Знакомство со столицей. Глава 1. (Глава 1)

Приезд Светланы в столицу

Запись в дневнике
У меня начинается новая жизнь. И я решила, что буду вести дневник, не какой-то там девочковый, а настоящий взрослый дневник, приличный для серьезной барышни семнадцати лет из хорошей семьи. Сюда я буду записывать интересные события и свои впечатления, а впечатлений уже множество, потому что сегодня я прилетела в столицу, и собираюсь здесь жить и учиться. До сих пор меня в столицу привозили лишь однажды в возрасте пяти лет, и я мало что запомнила. А сейчас я приехала сюда надолго и одна — в смысле без родителей, потому что служанки и охрана не в счет.

…Мы ехали от аэропорта, и я смотрела на город. Пока мы подъезжали — он раскрывался из туманной дымки силуэтами геометрических фигур-зданий, вычерчивал ломкую линию шпилей, остроконечных крыш и пеньков печных труб. Невысокие вычурные домики старого города жались вдоль реки, изредка прорастая башенками или игольчатыми звонницами. По окраинам вздымались непримиримо квадратные новостройки в желто-зеленых купах деревьев.
А затем мы приблизились, и город поглотил нас, вырос стенами домов, рассыпался переплетением улиц, застучал под колесами каменной мостовой, разлегся рыболовной сетью, в которой трепетали его жители – мелкая серебристая рыбешка. Город жил своей жизнью, а я – еще не в ней – с любопытством приникла к стеклу автомобиля, как будто заглядывала в аквариум: Как они живут здесь, горожане?
Водителя нашего звали Степан Маркелыч. Он – шофер моего отца, когда тот приезжает в столицу по делам. Маркелыч — он пожилой уже. Он возил еще моего деда Георгия Севастьяновича. Он, оказывается, меня помнит, хотя я и была здесь всего один раз и давно. Я для него не дочка советника Кульчицкого, а внучка советника Кульчицкого. Ну, это не удивительно. Дедушка у меня вообще легендарный «человечище». Это я о нем подслушала. Он не очень давно умер. Но пока был жив, то все, и даже отец, прекословить ему не рисковали.
У Кульчицких в столице есть дом, то есть особняк с садом. Миленький такой. Конечно не то, что наша родовая усадьба в Тавриде. Там поместье привольно раскинулось. Центральная усадьба — белокаменный дом, который стоит на высоком берегу, а под обрывом сияет ласковое теплое море. Широкие лестницы белыми ступенями сбегают вниз, туда, где, не смолкая, шумит прибой.
А дальше – лазурная даль, где на рейде стоят корабли,
крики чаек и водрослей запах, и запах нагретой земли.
В полдень белые камни дышат зноем, но темная зелень лесов дарит свежесть,
и веет нагретой смолой можжевельника стража,
и горы стоят за спиной. А к ночи приходит прохлада,
и черные воды морские отражают мерцаньем небесный огонь звездопада…
Ну вот, не удержалась от красивостей. Вспомнила родной дом и заговорила стихами. Я уже по нему скучаю…

Запись в дневнике
В нашей таврической усадьбе кроме меня и матушки живут еще папины наложницы с детьми, да не меньше ста человек прислуги. У меня — пять сводных братьев, и все уже женаты, а у некоторых и дети есть. Когда отец созывает всех, то нас собирается целая толпа. Но я и мама — на особом положении. Мама — жена отца, и он только ее любит. А меня он объявил наследницей Дома. Это мне кажется неправильным, но об этом я рассказывать не буду, потому что батюшка запретил.

У дверей столичного особняка меня встретил наш здешний управляющий г-н Яцек Зборовски. Был он уже седоват и лысоват, но голову держал высоко, и взгляд имел хозяйственный. И по его глазам становилось ясно, что ни одна мелочь не избегнет его внимания. В общем, сочетание благообразия и деловитости. Ну как в нем это уживается? Наверное, бакенбарды виноваты. Вид у г-на Яцека как на портрете идеального дворецкого, если бы кто взялся такую картину нарисовать. Надо подумать. Может быть, нарисую портрет идеального дворецкого с г-на Яцека.
Я, вообще-то, неплохо рисую, но мама — лучше. А уж наш учитель, г-н Ли, тот был настоящим художником. Он маму учил, он меня учил. Жаль, что он умер, с ним было интересно.
Еще у меня были учителя по чистописанию, арифметике, естествознанию и изящной словесности. И это я только специально приглашенных перечисляю. Остальному — таким необходимым в жизни умениям, как верховой езде, фехтованию и искусству выйти в море под парусом, — меня учили домашние. Батюшка собственноручно посадил меня на лошадь, когда я была еще совсем мелкой. Я долго подглядывала за братьями на уроках фехтования, пока отец не сжалился и не допустил меня на тренировочную площадку.
У меня несколько сводных братьев от папиных наложниц, а родной брат только один. Его зовут Иосиф, но о нем теперь говорить нельзя. Он поссорился с отцом и больше с нами не живет. И батюшка даже запретил упоминать его имя, и наследство над Домом передал мне вместо него. И это мне кажется очень грустным.
По слухам, отец разгневался потому, что брат женился без его согласия. Тут батюшка, конечно, прав. Мы, Кульчицкие, известные коннозаводчики, и мой отец в вопросах породы разбирается лучше всех. Недаром наши кони — первейшие в стране.
У Кульчицких многотысячные табуны пасутся в таврических степях. Отец – главный поставщик лошадей во всем нашем государстве. Лучше отца в породе разбирался только дед. Стало быть, если Севастьян Георгиевич говорит, что плохая порода, то так оно и есть касательно и лошадей, и людей.
Отец терпеть не может, когда с ним спорят. Брат — тоже порох, кровь Кульчицких. В итоге, они поссорились. Но я все-таки надеюсь, что рано или поздно помирятся. Батюшка на самом деле очень добрый и справедливый, хотя и бывает суров. Брату надо бы попросить прощения, и отец смягчится. Другое дело что братец ужасно гордый, и такая простая мысль ему в голову не приходила.

