ДЕКАДЫ НОЧЬ МЕЖДУ ДНЯМИ 7 И 8 Мистерия 30 (часть 1) (Глава 32)

ДЕКАДЫ НОЧЬ
МЕЖДУ ДНЯМИ СЕДЬМЫМ И ВОСЬМЫМ

И в эту Ночь почти все Реципиенты спали отвратительно. На них произвела гнетущее впечатление и «Вечная Жизнь» в исполнении Сократа Фригодного, и дурацкая сцена с Кураторозаврихой-Хаживупой, и бестолковый налет Охранопитеков, и уж тем более усиленная порция Экспериментальных Исследований, в которых они теперь, по прошествии более половины срока Декады видели все меньше смысла.
Поэтому Реципиенты, мучаясь от бессонницы, ворочались в своих постелях, переживая неприятные воспоминания о прошедшем Дне. Лишь один Семен Никифорович в отличие от своих сотоварищей заснул моментально, как только его голова соприкоснулась с подушкой. Заснул – как в пропасть провалился. И ему сразу же стал сниться новый сон.

Мистерия тридцатая, секретная, никем не рассказанная.
Третий сон товарища Маузера:«О Неотвратимом Возмездии»

Обстановка была – в точности как в его первом сне, когда Семен Никифорович попал в Инстанцию Отписок и Волокит Тайной Канцелярии № шесть с половиной дробь шесть с половиной. И он сидел на том же самом железном табурете прямо перед ненавистным ему теперь паном Канцлером, держащим в своей телескопической ручище все тот же длинный прут. Только червивоголовые канцеляристы отсутствовали вместе с их столами. Пустым было пространство «спортзала». Лишь на стенах, как от сквозняка, раскачивались непонятного назначения приспособления да поскрипывало на плохо смазанных петлях уже знакомое нам устройство «ДВЕРЬ». Над нею товарищ Маузер увидел прибитую большими ржавыми гвоздями длинную и широкую полосу бумаги, на которой черными аршинными буквами вкривь и вкось были выведены слова: «Не ваше дело наблюдать времена или сроки. Иисус Назаретянин, Царь Иудейский

Пан Канцлер, сверкнув взглядом василиска, обратился своим шипящим голосом к сидящему перед ним товарищу Маузеру:
– Рад снова вас видеть, такмногопочитаемый мною Семен Никифорович! Весьма рад. О! Вы головку свою побрили? Побрили свою головочку? Похвально, весьма похвально. Чувствуется, что вы еще не потеряли надежду получить орден, оптимист вы наш. Хотел бы, кстати, поинтересоваться, а как ваша уважаемая ручка? Не беспокоит? Кажется, вы ее несколько повредили в прошлый раз? В прошлый раз несколько как бы повредили?
Семен Никифорович промолчал, хотя в его нутри бушевали вихри.
– Значит, молчим. И напрасно, совершенно напрасно, дражайший! Поверьте мне, что ваша выигрышная стратегия в Тайной Канцелярии (если о таковой вообще может идти речь) – это полнейшая, беззаветная искренность с нами, Высшими Исполнителями Воли Эксперимента. И полнейшая Национально-Демократическая покорность. Так что ваше молчание – это дорога в Никуда. И, поверьте, эта дорога будет исполнена болью. Болью будет исполнена сия дорога! Вот вы сейчас сидите передо мной, молчите и самонадеянно думаете, что знаете, где вы находитесь. Мните, что это по-прежнему Инстанция Отписок и Волокит – ИОВ, как это было в памятный прошлый раз? Ан, ничего подобного! ИОВ – это для нас уже пройденный этап. И, чтоб вы знали, находитесь вы сейчас в Инстанции Неотвратимого Возмездия – ИНЕВОЗ. Вот где вы теперь находитесь! Вот где нахо¬дитесь вы в данный момент времени! И неизвестно, сколько еще времени вы будете здесь находиться. Ибо, видите слова Истины? – пан Канцлер своим прутом указал на висящее над Дверью изречение. – Истины видите слова? – «Не ваше дело наблюдать времена или сроки»! Ваше дело – повиноваться, повиноваться и еще раз повиноваться. Это – основной принцип нашей Национальной Демократии.
