Декады день 5 Мистерия 19 (Глава 21)

Misteria de Homine Fugiente*
или Одиннадцатый Реципиент

* Мистерия о Человеке Бегущем (лат.)

В это время в гостиную в сопровождении Дежурной Кураторозаврихи Хаживупы Тодосивны вошел очень худой и очень бедно одетый человек, невысокий, средне-неопределенного возраста, с беспокойными глазами*.
Похлопав в ладоши и явив на секунду рыло фавна дабы привлечь внимание Реципиентов, Кураторозавриха пани Хаживупа обратилась к ним с такою речью:
– Дамы и панове! Примите в свой коллектив еще одного члена. И не удивляйтесь, пожалуйста! В первую очередь это относится к вам, Вольдемар – вы ведь известный скептик. Ввожу в курс дела: несмотря на то, что Концепцией Эксперимента установлено точное число Реципиентов – десять, но добавление еще одного – одиннадцатого – ей отнюдь не противоречит. Ибо логическая структура Концепции такова, что наряду с правилами она содержит и все исключения из них. В данном случае мы имеем дело с весьма необычным исключением: новый Реципиент является Феноменально-нейтральным. Это – уникальная аномалия! Она то и предопределила его появление здесь. Так что, надеюсь, всем, и даже Вольдемару, все ясно. Отдыхайте!
Реципиенты стали по одному подтягиваться к новоприбывшему, приглядываясь к нему и соображая с чего бы начать разговор. Внешность его была замечательна. Никогда еще наши герои не видали столь изможденного человека. Сквозь темную кожу его сужающегося к подбородку лица проступали все кости. Беспокойные черные глаза бегали по сторонам, не зная, на каком предмете остановиться. Длинные худые руки он держал согнутыми в локтях, как бы намереваясь куда-то бежать. Длинные черные волосы спадали ему на лицо, и время от времени он поправлял их нервным движением руки.
– Слышь, Одиннадцатый, – обратился, наконец, к нему Вольдемар, – Ты что, на самом деле … не того… нейтральный?
– Да, знаете, не того…
– И никто из элитарных по телику не действует?
– Никто.
– А как насчет S-аномалии?
– Тоже хорошо.
– В смысле, как?
– Совсем хорошо. В обоих смыслах.
– Интересный ты человек, однако! Сколько в тебе смыслов!
– Сам знаю.
– Знаешь – это хорошо, как ты говоришь. А знаешь, что у нас тут сложилась такая местная традиция – каждый рассказывает свою историю, да поподробнее. Особенно, если это касается Феномена. Так что давай, Одиннадцатый, расскажи-ка нам свою. Познакомимся, знаешь, сойдемся поближе, да?
Новенький исподлобья взглянул на Вольдемара, откинул назад свои черные патлы и принялся рассказывать, причем всем показалось, что он просто продолжает внезапно прерванную повесть.
– Меня не раз останавливали на улице – спрашивали разную ерунду. В основном о товарной части моего бытия. Обычно, когда останавливают со своими дурацкими вопросами, тягостно спохватишься, думая о делах дня, и, не стараясь вдуматься, о чем тебя спрашивают, начинаешь судорожно вспоминать, что об этом говорила бабушка, тетя, друзья и другие. И, что интересно, их эта чушь устраивает. А когда попытаешься ответить пооригинальнее – обижаются. Бегу как-то раз, останавливают. На вид такие приличные, улыбаются, как вы относитесь, спрашивают, к Гаранту? Ну, я возьми и состри. Я, говорю, к Гаранту никак не отношусь. У меня даже фамилия другая. Ну, они обиделись, мы, говорят, серьезно, а такие ваши шуточки знаете чем пахнут… Ну, или что-то вроде этого. Я почему-то испугался, принял позу бегущего человека и … А они, говорят вы, мол, куда. Мы вас просто так не отпустим. Ну, тут я совсем перетрусил, сам не знаю чего… Просто ощущение страха, я так думаю, это первое, что приходит в голову современному бегущему человеку. То есть, оно как бы на самой поверхности коры мозгов наших, а потом, в глубине уже разные другие чувства и ощущения. Так вот, когда бежишь и ничего не чувствуешь, то они первыми выскакивают, им даже толкаться среди своих собратьев по нашим мозгам не надо. Обычно мы бежим по тротуару густым потоком, в одинаковых одеждах разного покроя и тонов. Сталкиваемся, обгоняем друг друга, уворачиваемся, протискиваемся плечом вперед. То и дело забегаем в раскрытые двери под ярко освещенными витринами и смешиваемся с толпами, кишащими в залах за ними. Иногда задумаешься – не может быть, чтоб столько народу имело бабки или желание покупать. А иногда вдруг собираемся большими группами, создавая пробки и водовороты, вытягивая шеи, заглядывая куда-то. Мы бежим самые разные: худые, бледные, толстые, некрасивые, неловкие, угловатые и наоборот, но, если не всматриваться в наши лица, а как бы охватить нас в целом, мы производим впечатление людей довольных. Мы часто и охотно смеемся, ведем себя непринужденно, глаза блестят и, повсюду раздаются громкие оживленные