ДЕКАДЫ НОЧЬ МЕЖДУ ДНЯМИ 7 И 8 (Продолжение) (Глава 32)

– Что ж, ситуация складывается весьма нетривиальная… – задумчиво вымолвила Эвтаназия Андерстендивна. – Суд удаляется на совещание.
Но он никуда не удалился. Просто Эвтаназия вместе с Подсудками Каздепой Мехтодиивной и Процедурой Антуанивной, исполнявшей по совместительству обязанности Секретарки Страшного Суда, собрались вместе, в кружок и, повернувшись ко всем остальным попками и обнявши друг дружку руками за плечи, стали о чем-то энергично шептаться. Наконец, они прервали «совещательный процесс» и повернулись ко всем присутствующим.
– Слово для оглашения промежуточного квалификационного вердикта Страшного Суда предоставляется Подсудке Каздепе Мехтодиивне, – торжественно провозгласила Судья-Эвтаназия.
Каздепа выступила вперед и начала свою речь:
– Ваша честь! Высокий Суд! Достойные Влагалища Коллегии Присяжных и все участники процесса! Позвольте доложить вам промежуточные результаты тщательного анализа судебной коллизии, с которой столкнулось наше Заседание. Содержание данной коллизии весьма знаменательно. Ведь здесь мы сталкиваемся с двумя взаимно исключающими друг друга предикатами, онтологическую истинность каждого из которых можно считать практически доказанной! По крайне мере, ее вероятность настолько высока, что приближается к достоверности. Мы и трактуем ее как достоверность – у нас просто логически нет иной альтернативы. В самом деле, кто сейчас осмелится выступить против того факта, что вечером 7 ноября наш подсудимый – пан Маузер-Петренко одновременно заправлял минет уважаемой Пр; лебеди Хрестивне со дражайшею Аскаридою Гельминтивною в квартире на Большой Житомирской и любезной Паскуде Аделаидивне в однокомнатной квартире на Лютеранской либо Заньковецкой улице? Очевидно, никто. Однако, сам по себе сей факт парадоксален! То есть, не собственно факт заправляния минета – с этим, полагаю, у нас всех здесь присутствующих нет никаких проблем (все участницы синклита сочувственно покивали головками), – а факт одновременного заправляния упомянутого минета – прошу сосредоточить ваше внимание! – одним и тем же субъектом минета двум совершенно разным его объектам в одно и тоже время в различных пространственно-подобных точках нашей Незалежной Державы. Вот в чем состоит парадокс! И это заставляет Высокий Страшный Суд и, я полагаю, Коллегию Присяжных выработать какую-то концептуальную модель данного парадокса. Иначе нам придется сделать чересчур далеко идущие выводы и произвести весьма существенные изменения в классической Аристотелевой логике и, возможно, в теории нахождения тел, занимающихся оральным сексом, в физическом и юридическом пространстве-времени. Или – что еще хуже – осуществить далеко идущие диверсии в область принципа причинности. Не уверена, что после такой кардинальной модификации концептуальной базы от стройного здания нашей судебной системы и Национальной Демократии останется хоть что-нибудь в первозданном, целомудренном и непорочном виде!
Однако, в данной коллизии проницательный рассудок способен установить некий весьма тонкий, но от этого еще более фундаментальный инвариант. Обнаружить, так сказать, скрытую симметрию. Ведь независимо от того скрывал пан Маузер свою сущность как Петренка или он не скрывал ее, факт его одновременного нахождения в двух совершенно разных местах убедительно доказан двумя независимыми группами авторитетных свидетельских показаний! Мы не вправе игнорировать их, ибо тогда будет подорван сам институт судебного свидетельства, что ознаменует собою ничто иное как крах всей судебной системы нашей незалежной, суверенной, правовой державы, за которую мы испытываем столь законную гордость! Ergo, имеем факт, хотя и парадоксальный, нахождения дееспособного (именно, дееспособного – вспомним хотя бы минет, поимевание раком и прочее!) подданного державы в один и тот же момент времени в двух совершенно разных местах нашей державы же. Напоминаю всем участникам процесса, что таковое действие, деяние или же состояние – уточняю: нахождение в двух разных местах – категорически запрещено чинным Криминальным Кодексом и Высшим Значением Дисциплинарного Мониторинга и квалифицируется ими как державная зрада первой категории. В сложившейся ситуации сокрытие подданным Маузером своей сущности Петренка мажорируется более серьезным проступком – одновременным преступным нахождением в двух разных местах, а наказание за первое поглощается наказанием за последнее преступление. Такова логическая и юридическая сторона дела. И решение сейчас полностью лежит на Коллегии Присяжных, обязанность которой патриотично, объективно и непредвзято рассмотреть все аспекты данного дела, изучить, если понадобится, необходимые дополнительные материалы, исследовать смягчающие вину подсудимого обстоятельства, буде таковые найдутся, и принять единственно правильное, честное, принципиальное и мудрое решение, которое впоследствии, уверена, составит фундаментальный прецедент для будущей юридической теории и правоприменительной практики. Благодарю за внимание!