Семен Никифорович похолодел. Он вспомнил, как еще в его родном Учреждении служащие вели между собою разговоры о каком-то неотвратимом возмездии. Причем, разговоры эти велись совершенно кулуарным образом, с соблюдением какой-то непонятной таинственности и секретности, в очень ограниченных группках дружественных между собою сотрудников. И когда время от времени вдруг неожиданно и бесследно исчезал кто-либо из сотрудников Учреждения или доходили слухи о таком же исчезновении сотрудников других братских Учреждений, в кулуарах проходил испуганный шелест: «…неотвратимое возмездие … неотвратимое возмездие … свершилось!». И вот теперь Семен Никифорович очутился в самом средостении этой неумолимой стихии, которая материализовалась в целой инстанции – Инстанции Неотвратимого Возмездия – ИНЕВОЗ! «А ИНЕВОЗ и поныне там!» – почему-то ни к селу, ни к городу промелькнуло в Семен Никифоровичевой голове. Ему уже не хотелось уточнять у пана Канцлера – сон это или не сон. Он совершенно ясно (хотя бы даже и во сне!) понимал, что тот снова наплетет ему что-то про быстрый или медленный сон или про еще какую-нибудь подобную чепуху. И в довершение всего выставит круглым дураком. «Мне снилось, что я спал. Но я на этот счет не заблуждался…» – всплыл откуда-то из его глубокого подсознания обрывок давно позабытого стиха. Враждебность всех Инстанций, да и всей Тайной Канцелярии, и, вообще, Зоны Эксперимента стала для товарища Маузера абсолютно очевидным, совершенным фактом и наполнила его душу неизбывным разочарованием. Но, одновременно, он испытывал в душе и нечто вроде удовлетворения от того, что Канцлер сбросил, наконец, свою личину, явно проявил свою враждебную сущность и уже не завлекает его лживыми россказнями о награждении орденом и еще уж я не знаю, там, чем.
– А, между тем, у нас до вас имеется дельце! – нарочито весело и с фальшивым дружелюбием, улыбаясь своей мерзкой улыбкой и посверкивая взглядом, от которого кровь стыла в жилах, прошипел пан Канцлер. – И дельце это – вот какого, понимаете ли, рода. Дельце-то, видите ли, в том, что мы заметили в продолжение Собеседований прошедшего Дня, что вы, пан Маузер, оказывается, не верите в Вечную Жизнь. В Вечную Жизнь он не верит! Мы, знаете, были поражены. Да нет! – потрясены мы были! Ведь мы всегда возлагали на вас определенные надежды. Как на серьезного, ответственного и свидомого державного службовца. Как же это вы, пан Маузер, пан Маузер!, – с вашим-то опытом, не догадались, что пан Фригодный является в данном конкретном случае всего-навсего нашим орудием? Орудием Воли Эксперимента? И нам нужно было всего лишь ваше искреннее согласие с его доказательством Вечной Жизни. Искреннее всего лишь согласие! Ваше согласие лишь!
Но его-то мы как раз и не получили. Вам, видите ли, было мало предоставленных свидетельств! Так мы вам сейчас, здесь же, в ИНЕВОЗе представим неоспоримое-таки доказательство, что Вечная Жизнь существует.
Находясь все еще под впечатлением трактата о Вечной Жизни, исполненного Сократом Фригодным, Семен Никифорович не выдержал:
– Каким же это, позвольте вас спросить, образом?
– «Ка-ким-же-это-поз-воль-те-вас-спро-сить-об-разом» – передразнил Семена Никифоровича Канцлер и покрутил в воздухе своим длинным прутом («Это он меня запугивает!» – догадался товарищ Маузер), после чего прошипел: – У нас, знаете, имеется масса способов для неоспоримых доказательств! Вы, наверно, уже позабыли о всемогущем устройстве «Черная Кнопка»? Так мы вам напомним. Вот она – наша любименькая Черненькая Кнопочка! – Свободной от прута рукою Канцлер нежно погладил всемогущее устройство. – Да мы имеем и иные возможности. Вот, например – первое, что приходит в голову: сейчас мы казним вас смертною казнию и после нее – после казни-то! – вы и увидите сами – воочию увидите!, что Вечная Жизнь существует.
– Как это «казните»?! – взорвался Семен Никифорович, – Ведь для этого нужно иметь хотя бы малейшее основание. Да и смертная казнь у нас отменена. Вам что, это неизвестно?
– Что отменена – это особого значения не имеет. А основание… Что ж – тут вы правы. Но знаете, что я вам скажу? – основание всегда находится, когда в нем возникает необходимость. И в вашем случае такое основание совершенно очевидно. Это преступное сокрытие вами своей сущности. Почему вы скрыли от нас, что на самом деле вы Петренко, а никакой не Маузер?