Запись в дневнике
Решено! Попробую найти брата — он по слухам обитает где-то в столице — и уговорю его помириться с отцом. Это хорошая мысль для записи в дневник.
Конечно, найти его будет непросто, ибо столица велика. Но, может быть, наши столичные домочадцы что-нибудь знают о нем? Или знают его друзей и знакомых? Буду расспрашивать. А чтобы беседовать со столичными жителями, мне надо не выделяться из их среды. А то сейчас я выгляжу как провинциалка.
Я по дороге смотрела и выяснила, что в столице носят совсем другие платья! У них сзади шлейфик, на юбке – сборочки, а подол с кружевами. Очень мило, хотя иногда кажется неприличным, как будто нижнее белье выглядывает. А мое лучшее платье в полоску кажется здесь чудовищно устаревшим!
Значит, задача первая — как следует одеться!

Необычное знакомство у меня состоялось сразу по приезду. Я сидела в своей комнате и размышляла о платьях, когда вошел худощавый, аккуратно одетый молодой человек, вежливо поклонился и представился:
— Мое имя — Гвадьявата, я менталист Вашего отца, к Вашим услугам.
— Менталист? Что это? — переспросила я в некотором затруднении, — А, секретарь! Вы-то мне и нужны. Помогите мне купить платье.
Вспоминая этот курьез сейчас, когда я уже разобралась со значением слова «менталист» и с положением Гвадьяваты, я думаю, что главный аналитик Дома Кульчицких был необычайно близок к тому, чтобы либо рассмеяться, либо возмутиться. Но он не возмутился.
Выдержав паузу, он совершенно серьезно ответил:
— По Вашему запросу наиболее соответствующей будет помощь Вашей невестки г-жи Софьи.
— Невестки? — второй раз за несколько минут я почувствовала себя тупицей.
— Жены брата. Она проживает по адресу Кривоколенный переулок, дом 8.
Все мои далеко идущие планы длительных поисков брата и его семьи были одномоментно реализованы этим молодым человеком. Как же так? Я уже представляла, как буду вести поиски брата, знакомиться с разными горожанами, расспрашивать их, и в итоге, конечно, найду пропажу, и Иосиф будет так рад! И в тетрадку записала, чернила еще не просохли! Это потрясающее совпадение, или что?
— Спасибо, — ответила я, в недоумении не зная, что сказать.

За обедом наш управляющий представил мне других обитателей особняка — свою жену г-жу Владилену, а также своих детей — Ясю и Генриха, которые оказались моими ровесниками. Я обрадовалась. Яся — тихая русоволосая девушка очень мило покраснела. Ее брат, наоборот, слегка побледнел от волнения. Я, в свою очередь, представила своих телохранителей, трех братьев-горцев — Вахтанга, Михаила и Георгия из рода Кантария. Телохранителями я их называю для простоты. Там какие-то более сложные отношения, в которые меня не посвящают. При отъезде я подслушала их разговор с отцом. «Ну, удачи вам, езжайте», — сказал отец. Вахтанг, старший из трех братьев стукнул себя кулаком в широкую грудь: «Не сомневайтесь, господин, мы сбережем княжну». «Забудь слово „княжна“, — »нахмурился батюшка, — я же предупреждал!" «Уже забыл» — пообещал Вахтанг, и братья согласно кивнули. Тогда я подумала, что у горцев так принято называть любую знатную девушку. Казалось бы, ничего особенного. Только отец почему-то рассердился…

Барышни посещают Пассаж. Встреча с Лео.
Следующая история послужила началом череды неприятностей, хотя я тогда об этом и не догадывалась. После обеда я попросила Ясеньку сопроводить меня в магазин готового платья. С нами отправился Георгий, было его дежурство. Маркелыч отвез нас в Пассаж.
Это оказался большой торговый двор. Фасад его в виде длинного двухэтажного здания открывался на чистую улицу. Узкие колонны несли на себе арки, украшенные кружевным орнаментом. Первый этаж отступал под колоннаду, давая прохожим укрыться от дождя, а второй нависал над улицей, и был облеплен вывесками магазинчиков, гостиниц, закусочных и кафе. Многие из магазинчиков первого этажа были сквозными, то есть можно было пройти здание насквозь, и оказаться в «черных» торговых рядах. Там разбивали палатки приезжие перекупщики и торговали прямо с телег. «Там обычно людно и тесно, и воруют, и обманывают, и обвешивают», как сказала Ясенька, когда я с любопытством наблюдала пеструю толпу через окно чайной.
Мы с Ясей прогуливались по чистой линии, предназначенной для солидной публики, успев уже посетить пяток магазинов и заказать подходящее платье, и обсуждали, хотим ли мы здесь отведать чаю с пирожными. Мне было любопытно попробовать. Яся убеждала, что кухня Кульчицких лучше, а здесь и отравиться недолго, как маменька говорит. Я позволила уговорить себя, и мы отправились дальше по улице, разглядывая витрины. Неожиданно дорогу нам заступил улыбающийся молодой господин с двумя букетами фиолетовых астриол.
Он держался уверенно, одет был довольно богато, но слегка небрежно. Впрочем, это его не портило. Длинные волосы, короткая шпага на боку и гербовый значок на небрежно накинутой куртке указывали на дворянское звание:
— Прелестные девушки, позвольте выразить восхищение вашей красотой, и подарить вам цветы, которые милы, но не милее вас!
Я заметила, что некая компания молодых людей с интересом наблюдает за разговором и даже отпускает комментарии.
— Мне нравятся цветы. Пожалуй, я приму Ваш подарок, — сказала я, принимая букетик, — Какая прелесть!
Ясенька отчаянно покраснела и даже убрала руки за спину. Молодой господин небрежным жестом отбросил второй букетик на мостовую и сосредоточил внимание на мне:
— Позвольте представиться, мое имя Леонид Оглы, для друзей можно просто Лео, — он продолжал улыбаться, но взгляд его рысьих глаз мне не понравился, слишком много самоуверенности было в нем.
— Мы не можем знакомиться на улице! Это неприлично! — горячо зашептала мне на ухо Яся. Я растерялась.
— Э… Мы не можем познакомиться, потому что Вас мне никто не представил, — выкрутилась я, — Пойдемте, Яся.
Но молодой господин не собирался отступать.
Он вперил взгляд в Георгия, хмуро маячившего за нашими спинами:
— Уважаемый, представьте меня дамам, — сказал, как приказал.
Надо отдать должное решительности г-на Лео. Любой из братьев Кантария в черном своем горском кафтане и лохматой шапке-папахе, да с широким кинжалом на поясе, выглядит достаточно внушительно, чтобы простой люд перед нами расступался. Георгий вопросительно поднял бровь, я отрицательно качнула головой. Георгий ответил вежливо, но хмуро:
— Простите, господин, но дамы не пожелали с Вами знакомиться. Позвольте пройти.
Все братья Кантария отличаются могучей статью, поэтому, когда Георгий двинулся вперед, шустрому г-ну Лео поневоле пришлось посторониться. Мы вернулись домой, и я забыла об этом инциденте. А зря.