Каздепа закончила свою речь и чувствовалось, что она осталась ею довольна. Довольной была и Судья – Эвтаназия Андерстендивна и Прокурорка Сучара Нарцисивна. Неудовлетворенность выказывала лишь Адвокатка Пр; лебедь; рестивна, которая в продолжение Каздепиной речи вертелась, всплескивала руками, фыркала, так что Эвтаназия даже вынуждена была погрозить ей пальчиком, после чего Пр; лебедь слегка угомонилась.
– Итак, дорогие коллеги! – по окончании речи Каздепы Мехтодиивны произнесла Судья, – Вопросы к милой Каздепе есть? Нету. Полагаю, что sapienti sat*. К проведению судебной процедуры есть у кого замечания? Тоже нету? Если возникнут, прошу в письменной форме, кто умеет писать, передать их Процедуре Антуанивне. А сейчас – дело за присяжными. Обсуждайте рассмотренное нами дело, дорогие мои. Дискутируйте. Советуйтесь со своею совестью. Но не упускайте из виду всего лишь одного пункта: согласно Ночной Стороне нашого Национального Правосудия иного приговора, кроме как смертная казнь – у вас нету! А в остальном – полнейшая свобода. Прошу присяжных уединиться, не выходя из этого зала, посовещаться не менее 232 секунд, но не более 347 и вынести свой окончательный вердикт. Мы поможем вам дать его точную, юридически безупречную формулировку.

* Sapienti sat – умному ясно (лат.)

Присяжные тут же принялись за дело, что проявилось в усиленном дефилировании Членов Коллегии (или, как тут принято было выражаться, «Влагалищ Коллегии») пред Канцлером и энергичном верчении перед ним попками, так что ему даже пришлось пару раз стегануть по этим попкам своим прутом наиболее расходившихся развратных девчонок. В этих занятиях прошло «не менее 232 секунд, но не более 347», после чего Процедура Антуанивна звонко воскликнула «Динь-динь-динь!», что, по-видимому, должно было означать звон судейского колокольчика, призывающего к продолжению заседания. Когда все угоношились, Эвтаназия громко объявила:
– Слово надаётся Голове Коллегии Присяжных уважаемой … тю!, а кто у нас Голова Коллегии-то? … о! опять Давалка! – слово надаётся уважаемой Давалке Пубертативне. Давайте, Давалка! Ах, глядите – каламбур получился: Давайте-Давалка!

– Ваша честь и все-все-все! – выступила вперед Давалка Пубертативна, длинноногая, стройная, но довольно вертлявая блондинка с мелкими чертами лица. – Я имею поручение от нашей Коллегии. От всех наших Влагалищ. Нужно приговор устно сказать. А приговор такой. Значить, пан Маузер-Петренко приговаривается к смертной казни – это понятно – а вот через что? Тут, бляха, варианты! И варианты такие. Три варианты – либо запороть насмерть Прутом пана Канцлера, либо Электрический Табурет, на котором он сидит, либо подвергнуть наказанию через устройство «ДВЕРЬ». По его выбору. Наказание максимально гуманитарное и минимально строгое. Шоб знал, падла! Кроме того, ему предоставляется Последнее Желание: оттрахать на шару любым способом, включая и запрещенные Дисциплинарным Мониторингом, кого хочет из состава Суда. Хошь тебе Судью – Эвтаназию Андерстендивну, хошь – Подсудков, хошь – Прокуроку (у неё такая жопка классная!), Адвокатку или любую из Влагалищ Коллегии Присяжных – а хоть бы и меня. Но не более двух штук. Правда, по желанию осужденного эти двое наших могут быть заменены на одну ранее приговоренную целку из ненаших. Если ему, конечно, так уже сильно целки нравятся.
Я кончила. В смысле, кончила устно говорить приговор. Ха-ха-ха! Абзац! Запускай Тотализатор, Эвтаназия! Делаем ставки, девки!
Семен Никифорович в продолжение всего судебного «процесса» сидел на своем табурете как прибитый. Какое-то потустороннее отчаяние могильным холодом сковало все его существо. Самое ужасное, что хотя он совершенно четко помнил и разумом своим осознавал, что никаких сексуальных контактов, никаких «минетов» с юными проститутками он не имел, но их сообщение о его двух квартирах – на Большой Житомирской и на углу Заньковецкой и Лютеранской (доставшихся ему, кстати, абсолютно законным образом в качестве наследства от покойных родителей, долгое время бывших в разводе и живших раздельно) – было совершенно достоверным и приводило его в какую-то смущенную неуверенность. Ведь, в принципе, могли эти девчонки бывать в его холостяцких гнездах, вполне могли! Особенно когда он в какие-то периоды сдавал то одну, то другую квартиру внаем другим людям. Ему даже смутно припоминалось, что он вроде бы и в самом деле подавал какой-то даме завтрак в постель, правда, не мог вспомнить, какой именно и при каких обстоятельствах.
