ДЕКАДЫ НОЧЬ Между 5 и 6 Мистерия 20 (Глава 22)

ДЕКАДЫ НОЧЬ
МЕЖДУ ДНЯМИ ПЯТЫМ И ШЕСТЫМ

Наступила, как было сказано выше, Ночь. И прошла она для наших Реципиентов не одинаково. Некоторые из них, находясь под впечатлением от пережитого, не смогли заснуть почти до самого утра. Но не все. Товарищ Маузер, Семен Никифорович, например, не успел добраться до постели и сомкнуть вежды, как ему сразу же стало сниться. Приснился Семену Никифоровичу сон, который он, проснувшись, не колеблясь, отнес к разряду вещих. Это был первый сон, посетивший его в Зоне Эксперимента. И вот о чем он был.

Мистерия двадцатая, секретная, никем не рассказанная.
Первый сон товарища Маузера: «Об Отписках и Волокитах»

Приснилось ему, будто бы он попал в какое-то незнакомое Учреждение. Вообще-то, Семен Никифорович на своем веку перевидал немало разных Учреждений, но это пока азалось ему каким-то особенным. Во-первых, судя по всему, Учреждение это находилось где-то не в Столице, хотя он ясно помнил, что добирался туда из дому трамваем. Правда, ехал часа два, так что весь измучился. «И что же это за Учреждение, за такое? – мучительно и тревожно во сне думалось товарищу Маузеру. – Уж, наверное, из совсем каких-то новых…». В ушах у него шумело. Он бегом пробежал ступеньки крыльца, мельком подивившись роскошной надписи «УЧРЕЖДЄНІЄ», выполненной золотом славянской вязью державною мовою на массивной доске из черного кладбищенского мрамора, и вошел в холл. На входе его остановил охранник – блондин, почти альбинос, с шикарной шевелюрой, но несколько поросячьей, скорее даже свинской физиономией («Охранопитек-Фаунантроп! – подумал Семен Никифорович. – По происхождению из Рода, по-видимому, Йоркширских Свиней. Из колгоспа, вероятно, Петра Кондратовича»):
– Вы к кому, пан-товарищ?
– По делам Эксперимента, – коротко отвечал ему товарищ Маузер.
– Это понятно, что по делам. А к кому конкретно?
– Ну, наверное, к Руководству! – несколько раздраженно ответствовал товарищ Маузер, не привыкший, что его тормозит охрана на входе.
– Минуточку, пан-товарищ, не так быстро! Сейчас я доложу. Потому что, знаете, уж очень много народу ходит. И не всегда по делу. Шляются, я бы сказал.
Семен Никифорович хотел было дать уж совсем резкую отповедь, дабы поставить на место зарвавшегося служащего низшего ранга, но Охранопитек уже снял телефонную трубку и набрал номер (Семену Никифоровичу показалось, что номер состоит всего из одной цифры):
– Ал;! Ал;! Это Бюро Добрых Услуг? Вас беспокоит Пост № 17 дробь 18 дробь 19 дробь 20. Тут какой-то человек – может даже и приличный, – но просится к самому Руководству!
Очевидно, что Охранопитеку с той стороны телефона последовал какой-то вопрос, потому что тот, прикрыв трубку рукою, обратился к Семену Никифоровичу:
– А ваше фамилие – как?
– Маузер.
– Как-как, не понял? Петренко, что ли?
– Маузер, я вам говорю, – выходя из себя, крикнул товарищ Маузер.
– Он говорит, что Маузер, – тоже повышая голос, крикнул в трубку Охранопитек.
– А? Что? Не Петренко, не Петренко! Маузер! Говорите, что ждут? Давно? – Вот видите, – он снова обратился к Семену Никифоровичу, – Вас-то уж давно ждут! А Петренка велено не пускать. А вас все нету и нету, все нету и нету. Так вы уж, давайте поскорее, поскорее! Не задерживайтесь нигде! И, пожалуйста, убедительно прошу, не заходите в буфет!
