Псы войны (Глава 5)

Между тем, слегла королева, мать Альбины и Сильбины, сильно приболев, и более не вставала. И призвала она мужа своего, короля их королевства.
— Найди мне дочь, прошу. Исполни мою просьбу, ведь на смертном я одре.
— Шли пажа за Альбиной… — Отдал было приказ слуге король, но остановила его слабеющая супруга на полпути.
— Где моя Сильбина… Верни её, молю… — У королевы начался жар.
И переломилось что-то у короля в душе, и в пятки убежала душа. Повелел владыка трубить в трубы, свистеть во флейты и свистать весь гарнизон к подножию замка.
Когда же все собрались, обратился подведённый под руки король к присутствующим с просьбой найти мастерицу яблочного пирога.
И пошли его люди на обман, ибо король был уже стар и плохо видел; и приводили во дворец всякий ушлый сброд, и каждая Дуняша, неся пирог, заявляла, что именно она — хозяйка плиты и автор вкуснейшего из лакомств. И если зрение подводило короля, то вкусовые ощущения — нет, и гнали тех обманщиц в три шеи куда подальше.
И прослышал о сём ведьмак, и поспешил сообщить о том Сильбине и Рогану.
— Ну, вот и всё: пришло, настало моё время. — Холодно изрекла сиротка, мрачно вставая из-за стола и собираясь в путь-дорогу. — Я знала, знала, что день этот настанет! Не мстить, но поквитаться я иду; посмотреть в глаза всем тем, кто счёл меня презренной.
Для начала они с Роганом направились в деревеньку и пожаловали в дом, где некогда жила сиротка. Принцесса разом, шутя, перемахнула через забор, не входя через калитку, и постучалась в незапертую, но хорошо прикрытую дверь.
Обитатели, заслышав шум, поспешили выглянуть наружу, но тут же были сбиты с ног тумаками.
— Да кто же ты такая? — Недоумевала мачеха, округляя глазки и хватаясь за скалку.
— Получай! Не признала? Сейчас узнаешь… — Отвечала ей повзрослевшая Сильбина, с ноги ушатывая тётку, столько лет трепавшую ей нервы. — Вот, кто я такая! — Взвизгнула она, с головы ушатывая мачехину дочку в нос ударом возмездия, ибо та также вносила свою поганую лепту. — А теперь убирайтесь из моего дома, дома людей, что когда-то меня приютили! — Рявкнула девушка, подняв с земли тяжёлую железную арматуру и начав размахивать ей над головами валяющихся на земле, в грязи обидчиц. Напоследок, предварительно схватив за волосы и окунув в вонючую жижу, пинками она спровадила взашей тех, кто мучил и издевался над ней столько лет. — Отныне знайте своё место, мерзкие, ничтожные людишки! Не ждите от меня пощады и обходите десятой тропой!!! Прочь отсюда навсегда…
Узнав в девушке свою падчерицу (но такую, похорошевшую), мачеха сначала остолбенела от неожиданности, кряхтя и поднимаясь из грязищи, а затем, испугавшись и взяв за руку свою дочку, побежала прочь, роняя платья, юбки, туфли — только пятки сверкали.
И привела Сильбина дом в порядок, украсила и обогатила убранство, ведь в том помог ведьмак, а Роган отстроил новый забор. И испекла девушка яблочный пирог, и пошла с ним и Роганом во дворец.
Не пускала стража поначалу, ведь была на деве странная накидка. Когда же приоткрыла им своё лицо, стражники немедля пропустили, посчитав и приняв девицу за Альбину.
«Надо же, как похудела!», шепталась стража, взглядом провожая. «Влезет талия в корсет».
Отведав истинного, подлинного пирога, король ажно прозрел, и видеть стал, как в дни юности своей. И увидел пред собой, сидя на троне, девушку такую, что ни дать, ни взять — копия Альбины.
И пал правитель ниц, и умолять стал о пощаде за то, что бросил он на произвол судьбы дочурку; за то, что пренебрёг он ей так жёстко. И видели всё это все придворные особы, и брови их ползли вверх от большого удивления. Но простила, извинила короля Сильбина, помогая вновь воссесть на трон. И попросила провести её в покои матери.