Чем далее, тем, однако, яснее он осознавал, что несмотря на то, что судебная процедура была ничем иным как жалким фарсом, наглым надувательством, вопиющей профанацией и апофеозом продажности, но приговор и его исполнение могли (хотя бы даже и во сне!) быть вполне настоящими, и непонятно, чем вообще всё это могло закончиться. Ведь, случалось же, что люди умирали во сне. И очень даже случалось!
Но душу Семена Никифоровича теперь все сильнее стали теснить совсем другие мысли и чувства. Это была невыносимая боль за судьбы несчастных девочек, подвергнутых насилию и растленных такими ужасными способами в самом нежном детском возрасте.
Так вот, оказывается, каким образом наша Элита спасает себя от
S-аномалии – через самую отвратительную и разнузданную педофилию! Так вот, значит, каковы они – наша Национальная Демократия, наша «Незалежность», наше «Видродження» и «Разбудова» нашей Державы! Какая ложь, какое преступление перед человечностью! И эти люди еще смеют лицемерно и нагло именовать себя Элитой! И, что самое главное, они и думают о себе как об Элите, думают, что они лучше, выше, достойнее нас – «простецов», по выражению Сократа Фригодного. А забитый и одурманенный народ уже не в силах осознавать то ужасное надругательство, которое творит над ним Власть. Так, значит, теперь выходит, что сексуальный метод властвования, открытый его попутчиком-психоаналитиком, руководимым и вдохновляемым Хакамадою, все-таки удалось Власти внедрить над многострадальной страной.
Боже! Каким черным мраком оказалась окутанной наша действительность! И каким же теперь может видеться выход из нее? Наверное, это одна лишь смерть. Так может быть смертная казнь, к которой его только что приговорили не ведающие, что они творят, девочки, на самом деле есть избавление от этого мрака? И ему не нужна уже не только Вечная, но и вообще никакая жизнь?
Семен Никифорович вспомнил как первая свидетельница с неудобопроизносимым именем (здесь все имена были такими), соображая, какого числа происходило то, о чем она свидетельствовала, заметила, что это был день, свободный от дежурства по Элите. Значит кем-то определены дни, когда девочки обязаны обслуживать эту развратную свору-Элиту, быть для нее сексуальными рабынями! Семен Никифоровичу вдруг вспомнился рассказ одного депутата Верховной Рады в пьяной компании довольно высокопоставленных хамов, куда он попал совершенно случайно, о том как этот депутат вместе с еще двумя такими же как он мерзавцами парились в Элитной сауне с одной, как он выразился, «мал; й ****юшкой». Захлебываясь от смеха он рассказал, как «****юшка» сделала минет им всем троим, а после этого, когда они уже пили коньяк в предбаннике, произнесла тост. Я, говорит, хочу поднять этот тост за здоровье наших дорогих и любимых родителей, которые дали нам путевку в жизнь! В этом месте своего рассказа депутат аж пёрнул от смеха и подпрыгнул на своем стуле. Все собутыльники зареготали. И Семен Никифорович со стыдом и болью вспомнил, что он тоже присоединился к этому общему омерзительному смеху.
Эти тяжелые мысли совершенно выбили Семена Никифоровича из и так неустойчивого состояния душевного равновесия и он, не выдержав, тут же выпалил в лицо пану Канцлеру все, что думает о данном судилище, о самом пане Канцлере, его Тайной Канцелярии, Зоне Эксперимента и державе в целом. В выражениях товарищ Маузер уже не стеснялся и открыто называл вещи их именами. Он смело и решительно обличал систему, вовсе не пытаясь выдвинуть какие-либо оправдательные аргументы в свою пользу. Канцлер же, вперив в товарища Маузера свой ужасный взор, весьма внимательно выслушал сию филиппику, после чего произнес:
– Вы очень жестко пользуетесь языком, Семен Никифорович. И в результате упускаете массу существенных аспектов, предпочитая видеть все в каком-то одностороннем освещении. Что же это вы, любезный, зациклились на какой-то там морали, нравственности, которую никто никогда не видел и не пробовал на зуб? Неужели вам непонятна та простая мысль, что если человеку нечего кушать, то ни о чем другом он думать уже не может? Человеку, нужно кушать, Семен Никифорович. И ****ься. А для этого нужны еда и ****а. Ибо Любовь и Голод правят миром. Или, как сейчас говорят, еда и секс. Да известно ли вам, мой дорогой, что всё благосостояние семей этих девчонок зиждется на их работе? Работе и по судебной, и по сексуальной части? Думаете, что их родители не осведомлены об их делах? Да они молятся на своих маленьких кормилиц и благословляют их занятия! Ведь без их заработков эти семьи были бы на грани голодной смерти. А так – они благоденствуют. Если бы вы хоть раз видели, как по воскресеньям вся семья такой девчонки собирается за обедом! Во главе стола сидит вовсе не глава семьи, а она – маленькая кормилица.
Родители радостно приветствуют ее, улыбаются, подкладывают лучшие кусочки.