голоса. Мир, в котором мы бежим, пожалуй, скорее все-таки благополучный мир. Во всяком случае, улицы, хотя и грязноваты, но не завалены все-таки трупами и отбросами, да и дома выглядят довольно жизнерадостно – почти во всех окнах свет по случаю сумеречного дня, а значит недостатка в электроэнергии у нас, по-видимому, нет. Очень весело сверкают рекламные объявления, а что до осунувшихся лиц, то при таком уровне уличного шума и при такой загрязненности воздуха трудно ожидать чего-либо иного. Мир – бледный, неустроенный, не совсем здоровый… и тем не менее достаточно благополучный на вид. И если кто упрекнет меня в мрачноватой картине, которую я описал, то пусть, придя с работы, внимательно посмотрит на себя в зеркало и зеркальная мудрость покажет ему не только убогий лик его, но и охватит весь свет, в котором он живет. Откроет она, какие звезды горят внутри него самого, со всеми их влияниями, какие миры рождаются и гибнут. К началу Судьбоносных Событий, в канун появления Феномена, эти опросы приобрели какую-то незапланированную даже теми, кто их заказывал, суверенность. Иногда было страшно выходить на улицу. Страх усугублялся еще и тем, что проводившие их функционеры, старались ничем не отличаться от нас – бегущих людей. Они и на самом деле были из наших – просто им был предписан такой стиль бега… Никогда нельзя было предусмотрительно развернуться, уклониться или хотя бы ускорить бег, чтобы проскочить мимо них. А когда звучало что-то вроде: «Извините! Можно вас на минутку… типа, остановить..» – уже одни эти слова показывали, что ты попался, потому, что остановить нас никак нельзя – это ведь практически смерти подобно, фигурально, конечно, говоря. Но и не остановиться тоже было нельзя – прозвучали, как бы, волшебные слова: «Извините…». А вдруг, действительно помощь какая-то нужна, или там улицу помочь найти заблудившемуся человеку, ну и всякое другое – где туалет в центре города, наконец. Мы же люди! Но самое страшное, что при всем при этом они, в то же самое время, тоже как бы бежали. Это становилось невыносимым. Но что самое интересное, к этому времени я, по-прежнему, был нормальным человеком, еще не подвергшимся воздействию Феномена, хотя вокруг меня блевали уже достаточно. И не было никаких оснований, чтобы мне оставаться таковым. У меня скорее позывы возникали при моих вынужденных выходах в люди, чем при сидении у телевизора. Да и вправду, мой Дао на работу и Дао домой протекал по местности, которую ухоженной назвать никак нельзя было, особенно в тех его (Дао) пространствах, когда, сокращая время достижения пункта назначения, мне приходилось бежать по внутридворовым дорожкам, проскакивать места выгула собак, обгаженные этими чудными животными, оплеванные (и тоже обгаженные) моими братьями по разуму и прочее. Впрочем, это была моя личная вина, надо было лишь научиться вставать раньше и идти себе столбовой дорогой – по траекториям, которые, обычно, имеют вид разного рода вполне прямоугольных фигур. Да и то сказать, мотивация для этого раннего пробуждения была невелика. Извините за отклонения от основной темы, но не часто бывает возможность поговорить о нажитом. Настороженность по отношению к опросам постепенно у меня переросла в страх. Все труднее было заставить себя выйти на улицу, а так как без этого жизни нет – ни на работу тебе, ни тебе домой, то надо было искать выход. А когда я поблевывать начал, глядя в телевизор, чтобы от других не отличаться, тут уж совсем плохо стало. Дома блюешь, на улице тебя опрашивают – жизни никакой не стало. И я решил побороть страх изнутри. Не изнутри самого себя, а изнутри их организации. Через прессу, а затем Интернет нашел адреса наиболее уважаемых организаций, подвизавшихся на этом поприще, и пошел предложить свои услуги. Я, в принципе, ведомый значимой для меня целью, готов был участвовать в процессе бесплатно, но мне… Впрочем, если я буду останавливаться на интимных деталях моего общения с этой организацией, то никакого времени не хватит. О главном. Вышел я значит после всех недолгих инструктажей и обучений технике безопасности там разной и – приготовился. Чувствую некоторую неловкость, посматриваю на себя, как бы немного со стороны, с учетом опыта пережитого. Стою, присматриваюсь, различаю всех во всех их значимых и не значимых деталях. Ошибиться боюсь со своим первенцем, а то как бы еще глубже в страхи свои не впасть. Смотрю – один у магазина стоит, то ли просто озирается, то ли это у него на мир такой взгляд не строгий. Думаю – этот по крайней мере не обидит. Не то, что бы я боялся, физических каких-то реакций, но ведь могут же пострадать мои чувства! В то время это еще имело для меня значение.