Университет. Знакомство с Полем.
На следующий день я помчалась туда, куда стремилась душа моя — в Университетский городок. Совсем скоро должны были начаться занятия, и надо было мне определиться: пойти ли на экономический потому, что экономика — основа всего хозяйства, или на юридический потому, что жизнью нашей управляют законы, или на свободные искусства. Я надеялась на подсказку на месте. Мне казалось, что стоит мне увидеть университет воочию, как я сразу пойму куда мне нужно. И одновременно я ужасно боялась. А вдруг меня не примут? Папа, конечно, высказался в том смысле, что он способен купить даже мужа для своей дочери, а не только место в университете. Но мне было стыдно так поступать. Это значило бы признать себя никчемной. Ну нет!
Чтобы доказать себе и всему миру, что я чего-то стою, я разработала «план инкогнито». Он состоял в том, что я скрою свое имя и положение, и буду поступать на общих основаниях, не выделяясь среди других абитуриентов. Я даже платье себе заказала такое же, как у Яси. Когда мы приехали, мы выглядели точь-в-точь как две подружки. Ну а Михаил, который нас сопровождал, вполне сошел бы за нашего старшего кузена, опекающего молодых девушек.
В Университете готовились к вступительным экзаменам. Я чуть не пала духом, когда увидела толпу деловито снующих абитуриентов, множество указателей в разные стороны, таблички на дверях и очереди к ним.
По счастью прямо у входа посетителей встречали несколько старших студентов, юношей и девушек.
Я обратилась к одному из них. У него были красивые карие глаза и смешной нос уточкой.
— Добрый день. Не подскажите ли…
— Буду рад помочь, — с энтузиазмом отозвался тот, — Куда вы, девушки, хотели бы поступать?
Яся прыснула.
— Я, — уточнила я, — я собираюсь поступать, только еще не знаю куда.
— Как так? — в его вопросе было искреннее изумление.
— Я никак не могу выбрать. Мне говорили, что есть такие «вольнослушатели», которые могут ходить на лекции разных факультетов. Может быть, мне год потратить на ознакомление, а поступать в следующем?
Мой собеседник пожал плечами:
— Допустимо, — и я заметила, как он стремительно теряет интерес к разговору, — Вольнослушатель, — вежливо пояснил он, — это платное обучение с подбором индивидуальной программы. По этому коридору, последняя дверь в торце.
Я взглянула в том направлении. К указанной двери, в отличие от прочих, очереди не было.
— Нет, подождите, — я не собиралась упускать ценного информатора.
— Можно на «ты», у нас здесь по-простому, — он опять улыбнулся, — Меня зовут Поль.
— Лана, — представилась я, — Поль, расскажи мне про факультеты.
— Про другие не знаю, но я уверен, что интереснее всего у нас на историческом. Это совсем новая наука! — глаза у Поля загорелись энтузиазмом, — Там столько всего предстоит сделать! А деканом у факультета сам барон Эккерт. Ты ведь читала его пьесы? Сейчас мало кто так интересно пишет. Я вообще считаю его гениальным!
Я не читала пьес барона Эккерта. Впрочем, Полю не требовался ответ на риторический вопрос. Он с жаром продолжал рассказывать:
— А в этом году у нас новый преподаватель по практической истории. Г-н Эккерт отрекомендовал его метод как оригинальный, и даже уникальный. Я в этом году перевелся с четвертого курса обратно на первый, чтобы только не пропустить его занятия.
«Вот, — подумала я, — это знак, который я хотела найти и нашла».
— Ты так здорово рассказываешь, — перебила я Поля, — теперь я уверена, что мне надо поступать на исторический. Куда мне пройти?
Поль немного проводил нас.
Солнечный луч из окна упал на его волнистую шевелюру, высветив в темных волосах глубокий золотистый тон. «Гнедой, настоящий гнедой окрас, как говорят у нас, у лошадников, — подумала я, — Очень красиво».