Маленькие братики и сестрички тоже рады: они только что получили свои воскресные подарки и знают, что сегодня их не будут лупить психованные и вечно пьяные родители – они подслушали, что вчера вечером сестра принесла домой двести баксов и теперь не меньше, чем целую неделю все будут роскошествовать! Даже маразматическая бабушка-старушка, разжевывая беззубым ртом мясо, воздерживается от своего обычного брюзжания и приветствует внучку неким подобием улыбки. Трудно придумать что-либо более трогательное, чем такая семейная картина. Так почему же вы позволяете себе проявлять недовольство? Да и кроме всего прочего, эти занятия, чтобы вы знали, приносят им не только средства для жизни, но и доставляют удовольствие. Разве вам неизвестно, что по эмоциональному накалу ничто не может сравниться с половым наслаждением? Вот почему оно и ценится превыше всего. А наши девчонки за это еще и деньги получают. И немалые. Вспомните, что говорила Паскуда Аделаидивна – сто баксов за полтора часа. Где вам еще столько заплатят? А опыт Страшного Административного Суда? Ведь такого опыта и знаний не приобретешь ни в каком Гарварде! Ведь вы сами видели, как квалифицированно, с каким знанием дела, с каким, я бы сказал, изяществом был проведен ваш процесс. А созерцание казни, дорогой Семен Никифорович? Уж вы мне поверьте: с этим не сравнится никакое кино, никакое эстрадное шоу! Зрелище пыток и казней, чтоб вы знали, производит самое сильное впечатление и находится на втором месте после секса. А некоторые даже ставят его выше. А ведь наши Влагалища, как мы их тут любовно называем, этими благами пользуются совершенно бесплатно. Более того, каждая из них получает достойное вознаграждение за свое участие в качестве должностных лиц процесса. И уже сейчас это ей засчитывается в трудовой стаж и впоследствии благотворно повлияет на размер пенсии. И, наконец, самое главное: неужели вы забыли, что это всего-навсего сон? Так называемый быстрый сон. И мы вам не более чем снимся? Эх, пан Маузер-Петренко, всё-таки ваша наивность переходит все границы.
– А как же тогда приговор и вся эта комедия, которую вы тут передо мною разыграли? – возразил Семен Никифорович.
– Да нет!, – отозвался Канцлер, – вот это все как раз на полном серьезе. Так что выбирайте себе казнь. И делайте ставку на Тотализаторе. Не упускайте возможности подзаработать на своей казни – ведь в данной игре вы имеете перед нами несомненное преимущество, хе-хе-хе! И еще: не забывайте, что вы, согласно приговора, можете иметь два половых акта с нашими красавицами. Причем любыми способами, даже запрещенными Дисциплинарным Мониторингом. Редко кому предоставляется такое право! И чтобы вы не сомневались, что наши девочки удовлетворят все ваши сексуальные фантазии на самом высоком уровне. На самом высоком уровне удовлетворят!
– Этому их Яхве Элохимович обучил, ваш любимый шимпанзе? – сардонически спросил Семен Никифорович.
– Ах, Семен Никифорович! – ответствовал пан Канцлер. – Если бы вы знали, как приятно работать с вами. Вы исключительно проницательный человек и очень вовремя упомянули Яхве Элохимовича. Только он не шимпанзе, а фаунантроп-шимпанзе – будем точны. А это – две большие разницы. Доложу вам, что он действительно обучает детишек. Но не только минету и прочей Камасутре. У него есть и другие функции. Вот если вам, например, будет благоугодно выбрать себе казнь через порку моим Прутом, то производить ее будет именно Яхве Элохимович. Он очень умелый не только педагог и педофил, но и палач-экзекутор. Он и Электрический Табурет вам наладит, и в устройство «ДВЕРЬ» ваши гениталии заправит, и кости, если надо, переломает.
Скоро вы в этом убедитесь. Однако мы с вами заболтались. А время идет.
Быстрый сон, как вам известно, не может продолжаться чересчур долго. Он имеет свои границы. Итак, к делу. Тем более, что наши девчушки, как я наблюдаю, уже сделали свои ставки. И я, между нами говоря, тоже сделал. Так что давайте, пан – теперь уже окончательно и бесповоротно – Петренко, делайте свою ставку и вы!