Внутри у Семена Никифоровича оборвалось. Он вспомнил, что его предки – давно, чуть ли не девяносто лет тому назад – действительно носили фамилию Петренков. Но она, эта фамилия, в буре исторических катаклизмов, бушевавших в те легендарные времена, исчезла, казалось, бесследно. И он никогда не вспоминал и не думал о себе как о Петренке, и ему даже в голову не приходило, что кто-то вообще может вспомнить об этом и тем более поставить ему это в вину. Но вот Канцлер откуда-то выведал этот, казалось, бесследно исчезнуваший в потемках истории факт и теперь предъявляет его ему – товарищу Маузеру! – как наитягчайшее обвинение, чреватое смертною казнию. Предъявляет в такой неподходящий момент, когда Семен Никифорович так беззащитен! А Канцлер, между тем, продолжал свое омерзительное шипение:
– Да еще и охранопитека Свинорыла вы обманули. Подставили его, бедного, обвели вокруг пальца! Ведь он вас спрашивал, чи вы не Петренко? Спрашивал или нет? Спрашивал! И предупреждал, что Петренка не велено пускать? Предупреждал или нет?
Предупреждал! Да знаете, что из-за вашей наглой лжи мы вынуждены были наказать его – на сосиски пустить? Вот вчера, на завтрак вам подавали сосиски, помните? Правда, вкусные? Так это скорее всего из Свинорыла сосиски. Сос-сис-ски из С-свинорыла! Мы, вообще, стараемся вам давать все самое свеженькое. Вкусненькое! А вы? Благодаря этой вашей отвратительной авантюре вам удалось проникнуть в Учреждение и выведать, разнюхать принципы и организацию работы Инстанции Отписок и Волокит. После чего нам, конечно, пришлось ликвидировать эту исключительно ценную для Зоны Эксперимента и для всей нашей Державной Незалежности Инстанцию.
Вместе со всем ее личным составом, со всеми Свинорылами. Которых тоже на сосиски пустили. Единственный плюс, что сосисками мы с вами, по крайней мере, до окончания Декады обеспечены. Даже излишки останутся. И знаете, кстати, куда они попадут? – На стол Гаранту и Его Семейству! Таким-то вот эзотерическим образом в нашей Державе обеспечивается сакральное единство Власти и Народа. Через сосиски из Свинорылов. Вот так. А ведь когда я вам только что докладывал, что ИОВ – для нас уже пройденный этап, то вы, наверно, подумали, что я шучу. Как же! Буду я тут с ним шутки шутить! Шутки шутить я тут с ним буду!
– Да постойте же! Все совсем не так, как вы говорите! – вскричал потрясенный всем услышанным Семен Никифорович. – Я – на самом деле Маузер! Я вам сейчас все объясню. Это прадед мой был Петренко. Но он поменял свою фамилию «Петренко» на «Маузер» еще во время гражданской войны, в 18-ом году. После того как Маяковско-го наслушался *. И даже на моей прабабке женился уже как Маузер, а не Петренко. И, и расстрелян в Озерлаге был как Маузер. И дед мой тоже был Маузер. И отец. Чего же вы от меня-то хотите?!

* По-видимому, Семен Никифорович имеет в виду популярное во времена Ок-тябрьской революции стихотворение В.Маяковского «Левый марш», где были такие слова: «Тише ораторы! Ваше слово товарищ маузер!» Очевидно, неграмотный матрос Петренко не знал, что Маузер – фамилия изобретателя пистолета и, после того как побывал на выступлении Маяковского у матросов, взял понравившееся ему актуальное в ту эпоху слово в качестве своей фамилии вместо чересчур простецкой и вовсе не революционной «Петренко». (Прим. Сост.)

– Неужели вы серьезно думаете, да и нас хотите убедить в том, что простая перемена вашим прадедом фамилии с Петренка на Маузер под влиянием Маяковского способна изменить сущность вашего рода и вашу сущность как Петренка? Не-е-т! Клеймо Петренка навечно на вас и на всем вашем роде! И безнаказанным вам от нас не уйти. Так вот, знаете, что мы сейчас сделаем? Мы сейчас устроим над вами Суд Присяжных. Судить вас будем. Будем вас судить. Судить будем вас. Вас будем судить.
Семену Никифоровичу показалось, что Канцлера зациклило. Но тот, выбравшись наконец из своей словесной комбинаторики и сверкнув взглядом на товарища Маузера, продолжил:
– По нашему судить, по Национал-Демократически. Согласно 714-го параграфа Дисциплинарного Мониторинга в Его Высшем Значении. Судить Страшным Судом. Страшным Административным Судом.
Пан Канцлер снова повращал в воздухе своим прутом, как бы разминаясь перед важным мероприятием – какой-то ответственной поркой, и снова обратился к товарищу Маузеру:
– Позвольте представить вам состав вашего Страшного Суда.