Чувствовалось, что охранник сильно взволнован – даже больше, что он вне себя от какого-то необъяснимого страху:
– Так не будете никуда заходить, пан-товарищ? И в туалет не надо – потом пописаете. Уж пожалуйста! А то меня на сосиски пустят, на сосиски! Хрю-хрю! – в отчаянии шептал он в ухо ничего не понимавшему товарищу Маузеру, подталкивая его к лифту. – Пожалуйста, вот сюда, в лифт, в лифт! Хрю-хрю! – он почти силой впихнул Семена Никифоровича в лифт, который сразу же рванул, причем Семен Никифорович так и не сообразил: вверх или вниз? ему в какой-то момент даже показалось, что лифт свернул куда-то вбок. Когда лифт остановился и дверь его раскрылась, Семен Никифорович, выйдя из него, оказался в огромном помещении без окон. Дверь лифта, сразу же, как только он вышел, закрылась, да так, что на ее месте Семен Никифорович, обернувшись, обнаружил лишь гладкую стену. С потолка лился ровный «дневной» свет. На стенах висели какие-то приспособления – не то спортивные тренажеры не очень ясного назначения, не то еще что-то, напоминавшее лебедку или дыбу. На одной из стен, ни к селу, ни к городу, была привешена дверь – она была полуоткрыта и было видно, что за ней находится глухая стена.
В центре зала, где очутился товарищ Маузер, стоял громадный стол – по виду из красного дерева – с громадным же вращающимся креслом, на котором восседал миниатюрный и абсолютно лысый старичок с морщинистым лицом. Перед старичковым столом в шахматном порядке располагались столы попроще и поменьше. За ними сидели служащие, все как один патлатые, но с несколько поросячьими физиономиями, в бухгалтерских нарукавниках и в коротких, совершенно детских штанишках на помочах. Они без устали строчили какие-то бумаги допотопными ручками с перьями № 86, время от времени макая их в столь же допотопные чернильницы.
«Какое, все-таки, странное Учреждение!, – подумал товарищ Маузер подходя к главному столу со старичком во главе, – Мне еще никогда не доводилось видеть таких. Совершенно некомпьютеризи-рованное. У них даже, как я понимаю, нет локальной сети – что уж тогда говорить об электронной подписи!».
Приблизившись к столу, он поразился тому, какие старичок имел руки – как-будто принадлежащие совсем другому – богатырскому существу: огромные, с мощными, толстыми, корявыми пальцами, в которых он держал длинный прут – по виду сделанный из какого-то упругого желтоватого пластика. Этим прутом он время от времени стегал то одного, то другого канцеляриста по спине и по плечам. Пораженный таким обращением с персоналом, Семен Никифорович с ужасом отметил при этом, что рука, державшая прут, имела телескопическую конструкцию и как бы сама собою удлинялась, когда старичку нужно было дотянуться до дальнего канцеляриста. Подвергнутые экзекуции служащие только взвизгивали от боли и принимались строчить бумаги с еще большим остервенением. Перед главным столом стояла грубо сваренная из металлического уголка табуретка, привинченная к полу ржавыми болтами, и с никелированными, непонятного назначения, кольцами по бокам. Старичок отвлекся от своего занятия, бросил взгляд на Семена Никифоровича и тот оцепенел, ибо старичок имел взгляд василиска.
– Рад приветствовать Вас, дорогой пан-товарищ Маузер, в Тайной Канцелярии № шесть с половиной дробь шесть с половиной, – обратился старичок к товарищу Маузеру; голос у него был очень тихий и какой-то свистящий, похожий на змеиное шипение. – Я имею честь быть ее Канцлером. Прошу ко мне так и обращаться: «пан Канцлер». Прошу также садиться.
