Воин и вампир

Мёртвый лес исполинских деревьев окутала тишина, поэтому одиноким гулким эхом под ногами хрустели сухие листья и ветки. Совсем близко к земле стелилась тонкая простыня то ли тумана, то ли дыма, разрываемая ногами охотника. Потревоженный дымчатый покров вздымался хаотично пушистыми облаками вверх и потом испарялся. Нагие многовековые деревья, потеряв былую красоту, замерли в причудливых устрашающих позах, по крайней мере, так казалось в вечных сумерках, не желавших пропускать солнце. Возможно, по этой причине, иссушая последние капли живительной силы, древесные исполины печально и скрипуче потрескивали. Если и остались на их сухих ветвях листья, то давно уже пожухлые и потерявшие привычные для этих мест цветущие оттенки. Звери оставили мёртвые земли, но некоторые виды птиц ещё ютились в гнёздах на удобных изгибах ветвей или в просторных дуплах широких стволов, обхватить которые могли разве что великаны. Ходили слухи, что лес зачах из-за засухи, которая второй год измывалась над здешним миром; а кто-то поговаривал, что лес лишился своих покровителей – вампиров – и поэтому утратил жизненную силу или её попросту выкрала тьма. В любом случае, лес приобрёл дурную славу и на картах давно отмечался как гиблое место само по себе, но заповедное для вампиров. Древние предания гласили, что однажды деревья приютили вампиров, укрыли в час опасности от смертельных солнечных лучей и заключили с кровососами вечный взаимовыгодный союз. Веками покровительство вампиров отталкивало от леса тьму и болезни, а взамен благодетели получали кров и защиту деревьев. Охотились ненасытные упыри всюду, кроме заповедного леса. А уж если наивный смертный с гнусной целью забредал в мирное убежище вурдалаков, с ним быстро и безжалостно расправлялись деревья, а прожорливая почва поглощала тело павшего, не оставляя и следа о его появлении. Но что-то заставило вампиров уйти и разорвать столь крепкий и долгий союз, какая-то причина лишила лес преданных друзей и в чём-то даже благодетелей. На деревья вскоре напала непонятная хворь, ноющая тоска высасывала все жизненные соки, и, наверное, когда безутешная горечь окончательно задушила надежду на возвращение вампиров, землю застелила дымчатая простыня и лес замер до скончания веков. Таким было самое распространённое толкование гибели заповедного места.
Третий день подряд Краллош шёл по следу, стараясь как можно меньше шуметь, но проклятый лес разносил его шуршавшую по листьям поступь чуть ли не до горизонта.
Обычно воины-отшельники, к каким он и себя причислял, исполняли самые трудные задания короля и знати за щедрую плату, но случались и бесплатные одолжения простому люду из бедных деревень, изнывавших от тёмных напастей и разной обнаглевшей нечисти. Воины-отшельники не умели орудовать магией в полной мере, ибо никогда не учились этому. Им просто от рождения посчастливилось обладать необычным магическим даром, и, если мнительная молва начинала слишком усердствовать по отношению к ребёнку, рано или поздно такого малыша изгоняли сами же родители. Считалось, что такие дети могли навлечь на город или деревню большие беды, поэтому зачастую будущих отшельников даже отвозили подальше, чтобы уж наверняка оставить на большом расстоянии от родного дома. У каждого такого ребёнка имелась своя особенная история взросления, ибо не существовало специальных школ и университетов по возмужанию и оттачиванию использования магического дара. Но несомненно все они почему-то уже никогда, словно потеряв веру в людей, в их доброту, в их невинность, не возвращались жить в народном муравейнике, хотя и пользовались уважением за полезные умения. Не сговариваясь друг с другом, изгои постепенно становились воинами-отшельниками и обычно даже могилы их оставались спрятаны неведомо где, снова подальше от всех.