Из-за висящей на стене Двери – прямо из стены – вдруг стали выходить женщины-модели, практически голые, все как одна прекрасно сложенные. Из одежды на них были только минимально обозначенные бикини разных, очень ярких расцветок, с трусиками-стрингами. На ногах они, правда, имели туфельки на высочайших каблуках-шпильках. Но, приглядевшись, Семен Никифорович увидел, что на самом деле – это совсем юные девочки, лет 10 – 11, иные, может, 12 –13, не больше. Однако вели они себя совсем как настоящие манекенщицы: так же ставили ноги, так же виляли бедрами и вертели еще не вполне у некоторых развитыми попками. Было что-то неизреченно порочное в их внешнем виде, взглядах, которые они время от времени бросали на товарища Маузера, манере держаться, жестах. У Семена Никифоровича заныло сердце, как это всегда случалось с ним при встрече с покупной любовью, половым насилием над женщиной и детским пороком. Между тем, экипированные таким образом «дамы» возникали одна за другой, представляемые по ходу их появления паном Канцлером, который, указывая своим прутом на вновь появившуюся из-за Двери, давал ей краткую характеристику:
– Итак, драгоценный пан Маузер-Петренко, прошу вас любить и жаловать нашу судейскую бригаду. Вот – перед вами самая первая наша красавица. Это Судья – всеми нами горячо и – не скрою! – довольно часто любимая Эвтаназия Андерстендивна, имеющая высокое звание Действительной Тайной Судьи Страшного Суда. Вот какое уважение вам здесь оказывается и какое значение придается!
Теперь позвольте представить вам Подсудков. Подсудок первая. Зовут эту Подсудку Каздепа Мехтидиивна. Это очень, о-очень опытная сотрудник! Вы, надеюсь, скоро в этом убедитесь. И Подсудок вторая – Процедура Антуанивна, не менее опытная сотрудник. Она же, по совместительству Секретарка Страшного Суда. Все процедуры судебные наизусть знает. Поэтому и имя ее – Процедура. Она и записывать все будет. Где записывать, вы интересуетесь? В своем сердце, конечно, потому что писать она, между нами говоря, еще не умеет. Некогда ей было в школу ходить. Другими делами занималась. А вот и Прокурорка – Сучара Нарцисивна. Вот она какая, наша Сучара! Повернитесь, пожалуйста, Сучара, покажите нам свою жопку. Видите – какая толстенькая и кругленькая?
А вот и ваша Адвокатка. Прошу любить и жаловать – это наша всем широко (я бы даже сказал вдоль и поперек) известная Пролебедь Орестивна. Она вас будет защищать, насколько ей хватит ее маленького клитора … ха-ха-ха! Шучу! – квалификации.
Присяжные – тоже все дамы. Двенадцать штук – наши, так сказать, апостолицы. Прошу любить их и жаловать. Номер первый – это «наша из вамы» Зопа Семафоривна, затем – Задрочка Петривна, Цыця Мастытивна, Мошонка Тестикуливна, Хаза Улянивна, Поллюция Оргазмивна, Надируха Бутафоривна, Паскуда Аделаидивна, Давалка Пубертативна, Сиповка-Королек Рачкивна (у нее, обратите внимание, двойное имя: Сиповка и Королек. Вы, кстати, знаете, что это такое – Сиповка и Королек? Ха-ха-ха! – Он не знает! Посмотрите в интернете – тот все знает!), затем – Профура Зимбабвивна и, наконец, наша Аскарида Гельминтивна.
При каждом новом представлении Семен Никифорович все глубже вжимал голову в плечи; в висках у него бухали молоты, сердце щемило. Ужасные, отвратительные имена Судейской Коллегии подействовали на него еще хуже, чем их откровенно развратные жесты и взгляды. А Канцлер, наоборот, выглядел все более оживленным, весело помахивал прутом и беспрерывно улыбался своей мерзкой, цепенящей душу ухмылкой. Окончив «представление», он произнес:
– Свидетелей тоже будем набирать из присяжных.
– А так разве можно? – изумился товарищ Маузер.
– Конечно, можно! Все в наших руках. У нас ведь демократия. Не то что у москалей – тоталитаризм и все запрещено. И Судебные Исполнители также набираются из присяжных – сразу после завершения заседания. Это, представьте, очень удобно.
И Свидетели, и Исполнители в ходе заседания получают необходимые представления о сути дела и поэтому свои свидетельские и исполнительские обязанности могут отправлять с полным знанием дела, то есть вполне сознательно, квалифицированно и расторопно. Вот таков есть наш Страшный Суд. Наш Праведный Суд. Административый!