И страшно обрадовалась королева, и беседовала с дочерью много часов. Ослабев, она испросила у неё уединения.
И вышла Сильбина на террасу, и свиделись тут сёстры. Любопытство охватило тут Альбину, и ходила она кругами, вокруг да около, вглядываясь в сестрицу. Та же стояла, щурясь от яркого Солнца, и тоже следила, наблюдала за сестрой.
Королева же обратилась мысленно к тому, чьё имя знает не каждый: «Позволь дожить мне до того дня, как сосватают Сильбине жениха, и возьму я внука на руки!». Но вдруг, откуда не возьмись, явился пред её очи ведьмак, и сказал так:
— Не суждено тебе сие; не имеешь права. Не доживёшь до тех великих, светлых дней. Слишком поздно ты одумалась, а ведь время скоротечно, быстротечно. И король, муж твой не будет праздновать своей победы, ведь по заслугам всем воздаться!
Истаяла мать Сильбины и Альбины за несколько дней, и не стало её; успокоилась она навсегда. И вложили в яму гроб, и придавили камнем, и присыпали землёй. И поставили надгробие, и укрепили его весьма. И рыдал двор, а с ним всё королевство, ровно девять дней. И помянув, чрез сорок дней воспели песнь скорбную, великую, потому что не была плохою королева, и единственным её грехом был отказ от дочери при её рождении.
И прошло ещё время; много ли, мало ли. И по весне, как начал таять снег и пробудились подснежники, поспешил принц Роган на поклон чужому королю, прося Сильбину себе в невесты. И недолго обдумывал король решение своё, и велел присылать сватов. И прибыли с моря вельможи, а с ними сам король заморский. И продирались, тёрлись суда о льдины, в ненастную погоду, но благополучно добрались.
— Королевич знатен. — Говорил отец двух дочек. — Одну принцессу придержу, а взамен даю другую. — И шла речь о том, что ранее с Альбиной породниться мог бы Роган. Но Альбине было всё равно, а Роган возлюбил Сильбину, и отвечала, привечала та с любовью.
И сыграли свадьбу, и великим было это торжество. Но случилось страшное, непреднамеренное, и в разгар пиршества, сего великого события для обоих королевств, за час до первой брачной ночи ворвались неизвестные, и перебили стражу. Обескуражен был король и тот, и этот, и в дикой панике все были. Вой и плач, и лязг оружия, и вот: похищена невеста, краля юная и молодая, и цветочный венок в её золотых власах, и белоснежное подвенечное платье.
И зародилась, началась великая, эпичная война, потому что явились с севера псы войны, хозяева которых были ярыми противниками союза двух хороших королевств. Словно ждали, сорвавшись с цепей своих, как подлые собаки, и ведь не предвещало, не сулило бед вместилище Оракула, вещающего, провидящего будущее! Как же вышло так — не знал, не ведал ни единый; точно кто-то предал из своих, ведь шло всё тихо, мирно, гладко.
И пришла подляна с юга, и с востока огромная подстава. И отвратным, мерзким был на вид их план; уничижителен, коварен, дерзновен, ведь сокрушить державы-светочи их есть великая надежда. Как шакалы, чуя неминуемую смерть дряхлеющего льва, обступили, и сломили. Жгли и замки, и деревни, и чёрный дым вдали и рядом.
Пришли на выручку и гномы, и эльфы, и полулюди; не оставили, не бросили в беде. Но топоры их, луки-стрелы, молотки — что капля в море, ведь псы войны ввели в свой бой громадные, гигантские машины, катастрофические катапульты, и не имелось никаких для них преград.
И уселись светлые и добрые за круглый стол, и держали совет долго. И выступил с рассвета королевский флот и тот, и другой, дабы переломить ход сражения и изгнать пришедшее лихо с их земель.