– Ну и, что? Что дальше-то было?
– Спокойно! – притормозил нетерпение товарищ Маузер. Вы, товарищ, не торопитесь. Подробненько, не спеша, как перед попом, значит.
– Ну что дальше… Подошел. Говорю, мол, не ответишь ли, добрый человек на вопрос один. Он на меня посмотрел приятно и отвечает: «А то ж…». Я даже переспросил, мол, чего, чего??… А он повторяет как ни в чем не бывало: «А то ж…». Ну, думаю, наверно, соглашается – иначе послал бы куда. «А вот как вы, говорю, относитесь к…» А он, а как же, говорит, отношусь, а что похож? – спрашивает. Я ему, на кого, мол, похож?, а он, то-то же, говорит. Ну, вобщем, ответил он на все мои вопросы, обстоятельно так, а потом еще и спрашивает, а давай, говорит, отдохнем, нелегко ведь.
– Как, прямо так и говорит, давай мол, отдохнем?
– А то ж…
– Ну и…?
– Ну и отдохнули… Раньше я, как бы с некоторым не то, чтобы с презрением, а скорее свысока, относился ко всякого рода «ты меня уважаешь!», «а поговорыть!», но после отдыха с Савелием – так его звали – меня как бы прямо осенило: «А ведь в этом спасение! От всех этих физиономий, опросов, энтузиазма, типа «мы наш, мы новый мир построим-разбудуем». Если уж блевать – так лучше от естественных причин, чем от привнесенных заразой какой-то. С тех пор, я как почувствую позыв какой: увидишь что случайно, или, там, услышишь – нельзя же жить с закрытыми глазами – если на все закрывать глаза, то никаких глаз не хватит, да и уши в буднях наших тоже помогают, – так вот, почувствую позыв какой, сразу бегу к Савелию, благо он от того магазина не отходит, всегда найти можно. Так раз за разом, шаг за шагом и перестал я страшиться этих опросов. А потом мне сон приснился, я так редко сны вижу, и еще реже запоминаю, а здесь такой яркий и запомнился в деталях.
СОН:
«Бежал „Я” к пробуждению от враждебного сонного горизонта, от которого отделилась бесформенная тень в погоне за „Мной”, неся угрозу пробуждению. Бежал быстро, без присущей снам традиционной ватности в ногах, преисполненный привычным, не встречающим сопротивления страхом. Вдруг в ощущениях появилось нечто новое: „Я” почувствовал, что смету любого, кто попадется „Мне” на пути в „Моем” беге. Страх становился непреодолимой силой. И одновременно страх уходил, трансформировался, и в беге „Моем” „Я” услышал радостное ожидание – предвкушение столкновения с кем-то или чем-то, попавшемся у „Меня” на пути. „Я” смету все, что случайно ли, умышленно ли покусится на „Мое” право жить в беге и страхе. Либо „Меня”, наконец, догонят и тогда… И на всем протяжении этого бега „Меня” сопровождал какой-то страстный гимн, исполняемый невидимым, но грандиозным по звучанию хором:

Вы приходите, братья, приходите!
В страданиях, и муках, и крови.
Одежды свои тяжкие снимите,
В объятьях торжествующей Любви
Неистовый свой бег остановите!»

Я проснулся в радостных слезах и понял, что слова гимна мне запомнились. После этого совсем дела хорошо пошли. Иногда к людям пристаю даже безо всяких указаний – сам вопросы придумываю. И, что интересно, на мои вопросы они отвечают с большим удовольствием.