Канцлер, закончивши свою речь, опять повращал над головою прутом. Как зачарованный глядя на этот прут, Семен Никифорович лихорадочно думал над тем, какую избрать себе казнь. Панически боясь с самого детства физической боли и помня тот ужас, который он испытывал в тех редких случаях, когда отец подвергал его порке – ужас, от которого у него однажды перед наказанием ремнем за какой-то детский проступок даже произошло самопроизвольное извержение кала и последовал страшный истерический припадок, после чего его перепуганные родители вынуждены были отказаться от такого метода воспитания, Семен Никифорович сразу же мысленно отверг казнь через порку Канцлеровым прутом. Поразмыслив самую малость, он отказалася и от казни через посредство устройства «ДВЕРЬ». Даже мертвым он не допускал себя быть с искалеченными, раздавленными гениталиями. Оставался Электрический Табурет. Что это такое, Семен Никифорович, разумеется, не знал. Однако, предполагал, что это есть некая разновидность электрического стула. И хотя он знал из амери-канских кинофильмов, что казнь электрическим стулом тоже не всегда бывает быстрой, при которой наказуемый не успевает ощутить телес-ных страданий, но все-таки это был шанс на достойную смерть. Ведь Семену Никифоровичу, который был человеком приличий, совершен-но определенно представлялось непристойным и унизительным быть запоротым насмерть каким-то шимпанзе (даже если это фаун!) и уж тем более подвергнуться от него калечению половых органов. Сдавленным голосом, глядя себе под ноги, он произнес:
– А расстрелять меня нельзя?
– Можно! – весело прошипел Канцлер – Но только в дневной жизни. Там вас, возможно, и расстреляют. А здесь – приговор уже вынесен. Он окончательный и обжалованию не подлежит. Так что выбирайте.
– Ну, тогда – Электрический Табурет!
– Громче повторите. И четче. – скомандовал Канцлер.
– Выбираю Электрический Табурет! – произнес Семен Никифорович как можно внятнее, хотя язык его еле ворочался во рту. До его сознания только сейчас стала доходить абсурдность ситуации с выбором для себя ночной смертной казни.
– Отлично! Вы в своем праве. Табурет так Табурет! – прошипел пан Канцлер. – Эвтаназия Андерстендивна! – обратился он к Судье, – Сладкая моя!, прикажите вашей Секретарке-Процедурке занесть данный факт в протокол ейного сердца. Однако, – он снова повернулся к Семену Никифоровичу, – однако, пан Петренко, не скрою, что вы нас всех несколько разочаровали. Мы-то надеялись, что вы выберете «ДВЕРЬ» или хотя бы порку Прутом – это намного зрелищнее. Но – как было сказано – Табурет так Табурет! Наша Национальная Демократия предполагает строжайшее соблюдение ваших суверенных прав человека. Самое строжайшее соблюдение! А Давалка Пубертативна – Голова наших милых Влагалищ Коллегии Присяжных – подведет итоги Тотализатора. Хотя, чего их там подводить? Чувствую, что все мы с вами, дорогие участники процесса, пролетели, как говорится, мимо кассы, за исключением, разумеется, нашего уважаемого осужденного. Ну что? Пора вызывать Яхве Элохимовича? – снова адресовался он к Судье.
– Постойте, пан Канцлер! – энергично возразила Эвтаназия. – У нас же остался невыполненным еще один пункт приговора!
– Какой же это пункт? – изобразил непонимание Канцлер.
– Ну как же! – лукаво улыбаясь, произнесла Эвтаназия, – Вспомните: «…оттрахать на шару любым способом, включая и запрещенные Дисциплинарным Мониторингом, кого хочет из состава Суда. Хошь тебе Судью – Эвтаназию Андерстендивну, хошь – Подсудков, хошь – Прокуроку, Адвокатку или любую из Влагалищ Коллегии Присяжных. Но не более двух штук наших или одной приговоренной целки из ненаших».
– Да нет, не беспокойтесь. – отозвался Канцлер, – Я никогда ничего не забываю. Но разве присутствие фауна помешает выполнению данного пункта? – Нет, конечно. Скорее даже поможет.
С этими словами он нажал на Черную Кнопку. Раздался резкий звонок и сразу же Устройство «ДВЕРЬ» буквально вытолкнуло из стены внутрь зала одетое в черное трико нечто, оказавшееся коренастым и весьма упитанным существом мужского пола. Лицо его отдаленно напоминало недавно усопшего великого тенора Лючано Паваротти, если бы не угрюмое, навечно зафиксированное зверское выражение, не покидавшее его. Руки существа, весьма похожие на руки Канцлера, спускались ниже колен. Ноги сильно косолапили. «Куратор-фаунантроп-шимпанзе Яхве Элохимович! – пронеслось в голове у Семена Никифоровича. – Так вот, значит, кому предназначено убить меня!».
– Яхве Элохимович! – обратился Канцлер к фауну, – Иди-ка сюда, поближе, исполнительный ты мой, да стань рядом. – (Фаун, едва не цепляясь ногой за ногу, приблизился к столу и застыл с отсутствующим видом). – А теперь, пан Петренко, выбирайте себе двух любых наших милашек-барушек и прямо здесь поразвлекайтеся с ними. Можете даже на моем столе, если хочете. А мы поглядим и, может, тоже какой-никакой групповичок сообразим. За компанию.
– Пан Канцлер, – горько отозвался Семен Никифорович, уже мысленно попрощавшийся с жизнью, – а может быть мне будет дозволено вместо этого пункта вашего приговора просто расцеловать на прощанье всех этих девочек?