Краллош остался наедине со случайным магическим наследством уже в пять лет. И по началу малыш старался прокормить себя как только мог в людском окружение новых мест. Мальчик взрослел и неустанно жизнь испытывала его на прочность и бросала то в разбойничьи шайки, то в услужение к рыцарям, то к монахам. Но всякий раз ему указывали на дверь, прознав о магическом даре, ибо существовало поверье, в котором народные авторы настаивали на том, что воинам-отшельникам необычные способности достались благодаря древнему проклятью, погрязшему в крови невинно убиенных. Поверье потом обросло легендами, которые утверждали, даже можно сказать упорно настаивали на правоте измышлений, что какой-то предок изгоя имел неосторожность водиться с ведьмами, когда-то населявшими тёмную сторону материка, куда не дотягивались солнечные лучи. Жуткие кровавые истории про тех ведьм оживляли страхи и пугали уже не одно столетие не только ребятню по ночам, но и взрослое население. Неудивительно, что дар малышей считался отравой, опасной для родных мест. Маленькому мальчугану или девочке все эти слухи и поверья служили неутешительным приговором, и помогало им только собственное желание выжить. Краллош успешно учился на своих ошибках и к 16 годам стал одним из лучших воинов-отшельников. Не так давно ему стукнул 21 год, а в лесное гиблое место его завлекла охота. Упрямый и стойкий он не раз смотрел в лицо смерти и несколько раз осмеливался даже дёрнуть её за вялый ус, и ни разу не отступал от намеченной цели и всегда доводил порученное дело до конца, по крайней мере о нём шла такая лестная молва. Бесчисленные шрамы покрывали его тело, словно доказывая зрелость воина в боевом искусстве и безудержное упорство во время битв, какими бы сложными и изнурявшими они не становились бы. Юное лицо отражало тень усталости и сосредоточенности. Недельная небритость аккуратно не касалась старых мелких рубцов, обнажая их на обозрение и как бы наталкивая наблюдавших, если таковые имелись, на мысль не спешить приближаться и несколько раз подумать, прежде чем затевать ссору. Отшельник шёл особой поступью, то и дело растирал засохшую траву руками, вдыхал запахи и прислушивался. Скорее всего, выслеживание жертвы затянулось и вытягивало из него последние остатки терпения, потому что то и дело Краллош выругивался немыми губами и крепче сжимал рукоять меча, скрепя кожаными перчатками, словно рвя их по швам. Одет воин был неизменно и холодными ночами, и жарким днём в одно и то же: в кожаные штаны, меховую жилетку на голое тело и бряцы (сапоги, голенище которых было зашнуровано спереди). Кожаный пояс скрывался под жилеткой и показывался спереди массивной кованной пряжкой из чёрного сплава. Пояс украшали маленькие трофеи, собранные у побеждённых противников, а в длинные волосы на голове воин вплёл тончайшие белые металлические нити, которые отпугивали тёмную магию, во что Краллош верил настолько сильно, насколько не сомневался в каждодневном рассвете. Не даром ему удалось победить уже трёх чёрных магов и в этом ему помог непробивной покров из нитей, без всяких сомнений. Чернявые, как называл он злобных магов, по-видимому тоже поверили в силу Краллоша, поэтому предпочитали обходить его стороной и чем дальше от них он оставался, тем спокойнее они себя ощущали. Из оружия Краллош высоко ценил маленький лук, сделанный им в раннем детстве и постепенно усовершенствованный год за годом, а так же острый меч с навершием из голубого камня, полученным из глаза болотного чудища. Этим мечом воин рубил и головы драконов, и тысячи наёмников в сражении на подступах к Герану, и убивал лесную нечисть без сожаления, а ложась спать, всегда не забывал спрятать его под головой или положить рядом. Последним, что никогда не забывал взять с собой Краллош, был нож с обычной, потемневшей от времени, деревянной рукоятью, который служил ему больше столовым прибором во время принятия пищи, да и во время её приготовления. Этот нож не раз спасал ему жизнь в детстве, ибо именно с ним и скудной поклажей родители оставили его в лесу.
И вот уже которую неделю воин-отшельник шёл по следу, выслеживая противника, но ни разу не приблизился к нему на расстоянии хотя бы полёта стрелы. Каждый день Краллош подкрадывался всё ближе к добыче, и в тот же день терял даже упоминание его запаха, словно само проведение и мёртвый лес защищали старого вампира. В вечных сумерках вампир передвигался быстрее воина, легко находил новые укрытия, и Краллошу каждый раз приходилось выслеживать его следы заново. Гораздо проще могло обстоять дело, если бы кровосос, наглея, нападал и в этом случае воин-отшельник справился бы с ним, как и со многими его собратьями, вырвав гнилое сердце и прожарив его в углях костра, наблюдая как сгорает и само тело вампира. Тёмно-синий прах вурдалака ценился ведьмами, но изгои по понятной причине их ненавидели и никаких дел с ними не вели, поэтому Краллош намеревался добавить этот трофей на пояс.