Библиотека. Беседа с Гвадьяватой
У меня на руках оказался список экзаменов. До начала сдачи оставалось несколько дней, и надо было как-нибудь подготовиться.
Я поднялась в библиотеку нашего особняка. Вдоль стен вздымались книжные шкафы орехового дерева. Резная лесенка вела на балкон второго яруса, где продолжалась книжно-ореховая заросль. Центр зала занимал массивный дубовый стол и вокруг него располагались кресла, сделанные не иначе как столу на зависть. Я сомневаюсь, что могла бы сдвинуть такое с места.
Окна давали достаточно света, чтобы читать днем, а для вечернего чтения припасены были лампы.
Я вошла в библиотеку и погрузилась в совершенно особую тишину. Похожее ощущение возникает, если нырнуть на глубину, и, пока хватает дыхания, смотреть, как неторопливо покачиваются водоросли, снуют рыбешки, и ползет улитка, оставляя след на песке. Звуков нет. Вода кажется вязкой и давит. Медленная жизнь подводного мира завораживает. Глубина, глубина… В библиотеке тоже притаилась глубина. Пляска пылинок в солнечном луче. Прохладные сумерки книжных полок. Воздух, неподвижный как вода. Воздух лежал в библиотеке как лежат книги на полках — плотно, вязко.
Я медленно прошла вдоль книжных полок. Книги держали строй, поблескивая золотым тиснением на корешках. «Где-то должен быть каталог, — подумала я, — надо спросить у… — я сделала усилие, вспоминая непривычное имя, — … Гвадьяваты?»
Через минуту скрипнула дверь, и он вошел в библиотеку, все также аккуратно одетый, вежливый, невозмутимый.
— Паненка Светлана, к Вашим услугам.
— Вы читаете мысли? — пошутила я.
Он не улыбнулся. Чуть нахмурив густые брови, объяснил:
— Вы вспомнили обо мне, и мне показалось, что Вам нужна моя помощь. Если я ошибся, то я уйду.
— Мне нужен каталог, — уже успела я сказать, когда дошел смысл его слов, — Что? Я правильно поняла, что Вы услышали, как я подумала о Вас? Вы читаете мысли!
— Нет! — он был терпелив, — Вы меня позвали.
— Здорово! — восхитилась я, — Можете меня этому научить?
— Нет, — ответил он, не задумываясь.
— Почему? — пристала я.
Он опять нахмурил брови:
— Я не знаю, как. Вы — человек, я — нет. Но у Вас есть талант, и я могу разговаривать с Вами мысленно.
— Спасибо, да. Мне это интересно, — поблагодарила я, и опять ухватила смысл фразы за уже ушедший хвост, — Что? Не человек? А кто?
Я уставилась на него во все глаза: ни клыков, ни когтей, ни острых ушей у него не наблюдалось. Среднего роста, худощавый, с очень белой кожей. Лицо продолговатое, глаза темные, чуть навыкате, широкие брови, слегка припухлые губы. Темные волосы коротко стрижены.
— Выглядите вполне по-человечески, — вынесла я свой вердикт.
Гвадьявата продолжал стоять у дверей. За время нашего разговора он не сделал ни одного движения, только губы шевелились.
— Такие как я необязательно имеют человеческий облик.
— Такие как Вы — кто?
— Менталисты, иначе говоря, биоконструкты с повышенными аналитическими способностями.
— И много Вас таких?
— Мне известно несколько. Прикажете посчитать?
Я попыталась собраться с мыслями:
— Не надо. Так неожиданно. Я подумаю над этим. А сейчас найдите мне что-нибудь для подготовки к экзамену по географии.

…Гвадьявата оказался настоящим сокровищем. С его помощью я успешно подготовилась ко всем экзаменам. И даже такой замечательной возможностью как мыслеречь воспользовалась всего дважды. Первый раз — из любопытства, действительно ли не заметят? А второй раз — когда я запуталась в ликантропском исчислении.
Вообще, подбор экзаменационных предметов показался мне странным. И не только он. Вот скажем, география. В некотором изумлении я обнаружила, что в учебнике по географии обозначено и описано только наше государство. За границами его простиралась terra incognita. С огромным удивлением я прочитала эту надпись на границе с нашей Тавридой. Я неплохо знаю побережье и перевалы, и клянусь, что на белой территории море и горы ничем не отличаются от наших. Или вот математика. Ну зачем при поступлении знать исчисления иных рас? Эльфов давно нет, о дварфах только слухи ходят, а ликантропы… Что я наших ликантропов не знаю? У нас в Тавриде их много. Только они мало разумные. Почти не разговаривают. А о том, что когда-то была ликантропская арифметика, я узнала только из экзаменационного билета. Или вот история. Казалось бы, базовая дисциплина. Но учебник по истории меня изумил своей невнятностью. Повествование в нем начиналось от Смутного времени рассказом о том, как плохо было во время Смутных войн. Ни дат, ни фактов. Кто воевал, с кем воевал, за что воевал — непонятно. Одно слово — Смутные войны. Потом воюющие стороны заключили мир и подписали Декларацию. И все стало хорошо. Учебник был заполнен описанием того, как хорошо живет наше государство после заключения мира. И опять – ни дат, ни событий. Странный учебник.

