Сказка про Татьяну-певунью и жизневолие

С горы северной берет свое начало речка Вага. Бежит она через равнины и холмы на юг, до самого синего океана, и стоят по берегам ее деревни, села да города.

За каждой весью своя слава держится: в Тетешенках ярмарки веселые, в Багровке — нравы суровые, а вот в Маковке — сушки маковые да девицы красные.

В той деревне Маковке жила — была девица Татьяна-певунья. Голос у нее был сладкий, что мед, и звонкий, что ручеек. Не было во всей округе певуньи лучше нее, и слава неслась об ней. А как время подошло, понаехало к ней сватов со всех деревень — выбирать замучаешься! Между тем, сердце Татьянино уже отдано было молодцу Федору из села Вемы.
Поехали молодые в мужнин дом и зажили там в согласии.

Муж работящий Татьяне достался. Чинит, рубит, стругает, тогда просит Татьяну:
-Голубушка, спой!

И поет Татьяна, мужа да себя веселит:

Как сберусь я во лесок, лес березовый,
Так покликаю подружек за собой!
Ох мы лычка наберем — надерем!
Ох корзин мы наплетем — земляники принесем!
Мне — ладошку, братцу — плошку,
Матушке — горшок, а батюшке — кузовок!
Ииии-эх!

Жилось весело молодым сперва, да времечко идет, с собой хлопоты несет, и с каждым днем больше их. Тяжела стала суетня домашняя, и тяжелы стали песни Татьянины. Возьмется она хозяйничать и напевает:

Утро раненько,
солнце жаренько,
петушок кричит,
будит добрый люд
во поля итить, хлеб на стол растить…

А вскоре сыночек родился, и забот у Татьяны прибавилось десятикратно. Побегает она от избы до сарая, от печки до люльки, а потом сядет на лавку, люлечку с младенчиком качает и нашептывает:

Не заленишься — замараешься,
ручки в мучке — будут прянички…

А потом и вовсе петь Татьяна перестала. Голосок ее затих. Как ручеек, камнем перекрытый, звенеть перестал.

Вот однажды пошла вся мужнина семья в поле работать. Татьяна же дома осталась: обед готовить да за сыночком смотреть. День жаркий, печка натопленная, продыхнуть Татьяне стало невмоготу. Зарябило у ней в глазах, зашумело в ушах, да ка-ак плюхнется она на пол! Зажмурилась Татьяна изо всех сил.

А как глаза открыла… Видит, стоит перед ней девушка в сарафане точно таком же, и в косынке, как у нее, и с лицом ейным.
Ахнула Татьяна: то ж она сама и есть! Крутится, над горшком со щами суетится. И точно такие же у ней руки и ноги, и шея, и волосы. Глаза только другие, пустые, будто бы мертвые.

Тут сыночек в люльке заплакал, и пошло тело бездушное к нему. Обмерла вся Татьяна, кинулась тело останавливать, да не может! Руки насквозь проходят!

Татьянино тело же ребеночка взяло, качать стало, но в лице — ни кровинки, в глазах — ни мыслинки. А сама Татьяна бестелесная рядом стоит да молится, чтобы тулово бездушное зла дитяте не сделало.

Так и просидели они до самого вечера, пока муж Татьянин с семьей с поля не вернулся. Тело омертвевшее ребенка обратно в люльку положило, само же щи на стол поставило, ложки разложило и в угол село. Как кончили с едой, стол прибрало и сидит на лавке, точно чучелко.

Сел к телу муж Татьянин, Федор, и говорит ласково:
-Ну что ты, мой друг, всё молчком да глядишь волчком?

Смотрит пред собой тело и отвечает:
-Уморилась.
-Что сыночек наш?
-… уморилась.

Поглядел муж на жену свою, головой покачал, да спать легли.

Стоит над ними Татьяна, за голову схватившись. И лечь в тело свое пытается, и им одеться, да ничего не выходит: выскользнула из него — и назад не вернуться.

До самого утра думала девица, что делать, а с рассветом решилась: надобно в деревню родную идти. Живет там, в Маковке, вещая бабка Аглая. Горю людскому помогает, чудеса, говорят, справляет.

Сыночка Татьяна поцеловала, с мужем простилась, перекрестилась и пошла дорогой дальней в деревню родную.
Идет Татьяна по дороге пыльной и дивится: голоса звериные она понимает, через дерева насквозь проходит, трав высоких касается, а те и не колыхнутся.