Четыре бессонные ночи и на горизонте забрезжила пятая, валившая воина с ног от усталости и только привычное желание победить не останавливало, но глаза слипались сами собой и в коленях ощущалась ватная слабость. Наконец, наступил момент, когда через силу пришлось признать, что необходимо остановиться и поспать. Кралош облокотился спиной о сухой и поросший мхом ствол дерева, сполз вниз, чтобы принять удобное сидячее положение, и моментально заснул, не отпустив правую руку от рукояти меча. По его ровному спокойному дыханию и расслабленному телу, вампир не сомневался, что воина свалил очень крепкий неодолимый сон. Кровосос осмелился приблизиться только теперь, зная, что угроза дремала вместе с изгоем. Он сел напротив воина на корточки и внимательно разглядывал, изучая и пытаясь угадать, с каким человеком свела его судьба и так ли страшен воин-отшельник Краллош, как о нём твердила молва. В то же самое время упырь втягивал с наслаждением аромат человечины, впитывал еле слышный запах крови и невольно облизывался. Он голодал уже вторую неделю, и от вожделенной трапезы его отделял лишь секундный прыжок или более смачный вариант с каучиловой смолой. Да, вампир склонялся ко второму способу отведать ароматной крови, сдобренной магическим даром. Смола помогала вампирам сковывать тело жертвы и смаковать красный густой нектар днями, наблюдая медленную гибель мученика. Но кровосос не спешил, будто его что-то останавливало и среди непонятных причин он не назвал бы страх. Возраст его исчислялся больше двухсот лет, он не мало испытал и повидал, и чувство вины за кровожадное существование тяготило его от силы первый год или полтора. Потом переживания стёрлись и, пусть взор вампира и остался любознательным и познающим даже теперь, но внутри сосуда, который то и дело заполнялся живительной жидкостью, поселилась гулкая пустота, без желаний и стремлений, без сожалений и тягостных душераздирающих раскаяний. Но всё изменилось как раз-таки пару недель назад, когда по какой-то судьбоносной неосторожности или упрямой наглости, кровосос поймал одинокого монаха, и начал потчевать себя его кровью любимым медленным способом в одной из пещер, пропитанных за многие века сыростью и запахом гниения. Монах сносил неспешную пытку стойко, не стонал и не умолял, как многие до него. Иногда по его щекам текли слёзы, когда он наблюдал, как выпивался очередной бокал крови. Вампир пил с таким заразительным наслаждением, что, если бы монах не знал о содержимом бокала, обязательно захотел бы попробовать, чтобы проверить настолько ли эта жидкость до дрожи вкусна. Внешне вампир остался таким же юнцом, как и два века назад, поэтому обречённый священнослужитель невольно жалел его сильнее, чем если бы убийцей оказался сгорбленный старик.
-Приносит ли тебе радость такое существование, сынок? – еле слышным голосом спросил монах.
-Подлизываешься? Надеешься, что отпущу, — огрызнулся вампир.
-Выжить после твоего укуса я бы счёл проклятьем. Лишь хочется узнать напоследок: счастлив ли ты, творя такое. Чем ты дышишь, кроме как желанием утолить жажду?
Глупые слова, как пустой звук гулкой тишины сосуда, сперва ничем не отразились в сознании вампира, и он продолжил потягивать кровь жертвы, словно и не звучало никакого вопроса. Но с каждым новым глотком зачем-то добавлялось осмысление слов монаха, и постепенно вампир в самом деле задумался «счастлив ли он».