Разговоры с Гвадьяватой
Оторвавшись от книги, я спросила:
— Гвадьявата, почему Вы не обедаете вместе с нами?
Тот пожал плечами. Я уже привыкла к этому жесту, означающему, что Гвадьявата будет объяснять очевидные для него вещи.
— Мне запрещено.
— Отцом? Это из-за секретности?
— Вашим дедом.
— Вы служили моему деду? Но Вы не выглядите старым…
— Я служу Вашей семье девяносто восемь лет. Могу назвать количество дней и часов.
— Такой старый? — изумилась я.
— Не старый. Середина жизни. Если не случится чрезвычайных обстоятельств, то я умру через сто двадцать лет, три месяца и два дня.
— Гвадьявата, — я стала необычайно серьезной, — как Вы живете, зная точное время своей смерти?
— Что в этом необычного? Если прикажете, я рассчитаю время до Вашей смерти.
— Нет, нет, — всполошилась я, — не хочу этого знать.
— Ваш брат тоже отказался.
— Вы учили моего брата?
— Я не учу.
— Ну все-таки, — я вернулась к мысли, которая меня захватила, — Вы мне так помогаете. Я собираюсь что-нибудь сделать для Вас. Чего Вы хотите?
— Я не имею собственных желаний. Я служу хозяину.
— А что Вы делаете, когда не заняты заданиями моего отца?
— Читаю, думаю…
— Гуляете?
Гвадьявата недоуменно поднял бровь:
— Простите, что?
— У Вас бледный вид, Вам полезно было бы дышать свежим воздухом. Нельзя же все время сидеть в библиотеке. Я с радостью пригласила бы Вас в Тавриду. Здесь, в столице не самый здоровый климат.
Губы Гвадьяваты слегка изогнулись, и это было ближе всего к улыбке из выражений его лица:
— Я иногда захожу в оранжерею. Что же до остального… Мне запрещено покидать особняк.
— Но так нельзя… — растерялась я, — Это же как в тюрьме! Я попрошу отца…
— Вашим дедом.
— Но ведь дед умер. И теперь Вы служите моему отцу.
— У меня абсолютная память. Хозяин умер, не отменив своего приказа. Я не могу не исполнить его приказ, иначе умру я.
— Но зачем? Почему?
Гвадьявата опять пожал плечами:
— Меня так создали.
— Кто Вас создал?
— Мне запрещено об этом говорить. Иначе — смерть.
Гвадьявата помолчал немного, его длинные ресницы опустились, скрывая взгляд. Очень ровным голосом он произнес:
— Вы спросили, есть ли у меня желание. Сделайте так, чтобы таких как я больше не было.
Это было как пощечина.
— Вы, — задохнулась я, — ненавидите собственное существование?
Ресницы пошли вверх, и он взглянул на меня:
— Я ничего не ненавижу, паненка Светлана. Такие как я неспособны к эмоциям.

…В другой раз я спросила его, что он думает о себе. Мне показалось, что Гвадьявата смутился:
— Это не запрещено, — тихо сказал он.
— Это невозможно запретить разумному мыслящему существу! — взорвалась я, — Мысль нельзя ограничивать, иначе она станет несовершенной. И что Вы надумали?
— Паненка Светлана, Вы можете мне приказать… Но… У меня нет ничего своего… только эти мысли… позвольте я оставлю их себе.
Я остановилась, как будто ударилась в каменную стену.
— Простите. Конечно. Я не подумала…
Больше в тот вечер мы об этом не говорили.

…Я спросила его, хотел бы он стать свободным. Он опять замкнулся:
— У меня нет своих желаний. Я выполняю приказы.
— Ну все же, Гвадьявата, — пристала я, — Вы же аналитик. Нет задач, не имеющих решения. Просчитайте, что нужно для Вашего освобождения. Предположим, я когда-нибудь стану главой Дома… Или уговорю отца…
Гвадьявата скептически приподнял бровь:
— Я слишком много знаю о Доме Кульчицких, чтобы Ваш отец согласился отпустить меня… живым, — уточнил он, — но… если бы…
— Ну! Дальше! — поторопила я его.
— Если бы нашелся способ стереть мне память, то тогда, возможно…
— Вы знаете такой способ, или кого-нибудь, кто умеет это делать?
— Не знаю. Мои создатели, может быть.
— Ваши создатели — это другой проект, о них мы говорить не будем! — поторопилась предупредить я. Всякий раз, когда разговор касался запретной темы, у Гвадьяваты слегка мутнел взгляд. — И вообще предупреждайте меня, если тема разговора ставит под угрозу Вашу жизнь. Я не хочу рисковать Вами.
— Как прикажете, паненка Светлана.
— Значит, первое условие — стереть память. Второе — выкупить Вас. Мне предстоит заработать… довольно много, я полагаю?
Лицо Гвадьяваты превратилось в совершенную маску:
— Я не знаю, за сколько меня покупали.

Я очень много думала о Гвадьявате. Как-то раз, уходя вечером из библиотеки, я оставила ему краткую записку, зная, что он придет убирать книги:
Смирять себя, — часы, минуты, дни
Известны в ожидании конца, — Не смея дать себе и повод для надежды,
Не позволяя вопросить: За что?
Иначе рухнешь…
Когда бы мне такую волю,
Я б расколола небо!

Утром я нашла ответ, написанный твердым аккуратным почерком:
Невольнику о воле не судить.
Вещам вообще не предлагают слова.
Не знаю жизни способа иного –
В молчанье — быть.

Запись в дневнике
История Гвадьяваты ужасна. Он не считает себя человеком, но мне кажется, что все не так. Его искалечили. Сделали разум совершенным, и поработили. Я уже ненавижу его создателей и постараюсь до них добраться. От размышлений о Гвадьявате я делаюсь больной. Мне снятся плохие сны, которые к утру забываются, оставляя тягостное, гнетущее ощущение безнадежности. Если его проклятые создатели не уничтожили, а всего лишь заперли его чувства, то там, за закрытой дверью, он кричит от боли, но его разум не слышит этого. Разум питается теми крохами, которые ему оставлены — удовольствие от хорошо сделанной работы, удовольствие от уважения, и боль от презрения. Впрочем, последнее Гвадьявата считает запретным для себя. Его служение совершенно, иначе — смерть.