Идет девица и примечает точку вдалеке.

Ближе подошла и видит: бредет белый конь, высохший, точно скелет, и тащит за собой гнилую соху. Соха уж обломалась вся, так — только за рытвины цепляется да в бурьяне путается. А конь все тянет и тянет ее, глаза прикрыв, морду к пыли опустив.

Спрашивает девица:
-Ты, конь, не видишь разве, что соху тянешь сломанную? Остановись!

Отвечает ей конь:
-Знаю я, что идет за мной сеятель с палкой. Остановлюсь — и тут же буду бит.

-Один ты, конь, нет за тобой никого. — Говорит Татьяна. — Лягни соху, она с тебя гнилью и осыпется. Будешь ты свободен!

А конь идет себе, под нос бормочет:
-С жеребячьих лет моих так было, и так будет. Не тревожь меня, блудный дух. Дай идти.

Жаль Татьяне коня, да делать нечего. Соху с него не снять руками призрачными. Решила она за коня у бабки Аглаи спросить и заторопилась в деревню, а тот дальше соху потянул.

Поля закончились, начались луга пойменные. Трава растет на них сочная, упругая, зеленая — душа радуется, а Татьяна уже места родные признает, знает, что скоро речка Вага покажется.

Один зеленый луг путница прошла, второй. Третий же луг лютиком желтеет, и стоит посреди цветов животное неведомое, громадное. Ближе Татьяна подошла и видит: то вол лютиками наедается, травой ядовитой. От нее раздулся чрев воловий, как бочка, и с губ слюна каплет.

Спрашивает у него Татьяна:
-Ты почто, вол, лютики ешь? Околеешь!

А вол отвечает:
-Всю траву хорошую я съел, одни лютики остались.

-Раздулся ты уже, как бочка, вот-вот лопнешь. — Говорит девица. — Иди, вол, вперед, и набредешь на луга добрые, все клевером и мятликом поросшие.

Мотает вол башкой рогатой и говорит:
-Этот луг я знаю. Хожено тут все, перехожено. Боязно мне с него уйти. Что ты, душа бестелесная, в том понимаешь? Иди своей дорогой!

Жаль и вола Татьяне, но ничего не поделать. Решила Татьяна, что и за вола у мудрой старухи спросит, и пошла дальше.

Вот и речка Вага показалась, а через нее мост. Из-под моста же скуление слышится. Подошла Татьяна боязливо, смотрит: могучий пес в грязи лежит, глаза слезятся, а гнуса по нему ползает видимо-невидимо!

Говорит Татьяна:
-Ты чего, пес, тут лежишь? Этак тебя мухи заживо съедят!

С трудом глянул на нее пес, и видит девица, что в глазах у него не гной, а слезы собачьи.
-Лежу я здесь, потому как хозяин мой помер. — Рычит пес тихо. — С малолетства я его берег, на спине, как лошадь, катал. На охоту с ним ходил: от медведя сберег, от волков сберег… Не сберег от хвори черной! Съела его хворь, и лежит он во сырой земле, а мне жить стало и незачем. Пусть ест меня гнус. Хоть ему пользу принесу…

Как псу помочь, думает Татьяна. Надобно, значит, и за пса спросить. Пошла она дальше, благо идти уже чуть осталось.

По улицам знакомым ноги Татьяну сами понесли. Добежала она до избы вещуньи, как долетела.

Сидит бабка Аглая на крыльце и отвар травяной попивает. Росту она невеликого, нос длинный, глаза ясные, и вся в платках.

Увидала Татьяну, удивилась:
-Откуда ты, Татьяна, взялась? — Присмотрелась к девице. — И где тело свое оставила?

Кинулась Татьяна ей в ноги, разрыдалась от чувств прихлынувших и все-все рассказала. И про дом свой новый, и про работу тяжелую, и про сыночка-крохотулю, и про помутнение, с телом разделение. А как отплакалась, рассказала про коня, вола и пса — про бедолажек не забыла.

От вечерней зари до зари утренней они говорили. Сперва бабка Аглая слушала, после же наставления давала, а как закончила, повела Татьяну из деревни.

На дороге оказавшись, протянула бабка Аглая Татьяне перо гусиное и молвит:
-Вот, Татьяна, волшебное перышко: едва в волосы его вплетешь, и снова единой с телом станешь.