– А какие это такие вопросы? – поинтересовался Петро Кондратович, – позвольте узнать?
– Не, не скажу. Это мое Ноу Хау.
– А здесь вы как оказались? Судя по вашему повествованию, вам место скорее в диспансере каком-нибудь. Не от Феномена вас лечить надо, а от алкоголизма и дистрофии!
– Вот и я говорю. Чего меня лечить?.. Но комиссия, знаете, так – по-научному – рассудила. Оно не совсем, как бы, этично, конечно, говорят, ты вылечился. Не можем мы такое решение Гаранту предложить. Но все же слабую сторону Феномена как бы вскрывает. А нам, говорят, надо использовать любой шанс, чтобы общество освободить, сами понимаете от чего. Ну, после таких слов, мне сто грамм налили, я выпил, прослезился даже немного от такого научного подхода, и… согласился Реципиентом стать.
– А здесь? Как же ты будешь здесь, Бегущий? Ведь тебя, кажется, уже остановили?
– Меня не остановишь! Я – как фотон, существую, пока бегу. Я даже так себе и всем говорю: Я бегу – ergo sum! Homo Fugiens – Человек Бегущий. Это латынь, как вы догадались.
– Ой, смотри, ученый! Слышали мы уже тут только что латыни немало. А ты знаешь такого человекообразного – Охрано¬пи¬тека?
– Пока нет. Да и он, вроде, не знает, кто такой Homo Fugiens.
– Охранопитеки все знают, хотя это и невозможно.
– А это мы сейчас проверим.
– Ой, не советую!
– А мы все равно проверим.
С этими словами тот, что назвал себя «Homo Fugiens» (его настоящего имени так и не узнали), вдруг завился вдоль самого себя винтом, так что воздух вокруг него – все почувствовали – стал упругим, и – исчез. Все только глазами захлопали от удивления.
– Ну, виртуоз! – сказал товарищ Маузер. – Вот был бы для Учреждения ценный сотрудник на курьерские темы.
– И куда его понесло? – раздумчиво вопросила бабушка Валерия, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Далеко не занесет! – уверенно произнес Петро Кондратович и оказался как всегда прав. Не прошло и нескольких минут, как снаружи, со стороны ограды послышались крики, а потом прозвучали выстрелы – сначала одиночные, а затем раздалась очередь. Реципиенты подхватились со своих мест и выбежали во двор. Там сновали Персоналодонты с озабоченными рылами; казалось, никому из них нет дела до испуганно сгрудившихся Реципиентов. Вдруг со стороны ворот показалась процессия из четырех Охранопитеков, бегом несущих носилки, на которых лежал неприкрытый Homo Fugiens – Человек Бегущий, Одиннадцатый Реципиент. Его голова, покрытая черными окровавленными волосами, моталась из стороны в сторону, на месте одного глаза зияла кроваво-черная дыра. Одна рука свесилась с носилок и тоже моталась в такт бега несущих. Не было никакого сомнения в том, что он был безнадежно мертв. Но даже это мертвое, обезображенное лицо создавало выражение, что тайну своего бега Homo Fugiens унес с собою навсегда.
– Отбегался, Бегущий! – ни к кому не обращаясь, печально вымолвила Александра Валерьяновна. В голосе ее послышались рыдания. – Царствие тебе Небесное!
Из-за спин Реципиентов вдруг возникла Кураторозавриха Хаживупа: «Дамы и панове! Прошу не нарушать Дисциплинарный Мониторинг! Вам здесь совершенно нечего делать! Прошу в помещение. Готовьтесь к процедурам. Можете минут сорок позаниматься факультативными отправлениями».
Первая смерть, увиденная Реципиентами в Зоне Эксперимента, да еще и человека, с которым буквально несколько минут тому назад они беседовали, произвела на всех гнетущее впечатление. Никто не хотел ничего говорить, никто не был склонен к общению. Как-то безо всяких объяснений и объявлений общество почувствовало необходимость к уединению, и, не глядя друг на друга, все стали расходиться по своим комнатам. Да, с небольшим исключением: Вольдемар как бы случайно встретился глазами со Светланой и они без слов поняли друг друга. Через несколько минут он без стука вошел в ее комнату. Они бросились друг другу в объятия и между ними произошло «факультативное отправление» в форме полового акта. Когда они кончили, они увидели на глазах друг у друга слезы.
Так закончился Пятый День Декады. Правда, потом еще были Экспериментальные Исследования. А потом наступила Ночь.