Воин проснулся, когда вечным сумеркам помогала уже ночная мгла. В лесу стало прохладнее, белая дымка гуще и выше ползла теперь по земле и накрывала соню словно мягким одеялом по самую шею. Краллош открыл глаза и моментально дёрнулся, увидев перед собой вампира, на которого охотился, гоняя себя который день. Небольшой костёр освещал левую сторону бледного лица пленителя. Схватить меч, стремительно атаковать, применить пару выпадов и мастерских уловок, отработанных годами, и воин мог бы праздновать победу, но рука, как на зло, не слушалась и Краллош даже затруднялся понять, двигались хотя бы пальцы, или оставались неподвижными, как и всё тело, кроме шеи и головы. Обезоруженный и пленённый во сне, воин не испытывал страха – про это чувство он забыл ещё в юные годы, а вот прилив ненависти и презрения отразился в его пылком взоре и некрасивом лице.
-Как много я повидал таких воинов на своём веку и давно бы победил тебя, но мешает всего лишь одно обстоятельство. Лес на последнем издыхании, и я хочу сгинуть вместе с ним. Просьбу лишь имею к тебе напоследок: сожги лес через семь дней, обнови эту землю огнём, и сумерки уйдут. Я натворил много бед и на моей совести так много смертей, что душа давно истлела. Но теперь пришло время раскаиваться и просить об одолжении. Тебе же не трудно факел зажечь и пустить огонь делать своё дело. Главное добавь на факел моей смолы, иначе сумерки потушат пламя, ведь они, брат, не захотят так вот просто отступить.
Воин смотрел с подозрением на внешне юного смазливого вампира, пытаясь отгадать подвох. С чего бы это вампиру желать себе смерти и разговаривать с ним задушевно, словно они давние приятели. Рядом с пленителем, хотя их и укрывала густая пелена дымчатой простыни, Краллош заметил свой скромный арсенал, слабо освещаемый игривым пламенем костра. Костлявые руки упыря касались удобной и родной рукояти меча, трогали бесцеремонно лук и стрелы, небрежно бросили столовый нож, и от этой мысли воин невольно скривил гримасу, словно выпил стакан прокисшего пива. А вампир, догадавшись о чём подумал пленник, усмехнулся и, чтобы показать воину отсутствие интереса к этим вещам, бросил их поближе к ногам Краллоша. Сам вампир, как и многие собратья по сумеречной жизни, никогда не носил с собой даже кинжала. Вооружённый только своей хищной нечеловеческой силой да молниеносной реакцией, вампир не доверял железякам и палкам с перьями. Единственное, чего он опасался – это магии, но на этот раз ему удалось обхитрить даже её. Вампир, как про себя заметил Краллош, одевался по столичной моде и выглядел знатным франтом, хотя навряд ли часто бывал в Геране. Во взгляде кровососа просматривалась мудрость, накопленная долгими годами, и какой-то ещё мерцающий огонёк, который воин спутал поначалу с отсветом пламени костра.
-Хорошо ты меня изморил, впервые такое со мной приключилось, чтобы попасться в капкан вампирской смолы. Непривычно. И долго действует? – не желая пока давать ответ на странную просьбу кровососа, пробормотал Краллош. Его язык заплетался, словно пьяный.
Упырь, на удивление пленника, улыбнулся какой-то светлой улыбкой, и за этим неожиданным светом воин высматривал тьму, иначе и быть не могло, поэтому приготовился выслушать очередную ложь.
-Всё потому, что я больше в деревьях скрывался, чем убегал. Пару раз ты вполне мог меня поймать, но я оказался проворнее. Больше опыта, брат, больше поединков и игр с охотниками. Я могу не спать неделями, так что не забывай это, когда решишь снова гнаться за вампиром. Рассчитывай силы, выбирай хорошее укрытие, защищённое хоть какой-то магией. У тебя же есть дар, так что ж ты не провёл даже черту вокруг себя?
«И в самом деле, как я мог забыть про защиту?! Зубы заговаривает, советы раздаёт, словно мне они нужны… Да уж, великий воин-отшельник, будешь знать, как упрямо выслеживать хитрого кровососа. Бывало же убивать вампиров, но все они оказались не такими изворотливыми, как этот. В закат хочет уйти… скажите на милость с какой такой колокольни он рухнул, чтобы такое в башке состряпать?!...»
-Да всему виной монах один, — перебил мысленную речь Краллоша кровосос и уселся рядом с ним, тоже облокотившись спиной о ствол мёртвого дерева. Теперь оба смотрели на тёмные тени зачахшего леса и бурлившую дымку, разбуженную ходьбой вампира.