С опаской присаживаясь на предложенную ему паном Канцлером металлическую табуретку, Семен Никифорович, слегка оправившись от первого оцепенения, вспомнил, как в начале Пятого Дня к ним по радио обратился точно таким же голосом кто-то из Тайной Канцелярии № шесть с половиной дробь шесть с половиной с информацией о причине отсутствия Маркияна Хватанюка. Так это, оказывается, и был пан Канцлер! Вот, значит, какие Канцлеры-то у нас в ранге Генерал-Секретарей! А это и есть сама Тайная Канцелярия № шесть с половиной дробь шесть с половиной! Вот оно в чем дело-то! Но как же тогда он, товарищ Маузер то есть, смог приехать сюда из дома на трамвае, в то время как уже целых пять Дней находился в Зоне Эксперимента, участвуя в нем в качестве Реципиента? И какое на самом деле сейчас время суток: ночь или не ночь? Этого Семен Никифорович во сне никак не мог взять в толк. И зачем, с какою целью они вызывали сюда Маркияна Хватанюка? Правда, Маркиян, когда Семен Никифорович спросил его о Тайной Канцелярии, состроил совершенно недоуменный вид и довольно грубо ответил: «Яка ще там Тайна Канцелярия? Не знаю я ничого!». А на замечание товарища Маузера, что им это по радио объявили, отреагировал еще грубее: «Ну то й сами пытайте у вашого радива – най воно вам саме скаже, колы воно таке розумне!». И вот теперь он сам находился в Тайной Канцелярии и беседовал с ее Канцлером (ни на секунду, однако, не забывая, что все это происходит с ним во сне, что само по себе тоже было весьма странным).
– Прошу вас понять нас правильно, пан-товарищ Маузер, – между тем прошипел старичок-Канцлер, посверкивая своим страшноватым взглядом. – Правильно прошу нас понять! Мы имеем здесь, в Тайной Канцелярии такую колоссальную производственную загрузку, что, поверьте совести, времени абсолютно не хватает, чтобы днем завершить все Дела. И вот – приходится кое-что доделывать ночью. («Так, значит, все-таки ночь!» – промелькнуло в голове у Семена Никифоровича). И даже кой-кого приглашать к нам во сне – ну, разумеется, только в порядке исключения. И для этого – также прошу мне поверить на слово! – мы выбираем только и только быстрый сон. Так что можете оценить нашу деликатность и такт: только и только быстрый. И мы вам не более чем снимся. Но, да будет вам известно, что, согласно Дисциплинарному Мониторингу, промеж сном и явью нет абсолютно никакой принципиальной разницы – разумеется, если мы с вами говорим только о быстром и медленном сне, отвлекаясь от его высших состояний. Вот так вот. Поэтому прошу вас чувствовать себя как в яви. Как в яви прошу вас чувствовать себя.
Семен Никифорович не очень-то понял, что ему толкует пан Канцлер, но, вспомнив лекцию Кураторозаврихи о Дисциплинарном Мониторинге и системе руководства Экспериментом, решил, что в данном случае ему следует проявить себя светским деловым человеком, хорошо чувствующим не только законный толк, но и неформальные пружины державной службы. Поэтому, состроив на лице подобие несколько усталой, но сочувственной улыбки, он так ответил своему собеседнику:
– Ах, любезный пан Канцлер, как я вас понимаю! И, поверьте, очень, очень ценю, что вы, несмотря на вашу колоссальную, поистине нечеловеческую загрузку, все-таки нашли время для беседы со мною. Хотя оно – это время – есть всего лишь не более, чем время моего быстрого сна. Так что в физическом смысле в данной системе отсчета оно равно нулю или что-то около того. Однако по справедливости – и вы не можете не признать, – что это все-таки мой нуль. Именно мой – и ничей другой! Невзирая на возможные релятивистские эффекты. Но, знаете ли, на державной службе ежесекундно приходится жертвовать собой, жертвовать своими нулями, хотя, по правде говоря, окружающие этого, как правило, не замечают и не ценят. И вот – смотрите-ка! – иногда даже приходится жертвовать и быстрым сном. Согласитесь, это не такая уж малая жертва.
– И, разумеется, Руководство по достоинству ее оценит! – подхватил пан Канцлер. – Смею вас со всею искренностью заверить в этом. Так что можете уже сверлить лацкан вашего пиджака под орден. Не исключаю, что высокая награда ждет и других ваших коллег, правда, не всех. Кое-кто, возможно, понесет и заслуженное наказание. И даже, возможно, из области высших мер Дисциплинарного Мониторинга. Но не об этом сейчас речь. Прошу вас обратить ваше внимание на организацию нашей работы. Не скрою, это моя идея, и я, не скрою, ею горжусь.