Дедушка
Странно, но в Тавриде я жила в присутствии деда, не замечая того, насколько он велик. Он казался таким же вечным, обязательным обстоятельством нашей жизни, как море или горы. Он постоянно был. И после его смерти мало что изменилось. Для меня он все равно продолжал быть, как есть море где-то рядом, даже если его не видно, как есть горы, которых не разглядеть в ночи.
И только приехав в столицу, я начала натыкаться на свидетельства его смерти.
Маркелыч, наш шофер рассказывал: «Здесь он любил останавливаться, сюда заезжал, а здесь вот останавливался обязательно, и отпивал глоток из фляжки, вот этой самой», и демонстрировал флягу.
— Он отдал. Сказал: держи при себе. Я с тех пор вожу с собой.
Фляга была серебряная, помятая, с заплатой, с гравировкой герба Кульчицких, и парой процарапанных разлапистых подписей.
— А что здесь? — спросила я. Мы стояли на городском валу.
Старый вал, окружавший столицу прежде, расплылся и обветшал. Местами виднелись остатки каменной стены, на осыпях ютились деревца и даже большие деревья. Столица переросла свой охранный пояс и выплеснулась дальше, за пределы. Дороги пересекали кольцо, а по валу теперь пролегала широкая тропа для прогулок.
— Что здесь? — Маркелыч булькнул флягой, — Так это «Тополь». Георгий Севастьянович только его признавал.
— Что это за место? — уточнила я.
— В этом месте погиб Ваш родич, Януш Кульчицкий, командир Черных драгун, тридцать шесть часов державший здесь огневую точку. Так говорил Георгий Севастьянович.
— На столицу напали? Кто? Когда? Столицу захватили? Или нет? — вопросы так и посыпались из меня.
— Я не знаю, — Маркелыч смущенно развел руками, — видать, давно это было.
— Я узнаю, — пообещала я, — и давай здесь будем останавливаться, как дед это делал. И вот еще, дай-ка флягу.
Я отхлебнула. Напиток оказался крепким и душистым:
— В память деда!

Вопросов к деду становилось все больше и больше. Дед Георгий, советник, купил особняк в столице и перестроил его по своему замыслу. Дед купил Гвадьявату и держал его в доме как «вещь», и я не понимала причины такой жестокости. Может быть, дед хотел оградить его от худшей участи? Я знала, что было время, когда нелюдей преследовали и даже уничтожали. Так, наш учитель рисования, г-н Ли, был эльфом-полукровкой, и нашел приют у нас в Тавриде, во владениях деда. Кажется, они были дружны. Картины г-на Ли до сих пор украшают нашу усадьбу в Тавриде и столичный особняк.
Никому постороннему знать не полагалось о том, что дед был приверженцем культа Бога-Императора, и семью свою, то есть нас всех, воспитал в том же духе. Наша семья верила в то, что в древности бог смерти воплотился на земле и стал Императором. Империи уже давно нет, но Император по-прежнему является Владыкой смерти, и рано или поздно вернется на землю. Рука его и сейчас простерта над верными.
Каждый год на летнее солнцестояние вся наша семья приходит к месту, где зияет черный провал вглубь земли.
В этой лощине всегда сумрачно и прохладно, а из дыры тянет стылым воздухом. Я хорошо помню, как все мы бросали в яму монетки, дети — поменьше, взрослые — побольше, со словами: «В жертву Императору». Монеты скатывались по камням со звоном и исчезали где-то в глубине.
Когда я начала готовиться к экзамену по истории, то первые строки учебника «В начале была империя, а затем она пала» не стали для меня откровением, а наоборот расставили все по местам. Ну конечно, была империя, который правил Бог-Император. А потом Бог-Император покинул людей. Будучи богом смерти, он не мог умереть, но по неведомым причинам он удалился. А без него империя пала и начались Смутные войны. Мы, Кульчицкие, продолжаем быть верны Императору, как дед, отец, ну и я, конечно, я ведь теперь наследница рода.
У меня создалось впечатление, что дед Георгий Севастьянович знал много, очень много о прошлом. Не случайно он коллекционировал старые книги, свидетельства древних времен.

Библиотечные дела
Я получила тройку на вступительном экзамене по истории. Было очень обидно.
Я понимаю, что мои знания далеки от идеала. Но все равно обидно, потому что учебник такой нелепый, что ничего не понятно. Я пожаловалась Полю. Он сам экзамены не сдавал, у него все уже было сдано, но продолжал появляться в университете, помогал преподавателям, и не забывал интересоваться, как у меня дела. На мои жалобы Поль поцокал языком и сказал, что может раздобыть такую древность, как первое издание учебника истории.
Мы заговорили о старых книгах. Выяснилось, что старший брат Поля служит библиотекарем в Доме Мисхеевых, и Поль часто ему помогает. Он сам тоже хотел бы получить место библиотекаря, но пока не удалось. Я сказала, что помогаю в библиотеке Дома Кульчицких, но я недавно приехала, и еще ни с кем не знакома. А любители и коллекционеры старинных книг, это такое узкое сообщество, закрытая каста:
— Не мог бы ты, Поль, меня представить в этом кругу?
Поль гордо сообщил, что он в своем роде тоже коллекционер, и готов показать свою коллекцию книжников. Я с благодарностью согласилась, и в ответ предложила Полю посетить библиотеку Кульчицких, где хранятся некоторые уникальные древности, чем привела его в совершеннейший восторг.
На следующий день я привела Поля в нашу библиотеку и попросила Гвадьявату достать каталог.
— Поль, это Гвадьявата, библиотекарь Кульчицких. Гвадьявата, это Поль, студент истфака. Он согласился немного помочь в добыче старинных книг, о которых мы говорили, — скороговоркой представила я их друг другу.
При появлении Гвадьяваты энтузиазм Поля сильно уменьшился. Гвадьявата же сохранял обычную невозмутимость, но, я уже научилась это замечать, с оттенком неудовольствия. Он отдал каталог, холодно поклонился и вышел.
— Каталог составлен прекрасно, Лана, — вымолвил Поль, отрываясь от книги, — Я право не знаю, чем мог бы помочь. Ваш молодой человек — прекрасный специалист.
— Гвадьявата вовсе не мой молодой человек! — возмутилась я.
— Правда? — Поль расцвел прямо на глазах.
— Правда, — подтвердила я, — И еще..., — я придвинулась и зашептала Полю на ухо, — К сожалению, Гвадьявата болен, и не может покидать особняк. Поэтому Дом Кульчицких почти не покупает книг. Мне надо это исправить, но я недавно приехала, и не введена в узкий круг коллекционеров древностей.
— Какое несчастье! — с энтузиазмом откликнулся Поль, — Конечно, Лана, я с удовольствием помогу тебе.