Его, чтоб вы знали, за просто так не купишь. А за деньги, конечно, да, можно. Но откуда у вас во сне возьмутся деньги? А, пан Маузер-Петренко? А? –Ниоткуда. Так что для вас наш Страшный Суд – неподкупен. Ну, а приговор у данного Суда, имею удовольствие вам объявить, всего лишь один – смертная, как было сказано, казнь. Казнь, как было сказано, смертная. И от нее вам уж никуда не уйти, не скрыться… Да, приговор здесь всего один. Однако формы его бывают весьма и весьма разнообразны. Просто иногда диву даешься, насколько разнообразными формы бывают – ей-Богу, не соскучишься! Тут тебе и четвертование, и колесование, и сожжение на огне – медленном либо быстром, и посаждение на кол, и такое традиционное, привычное нам всем повешение, отрубление головы, либо, скажем, расстреляние. Вот, например, если бы вам предложили самому выбрать себе казнь: четвертование, колесование, сожжение или посаждение на кол, то что бы вы выбрали, а Семен Никифорович? Подумайте, взвесьте, не спеша, как следует. Это, уверяю вас, весьма увлекательный выбор. Особенно для Членов Суда (в данном случае – Влагалищ Суда). Многие даже при этом заключают пари. У нас, кстати, действует специальный тотализатор на эту тему. Причем, участие в нем может принимать даже сам осуждаемый. Разве это не свидетельство нашей самой, понимаете ли, такой-разэтакой Демократии и Прав Человека?! Но продолжаю. Очень глубокое впечатление, по-моему, производит такая староанглийская, хорошо известная эрудитам метода как «повешение не до полного удушения, потрошение и четвертование». Весьма, весьма зрелищная метода. И воистину Эвропейская, соответствующая нашему Эвропейскому Выбору. А взять, понимаете ли, распятие на кресте, сдирание вашей кожи или, например, даже простое утопление! Даже простое утопление взять! Да если его исполнить как следует, с обеспечением необходимой наглядности и без суеты! Некоторым очень нравится именно утопление, отдельные его разновидности. А сварение в постном масле – это же просто заглядение! Особенно когда производится оно в Большом Стеклянном Чане из огнеупорного стекла с использованием свежего – именно свежего! – рафинированного постного масла. Повторное использование – это, знаете, уже что-то не то. А слышали ли вы, как ревет рас-каленный Медный Бык, в котором зажаривается осужденный? Какой трагически-торжественный звук! Как убедительно он доказывает всем нам неотвратимость возмездия! А Стеклянная Нюрнбергская Дева из закаленного стекла – это, я вам доложу, элегантность! А распиливание осужденного тупою ржавою железною пилою или даже болгаркою – какой, доложу вам, накал страстей! А гаррота! В общем – всего и не перечислишь. И, знаете, у нас случаются настолько оригинальные и, я бы сказал, изощренные формы, что даже гордость берет за изобретательность Судейской Коллегии, этих юных прелестниц. Вот недавно, к примеру, мы имели удовольствие наблюдать смертную казнь через закормление салом из часныком («с чесноком») и опоение самогонкою. Воистину, изысканный, глубоко Патриотический, Национально-Демократический способ. Но, доложу вам, от некоторых способов, следуя гуманитарным веяниям времени, мы все-таки отказались. Среди таких изживших себя методов упомяну, например, утопление в отхожем месте. В отхожих местах у нас уже не топят. Хотя это было бы весьма полезно в смысле увеличения производства биогаза и могло бы благотворно отразиться на «нашой из вамы» экологии. Но мы считаем, что это не совместимо со Свободой Слова. И такой подход есть наш весомый ответ разным антипатриотичным демагогам из Пятой Колонны и убедительное свидетельство нашей победившей Национальной Демократии и Прав Человека. А вот – обратите ваше благосклонное внимание – вон на стене висит устройство «ДВЕРЬ». Оно, правда, находится на балансе Инстанции Правды и Истины – ИПРИ. Но при случае оно также может быть успешно использовано в качестве орудия Неотвратимого Возмездия. Как написано в его инструкции, оно «…предназначено для зажимания яиц Испытуемого между створкой и луткой». Ну, и, конечно, всего остального. Так что в данном случае мы имеем возможность говорить даже о некой инновационности и междисциплинарности наших отправлений. У нас, вообще, все здесь делается согласно новейших достижений науки. Вот, взгляните, – Канцлер извлек откуда-то из под стола толстеннейший фолиант, – вот, взгляните: «Пытки и казни». Учебное пособие, издание шестьсот шестьдесят пятое, иллюстрированное. Очень фундаментальный труд. Это – монографический учебник. Как видите, мы уделяем определенное внимание и подготовке кадров. Подготовке, так сказать, нашей смены, хе-хе-хе! И в этом тру¬де описано именно шестьсот шестьдесят пять видов смертной казни. Такое вот забавное совпадение! Но Эзотерики утверждают, что после выхода в свет следующего, шестьсот шестьдесят шестого издания наступит конец света. Не знаю. Не берусь судить. Не специалист. Но авторитетам верить привык. А вы, пан Маузер-Петренко, – Канцлер послал Семену Никифоровичу лукавую ухмылку, от которой у того морозом продрало кожу, – вы верите авторитетам? Сейчас мы выясним и это. Потому что ваш Страшный Суд – очень авторитетное учреждение. Ему-то и розги, как говорится, в руки. Эвтаназия! – Канцлер обернулся к «Судье», которая в это время ковырялась в своем пупке, – Эвтаназия, лапка моя!, кончайте ковыряться в пупке и начинайте судилище.