Канцлер повел своею ручищею с зажатым в ней орудием экзекуции вправо и влево, обращая внимание товарища Маузера на усердно строчащих бумаги служащих:
– Вот, обратите внимание: перед вами одно из подразделений нашей Тайной Канцелярии. Его официальное название Инстанция Отписок и Волокит – сокращенно ИОВ. Название, как видите, несколько библейское, – ха-ха-ха!, – но, как сказано в Дисциплинарном Мониторинге, «это ничего не значит». Каждый служащий ИОВа, представьте, очень четко знает свое дело. У нас нет такого, чтобы левая рука не знала, что делает правая. Обратите внимание на столы, за которыми они сидят – видите? – с левой руки там, на крышке стола, имеется одна щель, а с правой – другая.
Семен Никифорович, окинув взглядом столы со служащими, в самом деле увидел на их крышках упомянутые щели.
– Так вот, – продолжал шипеть пан Канцлер, – левая щель – входная, из нее поступает корреспонденция, одновременно являющая¬ся заданием для соответствующего служащего. Она поступает из Сектора Делопроизводства и Отдела Рассмотрения по Существу – о них вы слыхали, когда вам докладывали основы Дисциплинарного Мониторинга. А правая, как вы уже, вероятно, догадались, – выходная: в эту щель служащий опускает результаты своей работы.
Присмотревшись, Семен Никифорович и в самом деле увидел, как из входных щелей выползают какие-то бумаги, которые тут же хватают поросенкообразные служащие, быстро проглядывают их вдоль и поперек, обнюхивают и сразу начинают что-то строчить, время от времени проталкивая исписанные листки бумаги в отверстия правой руки. Очевидно, что у них и в самом деле левая рука знала, что делает правая, и они были очень даже сведущи в теории и практике, технике и технологии Отписок и Волокит.
Тем временем пан Канцлер продолжал свои объяснения:
– Инстанция Отписок и Волокит – ИОВ – является ключевым подразделением не только нашей Тайной Канцелярии, но, пожалуй, и всей Зоны Эксперимента. Ведь если Дело, не важно какое – любое Дело – не будет подвергнуто Отпискам и Волоките, – уж поверьте мне!, – из него не выйдет никакого проку. Даю вам стопроцентную гарантию. Стопроцентную вам гарантию даю! Такие Дела не стоят и протухшей шкварки. Так что Отписки и Волокиты имеют глубокий и философский, и практический смысл. Да вы, наверное, и сами это неоднократно замечали по вашей предыдущей службе.
Семен Никифорович смущенно вспомнил что-то аналогичное из своей бюрократической деятельности, связанное с волокитой и отписками, но сейчас у него в душе все это вызывало какое-то смутное неудовольствие и протест. А пан Канцлер, нимало не обинуясь, продолжал свой шипящий доклад:
– Итак, служащий, получив из левой щели задание, не медля, как видите, ни секунды, начинает выполнять его, подготавливая нужный проект Распоряжения, Постановления или даже Указа. Все делается четко, быстро и слаженно. Иногда, для повышения эффективности работы Инстанции мне, правда, самому приходится стимулировать не вполне радивых исполнителей. Вот так! И вот так! И вот еще так! – пан Канцлер при этом отхлестал своим длинным прутом троих служащих (те только взвизгнули, не отрываясь от дела, хотя товарищ Маузер так и не понял, за какую провинность они были наказаны – ему показалось, что отхлестанные строчили свои бумаги не менее ретиво, чем все остальные).
– Такие меры очень хороши, особенно, когда служащие уже выполнили значительный объем работы и несколько подустали. Но тут мы имеем и другое средство – вторую смену. И вот, посмотрите, как у нас все это организовано. Обратите внимание: вот у меня на столе имеется черная кнопка.
Товарищ Маузер взглянул на стол и в самом деле увидел большую черную кнопку, доселе почему-то не замеченную им. Возле нее скотчем была приклеена прямоугольная полоска бумаги, на которой виднелась выполненная зеленым карандашом надпись «ЧЕРНАЯ КНОПКА».