-Да, монах сильно потревожил моё сознание, — приступил к важному рассказу вампир. Он сидел теперь так близко, что его плечо касалось плеча воина, передавая холодок давно уже безжизненного тела. – Если бы я мог проронить хоть одну слезинку, я бы обрыдался сейчас, вспоминая этого человека. Но к тому времени, когда он завёл со мной разговор, я слишком долго уже насыщался его кровью, поэтому надежды выжить у него совсем не осталось.
-Но, наверное, сперва расскажу, как я стал вампиром, всё равно ты никуда не спешишь, смола тебя не отпустит до утра, — вампир решил поведать свою историю с самого начала и, задумчиво глядя в непроглядный сумрак, до которого не доставал отблеск пламени костра, монотонно произносил слова, возрождавшие давние события его жизни. Краллош не сопротивлялся рассказу, ибо до рассвета это не представлялось возможным, разве что орать кабацкие песни, не переставая, пока голос не пропадёт.
-Случилось это в мой 20 день рождения, — говорил вампир. — Я жил с родителями в маленьком городке, который охранял всего лишь один маг, провонявший перегаром. Нам не хватало денег платить кому-то более надёжному за магические услуги. Иногда к нам захаживали воины-отшельники, но мы вынуждены были отказывать им из-за скромных доходов. Поэтому городок часто страдал от набегов и вампиров, и воров (что только они не воровали – от вещей до наших душ), и другой нечисти. Маг не справлялся, мы его ругали, но всё равно платили, ведь кое-кого ему всё же удавалось спасти. Но как-то к нашему магическому бездельнику прилетели друзья по школе магии. И как раз этой ночью вампиры решили напасть снова на наш городок, не подозревая, что у мага хорошее подкрепление. Никогда не забуду, как рассыпались тела удивлённых кровососов от мечей магов и от их заклинаний. Весь следующий день мы праздновали первую победу за многие годы и благодарили новых друзей. Но как могли мы знать, что главарь вампиров, потеряв почти всю свою стаю, вернётся через несколько дней, чтобы пополнить ряды своей армии. Когда я очнулся живой в лесу, то подумал, что и на этот раз пронесло и весь тот кошмар, который творился ночью, мне привиделся. Но тут я увидел их – они добивали моих знакомых у меня на глазах, а я вдруг, к своему ужасу, почувствовал тягу присоединиться к вампирам и испить глоток тёплой крови. Страх, отвращение, стыд и жалость перемешались тогда во мне, а когда я прикоснулся к своей шее, ещё мокрой и липкой от укуса, то понял кем стал. Случись это с тобой, ты, наверное, принял бы рассвет, как спасение от такого житья, и сгорел бы, не жалея ни о чём. А я испугался и подчинился такому существованию. Мне хотелось жить любой ценой, в любом обличие, лишь бы продолжать познавать этот мир. В 20 лет кто мог бы похвастаться, что уже устал и желает заснуть вечным сном?! Правда, из моего города многие сгорели тем утром, но среди них только трое были моего возраста.
Вампир вдруг затих и склонил голову, словно следующее воспоминание давалось ему с трудом, давило таким неподъёмным грузом вины, что он даже не решался рассказывать о нём. Если бы Краллош не имел никаких познаний о жизни вампиров, об их извечной жажде крови и о том, что чувства кровососов ограничивались лишь чувством голода, то он мог бы заподозрить своего пленителя в искренних переживаниях.
-Настал день, — всё-таки выдавливая из себя по капле звук за звуком, дрожа голосом и даже телом, говорил вампир, — когда я вернулся в родной город, ведомый не только стаей, но и безудержной жаждой насытиться, которая затуманила моё сознание, отнимала остатки человечности, высосала светлые воспоминания о родных и чувства к ним. Я жрал и жрал, жадно жрал, причмокивал, отрешённо глядя в умиравшие глаза собственной матери. Да, если бы не монах, я бы никогда не вспомнил, не осознал, что натворил тогда. Теперь пришло время презирать себя за это. Моё раскаяние никому не поможет, и мне уж тем более поздно думать о прощении. Так что ты шёл по следам вампира, который сам избрал для себя скорую кончину и уже совсем рядом его последний рассвет. Я прошу лишь не мешать мне.