Сурово, алчно и безжалостно атаковали псы войны крепость за крепостью, замок за замком, дворец за дворцом, укрепление за укреплением. И состоялась великая бойня, великая битва за мост на одной реке, и удержали его оборонявшиеся, потому что верили и не сдавались.
Тогда поднялись в небо странные, крылатые, летающие крути-верти, и обрушили всю силу, всю злобу свою, и взорвали мост, дабы «ни нашим — ни вашим». И много люда погибло и утопло. И отступать было некуда, ибо позади — столица.
Стольный град был не по зубам одним лишь псам войны, и даже их катапульты были бессильны перед теми мощными стенами, построенными некогда на совесть. Но люди юга, люди востока хитростью проникли и открыли ворота с другой стороны, потому что изворотливые это проныры. И вот, за каждую пядь земли сечь пошла не на жизнь, а на смерть, и участвовали в той страшной стычке, схватке старики и дети. И порешили, положили почти всех, и пыль стояла столбом. И всюду пламень и кровь…
Видя всё это, ведьмак решил тоже примкнуть к осаждённым, что отступали всё дальше и дальше, назад и назад. И вовремя: идёт с севера чёрная грозовая туча, а под ней — бесчисленные орды псов войны; с юга и востока прут со всех сторон воинствующие племена, которым нечего терять, ибо вгрызаются зубами в добычу, даже будучи убиенными, растерзанными. Лживые гурии завлекали наиболее доблестных воинов в свои ловушки, в свои капканы любви, и упал моральный дух, ибо те есть великие военачальники.
И бросил свой посох ведьмак оземь, и вот: в руках его магический жезл-скипетр. И направив его в сторону идущей, надвигающейся тьмы, он нёс заклинание за заклинанием, но одних его сил явно было недостаточно.
— Неужели ты оставишь нас? — Взмолился ведьмак, и пот градом катил с его лба. — Неужели ты покинешь нас?
Но тот, к кому он в тот миг обращался, пока не спешил участвовать в этой заварушке.
— Над ними такие чары, пред которыми я не властен; похоже, что за ними стоит главный демон, князь тьмы. — Обратился к заморскому принцу маг, теряя силы. — Скачи ты в самое пекло, и порази гонителя его же оружием. Ты справишься, я знаю; это тебе по судьбе. Я же попробую отвлечь, принять удар на себя. Сколько я буду удерживать эту тучандру, я не ведаю; посему торопись скорей, ибо, если чёрное небо таки поглотит нас, всё будет напрасно, и ничего уже исправить будет нельзя!
Роган, рискуя жизнью, поскакал в гущу толпы с оружием наперевес, бряцая им и потрясая, дабы устрашить врага. Только вот воин с него был никакой, ибо принц совершенно не умел драться, а все навыки фехтования вмиг улетучились, когда он подскакал поближе и увидел, с каким врагом ему предстоит сражаться и бороться.
Коня принца закономерно сбили с ног, а его самого оглушили, поволокли куда-то и бросили в темницу; чудо, что не зарезали.
Очнувшись, Роган обнаружил себя в каком-то глухом, сыром и мрачном помещении, и с потолка падают то капли сточной воды, то капли крови. Магия или нет, но на стене проступила какая-то яркая кровавая надпись и тут же исчезла. Охая от синяков и ссадин, ран и царапин, принц попытался высвободиться, и ему по странному стечению обстоятельств повезло.
Как тихая, но беспокойная мышандра, начал он бродить по тёмному и злому подземелью, и за его передвижениями следили зеньки мерзких пауков, противных слизней, ядовитых скорпионов, подколодных жалящих змеюк и каких-то ещё, не менее мерзких, не менее гадких тварей.
И увидел стражника, стоящего спиной, но поворачивающегося в его сторону. И усыпил его бдительность метко брошенным кирпичом, и спит стражник вечным сном. И чуть не зашёл в какую-то потайную комнату, и прислонился к стене, глотая подступивший к горлу комок. И осторожно заглянул ещё, и вот: какая-то нарядная женщина сидит и колдует над чаном с зеленоватым зельем, и выпускает блюдо бульки. И поднимается пар, и сыплет ведьма в чан что-то ещё. И берёт большую поваренную книгу, и листает вновь и вновь. И берёт книжицу другую, и чёрные у неё листы. Потом хватается за свиток, и по полу длиннющий лист пергамента, с какой-то тайной клинописью, и обведена там ижица, и странно это всё.