– Итак, коллеги, – как ни в чем ни бывало, будто продолжая давно начатую процедуру, произнесла Эвтаназия Андерстендивна. – Чтобы не терять дорогоценного времени, приступим к допросу свидетелей. Кого бы это нам сегодня свидетелем назначить? – Она на секунду задумалась. – Ага! Давайте Зопу. Нет, лучше Задрочку!
Ой, нет, что это я – все на «зы» да на «зы»! Вот, на «пы»: Паскуду Аделаидивну. Паскуда! Что вы имеете сказать по сути дела?
Паскуда Аделаидивна, оказавшаяся довольно упитанной, оформ¬ленной брюнеткой со слегка вывернутыми полными губами, и маленькими черными блестящими бойкими глазками, выступила вперед, стрельнула ими в сторону Семена Никифоровича и начала свою речь:
– Значит так, ваша честь! Было это, по-моему, раннею весною. Нет, брешу, осенью! Точно: позднею осенью, уже листья с каштанов почти все опали. Тусовалися мы вечером, как обычно, на Крещатике, возле метро у «Макдональдса». Тут он меня – вот этот вот!, – она снова стрельнула глазками в сторону товарища Маузера, – и снял, жопастенький. Повел домой – он где-то там рядом живет, на Лютеранской или на Заньковецкой, точно не помню. Квартира однокомнатная, приличная, в старом доме. И ваще все прилично, деликатно, ничего не скажешь. Договорилися на минет за пятьдесят баксов для почину. Губки мои ему понравилися. Они, кстати, многим клиентам нравятся. А чё? Нормально! Тем более, что я сама и *** ему помыла под краном тепленькой водичкой. И яйца. Я, шоб вы знали, вафлистка-аккуратистка. И прекрасно воспитана. Ну, короче, делаю я ему минет за пятьдесят баксов, а он так говорит – как бы спросонья, слышь, говорит, а что бы вы (представляете, вы?! Я у него минет беру, а он – вы!), что бы, говорит, вы подумали про меня, когда бы узнали, что я Петренко? У меня чуть *** со рта не выпал – Петренко, представляете?! А он: ты соси, дочка, соси, не обращай внимания, это я так … слово какое-то сказал – реф… рефлектирую, что ли? Я еще подумала, ни хера себе – папашка-рефлектор! А потом, когда я ему кончила минет, говорит, шо у него мельче сто баксов бабок нету. Это твои, папик, проблемы, говорю, мне и сто баксов тоже устраивает. Тогда он, без всякого базара, за еще пятьдесят баксов (шоб без сдачи) раком меня выеб – отдохнул немного и выеб, причем так классно! Жопка моя ему, жопастенькому, понравилася (она, кстати, многим клиентам нравится). Я это все хорошо запомнила, потому что в этот вечер у меня клиентов больше не было. А чё, клёво – сотка баксов за полтора часа, а делов на копейку! Не хило, шоб каждый день так! Потом он даже кофем меня угостил на шару, правда, растворимым. Вот, ваша честь, что я имею доложить по сути изложенного.
Едва успела Паскуда закончить свое свидетельство, как со своего места выпрыгнула Адвокатка – Пр; лебедь Хрестивна:
– Ваша честь, дозвольте мне! Не могу, блин, терпеть! Паскуда все брешет, ваша честь!
– Хто брешет? Хто брешет? – зашлась криком свидетельница-Паскуда, – Ты докажи сначала, Пр; лебедь ты такая, Хрестивна!
– А вот докажу! Ваша честь, у меня вопрос до свидетельницы, можно?
