Охота

Год был и без того плохой, неурожайный, да ещё и зима пришла слишком быстро. Всё вымерзло, мы жили впроголодь. Брат отвёз скудный урожай в город, надеясь получить выручку, но вернулся почти ни с чем. Я часами стояла у дороги со своим вязанием вместе с другими девочками, руки у нас коченели. Я вязала, не останавливаясь, спицы медленно двигались в замёрзших пальцах. Редко пробегала какая-нибудь повозка, но иногда из неё могла выглянуть барышня и купить себе рукавицы или салфетку, иногда вслед за барышней мог появиться молодой барин. Я тогда прятала свои красные руки, да они и не смотрели на меня.
Все работали, никогда прежде в деревне не было так тихо, лишь стучали молотки, да завывал ветер. Люди не знали, откуда взять деньги. Староста писал прошение князю прислать еды хотя бы на один сезон. Да, ответ пришёл быстро – нам стали привозить крупу и мясо, но их хватило не на долго.
Приближалась весна, но мороз не отступал. По утрам земля обычно была заполонена плотным липким туманом, словно испарина на лбу лихорадящего больного. В один из таких дней, ранним февральским утром деревню прорезал громкий истошный крик. Доярка Зорька проснулась тем днём раньше обычного, её сын умер первым.
В грудях её не было молока, потому что сама она отощала. Младенец был хворным и с голода постоянно плакал, даже по ночам не давал жильцам уснуть. В одну ночь он вдруг замолчал, тогда подумали, что он наконец-то успокоился и уснул. Так и было, только заснул он навсегда.
К февралю церковь наполнилась гробами, плач и вопли стали неотъемлемой частью нашего тогдашнего бытия. Сам священник Грошек отпел своих сыновей, голос его то и дело срывался, и по поседевшей, некогда густой рыжей бороде текли слёзы. Потом мы узнали, что мор был по всей стране, и помощи от князя больше не ждали. Тогда-то и начались события, которые легли в основу этого повествования.

Однажды старый рыбак Дромыч с безумным лицом забежал в церковь и начал кричать Грошеку, чтоб тот звонил во все колокола, потому что у него есть дело к народу, и он хочет устроить собрание. Бедный священник не смог добиться от него ни слова более и решил, что тот совсем помешался. Дромыч, видя сопротивление, сам взбежал на колокольню, разбросав во все стороны звонарей и певчих, которые пытались его остановить, и начал звонить и кричать, чтоб все шли на собрание. Народ он, однако же, собрал.
— Зверя в лесу видел, зверя! – кричал Дромыч собравшимся, заметно взъерошенный, тщетно пытавшийся восстановить дыхание.
— Дьявола, что ли? – выкрикнул кто-то из толпы, поднялась волна смеха, но Дромыч не обращал на неё внимание:
– Нёсся словно вихорь, я бы и не разглядел его – темень кругом, да только на башке у него – рог! Да рог весь сияет. Коли мы его изловим, можно про голод забыть вовсе – князь нам за него всё, что хочешь отдаст! А если и не наш, то и соседнему князю отдать можно, и цену ему дороже сделаем!
Тогда все присутствующие лишь покрутили у виска и разошлись, и только один Ганыш мрачно посмотрел в сторону леса. Он был охотником, и был сыном охотника. Ни одна девушка не шла к Ганышу, и никогда не было в его хижине гостей. Долго он всматривался в чернеющие промёрзшие деревья, плотной чередой взгромоздившиеся над мертвенно-бледной землёй, и взгляд его блуждал не то по острым верхушкам, штыками пронизывающим серое небо, не то по припорошенным лёгким саваном корням.
Мне не спалось той ночью, как потом и в последующие ночи. Некогда сон был для меня отдохновением, но в какой-то момент я поняла, что однажды могу заснуть и не проснуться. Так я сидела у окна и вязала. Небо, по-зимнему чёрное, нависло над лесом.
Что-то светлое мелькнуло между деревьями, я оставила вязание и пригляделась – на миг свет пропал, но потом он появился вновь, и я увидела его рог, искрящийся и пробивающий темноту. В тот миг он показался мне прекрасным, слёзы заструились из моих глаз, я припала к стеклу, не шевелясь и едва дыша и стояла так до тех пор, пока зверь не исчез.
С тех пор все свои ночи я коротала у окна, но видела лишь тёмный лес. Позже я уже начинала думать о том, что чудный зверь тогда лишь померещился мне. В самом деле, я не видела его фигуры и заметила один только сгусток яркого белого пламени, так ласково и тепло сверкающий стылой февральской ночью. Всё это могло быть правлением заболевания истощённого рассудка, такое бывает при голоде и бессоннице.
