И хотя никто не пропустил этих Хватанюковых слов мимо ушей, никто не рискнул и переспрашивать, что именно он имел в виду в данном конкретном случае.
– Так что у меня есть предложение, – упрямо продолжил свою мысль пан-товарищ Фригодный, – дадим-ка, друзья, госпоже Рюкк-Зак возможность исправиться. Пусть завтра она еще разок проведет наше собрание. И вже на этот разок – как следует, по всех правилах!
– А как же другие – дней-то всего десять? – заступился за Феню Вольдемар.
– Да берите вы свое… свой...! Председательствуйте сколько влезет. Я ей свой день отдам! Пусть себе… исправляется…! – раздался голос Светланы Сергеевны. Очки она держала в правой руке и казалась вызывающе красивой. Наверное поэтому никто не решился ей возразить. Светлана встала:
– Пойду. Посмотрю. Что там. С… этой. Ну ее на хер.
И, взглянув на Феню, издевательски бросила ей:
– Тоже мне … специалистка … по-женски!
И только у самой двери надела очки.