– Давай, Пролебедь Хрестивна, давай, – сказала Судья, – Только поменьше эмоций, будь добра. Сама знаешь: никогда не нужно суетиться под клиентом. Над, кстати, – тоже не нужно.
– Хорошо, уважаемая Эвтаназия Андерстендивна. Вы, как всегда, мудры! Итак, свидетельница, слушайте внимательно вопрос: постарайтесь вспомнить, какого точно числа это было – то, что вы рассказали? Когда брали минет у моего подзащитного? Только точно – от этого очень много зависит.
– Какого числа? А хрен его знает, какого числа! Давно было – разве все упомнишь? Если б это один раз…
– Ваша честь, – обратилась Адвокатка к Судье, – если Паскуда не вспомнит, то я прошу Суд отклонить ее свидетельство. Ему грош цена. На гвоздик его можно повесить!
– Стоп-стоп-стоп! – вдруг заорала Паскуда Аделаидивна, – Вспомнила! Это же тот самый день, когда бывший праздник 7 ноября был! Как раз был наш свободный день от дежурства по Элите! Ну да – седьмого ноября это и было – еще коммунисты на Бессарабке у памятника этому, красножопому … как его? … Ленину, что ли?, митинговали. Ну что? – обернулась она к Адвокатке, – Ну что, съела, Пролебедь ты такая, Орестивна?!
– Свидетельница! – произнесла Эвтаназия, – Держите себя в рамках. Соблюдайте нашу Национально-Демократичную тактичность. Я понимаю, что мы с вами – дети Незалежности – вовсе не обязаны помнить имена всяких там представителей тоталитарного режима, в том числе и Ленина. Но политкорректное поведение все же считаю обязательным для всех Влагалищ Коллегии Присяжных. Потому что хрен его знает, как оно там, в будущем масть ляжет и под кого, быть может, и нам еще ложиться придется. А вы, Адвокатка, удовлетворены ответом?
– Вполне, ваша честь! Я хотела бы попросить у вашей чести разрешить мне сделать заявление.
– Разрешаю, делайте.
– Прошу Страшный Суд приобщить к делу и мое свидетельство. Заявляю со всей ответственностью, что именно седьмого ноября, в годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции, я сама делала минет моему подзащитному! И у меня есть независимые свидетели этого. Если Высокий Суд дозволит, я могу рассказать все подробно.
– Рассказывайте, только по возможности лаконично, но не упуская существенных деталей.
– Итак. Седьмого ноября тусовалися мы, как обычно, на Андреевском. Замерзли, блин! Пивом не согреешься, только сцать бегаешь. Вижу, фраер гуляет. Трохи как отмороженный – папик. И кто ж это был, как вы думаете? – Мой подзащитный! Дай, думаю, я его сниму. Морг ему раз – ноль реакции. Морг другой – раздуплился. Подваливает, мол, девушка, ***-моё-ландыши, хорошая погода, как вас зовут, хочете, мол, морожена? А я: какое, блин, морожено! – холод собачий, пойдем лучше в «Целку онлайн» потрахаемся для сугреву (там точка рядом такая есть классная для траха – «Целка онлайн» называется; правда, туда за вход платить надо). Он так обрадовался. Лучше, говорит, пошли ко мне, у меня тут квартира на Большой Житомирской. Я говорю, пошли, только со мной еще подружка. И за двух – сто баксов. Рискнула. Ну, думаю, свалит или нет? Не свалил, согласился! Взяла с собой вот ее – Аскариду Гельминтивну, та вообще от холода аж посинела. Да, кстати, нас еще троих вместе видели Задрочка Петривна, Сиповка-Королек Рачкивна и Надируха Бутафоривна. У меня на руках имеются их письменные (они умеют писать!), нотариально заверенные свидетельства. Передаю их Высокому Суду и прошу приобщить к делу. (Задрочка, Сиповка-Королек и Надируха согласно покивали). Ну, значит, пришли к нему на хату. Я от радости, что с холода смылись, сама ему минет сделала. Он так разнежился! А я ему говорю, папик, говорю, если хочешь, чтобы мы у тебя на ночь остались, гони еще сотку. И что вы думаете? – дал! Уникальный папик! И такой интеллигентный. Без ****ства. Как загонит мне *** по самые яйца, так что, мама, не горюй! Ну, значит, оттрахал он нас за ночь несколько раз в разных вариантах, фантазер. Чувствовалось, что голодный на ****у. Аскарида у него тоже в рот взяла на полминета. Помнишь, Аскарида? Так, бедненький, ухандокался, что аж потух весь. Хочет, а не может. Ведь двести баксов хочется на полную катушку использовать. Так он, блин, совается туда-сюда, туда-сюда, а дела – нету.