– Сейчас я вам продемонстрирую наглядно работу устройства «ЧЕРНАЯ КНОПКА» и вы воочию убедитесь, что это воистину универсальное устройство! С помощью одной этой кнопки можно управлять всей Тайной Канцелярией № шесть с половиной дробь шесть с половиной. Да что там одною Тайною Канцелярией – всею Зоною Эксперимента! Я уверен даже, что всею нашей Державою! Стихиями можно управлять! Но об этом позже. Сейчас – глядите внимательно – я нажимаю на кнопку и …
Пан Канцлер свободной от прута рукою надавил на кнопку и вдруг все столы вместе со служащими, чернильницами и бумагами, кувыркнувшись в вертикальной плоскости каждый на своей оси, исчезли где-то в подполье, а на их месте оказалась только ровная поверхность пола.
… – вы видите – мы здесь имеем только ровный пол. А все они – где? Внизу! В подполье! Но вы думаете, что они и там у меня не работают? Ничего подобного! Вот я нажимаю на кнопку – и пол становится прозрачным…
Прямоугольники пола на местах, где ранее стояли столы, вдруг засветились розоватым неярким светом и приобрели прозрачность.
– …и что мы там видим? Вот они все – работают, как миленькие…
Товарищ Маузер на самом деле увидел, как служащие, находясь в положении вверх ногами и вниз головой, продолжают строчить свои бумаги.
–… правда, в таком положении я не имею возможности стимулировать эффективность их работы. И в нижнем положении, как показывают замеры, производительность труда составляет всего шестьдесят шесть и шесть десятых процента от верхнего. Это конечно является недостатком, но мы работаем над его устранением.
Семен Никифорович вдруг, тоскуя, подумал про себя: «А как же у них там, в таком перевернутом положении чернила не проливаются?», но вслух не сказал ничего. Пан Канцлер, как бы догадавшись об этих мыслях товарища Маузера, проницательно ухмыльнулся и снисходительным тоном произнес:
– Вы, наверное, подумали о том, каким же это образом у них там, внизу не выливаются чернила, да? Как же вы наивны! Ведь чернильницы-то у них – непроливайки! Однако позвольте вам дорассказать про вторую смену. Глядите, я снова нажимаю кнопку…
Пан Канцлер надавил на кнопку и – доселе свободные, непрозрачные прямоугольники пола, крутанувшись на своих осях, выдвинули на поверхность новую партию служащих, по виду совершенно неотличимую от предыдущей. Странно было наблюдать сквозь прозрачные прямоугольники пола, как их точные, вниз головою висящие копии совершают такие же манипуляции, что и надземные собратья, только в зеркальном отражении. У Семена Никифоровича от всего этого столоверчения закружилась голова и он чуть не свалился со своей табуретки.
– Вот я теперь снова нажимаю на кнопку, – сказал пан Канцлер, производя названное действие, – и первая смена – они теперь внизу – засыпают, засыпают, засыпают… Отдыхайте, мои хорошие, отдыхайте! Минут сто двадцать семь – сто сорок две! А потом – опять будете готовы к употреблению! – чуть ли не ласково прошипел он, обращаясь, по-видимому, к нижней смене. И та, на самом деле, опустила головы на руки и, похоже, стала засыпать. Верхняя же в это время строчила, не останавливаясь, тем более что пан Канцлер, не прерывая беседы с товарищем Маузером, время от времени взбадривал своим прутом то одного, то другого канцеляриста.
Семен Никифорович наконец не выдержал:
– Послушайте, как же вы можете требовать от этих людей исполнения таких сложных, интеллектуальных документов, каковыми являются Распоряжения, Постановления и Указы, когда вы беспрерывно лупите их вашим прутом? Разве в такой обстановке человек может сосредоточиться, мобилизовать весь свой опыт, свой, так сказать, потенциал с тем, чтобы наилучшим образом выполнить порученную ему работу?