– Не знаю, пан Петренко, не знаю! И не понимаю, почему это вы не хотите доставить себе последнее и совершенно законное удовольствие поковыряться в молоденьких ****ёночках? Впрочем, давайте проконсультируемся на этот предмет с Прокуроркой Сучарою Нарци-сивною и Головой Влагалищ Коллегии Давалкою Пубертативною. Как ваше мнение, пани Сучара и пани Давалка? Разрешим ему или как?
Сучара и Давалка пошептались довольно долго между собою и Прокурорка-Сучара, выступив несколько вперед, сказала:
– Вообще-то, пан Канцлер, наше законодательство не дает совершенно четких и однозначных указаний, как поступить в данном конкретном случае. Так что налицо имеем некоторый пробел в нашей стройной правовой системе. Однако и нарушения большого в желании осужденного мы не усматриваем. Поэтому особенно и не возражаем против его пожелания. Тем более, что из опыта известно: с осуществлением таких вот, как наш, приговоров в форме последних сексуальных отправлений, как правило, возникают некоторые шероховатости. Ввиду казни, понимаете ли, не встает *** у наших уважаемых осужденных, как ни старайся! Наверно от страху. Кайфа – почти никакого. И толку тоже. И, уверяю, вас, что и целку ему вряд ли удастся сломать. Скорее всего не удастся. И выйдет конфуз и недоломанная целка. Что с ней потом делать? Так что пусть лучше он нас поцелует, куда захочет. Поцелуй смертника – это тоже по своему пикантно. И вполне может быть засчитан как его Последнее Желание.
– Ну, пан Петренко! – обратился Канцлер к товарищу Маузеру, – Делай свое дело, а потом мы начнем делать свое.
Семен Никифорович тяжело поднялся с Табурета и направился к толпе девочек, ожидавших его с вызывающими улыбками и откро-венными виляньями бедрами и попками. Подойдя к Судье-Эвтаназии, он поцеловал ее в лоб, отметив при этом про себя крайнее ее изумление столь целомудренным поступком. То же самое он проделал и со всеми остальными девочками. Когда он закончил свое целование, все девочки стояли какие-то притихшие и задумчивые. По-видимому, их очень давно (а может и никогда!) никто не целовал в лоб.
– Ну, я готов! – обратился Семен Никифорович к Канцлеру. – Куда мне теперь?
– Однако, пан Петренко! – отозвался Канцлер. – Своим поведением с этими вашими поцелуйчиками в лобик вы развращаете и портите мне персонал. Отбиваете у него полезные навыки, а взамен прививаете черт те что. Хорошо, что это уже закончилось. Садитесь, прошу вас, на ваше прежнее место. Все сейчас будет исполнено с вами в самом лучшем виде. Я вам сейчас объясню.
И когда Семен Никифорович отправился к своей железной табуретке и сел на нее, Канцлер обратился к фауну:
– Яхве Элохимович! Ваш черед. Исполняйте свой патриотический долг!
Фаун ухмыльнулся и в его глазах из-под нависших надбровных дуг промелькнуло что-то осмысленно-заинтересованное. Косолапя, он направился за спину к сидящему на табурете Семену Никифоровичу, а Канцлер, шипя языком и сверкая глазами, продолжил свой комментарий происходящего:
– Итак, пан Петренко, Табурет, на котором вы сидите, и есть наш Электрический Табурет. Сейчас Яхве Элохимович приуготовит вас к казнительной процедуре, которая, как вы догадываетесь, будет состоять в пропущении через ваше тело электрического тока необходимой силы и мощности. Необходимой и достаточной мощности и силы. – (Семен Никифорович почувствовал, как стоящий сзади фаун быстрым, почти виртуозным движением заправил кисти его рук внутрь никелированных колец, назначение которых до сих пор было ему непонятно. После чего кольца защелкнулись на его запястьях на манер наручников и потянули его руки вниз, зафиксировав в неудобной позе все положение его тела). – Вот теперь у нас все готово. Прощайтесь же с этою жизнию, пан Петренко! Приветствуйте Жизнь Вечную! Через мгновение она наступит! И вы, наконец, получите такие желанные для вас доказательства!
Канцлер взмахнул прутом и весь состав Страшного Суда тонкими девчачьими голосами, немилосердно фальшивя, запел «Ще не вмерла Украина». Семен Никифорович, уже ничего не соображая, отчаянно вскрикнул внутренним голосом: «Господи Боже! Иисусе Христе! Всемилостивый и Всемогущий, прости и спаси меня грешного! В Твои Святые руки предаю слабую душу свою!». Что-то неуловимо изменилось в окружающем пространстве потому что он вдруг почувствовал, что крепление правого кольца ослабло, так что оно стало болтаться на державших его винтах. А в это время Канцлер размахнулся свободной от прута рукой и ударил ею по Черной Кнопке, включив таким образом ток Электрического Табурета. Раздался треск разряда и Семен Никифорович, ощутив удар электричества, инстинктивно рванул вверх правую руку и вырвал ее вместе со слабо закрепленном кольцом, разомкнув таким образом электрическую цепь и разом прекратив течение тока. Пот градом катился по его лицу. Дыхание со свистом вырывалось из ходившей ходуном груди. Из прокушенной губы текла кровь. Мышцы живота схватило судорогой. Но он был жив! Каким-то непонятным образом разомкнулось второе кольцо – по-видимому сработала защита, и Семен Никифорович, тяжело дыша и стараясь не двигаться, сидел, поджав ноги на обесточенном Электрическом Табурете с никелированным кольцом-браслетом на правой руке, прижав к груди левую, выпростанную из кольца. Боковым зрением он увидел, как черные буквы на бумажном плакате с изречением Иисуса Христа налились кровью, а затем вспыхнули и загорелись ярким неугасимым пламенем.