Ганыша давно не было видно. Староста рвал и метал, пытаясь отыскать его и бранясь, обвиняя в тунеядстве. Спустя время, Ганыш всё же появился, он вернулся с небольшим узелком, в котором были белки, зайцы и прочая мелочь. Вид у него был совсем суровый, даже староста умерил свой пыл, как только увидел его яростный взгляд из-под густых чёрных бровей.
— Дичи нет, все передохли, — это было единственное, что он сказал.
Узелок с добычей он бросил старосте под ноги, да так и оставил лежать на снегу. Видевшие это люди совсем поникли – если даже в лесу нет зверей, то чем прокормиться им?
Ганыш поспешил вернуться в свою хижину, снег захрустел под его сапогами – дороги замело, казалось, зима будет длиться вечно. Хоть мороз уже не крепчал, теплее всё равно не становилось.
Хлев тоже промёрз, скот помер. В другой раз мы бы не стали есть животных, умерших от болезни, но тогда нам было всё равно. Корова перестала давать молоко. Продавать её не было смысла, никто не купит корову даже за дёшево – и своих денег нет, поэтому папенька её зарубил. Спустя пару дней от тощей коровы не осталось даже костного мозга.
Весна пришла, но не много радости сулил нам её приход. Мама умерла в марте, я нашла её совсем холодной, лежащей в своей постели. Было утро, вероятней всего она умерла во сне.
Снег начинал оттаивать, сквозь белоснежный покров начали проглядывать молодые зелёные травинки. Но холод всё ещё сковывал, колол руки, щёки, лоб.
Я стала рассеянной из-за бессонницы, всё мне чудился дивный зверь с большим рогом во лбу, искрящимся тысячами алмазов. Я всё боялась того, что Ганыш изловит его, но он вечно где-то пропадал, и скорее всего именно в лесу, ведь охота – это его промысел.
Однажды ночью я всё-таки заснула сидя на кресле около окна, спицы выпали из онемевших рук и остались мирно покоиться на моей ветхой юбке. Сон мой был прерван звуком выстрела. Я встрепенулась – кругом было тихо, несколько секунд я выжидала, затем выстрел раздался вновь, и мне удалось его увидеть – всего на пару мгновений небольшой участок леса озарился ярким пламенем.
Я не выдержала и выбежала из дома, хотя и была практически нагая – на мне была только лёгкая рубашка. Ничего на ноги я надеть не успела, и нерастаявший лёд обжигал мои босые ноги, но я не чувствовала. Лес казался невыносимо далёким, от холодного воздуха начался кашель, мне казалось, что в груди у меня колючие осколки стекла, раздирающие лёгкие.
Я услышала ещё один выстрел, и тогда уже стала кричать:
— Ганыш! Ганыш, что ты наделал?!
Из глаз моих брызнули слёзы, едва ли я различала дорогу, но даже сквозь заледеневшие капли на глазах я видела, как на меня надвигается чёрный лес. А потом я увидела свет – оказалось, Ганыш тоже бежал ко мне.
— Что ты сделал?.. Что ты сделал?.. Где он? – хрипела я едва лишь увидела силуэт мужчины, я даже не была до конца уверена в том, что это был Ганыш. Однако же это был он. Ганыш взял меня за плечи и начал трясти:
— Ты видела его? Что ты видела?
Меня колотило, наконец я стала чувствовать холод. Я повисла на его руках, глядя в безумные чёрные глаза.
— Он увернулся, убежал, — сказал он наконец, не дожидаясь моего ответа.
Тогда я упала на землю, снег захрустел под тощими коленками. Стон вырвался из моей груди, тогда я почти смеялась. Ганыш склонился надо мной и взял на руки, он понёс меня домой, но я уже была во мраке. Какие большие и жёсткие руки были у него. Я всё шептала сквозь туман: «не трогай его, не убивай».

Поговаривали, что в столице саботаж – народ вышел на площадь и требовал у князя провизии, мол, тот хранит её у себя и живёт, голода не знает. Бунтовщиков закололи штыками и саблями, выживших разогнали по домам. Многим в то время не оставалось ничего, кроме жизни, поэтому волна бунтов сменилась волной грабежа и разбоя.
Нас это также не обошло. В деревне стали пропадать люди, в основном это были старики и дети, их не находили ни живыми и ни мёртвыми. Это длилось весь март, но в маленькой деревне сложно что-то утаить. Постепенно мы начали понимать, что происходило. Староста набирал мужиков, которым больше всего доверял, и они обшаривали каждый дом. Я мало думала об этом, но они быстрее справлялись, когда видели отощавших жильцов.