И узнал ту женщину Роган, потому что видел пару раз её на рынке; Рубина имя ей, но также имя — Инзильбет. И призвала та цыганка Самого, и чуть не охнул от страха принц, зажав ладошкой себе рот.
Отразившись сначала в каждом из тринадцати зеркал, вышел демон зла на середину комнаты. Но пробыл он недолго, потому что ведьмак, находящийся за много лиг отсюда, действиями своими спровоцировал сатану снова возглавить войско. И не успел дьявол заметить Рогана, и в страшной ярости осталась колдунья, швыряя тапками об пол. Рвала и метала, ведь всякий раз обряд оставался незавершённым; не до конца вечной была цыганка, не имела полноты власти над людьми. А так жаждала, алкала она порабощения их своей воле до конца, и вот снова неудача. Она могла запросто призвать и беса, и чёрта, и упыря, и вурдалака, и вампира, и любого из тринадцати основных демонов, и даже вия; могла с лёгкостью окружить себя ведьмами, бестиями, фуриями, фригидрами, гарпиями, русалками, нимфами, медузами, каракатицами и мегерами; могла без особых усилий воскресить усопшего и сделать его нежитью; могла подчинить для своих нужд и тролля, и оборотня, и минотавра, и василиска, и грифона, и гоблина, и огра, и меченосца, и змееносца, и великана. Одного только не могла: призвать Его, когда пожелает, потому что только Он может желать. И часто представать пред призывающим не может и не хочет, ибо слишком много у него дел. Один лишь царь во тьме, лишь его размеров чёрная корона. Враг он создателю, его он антипод. И сейчас, именно сейчас, потеряв силы на вызов князя тьмы, цыганка была смертна, исчерпав на время свои силы. А ведь так хотелось стать ей вечной навсегда, стать дьявола невестой, но как-то не случилось; каждый год всё призывает, и жизнь вечная даруется на год. А то — ведь дьявол очень занят, и всем желающим бессмертия не намерен потакать и угождать, ибо смертен человек, не дух; такова его форма.
Ещё не могла карга позвать к себе на службу всех речных и лесных фей, гномов да эльфов; наяд, плеяд, сильванов, кентавров, единорогов и всех ланей грациозных, ибо они всегда были, есть и будут на стороне света. Они погибнут, но останутся верными добру, ибо такова их сущность и судьба.
Роган, тихо подкравшись сзади, попытался напасть на бабцу и окунуть её головой в чан с её же зельем, но не тут-то было: бабуська была не робкого десятка и, вовремя повернувшись (точно предчувствовала накликанную кем-то беду), зарядила парой-тройкой оплеух. И сцепились, и катались, аки цветной ниточный клубок, по всему полу, кусались и царапались, и грызла бабка воздух от злобы, потому что оставили её силы после чёрного ритуала, а принц был молод, юн и свеж. Но всё же она была достаточно сильна, чтобы противостоять мальцу-удальцу, ведь, к великому его сожалению, был он мешок мешком, и поделать с тем ничего не мог, ибо никогда не имел наклонности кого-либо помять.
А на другом конце землицы вступил ведьмак в единоборство, противоборство с сатаною. Огнём, мечом и магией лупили друг друга оба; тузили-мутузили отчаянно по-всякому. И пешкой казался ведьмак в игре дьявола, ведь тому всё нипочём, а маг, хоть дух, да меньшего порядка и звена. Кидал, швырял злой демон чародея, и силы того уж были на исходе; давил, довлел ментально поглотитель и поработитель, ибо пищей для него были человеческие души, а также их грехи.
А псы войны уж окружили стольный град, всем войском обложили. Пал один великий муж, и пал другой; за одним пошёл на дно другой. Кого стрелой пронзило, а кого щитом избило.