-Пока я жив, я отступать не намерен, — честно признался Краллош, не испытывая сочувствия к запоздалому раскаянию вампира.
-Да, как же иначе. Ты упрямец, закалённый одиночеством и злобой людской. Но, как я и сказал, рассвет освободит нас обоих. Смерть – уже одно это слово многих, если не всех, заставляет немного содрогнуться, разве нет? Конечно, мне довелось встречать смельчаков, которые смеялись смерти в лицо, знаешь, отчаянно потешались над ней, игрались со страхом миллионов настолько искренне, что, не скрою, вызывало у меня восхищение. А ещё я упивался осознанием того, что даже если я и не бессмертный теперь, то могу жить так долго, насколько хватит терпения, желания и мастерства побеждать в схватках с такими как ты, да и остальными охотниками за головами вампиров. Ты там ещё не заснул, изгой?
-Есть желание заснуть, но никак не выходит. Впервые мне попался кровосос с языком без костей, — ничего не выдумывая, признался Краллош, а попутно не переставал пытаться подвигать хотя бы левой рукой, именно в этой стороне теперь валялся его меч около ноги, можно было бы дотянуться за секунду, но каучиловая смола не отпускала, вцепившись в тело цепкой хваткой.
-Потерпишь, брат, всего-то ничего осталось. Так вот, монах… хмм… да, растеребил живого мертвеца и умер, а может просто так совпало – усталость от однообразия вечности и его слова, произвели должное впечатление. И теперь я бы соврал, что когда не голоден, то моё желание встретить рассвет так же сильно, как в миг нового убийства. Но слабость светлых часов, когда сознание может думать о чём-то ещё, кроме насыщения, в том, что они скоротечны. Поэтому я невольно мыслю только о крови всегда. И вот веры во мне нет, желания существовать только ради утешения голода угасло, и вечность в темноте уже не прельщает тем фальшивым блеском, который показался в самом начале. Монах верил, что даже если я не верую, даже если уверен, что после всего ожидает только пустота, даже тогда вечность моя не имеет смысла, ибо она не несёт в себе чистоту и свет. Смешной он был, монах этот.
-Боишься, вампир, всё ещё боишься, — сделал простой вывод Краллош.
Вампир отодвинулся от пленника, чтобы удобнее было глянуть в его смелые глаза. Кровосос смотрел не пристально, а с немой мольбой на понимание. Он не считал себя воином, выглядеть чувственным слабаком в глазах пленника ему не казалось зазорным, да и заносчиво бравировать не хотелось.
-Не то, чтобы страх теперь меня тревожит, изгой. Я был так молод, так мало повидал и узнал, почти ничего не испытал, поэтому уходить вдвойне не хотелось. За эти годы мне довелось повидать многое и узнать, но однообразия и скуки всё равно помнится больше. После встречи с монахом я называю своё существование добровольными кандалами, ведь кроме меня самого никто не принуждал моё тело вечно тлеть. Гниение ощущается во рту, во внешности, на ощупь. Не суди строго других вампиров, мало кто из них сам выбрал себе такую жизнь. Да, мы ссыкуны, не заслуживающие уважение или сочувствия, но без помощи правильного человека, нам не понять и не найти правильный путь. Уже скоро, небо начинает светлеть.
-В этом лесу солнечные лучи не пробиваются сквозь сумрак, как же ты встретишь долгожданный рассвет, — поинтересовался воин.
-Не сомневайся, сумрак пропустить смертельные для вампиров лучи, у нас с ним давние счёты.
-Что ж, раз ты веришь только в пустоту, удачи тебе там.
Некоторое время вампир и его пленник сидели молча. Первый уже не надеялся на понимание, а второй, хоть и уразумел незатейливую исповедь грешника, но не смел даже из жалости допустить какие-то положительные эмоции к вампиру. Тщетные попытки упыря роптать на нелёгкую судьбу не вызывали ничего, кроме отвращения, если знать, сколько невинных жизней превратились в прах из-за беспощадного голода. Поэтому воин-отшельник терпеливо ждал рассвета, когда вампира ожидала долгожданная справедливая участь. Небо уже приобретало приятные оранжевые и красные оттенки, первые солнечные лучи с минуты на минуту грозили позолотить засохшие верхушки мёртвого леса.