– Ах, драгоценнейший вы мой пан-товарищ Маузер, – прошипел старичок, – вы – нас-с-с-тоящий, неподдельный гуманис-с-с-т! И вы даже не представляете себе, как мне внутренне импонирует ваше человеколюбие! Но разве ж это люди? Это свиньи, а не люди! Да они хуже москалей! Правда, мы относимся к ним весьма демократично – может быть, они, свиньи, этого и не заслуживают. Вот, например, мы позволили им носить эти их патлы – видите, какие длиннющие они их отрастили. И чего хорошего они в них находят? Так нет же – держатся, свиньи, за них, как я не знаю за что! Да еще и Общество по защите их поддерживает. А посмотрели бы вы, что у них там, под этими патлами! Я вас очень прошу: нарочно встаньте со своего места, пройдитесь по столам и загляните им под их патлы. Очень вас-с-с прошу!
Не очень хорошо соображая, что он делает, Семен Никифорович поднялся со своей табуретки и, стараясь не наступать на прозрачные прямоугольники пола, стал осторожно прохаживаться между столами, наклоняясь над головами служащих и заглядывая, как определил пан Канцлер, «им под их патлы». То, что он там увидел, повергло его в смятение и ужас.
Оказалось, что волосы служащих – «патлы» по выражению пана Канцлера – растут не из их голов, а как бы парят над ними, покрывая их сверху полупроницаемым для взгляда покровом. А под ними – о, Господи! – под ними Семен Никифорович увидел голые головы канцеляристов – да нет! – не просто головы, а их серовато-розовые, изборожденные извилинами мозги, в которых кишмя-кишели, копошились целые полчища большущих белых червей, каждый величиною с палец. Эти черви – каждый из них – тоже имели круглые головки, чем-то неуловимо напоминавшие голову пана Канцлера. Товарищу Маузеру показалось, что они ухмыляются, строя ему какие-то нахальные рожи. Семен Никифорович даже как бы расслышал их слабое попискивание, отдаленно напомнившее ему какую-то полузабытую, разухабистую застольную песню. «Неужели и эти тоже есть Фаунантропы? Какие-нибудь червеллы украиника феноменалис?!» – с ужасом подумал про червей Семен Никифорович и почувствовал, как его собственные волосы зашевелились на голове и мурашки побежали по коже. А пан Канцлер, не забывая «стимулировать» своих подчиненных прутом, назидательно втолковывал в это время товарищу Маузеру:
– Вот видите, до чего их довело их самовольс-с-ство? И самоуправс-с-с-тво? Видите? На какого чёрта они теперь годны? На какого, я вас спрашиваю, чёрта? Только, разве что, смальцу из них натопить либо на сосиски их пустить – на с-сос-сис-ски, на с-сос-сис-ски! – да и то, выбросив их свинские головы на съедение свиньям – пусть жрут! А ведь говорилось им, говорилось, да еще и не один раз: головы надо брить! Надо брить головы! Брить головы надо! Вот, посмотрите на мою головку. – Пан Канцлер свободной от прута рукой любовно погладил свою голову, которая почти потерялась в ней. – Вот – головка! Кругленькая! Гладенькая! И – никаких червей. Да, кстати, – обратился он к товарищу Маузеру, припечатав его к табуретке своим страшным взглядом. – Кстати, и вам не мешало бы побрить вашу головку. А то и вы рискуете плохо кончить. Вот заведутся в вашей головке черви, кому же тогда мы будем вручать орден? А? – он заговорщически ухмыльнулся и довольно развязно подмигнул Семену Никифоровичу.
– Я не разделяю вашей веселости, пан Канцлер! – сказал Семен Никифорович. – Веселости вашей, пан Канцлер, я не разделяю! – «Тьфу ты, пропасть! – мелькнуло в его голове. – Да ведь и я уже стал выражаться в таком же дурацком стиле, с такими же идиотскими повторами, как это чудовище! Боже, Боже праведный! Помоги мне, грешному!». – Скажите лучше, пан Канцлер, для чего вы Днем сюда Маркияна Хватанюка вызывали? С какою целью, пан Канцлер, он вам здесь понадобился? А, пан Канцлер? – сам не понимая зачем, спросил он своего собеседника.