Рогану таки удалось прибить старуху: она сама облокотилась на торчавшую из стены головню, не удержала равновесия и рухнула, как подкошенная, прямо на подвернувшийся невесть откуда кол, пронзивший её насквозь.
Выбравшись из подземелья, принц, к своему великому огорчению увидел, что война ещё не стихла, и стена шла на стену, но ряды его соотечественников стремительно редели, ведь уступали они и своим количеством, и вооружением.
И стоял колокольный звон посреди всего того пожарища; и даже когда застрелили звонаря, колокол раскачивал ветер, сзывая на подмогу тех, кто способен ещё держать в руках оружие. Но некому уже было идти на соединение с основным войском; многие отряды были перебиты, не дошли. Плакали женщины, плакали дети, плакали старики; выли собаки и жалобно мяукали кошки. Последние особенно отличились: их точно выворачивало наизнанку! Они не мурлыкали, но адски визжали, выгибая спины, ибо как никто другой чувствовали присутствие зла.
И блеснул посреди всей этой тьмы, средь кромешного мрака некий невиданный доселе луч, и пролетел, точно метеор, очень быстро и очень шумно. И испугались, убоялись, дрогнули злыдни, потому что в каждом теперь из них было по такому лучику, и жгли они врага изнутри, и бросились врассыпную. И не стали их догонять, ибо не осталось сил. И устояли четыре королевства перед шестью, потому что тем спасительным лучом было дыхание творца всего живого и неживого.
Убрался некромант; тот, кому служат и преклоняются большинство людей на земле. Но кто сказал, что верховный демон — не вернётся? Ведь для него всегда найдётся пища; без еды он не останется…
И подбежал Роган к знакомому ему всаднику, но был тот без коня, да и ноги его уже не держали также; валялся он среди груды трупов убиенных вражеских орд.
— Уж не знаю, отчего меня люди прозвали ведьмаком. — Выдавил из себя маг, отхаркивая кровью. — Я, скорее добрый волшебник, призванный оберегать. Теперь в сих краях появлюсь я не скоро; буду зализывать раны физические и раны магические, ибо нанёс мне Зверь огромный урон. А ты возьми и да скачи в Чёрную башню, и поднимись по опасной и крутой винтовой лестнице наверх, ибо заперта там твоя суженая, прикована цепями. Сердце твоё подскажет тебе путь.
Собрав волю в кулак и остатки своих сил, ведьмак приподнялся и вознёсся на небо.
Принц же заморский, найдя свободную лошадь, во всю прыть помчался в стан врага, и увидел Чёрную башню, где томилась Сильбина. И некому было охранять башню, ведь очень многих убил луч. Но сама принцесса выбраться бы не смогла, поскольку кандалы были прочны и тяжелы, а ключ висел далеко; не дотянуться.
И поспешил, и отворил врата; и чуть не навернулся насмерть, ибо лестница была и впрямь трудна. И вошёл в темницу, и увидел в углу живой, трепещущий комочек, при виде которого забилось его сердце так, как не билось никогда. И схватил ключ, и спали оковы с рук и ног. И вынул изо рта девицы кляп, и дал вдоволь воды напиться, ведь некому было пригреть голубку и спасти. И разлетелись недовольно вороны, и прилетели стрижи и ласточки. И на руках вынес обессиленное тельце из чёртового места. И усадил на коня, а сам пошёл пешком, всё время, проверяя, дышит ли его невеста. А сам боялся до глубины души, ведь от природы особой храбростью и смелостью не отличался, лишь чувством долга и справедливости, добротой и нетерпением насилия. Но скрыл и подавил свой страх, чтобы Сильбина не подумала, что он трус. И идя, прижимался головой и плечом к тому боку лошади, откуда свисали ножки принцессы. В своё время он так привязался к этой девушке, что боялся потерять и не мыслил своего существования без неё.
После победы, доставшейся такой дорогой ценой, взошла на небе, рассеявшемся от облаков и туч, красивая радуга, как символ чего-то светлого, хорошего. И любовались ей люди, ибо она была тройная. И постепенно приходили в себя, и отстраивали заново поруганные постройки.