…В один из дней Поль повел меня к г-ну Пиотровски, известнейшему в узких кругах коллекционеру. Выйдя из особняка, мы дошли пешком до ближайшей станции подземки. Я и не знала, что есть такое чудо как подземная железная дорога! Это, как если бы в пещере проложить рельсы и пустить поезд, только пещеры здесь рукотворные, с высокими потолками, широкими туннелями и хорошим освещением.
Поль предупредил меня, что у г-на Пиотровски товар всегда высокого качества, можно ручаться за подлинность, но и цены высоки.
— Если тебе что-то понравится, то постарайся этого не показывать. Заинтересованность покупателя увеличивает цену покупки, — объяснил мне Поль. Я кивнула.
Г-н Пиотровски, невысокий и круглолицый, приветствовал Поля как хорошего знакомого. Он предложил перейти сразу к делу и провел нас в отдельную комнату, где на столах на бархатных подставках были разложены книги.
Книги были очень разные. Вот томик величиной с ладонь, зато толщиной с кулак. Его так и распирает изнутри, и потому тайны приходится держать двумя кожаными застежками. Или фолиант шириной в мою руку, открыт посередине. Его страница целиком заполнена неизвестной мне вязью, то ли письмом, то ли орнаментом, то ли тем и другим вместе. Бумага бледно-желтая, тонкая, пыльная, кое-где покоробилась от времени, страницы слиплись, почти склеились.
Я углубилась в книги. Пиотровски успел сунуть мне пару тонких перчаток прежде, чем я пропала для окружающих.
Здесь был военно-морской справочник, тяжелый как якорь, в темно-синей обложке с золотым тиснением. Здесь была незаметного серого цвета тонкая книга с волшебным названием «Физика молний». Здесь была совершенно ветхая, без твердой обложки, пухлая пачка листов с названием «Жизнь и смерть инспектора стражи Мулена Де Ла Руж» и с картинкой, на которой усатый тип в странном костюме браво палил из револьвера. В итоге, для себя я отложила сборник стихов, заявленный как переводы с эльфийского, с дивными иллюстрациями. Правда, цена оказалась такой, что пришлось именно отложить. Сто тысяч! Без согласия отца я не рискну потратить такие деньги.
Я до сих пор не призналась Полю, что я — дочь советника. Я опасалась, что наши теплые дружеские отношения изрядно осложнятся этим откровением. Мало ли что… Не начнет ли Поль говорить мне «Вы» и обращаться как с хрустальной вазой из музея? И что тогда? Про поездки в подземке уж точно придется забыть. Или я в его глазах вдруг преобразуюсь в завидную невесту с богатым приданым? И тогда прощай искренность, и здравствуйте сомнения.
Не менее того я опасалась, что Поль обидится на мою маленькую ложь, когда она откроется. А это неминуемо произойдет, когда в столицу приедет отец, то есть через две недели. У меня есть еще две недели, но Полю надо рассказать заранее.
— Поль, — неуверенно начала я, — большое спасибо за прогулку. Мне нужно будет кое в чем признаться, но… не сегодня. Могут возникнуть обстоятельства и тогда, я тебе позвоню или напишу.
Поль встревожился:
— Что-то случилось?
— Нет-нет, пока все в порядке.
— Ну, можно звонить мне в общежитие. Там телефон в привратницкой. Меня позовут. А писать… есть почтовый ящик, я его нечасто проверяю, но теперь буду заглядывать.
Музыкальная улица. Вторая встреча с Лео
Наступали выходные дни, все экзаменационные работы были написаны, все собеседования пройдены, и следовало подумать о культурной жизни. За обедом я завела разговор о том, что раз уж я в столице, то неплохо было бы сходить куда-нибудь, например, в театр. Г-жа Владилена меня поддержала, а Генрих ужасно разволновался:
— Конечно, паненка Светлана. А куда Вы хотите?
— Генрих, я же ничего не знаю о столице. Куда принято ходить?
— В Старом театре будет премьера новой постановки пьесы г-на Эккерта «Страдающий принц».
— Прекрасно. Стыдно признаться, я еще не читала, но обязательно прочитаю.
— Могут быть сложности с билетами, но я все достану.
— Как мило с Вашей стороны.
Генрих слегка побледнел, он всегда бледнел, когда волновался.
— Но это на следующей неделе. А пока можно послушать музыку на Музыкальной улице.
— Прямо на улице?
— Да. Там к выходным собираются актеры, музыканты, циркачи. Дают представления. Есть несколько трупп, которые стоит посмотреть, а кое-кому из музыкантов было бы не стыдно выступать на большой сцене.
— Как интересно! Конечно, надо сходить! Милый Генрих, Вы ведь покажете это зрелище нам с Ясей?
— Почту за честь! — вскочил Генрих.
Вставая, он уронил стул.