Что тут скажешь! Ведь ***м не дое***шь – яйцами не дохлопаешь. Ну да ладно. А утром – вы не поверите! – завтрак нам в постель подает. Колбаска поджаренная и кофе со сгущенкой. И тосты. Правда, Аскарида? Мы там, блин, чуть не усцались! Лучше бы по сто грамм налил. Так что теперь я имею Суду авторитетно заявить, что свидетельство уважаемой Паскуды Аделаидивны есть не что иное как брехня. Попала ты, Паскуда!
В это время в соревновательную судебную дискуссию вступила до сих пор хранившая молчание Прокурорка Сучара Нарцисивна, чья жопка произвела на пана Канцлера определенное впечатление при представлении состава Суда:
– Я протестую, ваша честь, против столь резких и скоропалительных выводов моей уважаемой оппонентки – темпераментной и категоричной Адвокатки нашего подсудимого дорогой Пролебеди Хрестивны. Я понимаю ее задачи и цели и ставлюсь к ним с глубоким уважением. Но, знаете, еще не вся правда на свете – та, которую она нам пытается втюхать. Надеюсь сейчас доказать Высокому Суду, если позволит, многодостопочтенная Эвтаназия Андерстендивна, что показания свидетельницы Паскуды Аделаидивны – истинны.
– Прошу вас, славная Сучара Нарцисивна.
– Я призываю во свидетели наших коллег-присяжных: Зопу Семафоривну, Давалку Пубертативну и Профуру Зимбабвивну. Ваша честь, прошу привести их к присяге.
– Повторяйте за мною, Зопа, Давалка и Профура – сказала Судья-Эвтаназия, – «Шоб я так жила! Век свободы не видать и *** во рту не держать! Во имя нашей Незалежности, Суверенитета и Свободы Слова!»
Все вновь призванные во свидетельницы повторили ритуальную формулу-заклинание, после чего Прокурорка приступила к их допросу:
– Я обращаюсь к вам, достоуважаемая Зопа: что вы делали вечером 7 ноября?
– Тусовалася на Крещатике возле метр; вместе с Паскудою Аделаидивною, Давалкою Пубертативною и Профурою Зимбабвивною. Под присмотром Яхве Элохимовича – нашего куратора, из фаунантропов-шимпанзе.
– Любезные Паскуда, Давалка и Профура, или вы подтверждаете показания достоуважаемой Зопы?
– Подтверждаем! – нестройно отозвались вопрошаемые.
– А теперь я обращаюсь к вам, Зопа, Давалка и Профура: или вы можете подтвердить, что Паскуду Аделаидивну в это время снял наш подсудимый?
– Можем! Подтверждаем! Снял! – так же нестройно, но весьма уверенно отозвались свидетельницы.
– Ваша честь!, – обратилась Прокурорка к Эвтаназии, – Ваша честь! Как по мнению Высокого Суда, есть ли необходимость после данных свидетельств вызывать во свидетели еще и куратора Яхве Элохимовича, фаунантропа-шимпанзе?
– Думаю, что такой необходимости нет. Фаунатропы у нас, как вам известно, пока лишь ограниченно судоспособны. Так что ценность его свидетельства не велика. Тем более, что по содержанию оно, как я понимаю, ничем не отличается от показаний замечательных наших Зопы, Давалки и Профуры. – отозвалась Судья.
– Итак, – резюмировала Сучара Нарцисивна, – Полагаю, что Высокий Суд удостоверился в правдивости показаний Паскуды Аде-лаидивны. Полагаю также, что для Высокого Суда такие детали, поимел ли после первого минета наш подсудимый свидетельницу раком или заправил ей минет вторично – несущественны. Следова-тельно, пан (по его собственному же фактическому признанию свидетельнице) Петренко, самозванно, облыжно и преступно именующий себя Маузером, вечером 7 ноября действительно поимевал нашу уважаемую Паскуду Аделаидивну отмеченными выше, а может и какими иными – абсолютно несущественно для нашего рассмотрения – способами. И именно в процессе данного поимевания он совершенно непроизвольно, неспровоцированно и свободно раскрыл себя как Петренка. Quod erat demonstrandum!*
На основании же представленных неоспоримых доказательств и руководствуясь презумпцией виновности, как высшим Национально-Демократическим юридическим принципом, Сторона Обвинения призывает Высокий Страшный Суд приговорить пана Маузера-Петренка к смертной казни одним из шестьсот шестидесяти пяти канонических способов по выбору Коллегии Присяжных. Я б, например, ему кол в жопу загнала. Dixi!

* Что и требовалось доказать! (лат.)

Продолжение главы следует