– Ну, допустим, расскажу я вам, для чего нам нужен был Хватанюк – ну и что с того? Ведь вы сейчас спите и это всего лишь сон. Так как же тогда вы сможете воспользоваться этой информацией, полученной во сне? – прошипел старичок-Канцлер и душу Семена Никифоровича снова защемило от какой-то безнадежной тоски. Ему неожиданнно остро почувствовалось его одиночество и неприкаянность в этом мире и его заполонило ощущение бессмысленности борьбы с судьбой. Вдруг ему вспомнился расстрел Человека Бегущего.
– А Hominis Fugientis вы тоже на сосиски пустили? – горько спросил он у пана Канцлера.
– Да нет, какие там с него сосиски! – совершенно равнодушно ответствовал тот.
– Вы что, забыли, какой он – этот ваш Homo Fugiens? Кожа да кости! Мы его на бульонные кубики определили. Да и то, наверное, барахло получится, а не кубики из этого пропойцы.
– Да, чувствую, что вы тут активно поднимаете «нашу из вамы» национальную пищевую промышленность! – саркастически произнес товарищ Маузер.
– А вот теперь я не разделяю вашего сарказма. – возразил ему пан Канцлер. – «Наша из вамы» национальная пищевая промышленность ему, видите ли, не по нраву! Ишь ты какой! Вы тут, пожалуйста, не придуривайтесь и не заговаривайте мне зубы. Ибо, вы, несомненно, сознаете – не можете не сознавать!, – что наша общая задача – это борьба с Феноменом. Вот чего от нас с вами далекая Родина ждет – превозмочь, преодолеть Феномен, освободить от него народ наш многострадальный! Наш многострадальный народ! – в голосе пана Канцлера послышался надрыв. У Семена Никифоровича тоже неизвестно почему в горле стал комок и зачесались глаза. Он, превозмог себя и, чуть не плача, задал пану Канцлеру риторический вопрос:
– И вот такими-то мерами вы собираетесь победить Феномен? С помощью Отписок и Волокит? С помощью вашего длинного прута и черной кнопки? И посредством червивых голов, которых вы к тому же пускаете на сосиски? Да кто вам поверит! А Реципиентов тогда для чего же мучаете?
– Реципиент – это субстанция страдания. Он должен излить наружу всю многовековую горечь рвоты нашего народа – вот в чем его историческое предназначение. Вот чем отличается он от москалей, жидов и прочих этносов и народностей, на земле бесполезно сущих. Однако, если вдуматься по-настоящему глубоко, не скользя по поверхности событий и явлений, как это, к сожалению, у нас многие привыкли делать, – старичок-василиск уперся своим страшным взглядом прямо в переносицу товарищу Маузеру (тот физически почувствовал сверлящую боль в своем лбу), – то тогда, возможно, у нас и к Феномену несколько изменится отношение.
– Что вы имеете в виду? – не выдержал Семен Никифорович.
– А вот что. Вам никогда не приходило в голову, что именно Феномен обеспечивает социальную стабильность нашего общества? Вдумайтесь, что случится, если вдруг он в одночасье возьми и исчезни, а?
– Да если вам так дорог ваш Феномен, – взорвался товарищ Маузер, – так какого же, черт побери, чёрта вы тут устроили эту вселенскую бодягу с этим вашим Экспериментом?!
– Не «ваш Феномен», – веско возразил пан Канцлер, а «наш Феномен». Ибо не думайте, что у меня от него сердце не болит. А Эксперимент (опять же, не «ваш», а «наш»!) – что Эксперимент! Поймите, несчастный, что это наш общий Великий Национальный Эксперимент и поставлен он не только над вами, но и над нами. И мы сами не знаем, не ведаем, чем все это закончится… Наш Великий Национальный Эксперимент … Его непредсказуемая драматургия…, – закончил он чуть ли не мечтательно.
– Ну, тогда нажмите на вашу черную кнопку, – в тоне Семена Никифоровича послышались издевательские нотки, – она-то уж точно «ваша», а не «наша»! – пусть она вам ответит на все ваши умные вопросы. Вы, я вижу, так привыкли все вопросы кнопками решать!