-А ты, воин, счастлив выбранной судьбой? – вампир напоследок решил поселить сомнения и в сознании пленника. – Тебя тоже никто не спрашивал, когда выкинули из семьи, из родного города умирать. Разве твой путь — не те же добровольные кандалы, словно другого выбора не существует. Ты изрядно постарался, добился признания, твоё имя не вызывает страха или брезгливости, по крайней мере открытой, и ремесло твоё приносит неплохой доход. И это твои мечтания?
Много тяжёлых лет ушло у Краллоша научится своему ремеслу, множество лишений прошли сквозь его тело и душу, и не было времени задумываться чего же он хочет на самом деле кроме как идти тем же протоптанным путём, как и многие изгои до него. Когда же судьба начала улыбаться молодому воину и первые битвы принесли желанные победы, воин и вовсе забыл о мечтаниях, вместо этого с головой окунулся в бесконечную охоту за головами, охрану знати, бои и поединки. Вопросы вампира впервые зародили в нём сомнения о сделанном выборе и самой цели, к которой он шёл, а может и стоял на месте. В любом случае, Краллош не собирался раскрывать вампиру свои сомнения и возникшие вопросы к собственной жизни. Но вампир этого и не ожидал, хитрой улыбкой показав, что добился того, чего хотел, отомстив воину за упрямство и нежелание простить напоследок. Кровосос обрадовался бы даже ложному прощению, притворному сочувствию, но раз воин даже не попытался проникнуться сердцем к доживавшему последние часы врагу, то и получил коварную искру вместо прощального почтительного поклона.
Тем временем солнце уже скользило утренним светом по земле и минуты оставались до того мига, когда тёплые лучи поприветствовали бы лес, дабы возрадоваться новому дню.
— Прощай, смельчак, и будь осторожен в следующий раз, когда захочешь состязаться с вампиром. Думается мне, не каждый встречный вампир захочет встретить рассвет добровольно, как я.
Вампир встал и повернулся лицом в ту сторону, откуда ожидал увидеть солнечное тепло и собственную погибель. Мрачный сумрак распахнулся и впустил стремительную стрелу солнечного света, которая проткнула бледное тело вампира, разрывая изнутри и сжигая дотла. И сразу после смерти вампира сумрак сомкнулся и теперь лишь догоравшее пламя костра освещало воину тёмно-синий прах, быстро поглощаемый неизменной дымкой.
Вскоре паралич отпустил Краллоша и он смог встать и собрать оружие. В этот раз он не ощущал радости победы или удовлетворения от гибели противника. Его мучил другой вопрос – зачем он появился на свет и хочет ли он всю жизнь убивать. Считая своё ремесло правым, он никогда не сомневался, что делает доброе дело. Но теперь его донимали сомнения, что в мире для него выбрано только одно место – кладбище из горы трупов нечисти. Да, кто-то должен был с мечом в руках защищать и рубить, и магический дар намекал на избранность, но Краллош никогда не просился в избранники, а лишь плыл по течению в той лодке, в которую его впихнули.
-Я ведь свободен, как и он, и могу сам выбирать свой путь. Вечность мне неподвластна, но зато мне солнце милее мрачной ночи, и магия дана мне не только для убийства. Я создам что-то новое, и чем больше воинов-отшельников примкнут ко мне, тем слабее станет зло, против которого мы боремся, и вскоре только светом, а не мечом, мы будем вершить правосудие,- ещё сомневаясь, но в то же время с каждой новой секундой теряя силу сомнения, произнёс Краллош. Иметь новую цель и стремиться к ней грело душу и вселяло надежду на иную жизнь.
Мелкие песчинки праха вампира застряли в сухой траве и их бережно собрал Краллош, как последний трофей в память о существе, невольно освободившем его. Через семь дней жаркое пламя пожрало не только мёртвый лес, но и вечный сумрак, изгоняя зло с этой земли. Когда же через несколько лет Краллош, оставив где-то и меч, и любимый лук, вернулся мирным странником в некогда гиблое место, то увидел сочную зелёную траву и море цветов среди молодых деревьев, которые еле слышным шёпотом благодарили бывшего воина.