– Вот так дела! – с каким-то зловещим весельем зашипел пан Канцлер, страшно сверкая и вращая своими ужасными глазами. – У нас никогда еще не бывало такой аварии, не припоминаю! А вы, Эвтаназия и Сучара, помните? Тоже нет? И как теперь юридически корректно следует нам с вами поступить в данном случае?
Весь девчачий Страшный Суд сгрудился подле Канцлерова стола и поднял невообразимый гвалт. Фаун Яхве Элохимович также приковылял к столу и стал энергично жестикулировать, очевидно, объясняя технические детали аварии. Наконец, выбрав какую-то паузу, вниманием завладела Адвокатка Пр; лебедь; рестивна. Выступив вперед, она произнесла следующую речь:
– Многодостойная ваша честь и лапка Эвтаназия Андерстендивна! Давайте спокойно разберемся. Вы, а также весь состав Страшного Суда вместе с уважаемой Прокуроркою и нашими милыми Влагалищами Коллегии имели возможность наблюдать поразительно толерантное поведение нашего подсудимого пана Петренка. (А может быть, все-таки, Маузера? – ведь инкриминация его была осуществлена, как мы помним, отнюдь не за преступное сокрытие его сущности, которое, строго говоря, так и осталась недоказанным!). Так что, может, его вина, в сущности, не так уж велика? То же самое, надеюсь, вы можете сказать и о поведении защиты. Мы, как вы помните, не подвергали сомнению состава Суда, не требовали замены Влагалищ Коллегии, не вносили протестов, бессмысленно оттягивающих момент Неотвратимого Возмездия. Таким образом, все, надеюсь, убедились и в нашей доброй воле, желании сотрудничать с Судом и как можно более демократическим и национально-патриотическим образом завершить этот поистине выдающийся процесс. Тем больше, полагаю, у вас имеется оснований внимательно отнестись к мнению защиты в данной, в высшей степени экстраординарной ситуации. Немало вопросов возникает в связи с нею. Но главный, по-моему, всего один: имеем ли мы право дважды применять смертную казнь к одному и тому же подсудимому и по одному и тому же приговору?
Вот вопрос вопросов. И, думаю, непротиворечивый ответ на него может быть лишь один: нет, не имеем! Ведь приговор был всего лишь один, значит и казнь может быть только одна. В противном случае весь высокий и трагический смысл нашего Страшного Суда может извратиться и выродиться в банальный произвол. Таким образом, как бы это ни было для кое-кого прискорбным, но пан Маузер-Петренко, уже осужденный и казненный de jure и de facto, должен быть освобожден и отпущен на свободу. И его дальнейшее существование в этой жизни должно стать и юридическим прецедентом, и нравственным предостережением, в первую очередь для него самого. Таковы императивы. Ведь для пана Маузера-Петренка вполне может наступить еще один Страшный Суд. И тогда, вероятно, судьба уже не окажется столь к нему благосклонною, как в эту знаменательную ночь!
Выступление Пр; лебеди Хрестивны вызвало целую бурю мнений и обсуждений. Одни соглашались с мнением Адвокатки о некорректности двойной казни. Другие наоборот – энергично возражали против него, аргументируя, что такой подход противоречит самой сути и определению смертной казни, результатом которой обязана была быть именно смерть осужденного, а не какое-либо иное его гражданское состояние.
Выдвигались самые разнообразные и изощренные доводы как в одну, так и в противоположную сторону, так что обсуждение грозило зайти в самые отвлеченные дебри юридической логики, физики и метафизики. Семен Никифорович слушал эти дебаты с каким-то смешанным, странным и отстраненным чувством, как нечто, уже почти до него не касающееся. «И что еще может взбрести в эти бедовые головки?» – думалось ему. – «Какую еще ахинею они способны придумать?». При этом он отметил, что увлеченные обсуждением судейская бригада, куратор-экзекутор Яхве Элохимович и даже сам Канцлер уже не обращают на него никакого внимания и он сидит на своем табурете, недоуменно пожимая плечами. Вдруг в его мозгу мелькнула мысль, что все девчонки, а также фаун-шимпанзе появились непосредственно из-за висящей на стене Двери – прямо из стены. «А может эта Дверь устроена так, что и я смогу прорваться сквозь стену?!» – отчаянно сверкнуло в его голове. – «Не верю я, что этот василиск выпустит меня отсюда живым. Рискну, а там – будь, что будет! И пропади все пропадом!».