– И не смейтесь над моею Черною Кнопкой! – шипение пана Канцлера достигло поистине уровня паровой турбины, – Не с-с-смейте с-с-с-меяться! Ничего от этого вы не выиграете! А ее могущество я вам сейчас продемонстрирую. Вот, взгляните на стену справа от себя…
Пан Канцлер нажал на кнопку и Семен Никифорович, повернувшись направо, увидел, что правая стена стала прозрачной, будто сделанной из огромного цельнолитого листа стекла.
– Смотрите дальше – сейчас я вам устрою Явление Природы!
Он нажал на кнопку и товарищ Маузер увидел небо. Оно было совершенно чистым и ясным. «Ничего не понимаю! – мелькнуло у него в голове. – Ведь сейчас же глухая ночь!». Но тут небо за гигантским окном вдруг почернело от мгновенно сбежавшихся неизвестно откуда грозовых туч, сверкнула страшная молния и грянул такой оглушительный гром, что все служащие закрыли свои головы руками, а некоторые даже обмочились от страху. После этого разразился такой ужасный ливень, что, казалось, он поразбивает вдребезги не только прозрачную, но и все остальные стены Тайной Канцелярии.
– Ну что? Не слабо? – в торжествующем шипении старичка-Канцлера Семен Никифорович почувствовал явную для себя угрозу. – А знаете, что следующим нажатием Кнопки я могу и в вашу голову червей напустить? И вы у меня еще обмочитесь с ног до головы! Как вам такая перспектива, гром и молния?!
Семен Никифорович молчал, не зная, что сказать и даже как потянуть время. «Я должен, должен разбить, уничтожить эту треклятую кнопку!» – промелькнуло у него в голове. Он опустил голову к коленям и молчал, соображая, как ему рвануться с места – как бы с низкого старта на спринтерскую дистанцию – с тем, чтобы опередить старичка, не дав ему нажать на проклятую кнопку. «Вот сейчас, когда он станет лупить канцеляристов, – мелькнула у товарища Маузера спасительная мысль, – и внимание его развлечется, я ка-а-к рвану вперед и уничтожу ее!».
– Ну, что же вы замолчали, драгоценный умник-Реципиент? Где же ваша высокоинтеллектуальная аргументация? Где ваша принципиальная позиция, где ваше всё? А вы, свиньи, – гадливо обратился он к перепуганным служащим, – совсем обосцались со страху, а работать кто будет? А ну, писать, кому я сказал! А ну, писать, кому я сказал!!! А ну, писать, кому я сказал!!! – с этими словами он принялся лупить своим прутом всех без разбору свино-канцеляристов, так что в помещении поднялся невообразимый визг, перекрывающий временами даже раскаты грома за окном. Товарищ Маузер понял, что настал его час и, сорвавшись с места, устремился к заветной кнопке. Вот она уже совсем близко! Вот до нее всего метр! Вот полметра!!! Вот всего десять сантиметров!!! Но тут неуловимым, молниеносным движением пан Канцлер надавил на кнопку – и в руку Семена Никифоровича, не дотянувшуюся всего буквально каких-то миллиметров до цели, ударила чудовищная молния и все его тело изломилось в судороге от электрического разряда. Всё вокруг перевернулось в голове у товарища Маузера, ужасный крик вырвался из груди его и свет померк в его очах.
Очнулся он свалившимся со своей кровати от ночного кошмара.
– Тьфу ты, черт! – подумал вслух Семен Никифорович, сидя на полу, сдавивши голову руками и просыпаясь уже окончательно. – Надо же, чтобы приснилась такая дрянь!
Однако вдруг он ощутил боль в правой ладони, которая заставила его рассмотреть ее повнимательнее. И тут он увидел две черных, обожженных ранки – одну на ладони и другую на внешней стороне кисти руки. Это были следы от входа и выхода электрического разряда молнии. А за окном уже занимался рассвет. Где-то вдали глухо грохотали раскаты уходящей, нетипичной для сентября грозы. Семен Никифорович распахнул окно, полной грудью вздохнул наполненный озоном воздух, пытаясь выбросить этот «быстрый сон» вон к чертовой матери из своей головы. Но боль в руке не позволила ему сделать это.