-Так легко! — Радуется Татьяна. — Спасибо, бабушка Аглая!

-Легко любому было бы то сделать, окромя тебя. — Качает головой вещая старуха. — Тебе же сперва донести до Вемов его надо.

-Разве не ухватят руки призрачные перо волшебное?

-Нет, Татьяна, но есть у тебя кое-что посильней твоих рук — голосок твой заливистый. Спой, и перышко над головой взовьется и за тобой понесется.

Совсем расстроилась Татьяна, чуть не плача говорит:
-Я, бабушка Аглая, уж и не помню, когда в последний раз распевалась широќо.

-А ты спой песню простую. — Говорит бабка. — Ту, что с детства знакома.

Вспомнились Татьяне все песни, что с подружками они пели. Начала она несмело, и полился голосок нетвердый:

Ой вы девоньки, ой вы молодцы,
Целый день гуляйте, пойте
Распевай-те-ся!
А как ночь придет глухая,
Запирай-те-ся!
Чтоб ворота на засов
Да на голову покров,
Схоро-няй-те-ся!
Ночью черной до утра
Годогостова пора,
Не совай-те-ся!
Солнце встало, час пришел,
Смерть свою колдун нашел!
Разгуляй-те-ся!
Ииииэх!

Затрепетало перышко в старухиной руке, а потом как взовьется к небесам!

-Ну, Татьяна, теперь иди. — Молвит бабка Аглая. — Песней перо с собой веди. И мною сказанного не забывай: живой смерти не ищет.

Попрощались они, и пошла Татьяна обратно, к мужу и сыночку в Вемы.

Идет она и поет песни, что с отрочества с подружками пела. Сперва пелось ей тяжело, словно поперек горла слова вставали — но делать нечего. Руками волшебное перо не унести, только голосом увести.

Вот деревня родная с глаз скрылась, и мост показался, а под ним — черный пес, все так же недвижимый.

Татьяна бабкины слова — живой смерти не ищет — про себя шепчет и идет к псу потихоньку.

Лежит пес, гнусом зажираемый, скулит. Встала рядом девица, и перо рядышком опустилось. Заговорила она, будто бы сама с собой:
-Ох, устали мои ноженьки… Ах, устали мои рученьки! Вот домой вернусь, с мужем обнимусь, к маленькому сыночку наклонюсь, а поднять его и не смогу!

Открыл глаза Пес, и подмечает Татьяна, как тот смотрит, но сама бровью не ведет, говорит:
-А как сыночек-крохотулечка побежит, так усталыми ножками его не догоню…

Голову Пес поднял. Татьяна ж продолжает.
-Он вертёха — непоседа, глаз да глаз за ним нужен! Да где же няньку мне сыскать, простой крестьянке? Ой, беда…

Вздохнула девица и пошла прочь. Вдруг слышит она за спиной шаги нетвердые. Обернулась, а то пес за ней идет.

-А что, девица, — говорит пес — помощь тебе нужна?

-Еще как нужна! — Отвечает Татьяна. — Своему хозяину был ты, говоришь, добрым другом: от волков его берег, от медведя берег. Славно было бы, коли ты, Пес, за сыночком моим присмотрел! Рановато тебе с жизнью прощаться, идем со мной!

-Пойду с тобой! — Лает Пес в ответ. И в куст полынный кинулся, о траву обтерся, гнус зудящий отряхнул.

-Вот и хорошо! Вот и ладно! — Улыбается Татьяна, и легче ей на сердце стало, и полились слова звонкие. Идут по дороге девица да Пес, а над ними перышко гусиное кружится. Поет Татьяна, что думает:

Вьется пыль под ножками
Притопчу сапожками!
Вьется пыль над головой
Отмахну ее косой!
Как дойду я до реки,
Скину пыльные платки,
Мне б тебя, водица,
Охолонуть да напиться!

Весело перышку над татьяниной головой, и весело девице самой, да и Пес повеселел. Тут вспомнила девица, что ждет ее впереди еще один несчастливец — вол, что на лугу из лютиков пасется. Призадумалась Татьяна. Эта загадка посложней будет, и помнит она: живой смерти не ищет.

Луг лютиковый только показался, а Татьяна к Псу повернулась и говорит:
-Послушай, Пес, стоит на том лугу вол и не может с места хоженого сойти. Хочу я ему помочь.