Выбрав момент девчоночьего спора, который показался ему наиболее жарким, Семен Никифорович вскочил со своей табуретки и отчаянно рванул в сторону Двери.
«Держите, держите его!» – услышал он за спиною отчаянный крик Эвтаназии. И в следующий момент он почувствовал на своей спине жгучую боль от удара Канцлеровым прутом и услышал топот девчачьих ног. Вдруг сзади раздался визг и шум от падения многих тел. Оказалось, что это фаунантроп, не в добрый час присоединившийся к погоне, зацепился одной своей кривой ногою за другую, грохнулся и растянулся на полу, а через него на пол попадала вся девчачья погоня, дав товарищу Маузеру драгоценные секунды форы. «А что, интересно, будет, если эта стена глухая?» – мелькнула последняя мысль в его голове. – «Тогда – конец! Ну и слава Богу!». Он еще наддал ходу и, не думая уже ни о чем, врезался головой в стену за Дверью.
Но та оказалась отнюдь не глухою. Он почувствовал, как его тело погружается в какую-то упругую субстанцию, как в некую непрозрачную, но поддающуюся по ходу его движения жидкость. Некоторое время он бежал вперед, преодолевая сопротивление субстанции как при подводном беге. Внезапно он увидел перед собою свет, становящийся все более ярким и показывающий очертания какой-то незнакомой улицы с трамвайными путями на ней. Отчаянно рванувшись вперед и освободившись из вязкого плена, он выскочил на улицу и услышал сзади за собою звуки погони. Это вырвавшиеся на волю девчонки понеслись за ним вслед. Оглянувшись, Семен Никифорович увидел, как четверо из них несут на плечах Канцлера, погоняющего их своим прутом. Сзади всех ковылял фаунантроп. Товарищ Маузер успел заметить, как на бегу девчонки превращаются в горгулий и босоркань. Расстояние между ним и погоней стремительно сокращалось. «Ну – все! Теперь – пропаду!» – в отчаянии подумал он. Вдруг из-за поворота показался бешено мчащийся и пронзительно звенящий трамвай. «А может все-таки спасусь!!» – промелькнула в его голове отчаянная надежда. Товарищ Маузер наддал ходу, чтобы попытаться вскочить в трамвай, но понял, что не успевает. Каким-то страшным усилием, чувствуя, как у него обрываются внутренности, он сделал огромный прыжок и уже на излете ухватился за какие-то веревки, висящие сзади трамвая. Тот рванул еще сильнее и Семен Никифорович, взлетев на воздух, больно ударился головой о заднее стекло трамвая.
Стекло треснуло и пошло паутиной. Однако он сумел удержаться за веревки и прильнул всем своим дрожащим от страха, напряжения и надежды телом к корпусу трамвая и заднему его стеклу. Скорость была ужасающей. Крепко вцепившись руками в веревки и упершись ногами в какие-то железки, Семен Никифорович смог, наконец, оглянуться назад и увидел, что погоня отстала. Ведьмы, василиск и вурдалак еще посылали ему вслед ужасные проклятия, еще грозили костлявыми кулаками, но он уже был недосягаем. «А что дальше-то со мною будет? И куда мчится этот трамвай? И какой его номер? И вообще, где это все происходит?» – промелькнул в его голове беспорядочный вихрь вопросов. Вглядевшись сквозь паутину разбитого стекла внутрь трамвая, он увидел, что тот совершенно пустой. С каким-то спокойным отчаянием он убедился, что в трамвае отсутствует и сам водитель. А скорость все возрастала.
При этом Семен Никифорович никак не мог взять в толк, по какой местности мчится этот бешеный трамвай. Сменявшая одна другую улицы становились все более узкими. Дома по обочинам стали одноэтажными и полуразвалившимися. Из окон на него бросали страшные преступные сверкающие взоры какие-то оборванные, искалеченные старики и старухи. Бросив взгляд вниз, он похолодел, ибо увидел, что трамвай совершенно сошел с ума и мчится уже без рельсов. Дорога вдруг резко пошла вниз. У Семена Никифоровича перехватило дыхание и похолодело в паху. В воздухе послышался вой сирены. Он почувствовал, что трамвай оторвался от земли и летит в какой-то провал. Свет несколько раз перекувыркнулся перед его глазами. Он почувствовал ужасный треск, сильный удар и все померкло.
Очнулся товарищ Маузер в своей комнате на полу. Страшно болела голова. Он потрогал лоб и нащупал огромную шишку. «Это когда я ударился лбом о заднее стекло трамвая!» – вспомнил Семен Никифорович, и сразу же за этим сообразил: «Тьфу ты, черт! Какой трамвай?! Какое стекло?! Ты же, дурень, валяешься на полу в своей камере и это все тебе только приснилось!». Однако данная трезвая мысль не принесла ему никакого успокоения.
Ужасная Ночь прошла. Начинался новый День. Восьмой по счету День Декады.