И вот, сыграли не доигранную свадьбу вторично, и приблизилась первая брачная ночь. И страсть господствовала на ложе любви, и понравилось Рогану сие занятие, потому что это для него было впервые, равно как и для его супруги. И любили друг друга близостью до рассвета, и нежно целовал муж свою жену, и та таяла в его объятиях.
И отказались оба от престолонаследия, оставшись простыми вельможами, с сохранением всех титулов и званий, жалованья и имущества. И поселились в отдельном замке, где также были и пруд, лесок, а чуть поодаль — море-океан. Свили себе уютное гнёздышко, аки прекрасные птахи, и жили, не тужили, играя в слова, в имена и в шахматы… До поры, до времени, ибо прокляла цыганка Рогана перед своей смертью, и было это последним проклятьем в её жизни.
Умер старый король, отец Альбины и Сильбины, а следом не стало и другого короля, отца Рогана и двух других его братьев. И королевой стала Альбина, и королевой неплохой, потому что после замужества она очень изменилась. И правила совместно со своим мужем, одним из братьев Рогана, и единым стало королевство. И в большой дружбе было это королевство с королевством гномов и королевством эльфов, а с другими, нехорошими королевствами Альбина заключила, если не мир, то перемирие, ибо от войн устали все, а псы войны затаились где-то в своих катакомбах, и пока высовываться не решались.
И родились у Рогана с Сильбиной близняшки, девочка и мальчик, но словно чёрная кошка вдруг пробежала между влюблёнными: как подменили принцессу после родов; стала она очень требовательной, с большим характером. То ей не так, это ей не так. Поначалу принц терпел, но однажды не выдержал укоров, придирок и попрёков ни за что. И чтобы не поднять руку на супругу, которую любил безумно, он просто однажды ушёл и напился с горя в трактире. И приложился к бутылке не раз и не два. Убоявшись спиться, он начал заниматься живописью, рисуя образы на холсте, и лепить из глины всякие поделки, дабы занять чем-то свой рассудок.
Сильбина шила и вязала, что-то мастерила; готовила пищу для трапез. Роган, несмотря на титул, трудился в поле. Они всё также вели совместное хозяйство, но с годами отдалялись друг от друга, всё дальше и дальше. К сожалению, пропасть росла; разлад был неизбежен. Они стали часто ссориться, по мелочам и пустякам.
Принц замкнулся в себе, стал немногословен. Уставать он стал от людей, и держался в стороне ото всех, поодаль; тише воды, ниже травы. Он перестал посещать людные места, включая крупные ярмарки.
Его дико бесил и раздражал плач собственного ребёнка; он понял, что всё это не для него. И когда случился у детей испуг, он хоть и пришёл на выручку, на помощь — это было скорее порывом долга, а не любви. Сделал, потому что так надо, так принято; но ему надоело возиться со всем этим, ведь дети — существа достаточно шумные, и носятся, как угорелые, и орут, как бешеные, точно их режут. У Рогана начались первые признаки мигрени; пресытился он жизнью раньше срока.