На следующий день мы отправились на Музыкальную улицу, которая оказалась широким бульваром с густой растительностью. Высокие ясени и клены простирали свои ветви над головой, а кусты жасмина и сирени, золотились своей осенней листвой, скрадывая пространство. Машину пришлось оставить, так как улица была исключительно пешеходная и предназначена для выступлений.
Было довольно многолюдно и шумно. Звуки от разных выступлений смешивались между собой.
Прямо у входа юноша, почти подросток, в полосатой головной повязке, играл на свирели с очень серьезным лицом.
Дальше из-за кустов слышались удары в барабан и крики зазывал, объявляющих, что представление уже начинается. Мы неторопливо направились в ту сторону. Там на мостовой уже кувыркались акробаты в пестрых костюмах, а зрители подбадривали их приветственными возгласами. Впрочем, я сочла это действо слишком шумным, и мы прошли мимо.
Шагов через сто мы оказались у небольшой сцены. Здесь представление как раз заканчивалось. Вся труппа вышла на поклон – две красотки, два молодых героя и старикашка в черном – то ли главный злодей, то ли отец невесты – разбираться поздно, потому что зрители уже аплодируют, а актеры кланяются.
Я надолго задержалась у другого зрелища. Под медленную музыку артисты танцевали на ходулях. Сочетание длинных темных одежд, непропорционально вытянутых фигур, набеленных лиц и начерненных глаз, притягивало взор. Непонятно, мужчины или женщины. Они медленно двигались в вышине под торжественную музыку, плавно взмахивая широкими рукавами. Зрелище завораживало.
Потом мне понравился небольшой оркестр из флейты, скрипки и гитары. С гитарой управлялся седовласый бородатый дядька в шляпе с обвислыми полями. По его команде музыканты начинали выступление, и он же отбивал ритм. Худенькая девушка с неожиданно глубоким голосом пела, и я даже знала эту песню о белой акации. Ее очень любит моя мама. Здесь я задержалась и даже начала подпевать.
К сожалению, обстоятельства помешали нашей приятной прогулке. У следующей сцены мы буквально столкнулись с компанией молодых людей, где я сразу заметила рысьеглазого Лео. А он заметил меня и немедленно подошел. Шляпа в руке, на губах улыбочка, в глазах чертики скачут:
— Милые девушки! Какая встреча! Надеюсь, вы меня не забыли?
Яся покраснела. Я невольно улыбнулась. Он уже целовал Ясе руку, несмотря на ее робкое сопротивление, и при этом косил глазом на меня. Я руки не дала:
— Г-н Лео, Вам не кажется, что Вы несколько навязчивы?
— Ничуть, прекрасная незнакомка. Долг дворянина — стойко служить красоте, будь то искусство или красивые женщины. Эй, Разумовский, принеси шампанского!
— Сейчас, Лео!
Один из молодых людей, посмеиваясь, направился в сторону кафе.
— Дама упрекнула Вас в навязчивости, г-н Лео! Она не заинтересована в Вашем обществе, — вмешался Генрих.
— Вы что же учить меня вздумали, юноша? — вряд ли Лео был намного старше Генриха, но эти слова он произнес столь высокомерно и пренебрежительно, как большой барин обращается к своему лакею.
Генрих побледнел.
— Все, все, — вмешалась я, — Я не желаю слышать ссору. Мы уходим.
— Не уходите, красавица. Позвольте пригласить Вас в ресторан, раз уж Вы не склонны пить шампанское на улице, Вас и ваших спутников, и даже этого горячего юношу, в доказательство моих добрых намерений!
— Не могу принять Ваше приглашение, г-н Лео.
Я уже поворачивалась, когда услышала слова, сказанные мне вслед:
— Даже не надейтесь от меня скрыться. Я очень настойчив!

Драка на улице
Угроза г-на Лео не обеспокоила меня, пока мне не сообщили, что за нашим домом следят. Бдительные братья Кантария провели вылазку, о чем за обедом рассказал Вахтанг, слегка ухмыляясь в бороду:
— Ай-ай, какие неосторожные молодые люди! Мы с Михаилом всего лишь вышли прогуляться, а они как набросятся на нас! Не постеснялись зеркальце от машины оторвать. А один споткнулся и прямо лицом в лобовое стекло. Какая неосторожность!
— Зеркало само отвалилось, — хмуро заметил Михаил, поглаживая сбитые костяшки пальцев левой руки.
— Почти само! — возразил Вахтанг, — ты его не трогал, я его не трогал, его прохожий трогал, когда на него упал. Да! Зачем в руки взял чужую собственность, я совсем не понимаю?
— И где сейчас пострадавшие? — осторожно поинтересовалась я.
— В больнице, — буркнул Михаил.
— Зачем в больнице? — отозвался разговорившийся Вахтанг, — Сначала в участке. Мы с братом их квартальному сдали. Зачем на нас напали? Дикие люди совсем, да.
— У Оглы целая свита прихлебателей. Этих вы отправили в участок, небось будут и другие, — попыталась я охладить их веселье, — И что, мне теперь из дома не выходить? — пробормотала я, прикидывая, что теперь и прогулки с Полем по книжникам, и задуманный визит к брату оказываются под угрозой. «Надо что-то делать, — размышляла я, -У молодого Лео видать мозги не на месте, если он дошел до особняка Кульчицких, и не отозвал своих людей. Но его дядя-советник должен понять недопустимость конфликта между Домами. Придется разбираться самой, пока папа не приехал», — и мысленно обратилась к Гвадьявате: «Где я могу найти советника Оглы, чтобы с ним поговорить?» Гвадьявата не заставил долго ждать ответа: «Ваш приватный разговор с паном Оглы возможен в ресторане „Старый порт“, где он регулярно обедает.»

Запись в дневнике
Во вторник я была в ресторане «Старый порт», где собиралась поговорить с советником Оглы. Получилось довольно глупо. Оказывается, этикет требует, чтобы мужчину представляли женщине. Генрих самоотверженно взялся познакомиться с паном Оглы, который частенько бывает здесь. У нас бы ничего не вышло, если бы старый Оглы, вероятно от скуки, не предложил юноше сыграть с ним в нарды. Вахтанг подтянулся к игрокам, как он сказал — посмотреть. Оглы не возражал. В результате, Генрих с Вахтангом выиграли у советника нефтяную вышку, а также согласие советника представить его мне. Дело сделано, хотя я не уверена в результате. Старый Оглы еще больше похож на хищника, чем молодой Лео, и по нему видно — себе на уме.