-Чем смогу — помогу. — Отвечает Пес.

-Тогда, — говорит Татьяна, — беги со мной и лай, а я буду кричать, будто бы волки за нами гонятся. Если жизнь волу еще не до конца опротивела, то побежит он с нами, а коли нет — так… пусть что ищет, то найдет.

На том и порешили. Прошли еще чуть Татьяна и Пес, а потом ка-а-ак закричит девица:
-Волки! Волки!

… и во всю прыть побежала.

А за ней Пес скачет, лаем — воем заливается:
-Волки! Волки за нами!

Вол о волках услыхал, испужался, а потом и Татьяну да Пса, со всех ног бегущих, увидал. Поглядел он на луг свой, хоженый — перехоженый.

А Татьяна мимо вола бежит, во все горло кричит:
-Волки! Волки серые за нами летят, все, что видят, съедят!

А Пес следом скачет:
-Зубищи у них огромадные, глазищи у них голодные!

Не выдержал вол такого страха, заметался, побежал, и сам кричит:
-Волки! Волки!

Пыль на дороге столбом, трое в ней несутся: Татьяна первая, за ней Пес лохматый, за ним — вол рогатый, а над ними перышко волшебное вьется, как на ниточке. Долго ли бежали, коротко ли, а измучились и встали.

-Волки нас догонят! — Говорит вол. — Конец!

Смеются Татьяна и Пес, говорят:
-Волки твои на лугу остались, желтоглавые, чуть живот тебе не разорвали!

Тогда понял вол хитрость Татьянину, но не обозлился, а поклонился.
-Ваша правда, чуть я не помер из-за робости своей. Возьмите меня с собой: мне больше некуда.

-Отчего ж не взять. — Говорит Татьяна. — Пойдем, Вол, найдется и тебе место.

И пошли трое путников дальше.

Долго ли шли они, коротко ли, увидели они коня. Совсем конь исхудал, ноги еле переставляет, голову от земли не поднимает, и даже глаз уже не открывает. Повернулась Татьяна к Волу и Псу и просит:
-Друзья мои милые, помогите от гнили этой коня освободить! Если есть в нем к жизни охота, оживет. Если же нет…

-Чем сможем, поможем! — Говорят звери.

Подскочили они к коню. Вцепился Пес в одну оглоблю — она трухой рассыпалась! Рогом вторую оглоблю Вол поддел — и в щепки разлетелась она.

Вздрогнул конь, оглянулся. Увидал, что сохи нет больше, и содрогнулся.
-Это что же… — Бормочет конь. — Это я впустую все тянул?

Подошла к нему Татьяна, коня гладит и приговаривает:
-Как же ты терпелив, конь! Столько ты соху эту тянул, сколько никто бы не вытянул!

-Да ты, — говорит Пес. — целый мир, верно, перепахал!

-Да у тебя силы на десятерых коней хватило бы и на жеребенка осталось! — Молвит Вол.

Вздохнул Конь, но взглядом посветлел и просит:
-Возьмите меня с собой. Сам по себе не знаю я, что с собой и делать.

-Идем! — Говорит Татьяна. — Будет и тебе пристанище.

Вскорости показалось село Вемы. Идут по улице Вол, Конь и Пес. Народ на них смотрит, дивится, Татьяну поющую не замечая.

Пришли они к Татьяниному дому. Сердце у девицы, как у птички, стучит: вот-вот мужа и сыночка увидит да обнимет!

Вошла она во двор и видит: сидит на крыльце тело ее бездушное, сына на руках держит, а тот криком заходится.

Подошла Татьяна, подняла руку, и само перышко гусиное в нее опустилось. Тогда воткнула она перо в свою косу и тот час же в тело вернулась. И снова почуяли ноженьки, что душа на месте, и окрепли рученьки, и глаза засияли. Ожила Татьяна, семью собрала, всех, как хотела, обняла да расцеловала.

И зверям место каждому нашлось: Псу подле сыночка малого — и лучше няньки не сыскать! Волу — на пахоте, чтоб тело могучее силой наливалось, трудом укреплялось. Коню — на луге разнотравном, в покое и тепле.

Все, стало быть, за жизнь ухватились, только подмогнуть нужно было. Так и зажили, счастливо и дружно.