Отец и брат меня в это не посвящали, хотя им и было многое известно, но я догадалась сама. Киренчик, его жена и дети заметно раздобрели (по крайней мере, по сравнению с окружающими). Я слышала плач его крошек-сыновей, когда их вели к старосте, они бежали за ними следом, наверное, они совсем не понимали, что вообще произошло.
Конечно, ни Киренчика, ни его жену не линчевали, каждый человек был на счету, каждый что-то делал, поэтому их заставили работать до изнеможения. После этого события каждый понял, что грядёт и нечто большее, но никто даже не догадывался, что именно нам грозило.

Однажды брат вернулся в дом с Ганышем, выглядел он очень возбуждённым, а второй, наоборот, угрюмым и спокойным, он глянул на меня, и взгляд его напугал меня. Они закрылись вместе с отцом в комнате, где что-то очень громко и живо обсуждали. Я слушала грубый тяжёлый голос Ганыша, но не могла разобрать ни слова, до меня лишь долетали отрывистые слова о ружьях. Можно было подумать, что мужчины просто обсуждали охоту как ремесло, тогда я уже понимала о чём они толковали, но всё отказывалась в это верить.
Постепенно почти вся деревня пошла на охоту на единорога под предводительством Ганыша. Эта участь не обошла и нашего старосту, который сначала протестовал и велел всем возвращаться за работу, но вскоре и его убедили в том, что работы никакой нет, торговля не шла, скот передох, и в лесу не осталось никого, кроме зверя, которого ещё зимой обнаружил Дромыч.
Мужчины нацепили на себя ружья и ушли в лес. Грошек уговаривал их не ходить, потому, как только Богу было известно, что это за зверь и как с ним нужно обращаться, никто не послушал старого священника. Деревня мигом опустела, я никогда не оставалась одна дома так долго. Я ждала. Ждала, когда в деревню принесут его изрешеченное пулями тело и отрубят рог, покрытый драгоценными камнями.
Снег тем временем таил, обнажая под собою больную голую землю. Я смотрела на её промёрзшие залысины и вспоминала, как раньше на ней росли рожь, пшеница, цветы, теперь же она казалась мне бесплодной.
Я захворала, не вставала с постели, боясь упасть, потому что ноги меня не держали. Весь день я мёрзла, а ночами ко мне приходили беспокойные сны. Потом я постоянно спала, а когда просыпалась, то смотрела в потолок, мечтая о тёплой сухой весне, о милой маменьке, об единороге.
Не знаю сколько прошло времени, покуда я находилась в беспамятстве, но в один день я почувствовала, будто снаружи что-то происходит. На какое-то время я словно вновь обрела силы и, шатаясь, вышла из дома. Я не сразу поняла, что происходит, было шумно, а я была ещё слаба из-за болезни. Люди вопили и разбегались в разные стороны, я видела зверя, но сначала не смогла понять кем он был. Зверь был похож на большого быка, но шерсть на нём была будто бы медвежья, на короткой шее его также была длинная густая шерсть, а на лбу находился сверкающий рог.
Он нёсся на нападавших и беззащитных, своим могучим телом втаптывая людей в землю, врывался в дома и крушил их. Земля наполнилась горой кровоточащих трупов. Я всё ещё стояла в дверях дома и смотрела, пытаясь убедить себя в том, что происходящее в тот момент не было реальностью.
Тем временем зверь увидел меня и рванул в мою сторону, я же не смела пошевелиться, казалось, что гневом своим он несёт рок, который обязан случиться, и я должна повиноваться этому. Я смотрела на то, как он несётся в мою сторону, его тело подминало своею тяжестью землю, а мышцы были натянуты, как струна. Взгляд мой упал на кровившую от ружейного выстрела рану, это словно отрезвило меня, и я закричала:
— Возвращайся в лес! — вдруг он остановился, находясь лишь в нескольких метрах от меня, я почувствовала, как его тяжёлое дыхание развивает мои слипшиеся от пота волосы. – Уходи далеко, чтобы никто не смог отыскать тебя, не попадайся людям на глаза, уходи!
Пару минут он ещё стоял передо мной, величественный и ужасный. Я протянула к нему руку, и он позволил мне коснуться его горячей мягкой шерсти. После этого я пала, и последнее из того, что я запомнила в тот день, было ласковое щебетание птиц в весенний день и вторящее им хриплое пение отца Грошека в трясущейся повозке, которая увозила нас прочь из погибшей деревни.