Не сразу, не внезапно, но однажды он понял, осознал, что ему претят все эти материальные блага, простые земные радости; он обнаружил, что больше любит пребывать сам с собой наедине, вне многочисленных сует этого внешнего, беспокойного мира. Да, он всё так же боготворил свою супругу, носил её на руках, несмотря на разногласия; ему всё так же хотелось обнимать и целовать её прекрасную бархатную кожу; ценить, любить, оберегать и защищать, проводить с ней время, лежать вдвоём на пляже летом, вдыхая морской бриз, и дурачиться в снежных сугробах зимой, но гораздо больше он хотел бывать в лесу, гулять на природе в одиночку, слушать в кромешной тишине биение собственного сердца, а ещё беседовать с лесными эльфами о чём-то великом, сложном и возвышенном, что вне понимания простых смертных. Излишняя болтливость женщин во дворе и в харчевне, россказни бабок-сплетниц на рынке, невыносимый лай деревенских собак из псарен его страшно донимали и ужасно утомляли. И он порой был просто вынужден бежать от людей, потому что люди эти оказывались всюду, где бы он ни был, и в большом количестве; галдёж сей был весьма уж нестерпим, и он не знал, куда себя деть, где спрятаться, где скрыться (хоть и стоял их замок особняком, и людей там бывало не так уж и много). Бывало, он только видел силуэт на горизонте, ещё не зная, чей он, как этот самый силуэт на всю округу его приветствует и спрашивает, как у него дела. Увы, но нет: на самом деле людям было всё равно, как идут его дела; их больше заботило то, чем бы он им пригодился, что с него можно поиметь. Так с годами он научился их видеть насквозь, все их лживые намерения, всё их лицемерие, ведь находились люди, искренне завидующие их с Сильбиной счастью; быть может, они и сглазили? Кто знает…
С возрастом Роган облысел в передней части головы, и стал дышать лишь одной ноздрёй. Помимо проблем с дыханием, у него ухудшилось зрение, и значительно. Иногда случались сильнейшие головные боли, и даже обмороки; какая-то слабость, вялость, апатия, стремление не делать ничего.
И случилось так, что умерла их дочь от чахотки, а следом — и сын, и было им всего-то по пятнадцать годков. И схоронили бывшие молодожёны своих детей, и горю их не было предела. И обвинял себя в их смерти Роган, потому что испугался трудностей, и не уделял должного внимания детям, словно он в детстве не кричал взбалмошно, не лазал по веткам и не носился туда-сюда, как ужаленный.
И пришёл час, и не проснулась однажды Сильбина. А ведь накануне они так хорошо поговорили, как давно не говорили; многое обсудили и попросили друг у друга прощения за всевозможные травмы, когда-то ранее нанесённые.
Рыдала на похоронах Альбина-королева, и рыдала от всей души, весьма искренне. Рыдал и Роган, ведь теперь, наконец, представилась возможность — при Сильбине живой он бы плакать постеснялся. А теперь ревел навзрыд, хотя давно не мальчишка. Лучший букет принёс он на могилу вместо венка, и оплакивал судорожно, без умолку, без устали три дня. Но и после того носил до конца дней своих траур. И ни к одной женщине не вошёл, потому что предан был жене своей, как самая верная собака.
«Не гулял при жизни — не буду и после её смерти», мрачно размышлял Роган, глядя из окна на могилу жены и двоих своих детей, ведь зарыты они были у него в саду. Три холмика, три надгробия из камня…
И не отпускали принца мысли о смерти: он так хотел воссоединиться со своей семьёй, но всякий раз рука его опускалась.
«Что же со мной такое? Что творится?», задавал он себе один и тот же вопрос. «Я был плохим, отвратительным отцом; но я же исправился и стал отцом хорошим, пусть и не сразу. Наверное, я был не самым примерным мужем на свете, но не изменил и не ударил, не причинил боль; она — лучшее, что было в моей жизни».
И пошёл он лесом, и удавился; на суку издох. И было лет его жизни всего сорок пять. И не смогли ему эльфы ничем помочь, потому что сами себя усыпили задолго до того. А всё потому, что не о чем им стало говорить с людьми, и очень они устали от жизни вечной. Так и спят они вечным сном в лесу, и никто их не может найти.
И не успел, опоздал к тому моменту ведьмак; не смог предотвратить беды. И снял с ветки тело, и захоронил Рогана рядом с Сильбиной и их двумя совместными детьми. И задумался весьма; очень затронула волшебника вся эта история, и возжелал бы он для тех двоих лучшей судьбы, лучшей участи, но и у ведьмака далеко не всё в его власти. Постоял он ещё некоторое время над четырьмя захоронениями — из гранита, базальта, мрамора и обычного камня; простоял так неизвестно сколько времени. И скребли кошки на сердце за то, что что не пришёл раньше, но он просто не мог. Проникся дух к тем людям; очень проникся. И решил ведьмак заглянуть в будущее…